Текст книги "Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера. 1943-1944"

– Откуда вы знаете, что я установлю бомбу? – горячился он.

– Иначе бы вы сюда не приехали! – улыбнулся Гизевиус.

Как бы то ни было, на первой встрече у Гизевиуса сложилось твердое убеждение, что Штауффенберг пойдет до конца.

14 июля, несмотря на то что русские уже подходили к границе, Гитлер перевел свою ставку в Восточную Пруссию. Штауффенберг получил приказ прибыть на очередное совещание у фюрера, и было решено, что будет произведена очередная попытка покушения, пусть даже на одного только Гитлера. 11 июля план «Валькирия» не был задействован ввиду неопределенной ситуации на совещании в Бергхофе. Теперь же решили, что войска в Берлине должны быть приведены в состояние готовности к одиннадцати часам – заблаговременно до начала совещания в Растенбурге.

На следующий день – в субботу 15 июля – Штауффенберг и Клаузинг сопровождали Фромма в Восточную Пруссию. Ольбрихт, согласно договоренности, в одиннадцать часов дал первую команду о передвижении войск к центру Берлина. После этого он стал ждать в своем кабинете уведомления Штауффенберга об успехе покушения, чтобы запустить план «Валькирия» в действие. Герделер и Гизевиус ждали новостей в домике Бека в Лихтерфельде. Бек за прошедшее с начала войны время сильно изменился, чему в немалой степени способствовала его тяжелая болезнь. Он сильно нервничал, и его помощник по хозяйству позже рассказал, что каждое утро простыни, на которых спал хозяин, оказывались мокрыми от пота, и так продолжалось довольно долгое время. Герделер и Гизевиус приехали в Лихтерфельд около полудня, и Бек встретил их с нескрываемой радостью. «Как хорошо, что вы наконец здесь! – воскликнул он. – Это ожидание в одиночестве меня убивает!»

Но ожидание в компании очень скоро тоже превратилось в пытку. Совещание в Растенбурге началось в двенадцать часов. Прошел час, потом еще один, а новостей все не было. Вести светские беседы было невозможно. Гости Бека оставались у него в доме до шести часов. Гизевиус воспользовался телефоном-автоматом и позвонил своему другу Гелльдорфу – руководителю полицейского управления Берлина, чтобы узнать новости. Тот с претензией на конспирацию ответил: «Ты, конечно, уже знаешь, что вечеринка не состоялась». Позже Гизевиус узнал от Гелльдорфа подробности происшедшего. Оказывается, Гиммлер и Геринг снова отсутствовали на совещании. Штауффенберг позвонил в Берлин и получил указание действовать. Но, вернувшись в комнату для совещаний, он увидел, что фюрер поспешно ушел. Пришлось звонить Ольбрихту еще раз и информировать об очередной неудаче[24]24
  Штауффенберг опять покинул совещание на несколько минут и позвонил Ольбрихту, который приказал ему продолжать. Сразу после этого звонка Ольбрихт дал команду к началу «Валькирии». После второго звонка Штауффенберга с сообщением о неудаче ее пришлось отменить. Георги, зять Ольбрихта, описывает глубочайшее разочарование, охватившее его тестя. Очевидно, именно этим объясняется осторожность Ольбрихта, проявленная 20 июля. В официальных документах гестапо содержатся записи о посещениях Штауффенбергом совещаний у Гитлера в июле: 6.07.44 с 17.05 до 18.00, и с 23.35 до 0.50 7 июля, 11.07.44 с 13.07 до 15.00, 15.07.44 с 13.40 до 14.20 и с 14.20 до 14.25. Также отмечено, что его видели в комнате для совещаний 18.07.44 перед встречей, на которую его не вызывали.


[Закрыть]. План «Валькирия» с трудом был остановлен, людям сообщили, что это были учения. Фромм очень разозлился и сделал выговор Ольбрихту.

16 июля Бек, Штауффенберг и Ольбрихт снова встретились в Берлине. Они больше не могли выносить неизвестность. Следующая попытка должна была стать последней. Теперь выполнение плана «Валькирия» можно было начинать только после устранения фюрера. Второй раз в учения никто бы не поверил. Именно поэтому 20 июля на Бендлерштрассе ждали новостей в бездействии. Накануне Штауффенберг собрал своих самых близких друзей и родственников в своей квартире возле Ванзее. Пришли его брат Бертольд, кузен Хофакер, Тротт и Фриц фон Шуленбург. Они говорили о политическом будущем Германии после смерти фюрера.

Прошло три дня, прежде чем Штауффенберг вновь получил возможность приблизиться к Гитлеру. Новости, поступившие 17 июля, привели военных в шок. На Восточном и Западном фронтах ожидалось одновременное наступление. А Роммель получил тяжелое ранение в голову во время обстрела его машины с воздуха. Последнее ставило под сомнение успех действий заговорщиков во Франции и явилось ударом по надеждам Штауффенберга на то, что присутствие Роммеля на стороне заговорщиков поможет успокоить волнения, которые могут возникнуть после падения Гитлера. По словам Шпейделя, «группа армий чувствовала себя словно осиротевший ребенок». Штауффенберг также лишился помощи Фалькенхаузена – еще одного генерала, симпатизировавшего Сопротивлению, который осуществлял командование в Бельгии и Северной Франции. 15 июля его уволили. Еще один удар последовал 18 июля – сообщение о скором аресте Герделера. Штауффенберг срочно предупредил его о необходимости уйти в глубокое подполье. Осознав, что никак не может продолжать общаться с товарищами, не подвергая их риску, пока ситуация так или иначе не разрешится, он неохотно удалился в Вестфалию – в Герсфельд, расположенный в двухстах милях юго-западнее Берлина. Ночь 15 июля Герделер провел в подвале дома Штрюнков вместе с Гизевиусом. Это была их последняя встреча.

Наконец пришел долгожданный приказ. Штауффенберг должен был прибыть в Растенбург на следующий день – в четверг 20 июля – с докладом о положении дел в некоторых дивизиях армии резерва. В кругах заговорщиков быстро распространилась новость о том, что ожидается еще одна попытка покушения.

Для Штауффенберга это был день, когда одно высшее усилие должно было положить конец бесконечной череде неудач и разочарований. Работая над докладом для человека, которого он собирался убить, полковник казался спокойным и даже пребывал в хорошем настроении. Поздно вечером он вышел из кабинета и по пути домой долго молился в одиночестве в католическом соборе Далема[25]25
  В «Рубашке Несса» Фицгиббон утверждает, что Штауффенберг заранее исповедовался, но, конечно, не мог получить отпущение грехов. Он также пишет, что берлинский епископ кардинал Прейзинг, услышав о том, что Штауффенберг собирается сделать, ответил, что не считает себя вправе удерживать его, ссылаясь на теологические причины.


[Закрыть]. Этот поступок протестант Бонхёффер, пребывавший в тюремной камере, несомненно, одобрил бы всем сердцем.

Часть вторая
20 июля

День обещал быть жарким. Штауффенберг встал рано. Автомобиль, который должен был отвезти его из дома возле Ванзее на аэродром Рангсдорф, расположенный к югу от Берлина, прибыл в шесть часов утра. По пути Штауффенберг заехал за своим адъютантом лейтенантом Вернером фон Хефтеном, который взял с собой на аэродром своего брата Бернда, лейтенанта ВМФ, для компании. Его присутствие позволило ослабить нервное напряжение, поскольку в присутствии водителя нельзя было говорить о предприятии, занимавшем все их мысли. Машина быстро ехала по городским окраинам на аэродром, где заговорщиков ожидал Штифф.

В Рангсдорфе заговорщики, наконец, избавились от присутствия водителя. Штифф ждал их вместе со своим помощником – майором Роллем, и все пошли к самолету, выделенному генералом Вагнером для полета в Растенбург. Взлет был произведен в семь часов.

Бомбы весили около двух фунтов каждая[26]26
  Уиллер-Беннет в «Немезиде» утверждает, что Штифф приготовил бомбы ночью и передал их Штауффенбергу в Рангсдорфе. По донесениям Кальтенбруннера, взрывчатка быта доставлена в Берлин Кламротом шестью или семью неделями раньше.


[Закрыть]. Та, что получил Штауффенберг, была такого же типа, как и те, что он использовал в предыдущих попытках: английская бомба с бесшумным взрывателем, приводимым в действие при раздавливании стеклянного капсюля с кислотой, которая растворяет проволоку, освобождающую ударник. Промежуток времени до взрыва определялся толщиной проволоки, и Штифф использовал самую тонкую, какую сумел найти. Кислота разъедала ее в течение десяти минут. Штауффенберг аккуратно завернул бомбу в рубашку и положил в портфель – рядом с докладом Гитлеру. Вторая бомба была аналогичным образом спрятана в портфель адъютанта. Ее подготовили только на случай, если первая окажется неисправной. Тогда Штауффенбергу придется под каким-нибудь предлогом покинуть комнату для совещаний и взять другую. В любом случае ему предстояло раздавить капсюль с кислотой тремя имевшимися пальцами с помощью небольших щипцов.

До Растенбурга было около трехсот пятидесяти миль полета над прусскими равнинами, и вскоре после десяти часов утра самолет приземлился. Летчика предупредили о необходимости быть готовым к немедленному взлету в любой момент после полудня, и офицеры продолжили путь на автомобиле: ставка Гитлера находилась в лесу в девяти милях от аэродрома. Они миновали три контрольно-пропускных пункта, где предъявили специальные пропуска, выданные им для этого визита, охранявшим ставку эсэсовцам. Система защиты была настолько сложной, что генерал Йодль назвал «Волчье логово» (Вольфшанце), как часто именовали ставку фюрера, чем-то средним между монастырем и концентрационным лагерем с минными полями, колючей проволокой и забором, по которому пропускается электрический ток. Это было тихое, сумрачное место в самой глубине леса, которое отлично выполняло свое предназначение – охранять меланхоличные стратегические планы фюрера от реальностей войны.

Штауффенберг и его спутники без труда проникли внутрь этого зловещего сооружения. Теперь Штауффенберг уже размышлял о том, как им удастся выйти после взрыва бомбы. Успех зависел от скорости, и основной задачей Хефтена, помимо охраны запасного портфеля, было держать наготове машину, чтобы немедленно уехать после получения известия о смерти Гитлера. Но для начала следовало сделать дело, а до этого предстояло еще двухчасовое ожидание: совещание было назначено на час дня. Штауффенберг и Хефтен решили позавтракать – не зря говорят, что хорошая еда успокаивает нервы. Потом они навестили генерала Фельгибеля – главу службы связи вермахта.

Штифф и Фельгибель были единственными в Растенбурге высшими офицерами, участвовавшими в заговоре. После отъезда Штауффенберга в Берлин они должны были сделать все возможное для изоляции Растенбурга от внешнего мира, чтобы дать возможность заговорщикам в Берлине приступить к выполнению плана «Валькирия». Фельгибель, как руководитель центра связи Растенбурга, по плану был обязан передать информацию в Берлин, после чего или уничтожить, или каким-либо другим способом прекратить все радио– и телефонные контакты Растенбурга с Германией.

Штауффенберг и Фельгибель хорошо понимали друг друга, знали свои задачи, поэтому говорить в общем-то было не о чем. Штауффенберг покинул его, чтобы нанести формальный визит представителю сухопутных войск в ставке и заранее сообщить о том, что он планировал доложить Гитлеру по вопросу ситуации в армии резерва. После полудня он зашел к фельдмаршалу Кейтелю и уточнил детали своего участия в совещании. Кейтель с нетерпением дожидался его прихода, чтобы сообщить об изменениях в повестке дня. Штауффенберг пришел в ужас, решив, что его планы снова могут оказаться расстроенными, но постарался скрыть свое настроение и внимательно выслушал Кейтеля.

Заговорщики в Берлине знали, что информация о развитии событий поступит только после полудня. Совещание у Гитлера назначено на час дня, значит, сигнал от Фельгибеля может прийти в любой момент после этого времени. Только тогда можно будет задействовать план «Валькирия». А пока никто ничего не мог предпринять. Оставалось только одно – ждать.

Если Штауффенберг убьет Гитлера, нервным центром действия станет военное министерство на Бендлерштрассе, напрямую связанное со штабом командования в Цоссене, расположенном в двадцати милях к югу от Берлина.

В Цоссене заговорщики рассчитывали на действия армейского квартирмейстера генерала Вагнера. На Бендлерштрассе, где размещались службы генерала Фромма, приказ приступать к плану «Валькирия» в отсутствие Штауффенберга должен был отдать Ольбрихт, которого, как упорно продолжали надеяться заговорщики, убедившись в успехе, поддержит и Фромм. А тем временем Бек и Вицлебен будут вызваны на Бендлерштрассе, чтобы своим авторитетом поддержать все происходящее.

План «Валькирия» после выполнения ряда последовательных этапов сосредоточит все доступные силы армии резерва в Берлине и других основных центрах, чтобы лишить возможности маневра войска СС и гестапо, командиры которых будут арестованы. Одновременно аналогичные действия будут предприняты армией во Франции, где заговорщики все же рассчитывали на поддержку Клюге. Потеря Роммеля была большой неудачей, в результате которой Штюльпнагель остался единственным действующим генералом, вовлеченным в заговор. Поэтому его штаб, разместившийся в отеле на авеню Клебер в Париже, превратился в нервный центр заговора на Западе, хотя общее командование вооруженными силами 20 июля должно было осуществляться из бывшего штаба Роммеля в Ла Рош-Гийон, куда вечером приехал с фронта Клюге. Поэтому положение Штюльпнагеля в Париже было во многих отношениях схожим с положением Ольбрихта в Берлине. Оба имели командиров, никак не желавших дать свое имя и авторитет приказам, подготовленным для распространения в вооруженных силах. Сотрудничество вооруженных сил западной группировки во Франции было не менее важно, чем сотрудничество армии резерва в Германии.

Расставаясь со своими друзьями Штрюнками на местной железнодорожной станции, Гизевиус чувствовал лихорадочное возбуждение. Все понимали, что настал день, когда все будет выиграно или, наоборот, потеряно. Поэтому прощание вышло волнующим и торжественным. Гизевиус, отчаянно желая стать меньше ростом и не таким заметным, сел на поезд и поехал к Гелльдорфу. Там уже был еще один их общий друг – граф Бисмарк.

В этот день, когда все было поставлено на карту, люди не знали, о чем говорить друг с другом. Вот и у Гелльдорфа присутствующие вели светскую беседу о погоде и о повышенной влажности. Только после полудня прибыл посланный Ольбрихтом майор и привез карты с указанием зданий, которые предстояло занять тем же вечером. Майор нервничал, выказывал крайнюю подозрительность и в первый момент отказался разговаривать в присутствии посторонних – друзей Гелльдорфа. Гелльдорф рассмеялся и предложил для начала положить портфель, в который майор вцепился мертвой хваткой. Юноша немного расслабился, но его руки, раскрывавшие портфель и достававшие карту, все равно дрожали.

Карта оказалась не той, что нужно. Майор привез карту, подготовленную еще во время Сталинградской кампании и давно потерявшую актуальность. На ней были указаны здания и сооружения, много месяцев назад разрушенные во время воздушных налетов. Дальше в лес – больше дров. Последовавшая затем дискуссия по поводу будущих арестов привела к полной путанице. Гелльдорф категорически настаивал, что первой должна начать действовать армия и занять правительственные здания, а уж потом полиция приступит к арестам. Смущенный, приведенный в полное замешательство молодой майор уехал незадолго до часа дня, напутствованный Гелльдорфом по поводу следования армией согласованному плану. Полицию следовало нейтрализовать до тех пор, пока армия не сыграет свою роль в перевороте. После отъезда майора, прихватившего с собой и никому не нужную карту, Гелльдорф и заговорщики приготовились терпеливо ждать у молчащих телефонов.

Ольбрихт все утро провел в своем кабинете. Он тоже ждал. Генерал Гепнер, теневой командующий армией резерва, приехал около половины первого. Он был в гражданской одежде, но предусмотрительно принес с собой военную форму, которую оставил у Ольбрихта[27]27
  Мы сохранили рассказ о военной форме Гепнера в таком виде, в каком он прозвучал на слушании дела в Народной судебной палате. Фрицше приводит другую версию. Штауффенберг сказал ему, что он должен быть адъютантом Гепнера, которого никогда не видел. Фрицше утверждает, что Гепнер не приносил с собой форму, а та, которую он надел, принадлежала Беку. Бек предпочитал гражданскую одежду. А Гепнер был уволен Гитлером за невыполнение приказов на Восточном фронте.


[Закрыть]. Оставалось достаточно времени, чтобы пойти перекусить. Акция Штауффенберга произойдет не раньше чем в час дня, а значит, информация от Фельгибеля поступит еще позже. За обедом они взяли по бокалу вина и произнесли тост за успех предприятия. Потом они вернулись в кабинет Ольбрихта ждать новостей[28]28
  Представляется странным, что в такое время два высших офицера уходят из военного министерства на обед. Делия Циглер, выполнявшая обязанности секретаря для Ольбрихта и Штауффенберга, сказала, что они пошли в офицерский клуб, расположенный напротив.


[Закрыть].

Чтобы скоординировать одновременные действия разных участников переворота, заговорщики полностью положились на телефон. Фельгибель позвонит в Берлин, с Бендлерштрассе позвонят в Париж, откуда потом будут даны (тоже в основном по телефону) команды, приводящие в действие план «Валькирия». Но телефон может стать штукой весьма ненадежной, особенно если им пользуется очень нервный абонент во время чрезвычайной ситуации в стране.

Так произошло с полковником Финком, генералом– квартирмейстером Клюге, который разместился в Париже на улице де Сюрен, принявшим еще утром таинственный телефонный звонок от квартирмейстера из Цоссена. Финк, участник заговора в Париже, услышал звонок, поднял трубку и услышал, как после паузы незнакомый голос произнес невнятное предложение, в котором было слово «учения». Потом на другом конце провода трубку положили. Финк, осторожный и очень опытный офицер, много лет занимавшийся административной работой, глубоко задумался. Кодовое слово «учения» уже однажды было передано – в субботу 15 июля. Но на этот раз он знал больше о том, что оно могло значить. Перед своим недавним прибытием в Париж он имел беседу со Штауффенбергом, а Хофакер всего пару дней назад под большим секретом сообщил ему последние берлинские новости. В сейфе у Финка лежали планы тайных действий армии. Тогда он позвонил Хофакеру и открытым текстом спросил:

– Все готово для «учений»?

– Конечно, – ответил тот и быстро положил трубку. Всем известно, что, чем меньше сказано по телефону, тем лучше.

Слово «учения» означало полную боевую готовность. После получения следующего сигнала из Берлина Финк был обязан отправить заранее обусловленное сообщение начальнику штаба Клюге генералу Блюментриту, предназначенное лично главнокомандующему. Он не завидовал миссии Штюльпнагеля, которому предстояло оказать давление на Клюге, чтобы тот все-таки поддержал переворот после смерти Гитлера силой оружия. Как и Роммелю, Финку не нравилась идея убийства фюрера. Тяжело вздохнув, полковник вытер пот со лба и постарался настроиться на повседневную работу, которую никто не отменял в этот жаркий июльский день.

Кейтель поспешно объяснил Штауффенбергу, что фюрер, как обычно, все изменил. Оказалось, что примерно в половине третьего в Растенбурге ждали прибытия Муссолини. По этой причине совещание перенесли на двенадцать тридцать, то есть через полчаса, и доклады должны быть короткими. Совещание будет происходить в обычном помещении – комнате, обшитой деревом, с бетонными стенами. Штауффенберг надеялся, что угроза воздушного налета заставит перенести совещание в подземный бетонный бункер, где эффект от взрыва был бы сильнее. Но теперь стало очевидно, что на это надежды нет. Следовательно, бомбу следует поместить как можно ближе к Гитлеру.

Штауффенберг предусмотрительно оставил фуражку и ремень в приемной Кейтеля. Ему потребуется причина, чтобы на несколько секунд покинуть начальника штаба и получить время на раздавливание капсюля. Это следует сделать до входа в комнату для совещаний, чтобы получить как можно больше ценных минут для выбора места установки бомбы и ухода.

Кабинет Кейтеля находился в трех минутах ходьбы от комнаты для совещаний, и начальник штаба спешил. Он нервно взглянул на свои наручные часы и попросил Штауффенберга следовать за ним. Они вышли вместе с помощниками Кейтеля, но по пути Штауффенберг «вспомнил» о забытой фуражке и ремне и заторопился обратно, туда, где он мог бы, пусть на очень короткое время, остаться один. Офицеры предложили искалеченному полковнику свою помощь, но тот быстро ушел. Кейтель, чрезвычайно раздраженный еще одним препятствием, крикнул вслед, чтобы тот не задерживался. Штауффенберг почти сразу вновь появился на пороге приемной. Он казался совершенно спокойным и с дружелюбной улыбкой отклонил предложение помочь нести портфель. Группа офицеров подошла к комнате для совещаний.

Гитлер уже находился за столом. Штауффенберг стиснул ручку портфеля. Он понимал, что кислота уже несколько минут разъедает проволоку, но сохранял спокойствие. В присутствии Кейтеля он сказал дежурному телефонисту, что ожидает звонка из Берлина: ему должны сообщить дополнительную информацию для доклада. Затем офицеры прошли к столу и заняли свои места. Совещание началось несколько минут назад, и первый докладчик рассказывал о ситуации на Восточном фронте. Вновь прибывшие офицеры поприветствовали фюрера.

Штауффенберг обвел единственным уцелевшим глазом комнату, чтобы оценить ситуацию. Комната для совещаний находилась в торце внушительного деревянного строения и была отделена деревянной перегородкой. Ее размеры были примерно восемнадцать на сорок футов. Напротив двери в стене было два окна, которые, как Штауффенберг сразу же отметил, были настежь распахнуты из-за жары. Это обстоятельство, конечно, существенно снизит эффект от взрыва. Почти всю площадь комнаты занимал стол с картами, вокруг которого стояли офицеры. Центральное место занимал Гитлер. Он стоял лицом к окнам и спиной к двери. Стол был массивным дубовым сооружением, опирающимся на две длинные деревянные тумбы. Тумбы были тяжелыми и, очевидно, очень прочными. Кроме того, Штауффенберг отметил, что на совещании нет ни Геринга, ни Гиммлера, ни Риббентропа.

Начальник оперативного отдела Генерального штаба генерал Хойзингер продолжил доклад. Он сказал, что ситуация к востоку от Лемберга очень серьезная, ухудшается с каждым часом и срочно необходимы резервы.

– Мой фюрер, – вмешался Кейтель, – может быть, вы послушаете по этому вопросу Штауффенберга?

Гитлер ответил, что обязательно вернется к этому вопросу позже, после того как Хойзингер закончит свое сообщение об обстановке на других участках Восточного фронта.

Штауффенберг решил воспользоваться тем, что доклад обещает затянуться.

– Господин фельдмаршал, – шепнул он Кейтелю, – мне необходимо сделать один срочный звонок. Вернусь через минуту.

Кейтель кивнул, и, пока в комнате звучал голос Хойзингера, приглушенный перенасыщенным влагой воздухом июльского полдня, Штауффенберг наклонился и придвинул свой портфель к тумбе, причем с той стороны, с которой находился Гитлер. Рядом стоял полковник Брандт – ни в чем не повинный эмиссар, который годом раньше пронес на самолет бомбы Трескова.

– Я оставлю здесь портфель, – негромко сказал он Брандту. – Нужно позвонить. – После этого Штауффенберг беспрепятственно обошел военных, столпившихся вокруг своего обожаемого лидера, и покинул комнату. Дело было сделано.

Штауффенберг быстрым шагом направился к кабинету Фельгибеля, считая оставшиеся до взрыва минуты. А в это время в комнате для совещаний Брандту, начальнику штаба Хойзингера, который как раз делал доклад, потребовалось подойти ближе к карте, разложенной на столе. Ему помешал портфель Штауффенберга, и он отодвинул его, также прислонив к тумбе, но уже с другой стороны, дальше от Гитлера. Кейтель, организатор совещания, поднял голову и огляделся. Следующим должен был докладывать Штауффенберг. К своему немалому раздражению, Кейтель обнаружил, что неорганизованный полковник все еще отсутствует. Не вовремя он, однако, решил звонить в Берлин. Он вышел в приемную, чтобы вернуть докладчика, но телефонист доложил, что Штауффенберг ушел[29]29
  По Уиллеру-Беннету, Кейтель сам не выходил, а послал генерала Буле.


[Закрыть]. Удивленный Кейтель вернулся на совещание, поспешно придумывая, как теперь быть.

А Штауффенберг почти бежал к кабинету Фельгибеля, до которого было около ста ярдов. Хефтен ожидал с запасным портфелем и готовой к немедленному отъезду машиной. Фельгибель и Хефтен стояли рядом, оглядываясь по сторонам и считая секунды. Они видели, как Штауффенберг с Кейтелем и другими офицерами зашел в помещение. И вот, наконец, он вышел обратно, причем без портфеля. Когда он приблизился, Хефтен сел в машину. Штауффенберг закурил сигарету и повернул голову в ту сторону, откуда вот-вот должен был раздаться взрыв. Гитлер в это время внимательно слушал заключительные фразы доклада.

Ровно в двенадцать сорок две бомба взорвалась. Шум был оглушающим. Часть здания разрушилась, оттуда доносились крики и стоны. Штауффенберг, уверенный, что Гитлер не мог уцелеть в таком катаклизме, сел в машину и покинул Фельгибеля, предоставив ему приходить в себя самостоятельно. Очнувшись от шока, Фельгибель должен был позвонить в Берлин[30]30
  Штауффенберг, по свидетельству его брата Бертольда, только слышал, но не видел взрыва. Бертольд также сообщил, что размеры бомбы были примерно 20 х 10 х 6—10 см. В донесениях Кальтенбруннера сказано, что взрывчатка была британского происхождения. Запасная бомба, разобранная Хефтеном, была немецкой.


[Закрыть]. Задачей же Штауффенберга было прорваться через посты, как можно быстрее добраться до аэродрома и вылететь в Берлин. Его ждали на Бендлерштрассе.

Пока машина петляла между постройками Растенбурга к первому контрольно-пропускному пункту, Штауффенберг имел все основания полагать, что его миссия успешно выполнена. Внешний эффект от взрыва был таков, словно в здание угодил стопятидесяти– миллиметровый снаряд – так он описал свои впечатления позднее. Одного человека взрывной волной выбросило в открытое окно. Целый и невредимый, он вскочил на ноги и бодро побежал к домику охраны, громко взывая о помощи. Над руинами стояло облако черного дыма, в котором проблескивали языки пламени. Стол был разнесен на куски, потолок упал, из окон вылетели стекла. Грохот взрыва разорвал спокойную тишину Растенбурга. Одни подумали, что рядом взорвалась ракета, другие – что начался воздушный налет. Стоны и крики боли смешались с деловитыми голосами людей, бегущих на помощь к месту катастрофы. В это время Фельгибель, к своему ужасу, увидел, что из руин, пошатываясь, выходит фюрер, поддерживаемый Кейтелем, который сумел-таки обнаружить своего вождя под грудой осколков, вытащить на свет божий и сопроводить для получения медицинской помощи. У фельдмаршала тлели волосы, правая рука была практически парализована, правая нога сильно обожжена. Кроме того, у него оказались поврежденными барабанные перепонки, в клочья изорвана форма, а спина, и особенно нижняя ее часть, так иссечена осколками, что сам он впоследствии говорил, что имел «зад как у бабуина». Взрыв не обошелся без жертв. Четыре человека были убиты на месте или доживали свои последние минуты, двое было тяжело ранены, многие получили легкие ранения и контузии[31]31
  По словам Рудольфа Земмлера, в первый момент Гитлер больше всего беспокоился о новой паре штанов, которую надел на совещание. Генерал Варлимонт, также присутствовавший на совещании, рассказал, что происходило после взрыва. Он с детства не выносил, если над головой висела тяжелая люстра, и, когда раздался грохот, решил, что ему на голову падает люстра. После взрыва он остался в сознании, хотя получил легкую контузию. Было много криков, стонов, неразберихи. Он помог тяжелораненому Брандту выбраться из-под обломков. Он видел, как вышел Гитлер, поддерживаемый Кейтелем. Придя в себя, Варлимонт уехал к себе – он квартировал в двух километрах от ставки. Немного отдохнув, в шесть часов вечера он вернулся на дежурство. Контузия обнаружилась несколько позже. Он принял множество телефонных звонков и помнит, что разговаривал с Клюге в Париже. Варлимонт сказал, что в результате взрыва штаны Гитлера были разрезаны так аккуратно, как не под силу ни одному портному. Когда раздался взрыв, Гитлер почти лежал на столе, пытаясь дотянуться до северо-восточного угла карты.


[Закрыть].

Через две минуты после взрыва Штауффенберг доехал до первого поста. Он выскочил из машины и потребовал доступа к телефону дежурного офицера. Сказав несколько коротких фраз в трубку, он заявил дежурному офицеру, что получил разрешение следовать дальше, и уже в двенадцать сорок четыре проехал мимо несколько ошалевших от такой наглости охранников. Машина быстро преодолела расстояние, отделявшее этот пост от внешнего периметра. Там обмануть охрану было уже куда сложнее. У эсэсовцев было время прийти в себя и удвоить бдительность. Штауффенберг воспользовался тем же способом, но на этот раз позвонил адъютанту коменданта. Однако эсэсовский сержант отказался принять на веру пересказ Штауффенберга состоявшегося разговора и, только когда лично услышал распоряжение, пропустил полковника. К этому времени сержант уже успел получить приказ никого не впускать и не выпускать. Проклиная задержку, Штауффенберг поспешил на аэродром, куда добрался вскоре после часа дня. По дороге Хефтен разобрал запасную бомбу на части и выбросил их в окно. Штауффенберг тем временем как мог подгонял водителя, заставляя его выжать из машины все, что возможно.

Фельгибель не мог поверить своим глазам. Гитлер не просто был жив – он передвигался на своих ногах! Не вполне понимая, что он в такой ситуации должен делать, он неуверенно двинулся вместе со всеми, кто спешил на помощь пострадавшим. Это давало ему несколько минут, чтобы сообразить, как лучше поступить. Сигнал, переданный им в Берлин, должен был дать ход или остановить операцию, заранее оговорено было только два варианта – да или нет. Заговорщики не предусмотрели возможности того, что покушение состоится, но окажется неудачным. В любом случае заговорщики заявили о себе. Среди них было много таких, кто расценит само покушение, независимо от того, удачное или нет, как сигнал к началу переворота. Хуже всего было то, что Штауффенберг теперь был недоступен, он уже летел на самолете, на котором не было радиосвязи, в полной уверенности, что добился успеха.

Во время взрыва Гиммлер трудился в своем штабе, расположенном в двадцати пяти километрах на озере Маурзее. Его сразу вызвали к фюреру, и он в панике устремился в Растенбург в сопровождении только одного телохранителя, Кирмайера. Поездка на машине по проселочным дорогам заняла у него всего полчаса.

По прибытии Гиммлер немедленно взял на себя расследование взрыва. Он позвонил в Берлин и приказал направить в Растенбург бригаду следователей и экспертов[32]32
  Обычно утверждают, что Гиммлер приказал Кальтенбруннеру отправиться в Растенбург лично. Сделал он это или нет, точно не известно, но Кальтенбруннер остался в Берлине. Вечером он принял участие в допросах, которые вели Гиммлер и Геббельс.


[Закрыть]. После этого вся связь Растенбурга с внешним миром была прервана примерно на два часа. Гитлер приказал, чтобы покушение на его жизнь хранилось в секрете. Он хотел, чтобы об этом никто не узнал. А тем временем Гиммлер продолжал допрашивать свидетелей. Ему не потребовалось много времени, чтобы связать взрыв и молодого одноглазого полковника, чьи действия представлялись в высшей степени подозрительными. Его странные перемещения и поспешный отъезд, безусловно, говорили о желании скрыться.

Два человека, принадлежавшие к числу заговорщиков, которые остались в Растенбурге, оказались в крайне опасной ситуации. Взволнованный и сбитый с толку Фельгибель не смог позвонить на Бендлерштрассе. Более реалистичный и циничный Штифф решил, что, судя по всему, учитывая неудачу покушения, переворота не будет. Значит, следует в первую очередь позаботиться о себе и о товарищах. Поэтому от последующих действий он воздержался.

Переживший страшный шок фюрер казался удивительно спокойным. Несмотря на мелкие ранения, он был преисполнен решимости встретиться с Муссолини, тем самым продемонстрировав, что его охраняет само Провидение. Куски его пострадавшей при взрыве формы были приготовлены специально для показа дуче как доказательство святости и неуязвимости немецкого фюрера. Поезд дуче, медленно продвигавшийся по истерзанной бомбежками Восточной Пруссии, опаздывал, и у фюрера появилось время прийти в себя от шока и лучше подготовиться к демонстрации своей святости.

Пока в Растенбурге еще не подозревали, что взрыв бомбы является сигналом к началу переворота. Штауффенберга сочли террористом-одиночкой. Даже Гиммлер, владевший большим объемом информации, чем остальные, не предполагал, что бомба в Растенбурге должна начать революцию в Германии и на Западе.

Первые зерна неразберихи в Берлине были посеяны телефоном. Услышав о взрыве в Растенбурге, министр пропаганды и гаулейтер Берлина Геббельс был потрясен. Он был бледен, молчалив и только нервно мерил шагами свой кабинет, пока не получил сообщение о том, что фюрер жив. После обеда он остался дома – ждать дальнейших новостей.

А в кабинете Гелльдорфа волнение нарастало вместе с июльской жарой. Было условлено, что участвовавший в заговоре полицейский офицер генерал Артур Нёбе позвонит, как только узнает что-нибудь определенное. Этого звонка ожидали в любой момент после часа дня – времени, на которое совещание у Гитлера было назначено первоначально. Когда время приблизилось к двум, напряжение стало невыносимым, и Гизевиуса уговорили нарушить молчание и позвонить Нёбе, который уже наверняка что-то знает. Гизевиус разыскал генерала по телефону и попросил разрешения приехать к нему. Разрешение не было дано. Нёбе ответствовал, что слишком занят, поскольку «в Восточной Пруссии» случилось что-то странное, и ему необходимо проинструктировать детективов, которые через полчаса вылетают на место. Нёбе изъяснялся весьма загадочно, но под конец все-таки согласился встретиться с Гизевиусом, но не у себя в кабинете, а в некоем людном месте, причем, в каком именно, он объяснил туманными намеками, которые Гизевиус не понял и ошибочно решил, что ему следует ехать в отель «Эксельсиор». Гизевиус и Нёбе нетерпеливо ожидали друг друга в совершенно разных местах почти до трех часов.