Текст книги "Евгения, или Тайны французского двора. Том 2"

– Воды, дай мне воды, – проговорил он невнятно. Тронутый его видом и словами, Валентино сжал кулаки. Он видел, что господину его угрожает смертельная опасность, что негодяи, напав на него во сне, тяжело его ранили.

Прежде всего следовало принести воды, чтобы напоить Олимпио, омыть его рану и потом ее перевязать.

Поспешно он оставил подвал и побежал по коридору назад, в общий зал, откуда принес ведро воды и бутылку вина. Через минуту он был возле своего господина, который без его помощи прожил бы, вероятно, очень недолго.

Смешав вино с водой, он дал ему напиться, потом разорвал его рубашку и, омыв рану, тщательно перевязал ее. С радостью он заметил, что эта первая помощь значительно облегчила страдания Олимпио.

– Ты добрая, честная душа, – проговорил дон Агуадо, – я был на волосок от смерти!

– Я отомстил за вас, дон Олимпио!

– Это сделали со мной хозяин и мнимый герцог.

– Благодарю Пресвятую Богородицу, что вы в полной памяти, это дает мне надежду. Оба негодяя поплатились жизнью за свои злодеяния. Я подоспел вовремя. Если бы я проспал, мы бы оба распрощались с жизнью! Выпейте еще один глоток, вино не повредит вам, дон Агуадо!

– Рана как будто не болит, но плечо, на которое я упал, когда меня скинули вниз, – говорил Олимпио прерывающимся голосом, – это было ужасное падение, и если бы не подушка, я непременно сломал бы себе шею.

– Вам нельзя оставаться здесь, так как этот воздух невыносим, – сказал Валентино, – позвольте мне перенести вас наверх.

– Тебе будет это очень трудно, потому что я не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой! Тело мое точно кусок свинца.

Поставив фонарь в коридоре так, что он освещал отверстие, Валентино вернулся к своему господину, нагнулся и с трудом поднял его на плечи. Это была очень тяжелая ноша, но он собрал все свои силы, чтобы вытащить дона Агуадо из этой комнаты, пропитанной гнилым, ядовитым запахом.

Добравшись до отверстия в стене, он сначала протолкнул в него своего господина, а потом вылез и сам. Он оставил фонарь, так как нести его вместе с Олимпио было неудобно. Валентино хорошо запомнил дорогу и впотьмах мог идти по ней со своей ношей.

Когда он добрался до конца лестницы, ведущей в коридор, ему послышался какой-то странный шум, похожий на неуверенные шаги, но он не обратил на это внимания, так как каждая минута промедления могла быть смертельной для его господина.

Если бы Валентино присмотрелся, то он увидел бы в темноте человеческую фигуру, которая плотно прижалась к стене, как только он поднялся по лестнице и шагнул в коридор, неся на плечах Олимпио.

Но Валентино не в состоянии был разглядеть сидящего на полу человека и еще менее узнать его, иначе он немедленно положил бы он дона Агуадо на пол, чтобы покончить с тем, кто, пользуясь покровом темноты, отыскивал тайный подземный ход в монастырь.

Человек этот был Эндемо, который очнулся и спешил найти приют у благочестивых братьев Антонио и Бернандо.

Валентино считал его убитым, но мнимый герцог был живуч, как кошка; оглушить его было трудно, умертвить же почти невозможно. Рана на голове и вывихнутые руки причиняли ему нестерпимую боль, но, несмотря на это, он надеялся добраться до монастыря.

Он настолько владел собой, что сумел спрятаться от Валентино и не издал ни малейшего звука.

Лишь только слуга прошел коридор и повернул в общий зал, где оставил Олимпио, Эндемо пополз вниз по лестнице в проход, ведущий к благочестивым братьям.

В эту минуту Валентино и не думал о негодяях, оставленных им наверху; все свое внимание он обратил на дона Агуадо, которого во что бы то ни стало необходимо было доставить в Пампелуну, поручить там врачу и затем немедленно известить обо всем полицию. Он видел, что хотя Олимпио находился в полном сознании, но положение его было крайне опасным, и Валентино придумывал, как лучше доставить его в город. Нечего было и думать о поездке верхом, даже в том случае, если бы Валентине шел рядом с лошадью; поэтому он отправился в конюшню разыскивать экипаж.

Он нашел маленькую кибитку, запряг в нее одну лошадь, другую же привязал сзади и повез своего господина в старый город Пампелуну.

Призвав врача и сообщив ему о случившемся, Валентине отправился в полицейское бюро. Доктор объяснил, что положение благородного дона чрезвычайно опасно и что он советует отправить его в Мадрид, где ему будут обеспечены лучший уход и присмотр.

Валентине заметил, что врач хотел отделаться от тяжелобольного, на выздоровление которого он не надеялся; поэтому, наняв удобный экипаж, Валентино отправился со своим господином по направлению к столице Испании.

Здесь он узнал, что Олимпио придется провести в постели несколько месяцев, но что исход болезни будет благоприятным. Обрадованный этим известием, Валентино сообщил своему господину, что Долорес в Мадриде; дон Агуадо немедленно позвал его к знакомому маршалу Серрано.

К несчастью, последний был в отлучке. Только через несколько недель вернулся он в Мадрид и поспешил к Олимпио, которого глубоко уважал.

Противники со времен войны карлистов горячо пожали друг другу руки, и Серрано с радостью объявил Олимпио, что готов сделать для него все на свете.

Валентино повеселел, потому что маршал был все еще сильным, влиятельным лицом при испанском дворе. Королева Изабелла любила безумнее чем когда-либо своего протеже, с помощью которого, без сомнения, легко было узнать о местопребывании сеньоры Долорес Кортино.

Выслушав рассказ Олимпио, Серрано обещал сделать все, что только в его силах, и скоро сообщил ему, что сеньора, по ложному известию, будто она дочь Черной Звезды, заключена в монастырь на улице Фобурго.

Услышав, что несчастная томится в инквизиционном монастыре, известном под именем Санта Мадре, Олимпио стал умолять Серрано заступиться за Долорес, сам же он был все еще болен и не мог встать с постели.

Маршалу удалось наконец получить от королевы приказ освободить Долорес, которая со слезами радости вернулась к своему Олимпио! Это было счастливое, трогательное свидание, заставившее доброго Валентино пролить много радостных слез.

Попеременно с ним Долорес ухаживала за любимым человеком и, когда тот совершенно выздоровел, Серрано устроил ему место при испанском посольстве в Париже. В сопровождении верного Валентино Олимпио поехал в столицу, чтобы обвенчаться со своей Долорес.

Мы уже видели, как был прерван брачный обряд в соборе Богоматери.

V. СМЕРТЬ ГРАФИНИ БОРЕГАР

Не из благодарности, а для того, чтобы успокоить общественное мнение, Наполеон дал Софье Говард титул графини и замок Борегар близ Парижа.

Евгении были известны прежние отношения императора с этой англичанкой; воспоминание о них было ей так неприятно и тягостно, что она не давала покоя Бачиоки, прося его погубить эту женщину.

Софья Говард, или графиня Борегар, приехав однажды в театр, вела себя так гордо и надменно, что привела императрицу в сильную ярость, потому что общество знало о прежнем соперничестве этих двух женщин.

Поэтому следовало устранить Борегар. Как – это было уже делом государственного казначея.

Мы уже слышали его разговор с Габриэль Беланже, отравительницей из Бельвиля; расскажем теперь о последствиях этого разговора.

Из-за того, что Маргарита не захотела вернуться к своей жестокой матери и только через много времени была найдена у сторожа, который спас ее, дело неожиданно затянулось.

Габриэль Беланже сделалась настоящей фурией, узнав от Бачиоки, что ее безумная дочь отказалась от предложения, сделанного ей в Тюильри. Не вмешайся в это дело граф, бесчеловечная женщина изувечила бы несчастную девушку, а может быть, ослепленная яростью, убила бы ее. Он разыграл роль защитника и освободителя Маргариты, отправил ее в верное убежище, куда мы, в одной из следующих глав, последуем за ней.

Затем он вступил в тайные переговоры с Габриэль относительно ничего не подозревавшей Софьи Говард и торг окончился тем, что после благополучно совершенного преступления Габриэль получит пятнадцать тысяч франков, капитал, весьма соблазнительный для нее.

Графиня была больна. Говорили, что она страдает расстройством нервов, которое хотя и не было опасно для жизни, но доставляло ей немало беспокойства. Так, прислуга рассказывала, что Софья часто просыпалась по ночам, жаловалась на невыносимую головную боль и произносила безумные, бессвязные слова.

Однажды вечером, едва Софья Говард отослала горничную спать, к замку подъехал экипаж. Из него вышли плотно закутанная в плащ дама и господин. Они пошли по направлению к замку, а экипаж остался ожидать их возвращения.

Замок Борегар, окруженный парком и красивой оградой, был построен на горе. Старые ветвистые каштаны придавали ему меланхолический вид, и все здание, окрашенное серой краской, с высокими окнами и безмолвными порталами, чрезвычайно напоминало древнюю крепость.

Софья Говард не любила многочисленной прислуги; она не гналась за блеском и роскошью. Жизнь ее была надломлена, и она сознавала это так хорошо, что радость и веселье сделались ей чуждыми навсегда. Она обманулась в самых заветных мечтах и грезах; но если в ней иногда просыпалась оскорбленная страсть, если порой она чувствовала злобу и ненависть к тем, кто не понял и раздавил ее, то и в эту минуту Софья Говард не походила на Евгению Монтихо, которая ради тщеславия и честолюбия не брезговала никаким средством для достижения своих целей.

У нее была только одна горничная и лакей, служившие ей еще в то время, когда ее посещал Наполеон. Садовники и женщины, присматривающие за садом и парком, жили в нижнем этаже замка.

Когда закутанная дама и шедший за ней господин повернули в каштановую аллею, ведущую к подъезду замка, из него вышел слуга, убедившись, что кругом никого не было. Он прислушивался; тихие, торопливые шаги приехавших не испугали его; казалось, он ждал их.

Глубокая тишина царствовала в замке; лампа в прихожей распространяла скудный свет; на покрытой коврами лестнице, ведущей в комнаты графини, не было ни души, даже горничная, по желанию измученной госпожи, удалилась в свою комнату; слуга только что вышел в парк. Стоя в тени деревьев, он увидел двух приближающихся особ.

– Десять часов; он аккуратен, – прошептал слуга.

– Это вы, Лапиньоль? – спросил тихий голос.

– К вашим услугам, граф.

– Как поживает ваша госпожа? – продолжал приближавшийся, в котором мы узнаем Бачиоки.

– Как и всегда! Многоуважаемая графиня отослала горничную и почивает теперь.

– Могу ли я пройти в ее комнату вместе с этой дамой, которую чрезвычайно интересует ее состояние? Необходимо, чтобы никто не знал о нашем посещении.

– Если вы желаете, граф, то я проведу вас по задней лестнице.

– Хорошо, Лапиньоль; вот вам небольшая награда за оказанную услугу, – прошептал Бачиоки, подавая слуге кошелек с деньгами.

– Благодарю покорно, граф!

– Идите вперед, любезный, – приказал Бачиоки и затем обратился к своей спутнице: – Довольны ли вы, мадам Беланже, этим приемом?

– Совершенно, – ответила тихо Габриэль, боясь, чтобы не услышал шедший впереди слуга.

– Будьте покойны, завтра же его устранят, – проговорил Бачиоки, направляясь вместе с отравительницей по аллее парка, идущей вдоль стены замка.

Скоро все трое добрались до задней двери; слуга отворил ее и пропустил вперед Габриэль с графом.

Перед ними находилась лестница, освещенная лампой, висевшей наверху в коридоре.

Ничто не нарушало мертвой тишины.

Лапиньоль, подкупленный слуга Софьи Говард, повел обоих гостей наверх; мягкие ковры заглушали их шаги.

– Сделайте одолжение, подождите минуту, – прошептал слуга, отворяя одну из высоких дверей, которая вела в кабинет графини, смежный с ее спальней. Так как Лапиньоль не затворил за собой двери, то Габриэль и Бачиоки заметили, что кабинет отделялся только одной портьерой от спальни.

Осторожно просунув голову за портьеру, слуга убедился, что графиня спит; потом сделал знак приехавшим. Тихонько вступили они в прихожую и заперли за собой дверь на ключ.

Что если Борегар проснется, если она позвонит и позовет горничную?

Счастье никогда не оставляло Бачиоки, и он надеялся на него, потому что отличался способностью благополучно избегать всевозможных неудач.

Габриэль Беланже откинула вуаль, она походила на сиделку или на одну из тех особ, которые заговаривают всякие болезни. Черты ее были мрачными и неподвижными; глаза холодны, как лед; ее лицо казалось как бы изваянным из камня и не улыбалось никому в жизни.

– Подойдите ближе, – шепнул Лапиньоль, – я позабочусь, чтобы вам не мешали.

Бачиоки приблизился к портьере, приподнял ее и заглянул в тихую уютную спальню графини, убранную со вкусом, но без роскоши.

Большая лампа, висевшая на потолке, распространяла нежный матовый свет. Превосходные картины украшали стены, под ними помещались зеленые бархатные кресла и столы с резными ножками. Дорогой мягкий ковер покрывал весь пол. Кровать графини закрывалась шелковыми занавесками, которые были полуприподняты; рядом находился мраморный столик, на нем полстакана воды, блестящий графин и красивый золотой колокольчик.

Графиня дышала так тихо, что ни один звук не долетал до слуха Бачиоки. Он подал стоящей позади него Габриэль знак войти в комнату.

Габриэль исполнила это и, не извиняясь перед графом, опустила за собой портьеру; она хотела совершить преступление одна, без свидетелей. Быстро достала она маленький пузырек и осторожно приблизилась к столу.

Софья Говард не просыпалась.

Габриэль откупорила склянку, содержащую бесцветную жидкость и, стоя за портьерой, вылила в стакан; последние капли попали на занавеску; странный, особенный запах наполнил комнату.

– А что, если она не выпьет? – спросил Бачиоки, наблюдая за всем со своего места.

– Она выпьет, – спокойно возразила Габриэль с уверенностью, удивившей даже графа. – Слышите?

Едва произнесла она эти слова, как глубокий вздох раздался в комнате. Бачиоки услыхал его и заглянул в узкое отверстие портьеры.

Софья Говард проснулась – нестерпимая жажда мучила ее; было ли это следствием быстро улетучивающихся капель?

Бачиоки страшно побледнел и затаил дыхание. Что если графиня схватит колокольчик, который позабыли убрать со стола.

– Где ты? – спросила Софья, думая о своей горничной. – Да, да, я отослала тебя спать, покой также необходим тебе.

Жажда усилилась, Софья судорожно схватила стакан с ядом и залпом выпила, потом снова поставила его на мраморный столик.

– Готово! – прошептал Бачиоки.

– Уйдем поскорее!

– А оставшиеся в стакане капли? – спросил осторожный граф.

– Могут в нем остаться, – коротко ответила Габриэль.

– Вы так уверены?

– Конечно; в стакане осталась одна вода.

– Тем лучше! Я удивляюсь вашей ловкости!

– Поспешим! Через минуту больная попросит пить и, может быть, позовет горничную, – говорила Габриэль Беланже, зная действие приготовленного ею яда.

– И горничная нальет свежей воды в стакан, уничтожив таким образом малейший след отравы. Вы очень предусмотрительны. Идите вперед!

Бачиоки и Габриэль уже готовились оставить прихожую и вернуться в коридор к Лапиньолю, как вдруг из спальни до них долетел крик: «Воды!..»

Яд, как видно, подействовал очень быстро.

Бачиоки остановился; он испугался, что раздастся звонок и девушка услышит новый крик графини и встретит их в коридоре.

Слуга был на лестнице, но и его терпение могло кончиться!

– Идите вперед! – сказал он по-прежнему спокойной отравительнице, сам же тихими шагами снова поспешил к портьере.

Испуганная страшной жаждой и под влиянием невыразимой боли, Софья Говард протянула руку к колокольчику. Бачиоки видел это, одним прыжком он очутился возле кровати, схватил графиню за руку. Ужас и удивление лишили ее дара речи; прежде чем она успела вскрикнуть, Бачиоки бросил ей на лицо подушку и прижал так крепко, что Софья не могла не только кричать, но даже дышать; все ее старания освободиться были тщетны; кроме того, действие яда усилилось. Бачиоки услышал только один слабый, подавленный вздох.

Софья Говард боролась со смертью… Когда она утихла, он снял с ее лица подушку.

В дверях показался Лапиньоль и жестами стал звать его. Со всех ног бросился граф из спальни и, не сказав ни слова, вошел в коридор, где ожидала его Габриэль.

Графини Борегар более не существовало!..

Слуга вывел графа и Габриэль через заднюю лестницу из замка в парк. Минуту спустя они сели в экипаж и вскоре вернулись в Париж, не возбудив ничьего подозрения.

Дорогой Бачиоки вручил отравительнице условленную сумму денег.

На другое утро горничная нашла Софью на кровати без малейших признаков жизни. Сначала она решила, что графиня спит, но видя, что та не пробуждается и не слышит ее отчаянных криков, горничная, ломая руки, побежала к Лапиньолю.

– Доктора! Как можно скорее доктора! Графиня… О, милосердный Боже, графиня…

– Что с вами? Что случилось?

– Графиня не дышит, вся похолодела… Скорей зовите докторов! Лапиньоль тотчас отправился в город и привез докторов, которые засвидетельствовали внезапную смерть графини.

Никто, кроме слуги, не знал правды; Лапиньоль же был неожиданно арестован и отправлен в Бисетр. Все его просьбы и доказательства были напрасны, даже рассказ о ночи и желание повидаться с графом не были приняты во внимание. Он принадлежал к одним из тех, кем пользовались приближенные императора и кого вслед за тем безжалостно уничтожали. Никто не слышал его жалоб и проклятий, их заглушали толстые стены Бисетра.

Тихо и просто похоронили графиню Борегар, никто не провожал ее в могилу, потому что у нее не было ни одного искреннего друга. Так кончила жизнь свою Софья Говард, пользовавшаяся до Евгении любовью Наполеона III…

VI. ЧЕРНЫЙ КАБИНЕТ

Тюильрийские тайны множились; был учрежден кабинет, назначенный только для сохранения этих тайн и исполнения приказов, о которых никто не должен был знать. Кабинет состоял из испытанных доверенных лиц и назывался «черным кабинетом».

Заседания его происходили ночью. Долго никто ничего не знал ни об этом тайном суде, ни о его членах.

С Карусельной площади к императорскому флигелю вели маленькие ворота; по-видимому, ими никогда не пользовались, ибо они постоянно были заперты.

В одну из следующих ночей два господина, закутанные в плащи, приближались к этой тайной двери. Они шли по широкой, безлюдной площади, где были слышны только отдаленные, размеренные шаги часовых. Многие окна в Тюильри были еще освещены.

Было около полуночи. Оба господина разговаривали о предстоящей казни Орсини и Пиетри. Никто не наблюдал за ними и не подслушивал их.

Один из них, высокий, Флери, вынул из кармана ключ и отпер ворота, потом пропустил вперед своего спутника, маркиза Фульеза, женатого на родственнице Наполеона.

Длинный узкий коридор, лежащий перед ними, был теплым и освещенным. Он вел к удобной витой лестнице. Когда Флери старательно запер за собой дверь, они поднялись наверх.

Пройдя по коридору, украшенному цветами и тропическими растениями, который соединял покои императора и Евгении, они наконец достигли бокового коридора и, отворив в нем дверь, вошли в черный кабинет.

В нем находилось уже три человека, а именно: герцог Морни, генерал Боске и государственный казначей Бачиоки. Эти пять господ составляли тайный суд Франции, доверенное правление Тюильри.

Черный кабинет был невелик. Посреди комнаты стоял длинный, покрытый черным сукном стол с письменными принадлежностями и урной из черного мрамора. Возле стола стояло пять стульев, у одной стены находился большой, несгораемый черный шкаф, у другой – дверь, выходившая прямо в императорские покои, а у третьей – камин, в котором пылали угли. На камине стояли старинные часы; у четвертой стены находилась дверь с черными портьерами, выходившая в коридор.

Присутствующие раскланялись и заняли свои места; маркиз Фульез снял маленький ключик с шеи и отпер несгораемый шкаф. Он, казалось, был секретарем тайного совета. Возле его места висел звонок, предназначенный для вызова слуг.

– Примемся за дела, – сказал Морни. – Господин маркиз, какие дела самые важные?

Маркиз Фульез, маленький худой человек с пепельным цветом лица, лишившийся два года тому назад жены, которая оставила несметные богатства, и вступивший во второй брак с родственницей Наполеона, взглянул на лежавший перед ним документ.

Это были тайные документы процесса об адской машине.

– Я нашел в конце три имени без замечаний, – начал маркиз отвратительно тонким голосом.

– И какие именно? – спросил Морни, исполнявший обязанности председателя; перед ним стояла мраморная урна.

– Генерал Агуадо, маркиз де Монтолон и сеньора Долорес Кортино, – прочел Фульез, бывший в трауре, так как несколько недель тому назад у него умер ребенок, оставшийся от его первой жены.

– Потрудитесь позвонить, господин маркиз, новый тайный агент нашего кабинета Эндемо доставит нам сведения относительно этого дела.

– Вы ручаетесь за этого Эндемо как за надежного человека? – спросил Морни в то время, когда Фульез позвонил.

– Совершенно надежный и способный человек, – отвечал государственный казначей.

– Позвольте мне, прежде чем он войдет, упомянуть об одном обстоятельстве, – сказал генерал Боске, мужчина лет пятидесяти с суровыми и грубыми чертами лица. – В корпусе зуавов находится опасный и ненадежный предводитель, который должен быть отстранен.

– Вы, без сомнения, говорите о генерале д'Асси? – спросил Флери, сидевший рядом с маркизом.

– Точно так. Вчера в обществе офицеров этот человек, немного пьяный, осмелился произнести с громким хохотом имя Бадэнгеnote 2Note2
  Бадэнге был каменщиком, в платье которого Наполеон бежал из Гама. С тех пор его так называли в насмешку.


[Закрыть]. Понятно, что в кружке никого не было, кто бы не знал, что под этим именем подразумевается император.

– Это неслыханно, – вскричал Морни, – подобные предводители опасны! Мы должны немедленно его удалить.

– Пусть он раскаивается, что произнес это слово, и забудет его в колонии Сиди-Ибрагим, – проговорил Фульез.

Сиди-Ибрагим было местом ссылки.

Решения здесь принимались очень скоро; члены совета наклонили головы в знак согласия, и Боске избавился от своего личного врага.

В это время дверь тихо отворилась, и за черной портьерой показалась фигура Эндемо. Члены кабинета осмотрели своего нового товарища, который, казалось, произвел на них хорошее впечатление.

– Эндемо, – сказал Морни, – вы желаете поступить на тайную службу в Тюильри?

– Да, если мне дадут работу и вознаграждение, – отвечал мнимый герцог, приближаясь к черному столу.

Маркиз рассматривал его с большим интересом.

– Вы будете получать ежегодно восемь тысяч франков, – объявил Морни, – кроме того, награды за особые услуги и квартиру в Тюильри.

– Я согласен.

– Сообщите нам, что вы нашли в доме на Вандомской площади. Маркиз писал.

– Я узнал, что в этом доме сохранились предметы, находящиеся в связи с преступлением Орсини и Мадзини, и что жители этого дома были в тот вечер в соборе Богоматери. Я воспользовался этим обстоятельством. В седьмом часу вечера я проник в дом и нашел в его отдаленной комнате бомбу, походившую на те, которые употребляли преступники. Я поспешил к государственному казначею, потом к агенту Лагранжу, сопровождавшему графа в соборе Богоматери, где арестовали дона Агуадо, маркиза Монтолона и сеньору как подозрительных людей.

– В Тюильри давно считали этих людей друзьями принца Камерата, – добавил Бачиоки, – потому не следует быть к ним снисходительными.

Читатель, вероятно, подозревает всю низость этого обвинения. Эндемо сам доставил бомбу в отель на Вандомской площади.

– Эти личности задержаны? – спросил Морни.

– Граф изолировал сеньору, а дон и маркиз заключены в тюрьму, – отвечал Эндемо.

– Вы будете вознаграждены за вашу внимательность! Успели ли вы записать показания? – обратился потом Морни к Фульезу.

Тот кивнул головой, продолжая писать.

Бачиоки знаком дал понять Эндемо, что он может удалиться. Когда же тот ушел, граф сказал:

– Сеньору отвезли в дом Маргариты Беланже, окруженный караулом.

– Еще не все обстоятельства адской машины раскрыты, – начал опять Морни. – Вы знаете, господа, что главный виновник еще не находится в наших руках!

– Мадзини? – спросили Флери и Боске почти в одно время.

– Его нужно устранить! Орсини и Пиетри умрут на эшафоте, Мадзини должен пасть под ударом кинжала.

– Я хочу предложить послать несколько верных людей во Флоренцию, где живет этот руководитель заговора, – проговорил маркиз Фульез.

– Пошлем в эту же ночь агента Лагранжа, Грилли и дядю д'Ора. Первый из них смелый и надежный человек, который нанесет смертельный удар, – продолжал Морни, – пообещаем ему несколько тысяч франков и освободим императора от опасного Мадзини.

Остальные четыре члена черного кабинета согласились с ним и тотчас написали приказ агентам и бумагу о выдаче им денег.

С этим делом было покончено, но волнение Фульеза говорило о его желании сказать что-то. Он знал, что государственный казначей одобрит его предложение, и мог также надеяться на согласие Морни, так как его двоюродный брат, Наполеон, должен был во всяком случае отстранить особу, о которой он намеревался говорить.

– В загородном квартале Бельвиль живет личность, которая занимается противозаконным ремеслом, – начал маркиз своим тонким голосом, эта личность помогла ему умертвить первую жену и ее ребенка, после которой он получил большое богатство. Она живет в гостинице «Маникль» и известна под именем Габриэль Беланже. Я предлагаю устранить эту опасную особу.

Бачиоки переглянулся с Фульезом, эти слова были ему по душе.

– Вы ручаетесь, что эта жительница Бельвиля виновна? – спросил Морни, охотно желавший удалить корыстолюбивую мать любовницы императора.

– Эта Габриэль Беланже самая опасная личность в Париже, потому что знает, как избегнуть правосудия, – подтвердил маркиз.

– Решим ее участь голосованием, – предложил Морни, вставая.

Черная мраморная урна была пуста, каждый из пяти присутствующих должен был положить в нее черный или белый шар и именно так, чтобы никто из остальных не видел, Какой он выбрал цвет.

Когда шары были опущены в урну, Морни встал, чтобы опрокинуть ее и объявить решение этого тайного голосования. В ней находились три черных и два белых шара; вероятно, Флери и Боске опустили два последних, так как они не имели случая воспользоваться услугами отравительницы для своих целей.

– Будьте так добры, поставьте черный крест возле имени этой особы, – сказал Морни маркизу, указывая на шары.

Фульез исполнил это, однако лицо его не выражало того удовольствия, которое он чувствовал. Он знал, что опасная отравительница, знавшая больше его тайн, чем он того желал, будет устранена в самое короткое время.

Решения черного кабинета исполнялись очень скоро.

Когда около четырех часов утра заседание окончилось, Флери напомнил, что в седьмом часу назначена казнь двух политических преступников, и предложил членам быть свидетелями этого события, которого он ни за какие блага не желал пропустить.

Маркиз Фульез отказался, отговариваясь усталостью; граф Бачиоки объявил, что у него есть важное дело по службе. Флери, Боске и Морни оставались еще некоторое время в черном кабинете по уходе двух членов и в шесть часов утра отправились в экипаже герцога на лобное место Ла-Рокетт.