Текст книги "Запад знакомится с Востоком. Представления средневековых европейцев о восточных народах"

Однако именно теоцентризм не позволяет Анониму понять ислам[183]183
  Об образе ислама в средневековой литературе в целом см.: Southern R. N. Western Wiews of Islam in the Middle Ages. Cambridge-Mass., 1962; Журавский А. В. Христианство и ислам. Социокультурные проблемы диалога. М.: Наука, 1990 (Глава I).


[Закрыть] как самостоятельную религию и культуру, хотя он и чужд какого бы то ни было фанатизма, восхваляет храбрость тюрок и жалеет, что они не христиане. Подчеркивается спиритуальное превосходство христиан над иноверцами, а конфликт мусульман и христиан изображается как борьба материи и духа [184]184
  Лучицкая С. И. Образ другого…С. 152, 158.


[Закрыть]. В то же время любопытны его рассуждения о том, что турки и франки не являются разными народами, оба троянского происхождения, но после разрушения Трои мусульмане ушли на восток, а франки на запад и впоследствии мусульмане забыли христианство[185]185
  Лучицкая С. И. Образ другого…С. 212.


[Закрыть]. В этих наивных рассуждениях можно видеть отдаленные истоки исторических изысканий гуманистов, пытавшихся найти общие корни европейских народов в истории древнего Израиля или в предании об Атлантиде[186]186
  Пиков Г. Г. О восприятии Нового света европейцами в XVI–XVII вв. // История мировой культуры и методы ее преподавания. Тезисы докладов международной конференции. Новосибирск, 1995. С. 89–92.


[Закрыть].

Ислам он действительно не понимает[187]187
  Лучицкая С. И. Образ другого…С. 28.


[Закрыть] и считает его многобожием: мосульский атабек Кербога часто, по его мнению, клянется именем «Мухаммеда и других богов» (juro vobis per Machumet et per omnia deorum nomina)[188]188
  Цит. по: Лучицкая С. И. Образ другого… С. 82. Gesta Francorum… P.52. В этом плане взгляды Анонима не отличаются от взглядов средневековых авторов, которые подчеркивали вероломство (perfidia) и хитрость (calliditas) косных (bruti) мусульман, которых именуют «нечестивым» (nefaria gens), «отвратительнейшим» (spurcissima gens) и «вероломным» (perfida gens) народом, «рыцарством всякого зла» (militia totius malitiae). См. также: Лучицкая С. И. Мусульмане в иллюстрациях к хроникам Гийома Тирского: визуальный код инаковости //Одиссей. Человек в истории. 1999. М.: Наука, 1999. В целом перед нами достаточно типичное антиномическое противопоставление «своих» и «чужих» как одна из форм восприятия чужой культуры. См. подробнее: Аджалов А. М. Этноконфессиональное содержание оппозиции «свои» и «чужие» в огузовском эпосе // Труды по знаковым системам. Тарту, 1986. С. 156–162. Естественно, что Восток казался Западу «своим миропониманием каким-то младенцем или недоучкой» (Ольденбург С. Ф. «Связи Запада с Востоком старинные…» // Восток – Запад. Исследования. Переводы. Публикации. М.: Наука, 1982. С. 7).


[Закрыть]. Образ мусульман в хронике вообще «легендарен и условен» и скорее ориентирован «на литературные модели, чем на непосредственные наблюдения»[189]189
  Лучицкая С. И. Образ другого…С. 100; Лучицкая С. Моральный портрет мусульман…С. 382; Лучицкая С. И. Идея обращения иноверцев в хрониках первого крестового похода // Одиссей. Человек в истории. 1997. М.: Наука, 1998. С. 123–124, 140–141; Histoire anonyme de la Première croisade / Ėd. L. Bréhier. P., 1924. P. VI; Gesta Francorum…P. XIV.


[Закрыть].

Нужно учитывать в данном случае, что его представления в целом находятся в общем русле европейской традиции. Негативный образ «азиата» появился еще в античности[190]190
  Пиков Г. Г. Из истории западноевропейского средневековья. Новосибирск, 2003. С. 46.


[Закрыть]. После появления мусульман он сменился на образ «неверного»[191]191
  Считалось, что именно деятельность Мухаммеда привела к первому серьезному расколу в христианском мире: Журавский А. В. Христианство и ислам… С. 26. Мусульмане же наоборот предсказывали, что его появление было предсказано в Библии: Абдуль-Ахад Даууд (Давид Бенджамин Кельдани). Мухаммед в Библии. М.: Умма, 2005; Фрилинг Р. Христианство и ислам. Духовные борения человечества на пути к самопознанию. М.: Энигма, 1997. С. 57 и сл.


[Закрыть]. В хронике Анонима и других авторов идет достаточно жесткое противопоставление христиан и мусульман: мусульмане – это племя варваров (gens barbara), нечестивое племя (gens nefaria), отлученный от церкви народ (excommunicata generatio) и т. д., а христиане – народ Божий (populus Dei), воины Христа (Christi milites), народ христианский (Christianorum populus) и пр. Мусульмане – язычники, а их мечеть – не просто profanum, а diabolicum atrium (вместилище дьявола). Мухаммед изображается как распространитель ложного учения, который сумел ввести в заблуждение многочисленные народы[192]192
  Подробнее см.: Daniel N. Islam and the West. The Making of an Image. Edinbourgh, 1960; Лучицкая С.И. Образ другого…; Лучицкая С.И. Араб глазами франка // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1994. В последующие столетия однако образ ислама будет становиться более полным и четким: Лучицкая С. И. Образ Мухаммеда в зеркале латинской хронистики // Одиссей. Человек в истории. 1994. М.: Наука, 1994. С. 192.


[Закрыть].

«На помощь» Богу – Отцу приходит и Бог – Сын, когда речь идет уже о «промысле» как помощи людям также и Христа[193]193
  Если в раннее средневековье господствовала фигура грозного Бога – вседержителя, то именно с XI в. происходит своеобразная «гуманизация» христианства (Уколова В. И., Бородин О. Р. Византия и Запад: культурные отношения в VII–XII вв. // Византия между Западом и Востоком. Опыт исторической характеристики. СПб.: Алетейя, 2001. С. 133) и на первый план выходит фигура Христа. Тогда же в степень догмата была возведена и поправка испанских епископов к Символу веры «и от Сына» (Filioque), что является одним из существенных отличий католицизма от православия.


[Закрыть]. Об этом говорится в самом начале хроники: «И вот уже приблизился тот час, на который господь Иисус ежедневно указует верующим в него, а именно говоря в Евангелии: «если кто хочет идти за Мною, отвергнись от себя и возьми крест свой, и следуй за мной» (Мф. 16:24). Тогда случилось сильное движение по всем областям Галлии»[194]194
  Cum jam appropinquasset ille terminus quem dominus Jesus cotidie suis demonstrate fidelibus, specialiter in euangelio dicens: “Si quis vult post me venire, abneget semetipsum et tollat crucem suam et sequatur me” facta est igitur motio valida per universas Galliarum regiones… (Gesta Francorum. P. 1).


[Закрыть].

Стоит остановиться на этом месте подробнее. В данном случае использование Евангелия не клириком, а светским лицом проведено явно непрофессионально и даже несколько неуклюже, но оно все же достигло того результата, на который рассчитывал Аноним. О непрофессионализме автора свидетельствует невольный, но опасный крен в сторону актуальной эсхатологии («приблизился…час»). По сути крестоносная эпопея объявляется одним из последних признаков приближения Конца Света, который будет сопровождаться повсеместным и окончательным принятием Истины. Следовательно, сам поход может восприниматься как заключительный аккорд великой Симфонии христианства.

Справедливости ради надо сказать, что апокалиптические настроения в то время действительно были широко распространены по всей Европе, что не могло не найти отражения и в данной хронике. Все ожидали скорого конца света, особенно в 1000 г. («проблема 1000»). Многие дарственные грамоты начинались словами «так как приближается конец мира» или «убоясь наступающего дня Суда Божия»[195]195
  Куглер Б. История крестовых походов. Ростов н/Д: Феникс, 1995. С. 10.


[Закрыть]. Сам папа Урбан II на Клермонском соборе говорил о «колеблющемся мире» и в качестве бедствий космического масштаба указывал на утрату церковью «ее почетного положения» и на приход тюрок как «беду не меньшую, чем вышеупомянутая, а большую и даже величайшую, идущую из другой части света»[196]196
  Фульхерий Шартрский «Деяния франкских пилигримов, отправившихся на завоевание Иерусалима». Цит. по: Хрестоматия по истории средних веков. Т. I. М., 1953. С. 324.


[Закрыть]. Все ожидали Божьей кары за многочисленные грехи людей и для избавления от нее необходимо было совершить особый религиозный подвиг, в чем-то равный жертве Христа, взявшего на себя грехи человечества.

И все же в Евангелии от Матфея говорится просто о другом. Матфей[197]197
  См. также Мк: 8, 34 и Лк: 9, 23.


[Закрыть] сообщает, что эти слова были обращены только ученикам[198]198
  Марк – ученикам и народу, Лука – всем.


[Закрыть] и фактически предлагали им умереть для мира[199]199
  Словарь библейского богословия. Под ред. К. Леон-Дюфура. Киев, М., 1998. С. 503. См. также: Толковая Библия или комментарий на все книги св. писания Ветхого и Нового Завета. Т. 3. Новый Завет. СПб., 1913 (переиздание 1987 г.). С. 281–282.


[Закрыть]. Автор явно заимствовал этот пример у монахов, которым по определению нельзя было быть связанными с миром.

Однако можно увидеть и третью сторону этого пассажа. Эта цитата хорошо ложится на идею, распространяемую церковью после Клермонского собора о том, что участие в походе приравнивалось к монашескому деянию. Тяжелый ратный труд, сопряженный с ежедневными опасностями, объявлялся мирским крестом[200]200
  Так понимает это место и современная теология. См.: Ринекер Ф., Майер Г. Библейская Энциклопедия Брокгауза. Кременчуг, 1999. С. 513.


[Закрыть] воинов. Тем самым Аноним напоминает своим соратникам, что это их сознательный выбор[201]201
  Нюстрем Э. Библейский словарь. СПб., 1995. С. 223.


[Закрыть], ибо осужденный Христос должен был сам нести свой крест[202]202
  Ср.: «И кто не берет креста своего и следует за мною, тот не достоин меня» (Мф: 10, 38).


[Закрыть]. Принятие креста и «путь за море» (iter transmarinus), паломничество и «распространение власти Христа и церкви» (dilatatio regni Christi et ecclesiae) есть одновременно высокая миссия и честь христианина. Эта мысль звучит и в напутствии Боэмунда Тарентского своему коннетаблю: «ревностно помогай Богу и Святому Гробу. Ведь ты знаешь, что эта война не плотская, а духовная. Итак, будь храбрейшим поборником Христа»[203]203
  …esto acer in adjutorium Dei Sanctique Sepulchri. Et revera scias quia hoc bellum carnale non est, sed spirituale. Esto igitur fortissimus Christi athleta. (Gesta Francorum. P.9).


[Закрыть].

Так поднимается и обосновывается престиж крестового похода и одновременно идет обращение к восточным христианам. Византийцы, которые всегда опасались «коварных латинян»[204]204
  Культура Византии. Вторая половина XIII – первая половина XV в. М., 1991. С. 7.


[Закрыть] и использовали против них, по меткому замечанию одного исследователя, не столько кровь, сколько чернила[205]205
  Haldon J. “Blood and Ink”: some Observations on Byzantine Attitudes towards Warfare and Diplomacy // Byxantine Diplomacy. Verona, 1992. P. 281–294.


[Закрыть], могут быть, по мнению автора[206]206
  Аноним все же не любит византийцев и называет их «вероломные» (perfidi).


[Закрыть], спокойны, ибо их стране вторжение не угрожает. Христианские же жители мусульманских территорий, как он рассчитывал, могут превратиться в потенциальных помощников при сокрушении власти «неверных», стать своеобразной «пятой колонной» Европы[207]207
  Эти надежды практически не оправдались. На востоке крестоносцев поддержали только армяне и марониты. Крестоносцы нанесли удар по мелькитам, сирийским последователям византийской ортодоксии (Хасан бин Талал. Христианство в арабском мире. М., 2003. С. 69). Иерусалимские патриархи мелькитов переселились за Иордан на территорию Каменистой Аравии (нынешняя Иордания) (Шевченко А. Г. Ислам и христианство: исторический опыт и перспективы сотрудничества. М.: Наука, 2004. С. 21). Мусульманский правитель Египта султан Салах-ад-Дин Айюби (Саладин) после захвата в 1187 г. Иерусалима подтвердил право иерусалимского патриарха Досифея распоряжаться христианскими святынями Палестины и начал активно поддерживать восточных христиан. Впоследствии это делали все наиболее дальновидные государственные деятели ислама (Родионов М. А. Марониты. Из этноконфессиональной истории Восточного Средиземноморья. М., 1982).


[Закрыть]. Хронист признает, что византийцы – тоже христиане: «несправедливо будет воевать против христиан»[208]208
  …injustum fore, contra Christianos pugnare (Gesta Francorum. P.13).


[Закрыть].

Такое вольное прочтение Библии оказалось оправданным и показывает нам, что автор хроники был не только закаленным воином, но и тонким дипломатом, понимающим, что исход военной кампании чаще зависит не от количества воинов, а от качества идеологической пропаганды. То, что это делается как бы мимоходом, свидетельствует о высоком уровне профессионализма этой пропаганды.

Однако обосновывать идею крестового похода было необходимо не только для жителей восточных стран, но и для самих участников похода. Помимо вышеуказанных аргументов применялись и другие.

Любопытно, что и в этом случае активизируется раннехристианский опыт. Своеобразным парадоксом выглядит то, что активно используется возникшее еще на заре христианства понятие мученичества за веру (martуrium). Еще на Клермонском соборе папа заявил: «Братья, вам следует претерпеть во имя Христа много несчастий, бедности, лишений, гонений, скудости, голода, жажды и многого другого»[209]209
  Frater, vos oportet multa pati pro nomine Christi, videlicet miseries, pauperitates, nuditates, persecutionеs, egestates, infirmitates, fames, sites et alia hujusmodi… (Gesta Francorum. P. 1.)


[Закрыть].

Это не объявление о наказании, а скорее предупреждение о тех тяготах, которые будут в походе, и том непонимании, с которым будет встречен этот поход на Востоке, даже в христианской Византии. Этого не избежать и надо быть готовым к тяготам и мучениям.

Но тогда встает проблема оправдания этих лишений. Для этого папа ссылается на Библию и говорит о необходимости страданий за имя Господа. Речь идет именно о Христе: «и говорил господин папа…как сказал господь своим ученикам: «Должны вы многое претерпеть во имя мое» и «не стыдитесь говорить перед лицом людей», «ибо я дал вам уста и премудрость», и далее: «велика ваша награда на небесах»[210]210
  Хрестоматия по истории средних веков. Т. I. М., 1953. С. 326. Gesta Francorum. P. 2.: “Oportet vos pati multa pro nomine meo” et “Nolite erubescere ante facies hominem; ego vero dabo vobis os et eloquium” ac deinceps “Persequetur vos larga retributio”.


[Закрыть]. Хронист повторяет эту речь, следовательно, принимает и использует эту аргументацию. Тем самым поход на Восток объявляется особым, священным паломничеством, войной ради Господа и освобождения его Гроба. Это – покаянное паломничество, участники которого сознательно обрекали себя на лишения, голод и жажду, страдания и даже смерть. Этим оно отличается от «любовной жажды видеть святые места» (cupido visendi) простых паломников, которым не достается таких страданий и для них практически нет смертельной опасности. В результате можно говорить о складывании в период проведения Крестовых походов своеобразной рыцарской теологии Креста. Рыцарь – участник похода как мученик за веру приравнивался к Христу – мученику[211]211
  Начало этому процессу было положено на рубеже X–XI вв., когда было преодолено прежнее противопоставление понятий «воинство Христово» и «мирское воинство». По мнению К. Эрдмана, значительную роль в этом сыграл институт фогтства, когда церковные фогты выступали военными защитниками монастырей и епископств: Эрдман К. Возникновение идеи крестовых походов…С. 189.


[Закрыть]. Были слухи в народе, что даже знаменитые покойники минувших времен покинули свои могилы, чтобы принять участие в этом великом движении на Восток[212]212
  Куглер Б. История крестовых походов…С. 15.


[Закрыть].

Разумеется, поход – «дело рук божьих», но роль его участников исключительно высока. В соответствии с новозаветным пониманием[213]213
  Более подробно см.: Словарь библейского богословия…С. 612–614.


[Закрыть] они в качестве мучеников жертвуют своей жизнью из верности свидетельству об Иисусе (Деян: 7, 55–60), свидетельствуют своей кровью (Деян: 22, 20; Откр: 2,3; 6,9; 17, 6)[214]214
  Это представление впоследствии достаточно широко распространится. Рыцарь как христианин должен стремиться в своей жертвенности уподобиться жертвенности Христа, который после распятия победил в аду инфернальные силы и освободил томящиеся там души людей. Его подвиг будет осмысливаться как рыцарский. В иконографии распространится сюжет Христа-Рыцаря, который изображался в воинских доспехах, восседающим на собственном распятии и попирающим побежденный ад.


[Закрыть]. Вероятно, для тех читателей, которые не настолько хорошо знакомы с богословием, приводится более понятный аргумент: страдание важно именно из-за Христа, «рукой которого они были спасены от тартара»[215]215
  …quibus de manu erant redempti tartarea (Gesta Francorum. P. 2).


[Закрыть].

Сказанное иллюстрируется так или иначе с помощью описания сражений. Например, описывая неудачный поход бедноты во главе с Петром Пустынником, он замечает: «Эти первыми тогда восприяли тогда счастливое мученичество во имя Господа Иисуса»[216]216
  Isti primo felix acceperunt martirium pro nomine Domini Jesu. (Gesta Francorum. P. 4).


[Закрыть]. Во время осады Антиохии «в тот день более тысячи из наших всадников и пехотинцев претерпели мученичество. Поэтому мы верим, что, поднявшись в небеса, они облеклись в белое, обретя ризы мученичества»[217]217
  Fueruntque in illa die martyrizati ex nostris militibus seu peditibus plus quam mille, qui ut credimus in caelum ascenderunt, et candidati stolam martyrii receperunt. (Gesta Francorum. P. 40).


[Закрыть].

Попутно можно заметить, что мученичество в данном случае не только выступает как пример христианской доблести за веру в борьбе с неверными, но и помогает оправдывать и военные неудачи. Прагматично мыслящий Аноним, понимая, что победить на Востоке можно будет, используя максимальное количество людских ресурсов из Европы, и предвидя неизбежность страха перед перспективой поражения и смерти, блестяще использует дух религиозного подвижничества и фактически пытается создать имидж того, кого можно будет назвать христианским камикадзе.

Активно будут использовать подобную аргументацию и остальные хронисты первого похода. Роберт – монах, обращаясь к воинам, подчеркнет, что «вы удостоены Богом замечательной силой оружия». Фульхерий предостерегает их, что «срамом покроет вас сам Господь», если не поможете христианам. И снова используются те новозаветные рецепты, которые пригодны были для монахов – у Роберта изложение завершается прямой ссылкой: «И кто не берет креста своего и не следует за мной, тот не достоин Меня» (Мф: 10,38).

Эта позиция усиливается с помощью идеи воздаяния. Собственно, как сообщает сам автор, эту же тему поднимает и папа в своей клермонской речи: «И последует вам обширное воздаяние»[218]218
  Perseqetur vos larga retributio (Gesta Francorum. P. 2).


[Закрыть]. Также он говорит: «…если кто пожелает сделать душу свою непорочной, то пусть не усомнится смирено последовать путем Господа. А если же у кого скуден запас динариев, то божественное милосердие даст достаточно»[219]219
  …ut si quis animam suam saluam facere vellet, non dubitaret humiliter viam incipere Domini, ac si denariorum et deesset copia, divina et satis daret misericordia. (Gesta Francorum. P. 1). Стоит обратить внимание на тот факт, что Клермонская речь пересказывается очень кратко, но эта тема выделена особо. Эту же мысль проводит Фульхерий Шартрский («Деяния франкских пилигримов, отправившихся на завоевание Иерусалима»): «кто здесь горестен и беден, там будет богат, кто здесь недруг богу, там станет другом ему». Цит. по: Хрестоматия по истории средних веков. Т. I. М., 1953. С. 325.


[Закрыть]. Это оказалось действенным аргументом для тех, кто собирался идти в поход: «Постепенно эта речь стала распространяться по всем галльским землям и отечествам. Бесстрашные франки немедленно стали шить крест на правом плече»[220]220
  Сumque iam hic sermo paulatim per universas regions ac Galliarum patrias coepisset crebrescere, Franci audentes talia protinus in dextra crucem suere scapula… (Gesta Francorum. P. 2).


[Закрыть]. Видимо, и Боэмунд Тарентский говорил своим воинам нечто подобное, ибо «единодушен их клич: ”Бог хочет (Deus vult), Бог хочет, Бог хочет!”»[221]221
  …sonum vero “Deus vult, Deus vult, Deus vult!” una voce conclamant. (Gesta Francorum. P. 7).


[Закрыть].

То, что эта проблема была не фактором идеологической пропаганды, а вполне злободневной, свидетельствует упоминание об обсуждении ее в армии: «Произошел между нами тайный разговор, и мы, радуясь и обсуждая, говорили: «Будьте всегда единодушны, веруя в Христа и победу Святого Креста, ибо если Богу угодно, тотчас сделаетесь богатыми»«[222]222
  Factus est itaque sermo secretus inter nos laudantes et consulentes atque dicentes: «Estote omnimodo unanimes in fide Christi et Sanctae Crucis victoria, quia hodie omnes divites si Deo placet effecti eritis». (Gesta Francorum. P. 19–20).


[Закрыть]. Любопытны две детали: разговор был тайным и проблему воины поняли очень прагматично. Сам Аноним не скрывает темных сторон деятельности крестоносцев, хотя, имея большой военный опыт и понимая неизбежность даже преступлений на войне, видимо просто не считает это чем-то особенным.

Другие хронисты тоже развивают эту тему. У Роберта папа ссылается на Евангелие в котором сказано: «кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Мф. 19.29).

Изрядная доля прагматичности в отношении к религии видна и в том, что хронист активно проводит идею поддержки похода со стороны Бога, который делает все возможное и невозможное, чтобы противодействовать злу и максимально уменьшить человеческие жертвы. Крестоносцы постоянно называются воинами Христа (Christi milites), «народ Христа» (Christi gente), войско Христа (militia Christi). Говорится о божественном покровительстве крестоносцам во время сражения: «огонь, обратясь на турок, сжег некоторых из них, но от того пламени Бог наших тогда освободил»[223]223
  …ut versus ignis in Turcos quosdam eorum concremavit, sed ab illo incendio Deus nostros tunc liberavit (Gesta Francorum. P. 5).


[Закрыть]. Турки порой выступают как сильный народ, но христиане становятся еще сильнее, благодаря божественной поддержке: «если Богу угодно, они никогда не будут так же сильны, как наши»[224]224
  Sed si Deo plecet nunquam tantum valebunt, quantum nostri (Gesta Francorum. P. 21).


[Закрыть].

Любопытно, что хронист имеет в виду только католических воинов. Византийский император изображен в хронике хитрым и подозрительным человеком, который помогает крестоносцам только из-за боязни нападения с их стороны. Поэтому часто Бог охраняет крестоносцев не только от турок, но и от наемников византийского басилевса: «…неверный[225]225
  Латинское слово «iniquus» также может быть переведено как «враждебный, недоброжелательный, негодующий, вредный».


[Закрыть] император Алексей приказал туркополам и печенегам нападать на них и убивать»[226]226
  …iniquus imperator Alexius imperavit Turcopolis et Pinzinacis invadere illos et occidere (Gesta Francorum. P. 6).


[Закрыть]. Тогда Балдуин «с крепкой душой устремился на них, и превзошел их с Божьей помощью»[227]227
  …eosque invasit forti animo, ac Deo juvante superavit eos (Ibid).


[Закрыть]. Разозленный «несчастный император вновь приказал своим войскам напасть на герцога и народ Христа»[228]228
  Sero autem facto infelix imperator jussit suis exercitibus invadere ducem cum Christi gente (Ibid).


[Закрыть]. Во время очередной стычки с византийцами, Боэмунд, не понимая, почему на него нападают, спрашивает, зачем они убивают «народ Христов и мой»[229]229
  Quare miseri occiditis gentem Christi et meam? (Gesta Francorum. P. 9).


[Закрыть]. Тем не менее император постоянно обдумывает козни против крестоносцев: «В тот час император, кипя и содрогаясь от гнева, раздумывал, каким образом ему искусно и с коварством схватить этих Христовых воинов»[230]230
  Tunc imperator auxians et bulliens ira cogitabat quemadmodum callide fraudulenterque comprehenderet hos Christi milites (Gesta Francorum. P. 11).


[Закрыть]. Только божественная благодать избавила крестоносцев от этих козней.

Таким образом, религиозные идеи и образы не были пустым звуком для участников Первого крестового похода. Они обосновывали легитимность и идеологическую обоснованность столь необычного в прошлом для Европы предприятия и, в то же время, позволяли и рядовым воинам находить смысл своего собственного участия в нем. «И теперь, когда слышишь вновь патетическую симфонию романского мира, думаешь, что перед ним не напрасно прошел некогда в мареве пустыни его таинственный вождь, Рыцарь бедный, молчаливый и простой»[231]231
  Добиаш – Рождественская О. А. Эпоха крестовых походов…С. 116.


[Закрыть].

Христианская полемическая литература XII века об исламе, Мухаммеде и арабах.

«Период невежества» продолжался до Крестовых походов. Один из ученейших людей северной части Европы, современник Альбара Пасхасий Радбертус, обсуждая в своих обширных комментариях к Евангелию от Матфея проблему «последнего дня», упоминает сарацин, но уже не для того, чтобы доказать, будто они являются воплощением Антихриста, а чтобы продемонстрировать пределы триумфального шествия Слова Божьего. Он уверен, что предсказание Матфея «И проповедовано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам, и тогда придет конец»(24–14) сбывается: проповедники пронесли «благую весть» не только до западных островов (Британия и Ирландия), но и до сарацин, которые отвергли его.

На примере интерпретаций Беды Достопочтенного и испанских авторов видно, что раннесредневековая литература по исламу создавалась преимущественно теологами, информация отбиралась предвзято, факты сознательно или бессознательно искажались. Преобладали религиозно-идеологические мотивы, ибо надо было найти религиозное обоснование исламу и его основателю.

Мусульмане, захватившие все Южное и Восточное Средиземноморье, оттеснили христиан от общения с остальным миром, мусульманское окружение создало некую «мусульманскую стену». Кругозор европейцев практически до самого начала Крестовых походов не менялся. Вильям Мальмсберийский (1090–1142) считал, что весь мир, кроме Европы, принадлежит мусульманам. Петр Достопочтенный (сер. 12 в.) полагал, что ислам исповедует треть или даже половина народов всего мира.

Наиболее яростным в своих нападках на мусульман был в к. XII – н. XIII веков итальянский мистик Иоахим Флорский. Для него конец света был близок, и главным орудием Антихриста он считал сарацин. Флорский заявил, что Антихрист уже живет в Риме и Саллах ад-Дин – его слуга, при котором усилилась мощь ислама на восточных рубежах христианства.

Но до XIV в. апокалептическая роль ислама не влияла на реакцию европейцев на ислам. Единственное исключение – речь папы Иннокентия III (1160–1216) в 1213 г., адресованная всей Европе, в которой он идентифицирует сарацин со зверем из Апокалипсиса. Папа в своей речи делает из всей традиции категоричный вывод о том, что сарацины – это зверь из Апокалипсиса, «число которого 666» и будет доказывать, что конец его близок, ибо почти 600 лет из этого числа прошли (отсчет от 622 г. или 632 г., года смерти Мухаммеда).

Первый Крестовый поход, его успех вызвали чувство триумфа и презрения к мусульманам. До 1100 г. встречается только одно упоминание имени Мухаммеда в средневековой литературе вне Испании и Южной Италии – в хронике «История своего времени в пяти книгах» Ральфа Глабера. Хроника написана на основании письменных и устных источников и собственных наблюдений. Интересен один эпизод: аббат монастыря в Клюни Майолус был взят в плен сарацинами; он уронил Библию, и один из сарацин наступил на нее ногой, но другие возмутились, и сделали ему выговор за оскорбление «пророков». Это первое свидетельство о контакте между клюнийским монастырем и исламом. Глабер добавляет, что сарацины верят, будто ветхозаветные пророчества воплотились в Мухаммеде и выводят его происхождение от Измаила подобно генеалогии Христа в начале Евангелия от Матфея.

Действительно, христиане считались у мусульман «людьми Писания» (ахл ал-Китаб), но «нарушителями закона». В Коране (Сура 3 Семейство Имрана, 71/64) христиане обвиняются в том, что исключили из священных книг упоминания о Мухаммеде и его миссии в качестве последнего пророка: «О, обладатели Писания! Почему вы облекаете истину ложью и скрываете истину, в то время как вы знаете!»

Представление о Пророке и природе ислама окончательно сформировалось в Европе примерно в течение первых 40 лет XII в.

Образ этот начал формироваться в момент расцвета Западной Европы, но этот расцвет шел параллельно расцвету арабского мира. Неудивительно, что как в христианстве, так и в исламе стали появляться настроения непримиримости друг к другу. XI век – переломный в отношениях между христианством и исламом. Тот факт, что мусульмане были знакомы с Евангелием, но отвергли его, теперь вменяется им в вину и служит поводом причислить сарацин к язычникам.

В XI–XII вв. в Западной Европе появились первые жизнеописания Мухаммеда, где использовалось небольшое количество фактов, в основном, из византийских источников. Эти факты касались его женитьбы, припадков, его христианского окружения, планов всеобщей сексуальной свободы.

В ХI – ХII вв. в Европе появились первые жизнеописания Мухаммеда. В этом жанре написаны поэмы «Vita Machometi» Эмбриха Майенского (поэма из 1142 строк) и «Otia de Machometi» Вальтера Компьенского (поэма из 1090 строк). Популярные на Западе легенды о Мухаммеде собрал также Гвиберт Ножанский в первой книге «Деяний Бога через франков».

Все эти произведения основываются на устных свидетельствах очевидцев, в основном, имеют смутное представление о времени жизни Мухаммеда и ее событиях. Мухаммед, по их мнению, был магом и колдуном, разрушившим церковь на Востоке и в Африке и закрепившим свой успех, введя свободные половые отношения. Только Гвиберт Ножанский смущен тем, что не знает письменных источников о Мухаммеде. Источниками сведений об исламе были также европейский фольклор, византийская традиция, исламские предания, фантазия.

Именно эта свобода фантазии и сформировала картину мусульманской веры: им стали приписывать разнообразных идолов типа Люцифера, Дианы, Юпитера, Антихриста.

Библия активно используется для доказательства того, что ислам – это пародия на христианство. Если христиане верят в Троицу, то мусульмане поклоняются Троице извращенной, абсурдной, состоящей из Аполлена (Аполлона), Тервагана и Магомета. Если христиане почитают основателя своей религии, то мусульмане поклоняются антиподу Христа, т. е. Мухаммеду, и выполняют обряды, извращающие обряды христианские, которые для развращенного народа установил извращенный пророк. Оттон Фрейзингенский, хронист XII в., выразит эту мысль так: «известно, что все мусульмане почитают единого Бога и признают ветхозаветный закон и обрезания. Они не нападают ни на Христа, ни на Апостолов. В одном лишь далеки они о спасения – в отрицании Иисуса Христа как Бога или Сына Бога и в почитании соблазнителя – Магомета, как великого пророка верховного Бога».

Начало научного изучения ислама в Европе

(Толедская школа переводчиков, первые переводы Корана).

В первой половине XII в. создание образа ислама шло с привлечением не только домыслов, но и научных сведений. Первым в ряду этих авторов стоит Вильям Мальмсберийский (1090–1142). Наполовину нормандец, наполовину сакс, он в 1105 г. был отдан в монастырь Мальмсбери, где получил прекрасное образование. К 1125 г. написал «О деяниях английских королей», а затем «Деяния английских епископов». История в этих работах представлена как единый исторический процесс. Мальмсберийский был первым историком, который отделил идолопоклонничество и языческие суеверия славян от монотеизма ислама и подчеркнул, что Мухаммед не Бог, а только пророк Бога.

Петр Альфонси (ум. 1140 г.) – арагонский еврей, принявший христианство в возрасте 44 лет, врач Генриха I, автор двух книг: «Диалог против иудеев» и «Учительная книга клирика». «Учительная книга» представляет собой сборник из 30 новелл, построенных на поучениях умирающего араба. В ней широко использованы притчи из арабской дидактической литературы. Он был также переводчиком с арабского и, возможно, даже раньше Аделарда Батского перевел астрономические таблицы ал-Хваризми.

Пополемическое сочинение против иудаизма «Диалоги» написаны в виде спора иудея Моисея (имя самого Петра Альфонси до крещения) и христианина Петра. Моисей приводит достаточно убедительные доводы в пользу ислама – эта религия проста и доступна, основана на разуме, закон ее снисходителен к человеку; довольно точно он описывает религиозную практику мусульман (уставную молитву, пост, паломничество), брачное законодательство и кораническую эсхатологию, завершая свои доводы ашаритским положением – «Сколькими грехами ни был отягощен человек, в день своей смерти уверовав в Бога и Магомета, он будет спасен в Судный день по заступничеству Пророка».

Петр опровергает Моисея, доказывая несостоятельность ислама перед христианством. Он рассказывает о возникновении ислама, историю жизни Мухаммеда и сочинения Корана. Сама история жизни Мухаммеда и то, как сочинялся Коран (с помощью, как утверждает Петр, двух самаритянских иудеев и яковитского архидиакона), должны послужить доводом против этой религии. Затем Петр опровергает утверждение Моисея о рациональной природе ислама. Далее он утверждает, что Мухаммед не совершал чудес, а именно через них удостоверяется пророческий статус. На основе цитат из Корана он выявляет противоречия в учении о священной войне против неверных, обращая внимание на то, что в Коране высказана мысль об осуждении любого насилия. Закон, следовательно, противоречит сам себе. Самый главный аргумент апеллирует уже к вере Моисея – обвинение мусульман в том, что они не признают страданий Иисуса Христа на кресте и его божественную сущность.

После того как в первых четырех главах Петр опровергает все доводы Моисея в пользу иудаизма, последний лукаво спрашивает Петра, почему он, отвергнув религию предков, принял христианство, а не веру сарацин. Ведь с ними, по словам Моисея, Петр жил и рос, знает их язык, читал их книги. И действительно в V главе «Сарацинский закон», целиком посвященной исламу, оба собеседника демонстрируют его прекрасное знание.

Как видим, христианская полемическая литература средних веков давала порой диаметрально противоположные образцы отношения к исламу. Если толедский архиепископ Евлогий и Павел Альбар из Кордовы (IХ в.), разрабатывавшие своего рода «теологию мученичества», призывали своих единоверцев открыто исповедовать христианство перед мечетями, сознательно идя на смерть, то в лице Петра Альфонси мы имеем дело едва ли не с уникальным для средних веков глубоким знанием ислама. По точности информации об исламе его труд бесспорно выделяется среди прочих, однако он мало повлиял на формирование представлений о мусульманстве.

В целом Петр Альфонси считает ислам враждебным христианству, но в то же время, религией, являющейся альтернативой христианству лишь для непосвященных.

Еще один автор Псевдо-Турпин написал «Историю Карла Великого». В середине этого произведения есть диспут между Роландом и сарацинским великаном Ферратусом, который показывает, что автор уловил основной вопрос в спорах мусульман и христиан, где он признает силу натиска мусульман на «единство Бога».

Оттон Фрейзенгенский в «Хронике или истории двух царств» критикует распространенное тогда мнение о мученической смерти Тиемо, архиепископа Зальцбурга в 1101 г. По легенде он был убит, потому что разрушил мусульманских идолов в Каире. Но по мнению Оттона это невозможно, так как «мусульмане почитают единого Бога и признают ветхозаветный закон обрезания». В одном лишь они далеки от спасения – в отрицании Иисуса Христа как Бога или сына Бога.

К середине XII в. рациональные взгляды на природу ислама широко распространились в Европе. И началось чисто научное изучение ислама, основоположником которого можно считать аббата Клюнийского монастыря Петра Достопочтенного (1095–1156). Он полагал, что с исламом необходимо бороться не мечом, а убеждением. Рассматривая мусульман как еретиков, Петр считал возможным вернуть их в лоно церкви, если убедительно показать им, в чем они заблуждаются. В своем письме к арабам он писал: «Некто Петр, француз по национальности, христианин по вере, аббат по служению, из тех людей, которых зовут монахами, пишет арабам, потомкам Измаила, следующим закону человека, которого называют Мухаммедом.

Может показаться странным, и, возможно, это действительно так, что я, человек столь далеко от вас находящийся, говорящий на другом языке, думающий иначе, вашим обычаям и образу жизни чуждый, пишу из глубин Запада вам – людям Востока и Юга, которых я, наверное, никогда не увижу.

Но я хотел бы придти к вам не с оружием, как это часто делают наши христиане, а со словом, не с ненавистью, а с любовью – той любовью, которая должна существовать между теми, кто поклоняется Христу, и теми, кто отвернулся от Него, с той любовью, которая существовала между апостолами и язычниками. Так и я, один из бесчисленных слуг Христовых и наименьший среди них, я вас люблю и, любя, пишу вам и, пиша вам, призываю вас к спасению, не к тому спасению, которое минует, а к тому, которое остается, не к спасению, которое кончается вместе с этой краткой жизнью, а к спасению, которое продолжается в жизни вечной».

Петр, решив доказать несостоятельность ислама как вероучения, познакомил христиан с Кораном, переведя его на латинский язык. Перевод был сделан в Толедо, где Петр собрал вокруг себя группу ученых, в которую вошли Петр Толедский (возможно, обращенный в христианство мусульманин), Петр из Пуатье, Роберт Кеттонский, Херман Далматийский и некто Мухаммед, лишь однажды упоминаемый Петром Достопочтенным[232]232
  Kritzeck J. Peter the Venerable and Islam. Princeton, 1964. P. 51–55.


[Закрыть]. Особенно важны оказались переводы, выполненные двумя учеными астрономами Робертом Кеттонским и Херманном Далматийским около 1142 г. Роберт Кеттонский осуществил первый полный перевод Корана на латинский язык[233]233
  Как бы ни был несовершенен перевод Корана Роберта Кеттонского, он до середины ХVII в. считался наиболее авторитетным. Переводы Корана Марка Толедского (конец ХIII в.) и Иоанна из Сеговии (середина ХV в.) не получили широкого распространения и не сохранились. Первый итальянский перевод Корана А. Арривабене (1547 г.), как и ранние голландские и немецкие переводы, был сделан на основе латинской версии Роберта Кеттонского. Лишь в 1649 г. консул Франции в Александрии Дю Рие осуществил первый французский перевод Корана (и то в значительной степени опираясь на клюнийский текст). Первый же английский перевод был сделан Дж. Сейлем в 1734 г.


[Закрыть]. Были так же переведены некоторые хадисы («Fabulae Saracenorum», установить их арабские аналоги пока точно не удается, поскольку переводчики опускали иснад – перечень передатчиков текста), мусульманские сказания о пророках и патриархах («Liber generationes Mahumet»), дидактический диалог между арабским пророком и иудеем («Doctrina Mahumet»), известный у мусульман как «Масаил Абдиллах ибн Салам»; два полемических трактата – «Послание мусульманина Абдаллаха ибн Исмаила ал-Хашими и ответ христианина Абд ал-Масиха ибн Исхака ал-Кинди» («Epistola saraceni et Rescriptum christiani»).

Целью изучения догматов ислама стало опровержение ислама. Достопочтенный составил свод мусульманского вероучения («Summa totis haeresis Saracenorum») и опровержение его «Против ненавистной секты или ереси сарацинов» («Liber contra sectam sive haeresim Saracenorum»), где пытается обратить магометан. В Summa особенно заметно отсутствие тех грубых ошибок, которые до той поры были распространены в Европе, что показывает, каким важным шагом вперед она была. Вместе с тем именно это сочинение сыграло важную роль в создании представления об Исламе. В течение двух последующих веков к этому представлению был добавлен ряд деталей, но к тому моменту, когда Риколдо де Монте-Кроче (ум. 1321 г.) написал свой «Спор с сарацинами и Кораном», оно было сформулировано полностью.

Петр считал ислам христианской ересью, следуя той логике, что Мухаммед не пророк, но все же основал новую веру, поощряя тем самым зло, значит он либо посланец, либо орудие дьявола, поэтому ислам противоположен христианству.

На базе переводов Роберта Кеттонского и Германа Далматца, переводов пяти арабских текстов и опровержений ислама Петром Достопочтенным был составлен «Толедский сборник» (или «Корпус Клюни»), ставший основным источником сведений о религии мусульман на протяжении около 500 лет. В 1543 г. «Корпус Клюни» был издан Теодором Библиандером (за исключением Послания ал-Кинди) и сопровожден вводными статьями М. Лютера и Ф. Меланхтона.

Деятельность Петра Достопочтенного не нашла особого отклика в Европе, т. к. ислам не воспринимался как большая опасность для ортодоксии. Клюнийское аббатство было чуть ли не единственным центром изучения ислама. Лишь военная опасность, исходящая от мусульман, возросшая в конце XII века всколыхнула с новой силой нападки на ислам. Слово «сарацин» стало нарицательным для врага. Мухаммеда стали считать самим дьяволом.

Наиболее яростным в своих нападках на мусульман был в к. XII – н. XIII веков итальянский мистик Иоахим Флорский. Для него конец света был близок и главным орудием Антихриста он считал сарацин. Флорский заявил, что Антихрист уже живет в Риме и Саллах ад-Дин – его слуга, при котором усилилась мощь ислама на восточных рубежах христианства. Можно отметить и речь папы Иннокентия III в 1213 г., адресованную всей Европе, в которой он идентифицирует сарацин со зверем из Апокалипсиса.