Текст книги "Злодей. Полвека с Виктором Корчным"

«Золотая Сибирь»

Всю жизнь он верил в парапсихологов, экстрасенсов, магов. Верил в телепатию, в чудодейственные таблетки, всевозможные настои, отвары и вытяжки. Был, как сказали бы врачи-психиатры, очень восприимчив к суггестии, а попросту – человеком, легко подверженным внушению.

На матче с Талем (1968), где я был секундантом его соперника, требовал, чтобы доктор Гейхман, приехавший с Мишей, не сидел в первых рядах; он чувствует: доктор – гипнотизер. Когда его стали увещевать, Корчной только огрызнулся: «Почему я должен молчать, если это правда?» Таль, согласный, как обычно, на всё, только пожал плечами – ну, если Виктору так хочется…

Был период увлечения астрологией. По расположению звезд пытался определить, как будет играться сегодня, завтра, когда пойдет благоприятная полоса. Был период, когда для успокоения нервов во время игры или анализа он медленно перебирал четки.

После матча с Геллером (1971) ездили вместе с ним к какому-то диетологу. Или даже во время матча? Не помню, но с него могло статься, тем более что вольготный тогда регламент с выходными и тайм-аутами позволял это. Чем привлек Виктора тот диетолог, пропагандист здорового образа жизни, живший где-то под Москвой, сказать не решусь, но какое-то время гроссмейстер увлеченно следовал его советам.

Был период йоги, потом – медитации. На финальном матче претендентов с Карповым (1974) в его команде работал спортивный психолог Рудольф Загайнов. К тому времени я жил уже в Голландии, но в питерские годы знал Загайнова, жгучего брюнета, несколько похожего на Кафку, с пронизывающим взглядом черных немигающих глаз. Неудивительно, что такой легко внушаемый человек, как Корчной, попал под его чары. В итоге дело у них, как и следовало ожидать, кончилось бурным разрывом, но в 1990-м, когда Загайнов приехал в Испанию, они встретились как ни в чем не бывало, и Корчной даже дал ему обширное интервью.

В июне 2007 года, прочтя где-то о мутной, кончившейся летальным исходом истории с подругой Загайнова, молодой чемпионкой по велоспорту, позвонил мне по телефону:

– Теперь вы понимаете, в какой компании я находился тогда в Москве во время матча с Карповым. Сексуальные маньяки! Так что передайте (?! – Г.С.): я готов прилететь в Москву и дать свидетельские показания в любой момент!

Сам же Загайнов после встречи с Корчным писал: «Глубоко несчастный одинокий человек. Шахматная доска для него – это возможность доказать всем и самому себе, что он лучше, талантливее, умнее всех, что он не зря потратил на шахматы всю свою жизнь. У него, мнительного и подозрительного до патологии человека, свое отношение к тому, что благородно и порядочно, что хорошо и что плохо».

Ханс Рее помогал ему на матче претендентов с Петросяном (Чокко 1977). По дороге в маленький итальянский городок Корчной показал голландцу письмо от советского эмигранта, давно живущего на Западе. Тот предупреждал гроссмейстера, что Москва непременно будет проецировать лучи, влияющие на мозг невозвращенца. Хотя они весело посмеялись над письмом, Рее узнал, что шеф попросил настроить большую антенну стоящей на горе гостиницы таким образом, чтобы она отражала посылаемые сигналы. Когда он спросил Корчного, действительно ли тот верит в лучи, маэстро ответил, что не верит, но добавил: «Кто знает, может, лучи проникают в мозг, даже если я в них не верю…»

В 1985 году Швейцарское парапсихологическое общество предложило ему сыграть партию с одним из умерших мастеров прошлого. Долго уговаривать не пришлось: выбор Корчного пал на Капабланку, Кереса или Мароци. Первых двух в потустороннем мире швейцарские медиумы не обнаружили, а вот дух Мароци (1870–1951) согласился. Поединок растянулся почти на восемь лет: передача ходов с того света на этот и обратно занимала много времени. Но 11 февраля 1993 года на 47-м ходу дух Мароци сдался (французская защита, партия опубликована).

– Конечно, никогда нельзя быть уверенным до конца, что партия действительно играна духом Мароци, – комментировал победитель, – но весь ход борьбы, не вполне уверенная трактовка дебюта, зато хорошая игра в окончании свидетельствует об этом. К тому же, как мне сообщили, Мароци продолжает следить за моими результатами…

Хотя я и не позволял себе в разговорах особенно резких выпадов, он знал, как я отношусь к его теориям и к партии с покойным венгерским гроссмейстером. Но всё равно любил рассказывать о технике применения психотерапевтических приемов для воздействия на человека, о гипнотическом внушении, течении, популярном в восьмидесятые годы, к которому в научных кругах относились крайне скептически.

Сказал как-то:

– Однажды мне попалась книга «Что вы говорите, когда разговариваете с самим собой?» Оказывается, разговаривая с самим собой, вы беседуете со своим подсознанием – мощным оружием, которое способно помочь вам выполнить поставленные задачи. В книге были примеры, как беседовать с подсознанием; автор советовал записать на кассету свой разговор с подсознанием и слушать его время от времени. Там же говорилось, что если особым способом внушать себе, можно потерять до пятнадцати кило, не прибегая ни к каким диетам. Занимательно написано – как разговаривать при желании бросить курить. Я прочитал это вслух несколько раз. Но я не собирался бросать курить! А потом вдруг месяц спустя у меня закололо сердце, и я, курильщик с полувековым стажем, бросил курить в одну минуту. А вы помните ведь, сколько я курил в старые времена… Да-а-а, с 46-го по 93-й. Сорок семь лет!

На многое он смотрел как на знак судьбы, проявление чего-то свыше.

Владимир Тукмаков начал помогать ему более-менее случайно, во время его кандидатского матча с Дьюлой Саксом (1991). Вариант, который они анализировали, встретился в двух партиях, и обе Корчному удалось выиграть. Тукмаков был приглашен для дальнейшей работы и сделал из этого верный вывод: маэстро был отнюдь не безразличен к подобным проявлениям Фортуны – случайностей нет!

Он вообще обращал внимание на такого рода вещи, придумывал свои собственные приметы, обожал всяческие совпадения и пугался всяческих совпадений. С этим сочеталась его вера во всемогущество ученых, граничащая с суеверием: мол, науке подвластно всё – надо только попринимать таблетки, поговорить с психологом, найти правильный метод лечения, и болячки должны пройти.

Евгений Свешников вспоминает, как Корчной спрашивал его, какие лекарства он принимает для снабжения головного мозга кислородом. И удивлялся, узнав, что тот не принимает ничего. «Как же так, – говорил Виктор Львович, – после пятидесяти надо обязательно принимать ноотропил – для улучшения мозговой деятельности».

Он не только принимал таблетки для повышения тонуса, но и время от времени прибегал к различным диетам, курсам оздоровления, похудения.

Весной 1984 года мы проводили десятидневный сбор на Боденском озере. Он жил в каком-то санатории, где проходил курс особого диетического питания, а я в гостинице неподалеку. В курс лечения-оздоровления в том санатории входили и вытяжки из оленьих рогов или что-то в этом роде – он свято верил и в такие вещи.

Полужаловался, полугордился:

– Если бы вы видели, какую малюсенькую порцию принесли мне на завтрак. Выжатый лимон, морская капуста…

Я присутствовал пару раз на трапезах маэстро; порции, в которых преобладали овощные ингредиенты, пусть и сделанные крайне искусно, и впрямь навевали тоску. Мы располагались в одном из залов, и мимо нас периодически проходили по пути на очередную процедуру худеющие дамы и господа в белых халатах, косившиеся на двух странных типов, что-то обсуждавших за шахматной доской на непонятном человеку языке.

Среди самых разнообразных определений шахмат есть и одно ему, без сомнения, понравившееся бы: «Шахматы – это соревнование двух людей, в котором задействована немалая часть эго».

Сказал однажды:

– Выбор ходов зависит не только от требований позиции, но и от настроения человека. И название книги Глигорича «Играю против фигур» представляется мне крайне спорным. Ведь это название фактически отрицает психологический настрой во время игры – как собственный, так и противника. Нет, это не мое!

Жаловался тогда же, что у него не было искусства Петросяна или Бронштейна вслушиваться в себя до партии:

– В день, когда я просто не мог играть, я всё равно шел вперед – и проигрывал как ребенок.

Молодым же гроссмейстерам, приезжавшим к нему в Швейцарию на тренировочные сессии, любил советовать: поработайте, поработайте с психологом!

Вера в гипноз, в передачу мыслей на расстоянии («Как это вы не чувствуете, над чем думает соперник?! Вы просто не хотите этого чувствовать!»), присутствовавшая у него еще в советский период, сохранялась едва ли не до конца.

Во время матча с Карповым в Багио, чтобы нейтрализовать влияние действовавшего ему на нервы доктора Зухаря, воспользовался помощью йогов – и очень сокрушался, когда тем запретили находиться в зале. А ведь поначалу, на 19-й партии, всё шло так хорошо: «Стоило им появиться в зале и усесться в позе лотоса, как что-то случилось с Зухарем. Он закрыл лицо платком, а через некоторое время вышел из зала – насовсем, до конца партии. За ним потянулись остальные советские».

Но настоящее чудо произошло в день 21-й партии. «Накануне йоги научили меня одной формуле, которая может отвести от меня моих врагов. Если увижу Зухаря, я могу сказать ему эту формулу – пару слов на санскрите. Это полезно. И вот перед 21-й партией я – у входа в зал. Внезапно подъезжает машина, из нее выходит Зухарь и – видимо, считая, что за пару дней, что йоги были в зале, мои контакты с ним ослабли – направляется ко мне с очевидной целью пожать мне руку. Ему в упор я говорю эту пару слов на санскрите! Он, не дойдя до меня, закрывает лицо и голову руками и – уходит!»

Швейцарский адвокат Албан Бродбек, работавший в штабе претендента с 1978 по 1981 год, вспоминал: «Я долгое время не мог понять, зачем цивилизованному человеку общаться с шаманами-проходимцами, и не раз спрашивал об этом Корчного. Он уклонялся от ответа, отвечал общими фразами: мол, они помогают обрести ему уверенность и силу. Однажды я зашел в его сьют, не ожидая встретить там посторонних, и увидел зрелище, очень меня поразившее. Корчной, одетый в восточные одежды, исполнял ритуальный танец. В одной руке у него был нож, в другой апельсин, олицетворявший, как мне объяснили, голову Карпова. После нескольких па и заклинаний Корчной должен был пронзить ножом этот апельсин… Я был поражен и высказал Корчному всё, что думаю по этому поводу, но женщина-йог, проводившая ритуал, возразила, что Виктор таким образом самоутверждается, аккумулируя в себе пространственную энергию…»

В 2001 году Корчной играл в Москве за команду Петербурга. В первом туре питерцы крупно выиграли, а во втором разгромно проиграли. На закрытии Корчной обвинил москвичей в применении «практической парапсихологии» и пригрозил, что на следующий год питерские парапсихологи отквитаются, о чем потом с гордостью написал в своей книге.

Любил рассказывать, как один экстрасенс заявил, что его душа уже закончила свое развитие и больше он на этом свете не появится, другой предрекал, что он доживет до девяноста, третий советовал остерегаться, так как с ним обязательно может что-то случиться…

В Вейк-ан-Зее (2008) мы оба наблюдали за концовкой партии ван Вели – Карлсен. Когда дым рассеялся и голландец, качая головой, обозревал руины своей позиции, Виктор, не в силах сдержать эмоции, всплеснул руками:

– Вы всё видели? У ван Вели было три минуты, а у Карлсена девять секунд и совершенно, абсолютно проигранное положение. Девять секунд! Невероятно! Вы можете говорить всё что угодно, но без парапсихологии сделать это невозможно…

А когда два года спустя он узнал, что норвежец снова победил в Вейке, прямо заявил: «Дело не только в шахматах – без психологии тут не обошлось…» Многозначительно добавив: «И не только без психологии!»

Постоянно прислушиваясь к своему внутреннему голосу, мог позвонить и спросить:

– Вы случайно не заболели?

– Да нет вроде. А что так?

– Просто у меня чувство такое было, потому и звоню.

Или:

– Вы всё знаете, скажите, а с Z ничего не произошло?

– Ничего не слышал, а с чего это вы вдруг?

– Просто так. Я почему-то второй раз о нем сегодня вспоминаю, вот и решил позвонить вам…

Во время командного чемпионата Европы в Батуми (1999) как-то ночью разразилась сильная гроза. Рассказывал следующим вечером:

– Гроза была такая, что я подумал – ничем хорошим это не кончится. Оделся и в пять утра вышел на улицу. Сидел до семи в круглосуточно открытом магазине, он здесь неподалеку, всё думал – неровен час… Только утром в гостиницу вернулся. Но и гранаты в том магазине, скажу вам, такие, каких никогда еще в жизни не пробовал…

В декабре 2003 года позвонил, едва вернувшись из очередного российского вояжа:

– Знаете, я вот тут был в России, так мне из Казани эликсир привезли. Начал принимать по три столовых ложки в день, и – не поверите! – все мои проблемы как рукой сняло. Так что таблетки швейцарского врача – и совсем не дешевые! – я уже давно оставил. Настоятельно советую попробовать.

– Что за эликсир такой? Это что, гомеопатическое что-нибудь?

– Да я и сам не знаю, только наклейка на бутылочке: «Золотая Сибирь». Что еще написано? Да нет, больше ничего, только название, так что записывайте: «Золотая Сибирь». Или так запомните?

Страстно желая вновь привести себя в состояние, когда мог свернуть горы (и сворачивал их!), цеплялся за любую, даже шарлатанскую возможность. Появились проблемы с позвоночником, и он, прослышав об одной «чудесной клинике», отправился в Россию, где пробыл неделю. Какой-то бывший циркач, фигура из обоймы Кашпировского и Чумака, объявил себя академиком и лечил «криовоздействием».

Подвергшись «криовоздействию» и выложив за все процедуры кругленькую сумму, Виктор всё понял сам и по возвращении в Швейцарию стыдился рассказывать об этой поездке. Мне, во всяком случае, он никогда о ней не говорил, но Петра как-то призналась, что Виктор Львович навещал клинику целителя.

Тост за Жириновского

Если звучали шахматные позывные, мог дать объяснение любому поступку. Позвонил как-то в начале нулевых:

– Я в ноябре снова играю. И знаете, где? В Иране! Тут некоторые отговаривают, говорят, что ежели сыграю там, из-за штампа, который в паспорт поставят, проблемы будут в других странах.

И с агрессией, возбужденно, хотя я не проронил и слова:

– А я туда еду, еду! Потому что Иран тоже по-своему хочет диалог вести с другими странами. Так что ничего плохого в этом не вижу! Да и они ведь знают, как я на Запад попал, что никакой я ни швейцарец, знают превосходно, кто я…

И тут же перешел на шахматную характеристику иранца Гаема, с которым ему предложили сыграть матч:

– Я тут его партии просмотрел – совсем, совсем неплохой игрок.

Но что-то не давало покоя:

– Что скажете?..

Вопрос был, конечно, риторический: решение о поездке он давно уже принял. Место игры ему было, конечно, совершенно безразлично: когда далеко не каждый соглашался играть в Южной Африке, он не раз приезжал в ЮАР, демонстративно встречался с президентом республики. Так отчего бы сейчас не поехать в Иран?

В марте 1994-го, когда его пригласили на турнир «Кремлевские звезды», огорошил вопросом:

– А если поднимут тост за Жириновского, как вы думаете, должен я пить или нет?

И уже самому себе: «Нет, не надо ехать…» Но было слышно, что ему ехать очень хочется: и внимать аплодисментам, и давать интервью, но главное – играть, играть! И что ему, в конце концов, Жириновский…

Позвонил 17 декабря 2003 года и вдруг стал говорить о Петросяне, о его статье в «Советском спорте» почти тридцатилетней давности. Помню, насторожился: к чему это он вдруг сам заговорил о человеке, фамилию которого даже избегал произносить? Причина обнаружилась очень скоро:

– Я тут получил приглашение на турнир памяти Петросяна в Москве в следующем году. И знаете, как я ответил на приглашение?

– Откуда мне знать?

– Я согласился! – с вызовом. – И знаете почему?

– Не знаю…

Начал рассказывать повторенную потом не раз и крайне сомнительную историю, будто бы незадолго до смерти Петросян покаялся кому-то, решив очистить душу, и сожалел о зле, причиненном ему, Корчному. Правда, тут же заговорил настоящим голосом:

– Не знаю, испытывал ли он действительно угрызения совести. Не думаю. По-настоящему угрызения совести он испытал в Чокко, когда на ровном месте, в выигранной позиции грубейшим, немыслимым образом зевнул, кхе-х, кхе-х… ладью!

Подумал еще тогда: он согласился бы играть в шахматы не только в турнире памяти его заклятого врага, но и с самим чёртом: и хвостик у того, если разобраться, такой симпатичный, да и не виноват же чёрт в конце концов, что природой рожками наделен…

Расскажу о случае, коснувшемся лично меня, причем в период, когда у нас были вполне нормальные отношения.

В Вейк-ан-Зее (1987) играли мы оба. У меня – отложенная с Львом Гутманом. Позиция – хуже, доигрывание, как это было принято тогда, – утром следующего дня. В пустом зале Корчной внимательно следит за ходом нашей, единственной партии. Когда она закончилась вничью, подошел ко мне:

– Вы хорошо защищались.

И в ответ на мой вопросительный взгляд:

– Видите ли, Гутман попросил вчера вечером посмотреть позицию, и мы анализировали ее несколько часов. Если бы вы первым подошли, то я анализировал бы с вами.

Не то чтобы оправдываясь, а просто констатируя факт… Через несколько дней подошел за завтраком в ресторане:

– Геннадий Борисович, у вас сейчас есть время?

– А что?

– Да вот у меня отложенная с Ногейрасом – и, знаете ли, занимательная позиция. Вы не взглянули бы?

Наряду с утренними доигрываниями был и специально отведенный для этого день. Я – по возможности жестко, давая понять неуместность такой просьбы, но и не в силах прямо сказать об этом:

– У меня самого отложенная…

Он – как ни в чем не бывало:

– Тогда я продиктую отложенную. Может быть, после того как вы проанализируете свою, на мою взглянете?

И тут же:

– Или завтра утром встретимся? Что думаете?

– Да нет, завтра тоже не получится.

Насупился. Но, выиграв в последнем туре, на закрытии снова подошел, довольный:

– Вчера сел готовиться к Запате часов в шесть. Думал – посмотрю часок-другой и пойду поужинаю. Когда на часы взглянул, было двенадцать часов ночи…

Всё написанное о нем изучал очень тщательно и не забывал ничего. Позвонил как-то:

– После чтения последнего номера New in Chess у меня создалось впечатление, что меня списали… Да, списали, вывели в тираж вместе с моими партиями. Почему? А вот, в статье, посвященной будапештскому гамбиту с ходом g5, нет моей партии с Юхтманом в 1959-м в Тбилиси, а в другой, о Грюнфельде с g3, отсутствует моя партия, сыгранная в том же году в Варшаве. Нет, я проверил по базе данных, обе партии там имеются. Нет, нет, я в претензии не к вам (автор этих строк был тогда главным редактором теоретических книг издательства New in Chess. – Г.С.), а к тем, кто писал эти статейки… Или вот, в том же номере статья Роусона обо мне. Потрясающая! И как написана! Но в ней Роусон приводит слова Шорта обо мне из Sunday Telegraph: «Cantankerous old git». Вы знаете, мой английский достаточно хорош, и слов я знаю много, но здесь понял только слово old. Полез в словарь и слово cantankerous нашел – сварливый, ищущий скандала, а вот слова git нигде не нашел, даже в большом Оксфордском словаре. Но догадываюсь, что это что-то вроде мудака, так что всё вместе получается – «сварливый старый мудак». М-да, а ведь я с Шортом всегда хорошие отношения имел… Вы случайно не знаете, что слово git означает?..

Проконсультировавшись, перезвонил ему и с сочувствием, но почему-то и не без удовольствия скорбно подтвердил:

– Виктор, вы правы: по-английски слово git действительно означает мудак…

Правда, позднее еще более знающие люди, настоящие англичане уточнили, что old git – не столь уж резкое выражение, а скорее добродушное, типа старпер.

Возвращение строптивого

Когда началась перестройка, мы еще чаще обычного говорили по телефону. Как и подавляющее большинство эмигрантов, Виктор придерживался пессимистической точки зрения и ожидал худшего: мол, если это не хитрость и не уловка, то следует повременить, подождать, во что всё это выльется. Но когда процесс зашел далеко и в августе 1990-го специальным президентским указом ему вернули советское гражданство (которого он был официально лишен в 1978 году), стал безоговорочным поклонником Горбачева и не уставал повторять: «Здорово! Здорово!» В этом горбачевском указе его фамилия значилась под номером 18 (первым шел Солженицын). Годом раньше по его поводу высказался Ботвинник: «В свое время он был одним из сильнейших советских шахматистов. К сожалению, его преследовали… но я считаю, что Корчного можно и нужно вернуть в СССР». Хотя ему и было приятно, что с его имени снят запрет, от советского гражданства он отказался и полтора года спустя стал гражданином Швейцарии.

А в мае 1992-го, когда занавес был окончательно разгерметизирован, впервые приехал в Россию – в родной Санкт-Петербург. Вернувшийся к старому названию город встретил Корчного как триумфатора.

Беспрерывные интервью, телевизионные сьемки, аплодисменты и приемы, встречи с важными лицами, жаждущими поговорить и сфотографироваться с ним, – всё так контрастировало с невероятным антикорчновским шабашем, разразившимся всего полтора десятка лет назад, и вполне соответствовало гомеровским строкам: «Вот что тебе я скажу, и всё это исполнится точно: вскоре тебе здесь дарами такими ж прекрасными втрое за оскорбленье заплатят».

Для большинства эмигрантов конец Советского Союза означал, что теперь они могут приехать на родину; раньше это являлось для них не просто невозможным – немыслимым. Для некоторых, в том числе видных шахматистов, этот неожиданный взрыв обернулся трагедией: в их до того структурированном мире была проломлена огромная брешь; ушли привычные представления, понятия перевернулись, порой на почти противоположные. Если бы им показали, например, в 1980 году, что они говорят треть века спустя о России и мироустройстве, они заявили бы, что это дурная шутка.

С Корчным никакой перемены не произошло. Встречавшийся с оказавшимися на Западе диссидентами, вовлеченный волею обстоятельств (борьба за выезд семьи) в политические акции, он всегда смотрел на события в первую очередь через шахматные очки. Ничего не изменилось и после распада Советского Союза, разве что страна, из которой он уехал, стала доступной для посещения и игры в шахматы, чем он с удовольствием и воспользовался.

С тех пор он бывал в России бессчетное число раз; играл матчи и турниры, тренировал, участвовал в клубных чемпионатах, даже выступал (вместе с Карповым!) за челябинскую команду «Южный Урал».

В России выходили его книги, здесь он читал лекции, давал сеансы, проводил мастер-классы. Даже когда во время очередного визита в Питер начались проблемы с глазами, даже когда в Москве он упал и повредил ногу, даже когда его швейцарский врач качал головой: «Сама судьба, герр Корчной, предупреждает: эта страна не для вас…» – маэстро продолжал наведываться в Россию и делал это едва ли не до самого конца.

С удовольствием давая многочисленные интервью, не отказывал никому и терпеливо отвечал на одни и те же вопросы. На питерском турнире 1995 года (где играл и я) видел его однажды в лобби гостиницы, беседующим с каким-то журналистом, в то время как другой спокойно дожидался своей очереди. До начала очередного тура оставалось два часа…

Бобби Фишер, сыгравший спустя двадцать лет после своего добровольного затворничества второй матч со Спасским (1992), обеспечил себя финансово до конца жизни, но развеял сказку о том, что в каком-то калифорнийском городке живет шахматное чудо, гений, и еще неизвестно, совладали ли бы с этим чудом Карпов с Каспаровым.

Так и Корчной развеял ореол, созданный им за эти шестнадцать лет: бывшего Злодея можно было увидеть, дотронуться до него, поговорить с ним, сыграть в шахматы, сфотографироваться, а то и выпить водочки.

Размеренная, бесконфликтная швейцарская жизнь тяготила его: привыкнув к постоянной борьбе и конфронтации, он откровенно скучал в своем провинциальном городке. И он любил эти аплодисменты, это внимание публики, вспышки фото– и телекамер, журналистов с блокнотом или диктофоном, внимающих каждому его слову. Да и то: где еще в мире его имя пользовалось такой популярностью? Где фамилия Корчной звучала так же оглушительно, как в его бывшем отечестве? Где? Уж точно не в его воленском пресноводье.

Отказавшись, как Бродский, от приездов в Россию, даже переставшую быть Советским Союзом, он сохранил бы миф о великом Злодее, загадочном супермене, но взять такую планку ему было не по плечу, да он в ней и не нуждался. Возможность говорить и выговориться, слышать рукоплескания и появляться в свете юпитеров, а главное, играть, играть в шахматы – это было для него много важнее всех философско-психологических соображений.

И если Бродский объяснял, что не хочет шумихи по поводу своего приезда: «Ко мне будут лезть и пытаться пожать руку те самые люди, которые улюлюкали при моем отъезде», – Корчного это совершенно не волновало. И впрямь, многие из тех, кто публично осуждал его «предательство», рукоплескали ему в развернувшейся было на 180 градусов России.

Он много путешествовал по городам и весям огромной страны и республикам, когда-то входившим в ее состав, а теперь самостоятельным государствам. Где он только не побывал за эти годы! Украина и Молдавия, Азербайджан и Эстония, Казахстан, Белоруссия и Грузия.

Но чаще всего приезжал в Россию, и не только в столицу: Казань, Элиста, Сочи, Томск, Челябинск, Смоленск, Суздаль, Белгород, Тольятти… Рассказывал однажды, что его пригласил в Череповец не кто-нибудь, а полковник, командир местного спецназа! Выступал и в детской колонии в Вологде. А в другой раз с гордостью сообщил, что во Владимире живет его страстный болельщик, сам играющий в шахматы довольно слабо, но всю жизнь собиравший его, корчновские партии. Восхищался: не перевелись еще в России настоящие любители!

Однако с особым удовольствием бывал в Питере. И не только потому, что провел здесь первую половину жизни. Здесь прожил всю жизнь и Марк Тайманов, родился и вырос Борис Спасский, здесь прошли десять, таких успешных, лет Анатолия Карпова… Но Корчной, Виктор Корчной остался абсолютным любимцем города.