Текст книги "Три Ленки, две Гальки и я"

В указанном углу за столом под табличкой с номером шесть располагался высокий сухощавый мужчина лет тридцати пяти с усиками щеточкой и тоже в очках. Рядом с ним сидела приятная девушка и что-то интенсивно записывала в большую тетрадку. Мы сели напротив них. «Хотелось бы информацию по поводу АСУ получить», – объяснила мама цель визита. «Замечательно, весьма рады, весьма! – отреагировал усатый; говорил он немного с придыханием, педантично, сразу видно – доцент. – Соблаговолите сообщить, что именно вас интересует?» «Ну, для начала, что это такое, АСУ ваше?» – спросила мама. Доцент обрадовался случаю продемонстрировать свое красноречие: «Видите ли, это профессия двадцать первого века. Интенсификация процессов автоматизации производства с одной стороны и концептуализация предметных областей с другой стороны сделали наличие специалистов в данной сфере насущной, так сказать, необходимостью. Семантическое моделирование данных в рамках объектно-ориентированного подхода…» Мама не выдержала и прервала его: «Это все понятно, приходы-расходы, но кем она работать-то потом будет?» Доцент развел руками: «Но я же объясняю – концептуальные модели…» Тут в разговор вступила девушка, оторвавшись от своей писанины: «Компьютерами они будут заниматься». «Ах, компьютерами, ну, все понятно, – обрадовалась мама, поворачиваясь к ней. – А то что вы мне все голову морочите – „с одной стороны, с другой стороны…“?» Доцент обиженно нахохлился. Мне стало его чуть-чуть жалко – такой, видать, умный, аж жуть берет. Мама же полностью переключилась на девушку: «Вот вы говорите, компьютерами, а это не мужская разве профессия – такие тяжести ворочать?» На мамин молокозавод с полгода назад завезли компьютер – зарплату рассчитывать. За неимением специалистов он пока хранился в коридоре. Это была груда огромных неподъемных ящиков, чем и объяснялась мамина обеспокоенность. «Да что вы! – рассмеялась девушка. – Ничего тяжелее перфокарты поднимать не придется!» Что такое перфокарта, мама выяснять не стала. Общий смысл был ей понятен по тону ответа. Она долго еще пытала девушку вопросами, а я отключилась от них, впитывая атмосферу происходящего вокруг. Я сразу почувствовала, что люди здесь все умные, интересные, и первые лучики доверия к ним стали проникать в мою душу.

Тут к нашему столу подошел тот самый пухлый очкарик, которого мама поймала первым. Он явно был в хорошем настроении и обратился ко мне: «Ну что? К нам будешь поступать, на шестой?» «Не знаю пока, может быть», – честно ответила я. «Да ты чего, идем к нам, не пожалеешь!» – замахал руками очкарик. Потом заговорщицки подмигнул мне, наклонился поближе и вполголоса сообщил: «У нас все девушки к третьему курсу уже замуж выходят!» Я густо покраснела, а этот тип широко улыбнулся и отчалил. «Такому нахалу облигации госзайма продавать надо или страховым агентом работать», – подумала я. Он сразу в яблочко попал. И теперь фраза, запущенная им в меня, пульсировала в висках. Мне отчаянно хотелось верить, что как он сказал, так оно и будет.

Мама наконец завершила беседу, взяла какие-то бумажки, мы раскланялись с доцентом и девушкой. «Ну, что скажешь?» – поинтересовалась мама, когда мы вышли на улицу. Мне не хотелось выдавать своего истинного отношения. «По-моему интересно», – сдержанно ответила я. «Пойдем быстрее, теперь заедем в политех, там такая же специальность есть», – заторопилась мама, взглянув на часы. Я отчетливо чувствовала, что все уже произошло, выбор сделан и больше никуда спешить не надо. Но как объяснишь это маме, полностью одержимой своими идеями? Пришлось покорно тащиться за ней.

Вахтер политеха сидел на ободранном стуле и поедал перловую кашу. Возможно, это и не вахтер был, а так просто, некий дряхлый старикашка забрел в теньке пообедать. Во всяком случае, он в нашу сторону даже не поглядел, когда мы прошли мимо него. Нам стоило немалых усилий отыскать приемную комиссию: никто из остановленных мамой студентов не знал, где она располагалась. Но вот совершенно случайно в дальнем углу коридора я заметила на двери покосившуюся табличку с надписью «Прием абитуриентов». Комната оказалась пустой. «Пойдем отсюда, а?» – попросила я.

«Теперь в университет!» – скомандовала мама Михаилу Васильевичу, когда мы вернулись к машине. Да-да, разумеется, план с нотариусом никто не отменял, он продолжал висеть над моей головой, как дамоклов меч. Мое нежелание туда ехать окончательно загустело и камнем легло на душу. А ехать надо было чуть ли не на другой конец города. Михаил Васильевич время от времени останавливался, чтобы изучить карту и опросить население. Едва отъехав на сотню метров после очередной сверки, хмыкнул и заявил: «Вот чудаки живут в Устиновске! На улице дикая жара, а они беляшами торгуют!» «Да нет, какими беляшами, там мороженое продавали», – возразила мама. У них завязалась оживленная дискуссия. «Я же там в десяти метрах проходил, продавщица еще в красной юбке была, я что, по-вашему, совсем спятил, беляши от мороженого отличить не могу?» – кипятился шофер. А мама свою линию гнула: «Почудилось вам, мороженщица там стояла!» Спор так долго продолжался и так сильно полыхал, что я подумала: «Сейчас они подерутся». К счастью, здравый смысл возобладал. Михаил Васильевич внезапно замолчал, развернулся прямо посреди оживленного проспекта под бибиканье со всех сторон и погнал в обратную сторону. Доказывать, значит, свою правоту. А отъехали мы к тому времени от предмета спора далеко. По пути назад Михаил Васильевич знай себе чертыхался: то улица была перекрыта, то движение одностороннее. Наконец доехали до нужного места – а там уже никого не было, ни мороженое, ни беляши не продавались. Но Михаил Васильевич не успокоился: выскочил из машины – и давай прохожих ловить, расспрашивать, чем там полчаса назад торговали. А прохожие на него как на идиота смотрели, понять не могли, в чем дело, зачем ему это надо. Побегал он, побегал, потом устал, видать, вернулся к нам и дверкой так хлопнул, что у мамы ее папка с коленок свалилась. Набычился – распереживался. Посидели мы минут десять, и мама подала голос: «Ну, может быть, теперь все-таки в университет поедем?» А шофер ей в сердцах: «Никуда я, Наталья Ильинична, больше не поеду. Время уже три часа, а служебную машину в личных целях гонять не имею права!» Мама тоже насупилась – ни звука в ответ. До дома доехали в полной тишине.

Больше оказий в Устиновск у мамы не было, и я, выждав недельку, заявила ей, что решила пойти на АСУ в технологический. Мама, по уши в своих проблемах, как мне показалось, даже обрадовалась – одной заботой у нее стало меньше. Мы отослали по почте документы, и я стала готовиться к вступительным экзаменам.

Вот так и совершился мой жизненный выбор, благодаря надутому от важности вахтеру и веселому очкарику. Впереди был Институт.

К содержанию

* * *

История шестнадцатая, общежитская

Поступив в институт, я наконец-то уяснила, что означает АСУ: автоматизированные системы управления. Узнала я об этом на первом же после поступления собрании. На параллельный поток под названием ПМ (прикладная математика) был недобор, и нас подвергли массированной обработке.

Обработку производил замдекана, крепкий бородатый мужчина средних лет. Он убедительно разложил все по полочкам: «Все на это ловятся. „Автоматизированные“ – значит, само по себе работает, то есть делать ничего не надо. „Системы“ – тоже звучит солидно. Ну а уж „управление“ – совсем здорово, кто управлять не мечтает? А тут „прикладная“ – к чему бы это? Да еще „математика“ – в школе надоесть успела. А на самом деле факультет один и тот же, только черчения с сопроматом у вас не будет!» Я на агитку бородача не поддалась, подвох мне почудился. Но понятнее мое будущее от выяснения названия специальности не стало. С тем же успехом она могла называться «Амбивалентным Экзистенциальным Анализом». Впрочем, меня это поначалу мало заботило, поскольку я с головой ушла в обрастание связями с новым окружением.

Меня как иногороднюю определили в общежитие номер семь. Это было унылое коричневое девятиэтажное здание, глядевшее на все четыре стороны равномерно распределенными в пространстве квадратами окон. Скрипучая входная дверь вела в коридор, переходивший в узкий проход мимо вахтерской будки. Заседавшие в ней бабульки данной им властью вершили судьбы посетителей. Кого-то могли спокойно пропустить, а другим приходилось отправляться домой за студенческим билетом. Помимо сдачи документа, гостям приходилось заполнять форму, указывая, в какую комнату, к кому именно, на какое время и с какой целью они направлялись. А по наступлении комендантского часа (23:00) специально составленная команда вышибал сурово выдворяла невозвращенцев.

За вахтой располагалось небольшое фойе. В углу стоял колченогий черно-белый телевизор «Горизонт». У него были какие-то неполадки с антенной, из-за чего по экрану постоянно бежали полосы или мелкая рябь. Лечили его, бедолагу, ударами по мозгам, что со временем придало ему весьма обшарпанный вид. Несмотря на столь очевидные проблемы с качеством изображения, телевизор пользовался бешеной популярностью, и вечерами перед ним собиралось безумное для такого маленького помещения количество любителей развлечений.

Сразу за фойе начиналась лестница, у которой было всего две достопримечательности – мусоропровод и кошки. Поговаривали, что изначально в смете стоял лифт, но кто-то проворовался. В рапорте вышестоящим инстанциям замену обосновали особой важностью обеспечения санитарной чистоты студенческих комнат. Злые языки утверждали, что от этого мусоропровода только тараканы плодятся, но даже они не могли отрицать полезность для нашего здоровья ходьбы по лестнице минимум два раза в день. А на самый верх у нас селили представителей сильного пола, им взлететь на девятый этаж вообще никаких трудностей не составляло. Здесь стоит добавить, что общежитие наше было почти полностью женским, и небольшое мужское вкрапление где-то под чердаком общей атмосферы девичника не портило.

Теперь о кошках (символично, что коты у нас не водились). Доподлинно неизвестно, какими путями кошки к нам проникли и как пережили многочисленные облавы со стороны администрации. Кормились они подношениями постояльцев и дарами мусоропровода, дни проводили, жмурясь от солнца на лестничных подоконниках, а едва темнело, устраивали концерт, зазывая соседских котов дикими воплями. И странное дело, хотя их двуногие соседки по общежитию ночами не кричали, но какие-то вибрации они все же производили, поскольку отбоя от молодых людей, желавших их навестить, не было, вахта едва справлялась. Периодически посетители кучковались на все той же лестнице, коротая время за курением и светской беседой. Выкидывать наши, пардон, объедки мы были вынуждены в их присутствии. Приходилось напускать на себя важный вид и помахивать помойным ведром, будто это была изящная дамская сумочка, а открыв зев мусоропровода, изображать, что оттуда пахло шанелью номер пять.

Ну, хватит про лестницу. От нее, как от большого ствола, на каждом этаже отходили две толстые ветки коридоров. В самом начале каждого из них располагалась кухня, содержавшая две электроплиты. Дальше по коридору отпочковывались группы по четыре комнаты. На такую группу приходились душ, туалет и между ними умывальник. Меблировка комнат включала в себя три железные кровати, три железных стула, два железных стола и встроенный шкаф. К кроватям прилагались казенные одеяла – на них нельзя было сидеть (по крайней мере, во время летучих проверок).

Вот, пожалуй, и все, описывать больше нечего. Обстановка не шикарная, но ничего, жить было можно. Мама осталась особенно довольна звукоизоляцией – было слышно лишь непосредственных соседей за стенкой. Сама мама в бытность свою студенткой проживала в здании, переоборудованном из бывшей тюрьмы; там на три этажа вверх и вниз от каждого шага окна дрожали. Я, в принципе, тоже бытовыми условиями была удовлетворена, но все равно каждые выходные и праздники моталась домой.

Начиная со второго курса, я стала еще уезжать на первое апреля. Вообще-то, я считаю, что у меня чувство юмора нормально развито. Когда ночью нам постучали в окно и спросили, не пробегали ли здесь зеленые динозаврики, я оценила широту замысла: наши мальчики резвились, спустившись со своего чердака при помощи альпинистского снаряжения. И даже когда утром они, постучавшись теперь в дверь, облили меня холодной водой, я не очень рассердилась. Но вот когда вечером, усталая и голодная, я обнаружила дверь нашего общежития наглухо закрытой, это мне уже категорически не понравилось. После того как, обойдя здание кругом несколько раз, я заметила в окошке складывавшихся пополам от хохота молодых людей и до меня наконец дошло, что происходит, я отправилась прямиком на автовокзал. Мне такого юмора не надо.

***

При распределении в общежитие не обошлось без проблем: со свободными комнатами была напряженка, так что меня подселили к старшекурсницам в номер 612, на шестой этаж.

Моих соседок звали Вероника Субботина и Светлана Беспалова. Какими судьбами забросило Беспалову из неведомых краев за несколько сотен километров в наш институт, мне так и не довелось узнать. Я при взгляде на нее все время классику вспоминала: «Есть женщины в русских селеньях» – это про нее было написано. Мощная и статная, она произвела на меня впечатление прежде всего исходившей от нее спокойной, уверенной силой. Да, лицо у нее было обычное и фигура не точеная. И все же дураки эти городские парни, им лишь смазливых подавай, не на те места они смотрят. Была бы я мужеского пола, я бы именно такую девушку, как Беспалова, искала.

Она встретила меня вопросом: «А ты молочный суп с картошкой любишь?». Я немного подумала и соврала: «Люблю!». Суп такой я никогда раньше не ела, но по описанию ингредиентов поняла, что он будет вполне съедобным. Беспалова расцвела – теперь нас было двое против одной Субботиной.

А Субботина была плодом с совершенно другого огорода. Она, как и я, созрела, овеваемая пахучими ветрами с химических заводов и согреваемая энергией мирного атома Новоустиновска. Эта обработка, очевидно, не пошла ей на пользу, поскольку она обладала комплекцией узника Освенцима, по странной случайности пережившего газовую камеру. Возможно, по той же причине ее преследовал целый рой желудочно-кишечных или, как она сама выражалась по-научному, гастроэнтерологических заболеваний. Вырастила Субботину ее мама, одна. Папа исчез из их жизни, когда дочь еще ходила в детский сад. Не исключено, что именно этой трагедией, а вовсе не блефаритом, как она сама нас уверяла, объяснялся странный красноватый оттенок ее глаз. На лицо она, впрочем, была ничего так, случались у нее и ухажеры. Учеба давалась ей относительно легко, способностями бог не обделил. К своему образованию она относилась серьезно, план саморазвития у нее был разработан на несколько лет вперед, и следовала она ему скрупулезно. Когда я с ней познакомилась, Субботина как раз в рамках плана изучала грузинских поэтов. Штудировала она их основательно, по алфавиту, от А до Я. В тот момент она пребывала где-то в районе буквы «к», и многочисленные издания в характерных пестрых переплетах, разбросанные тут и там в радиусе пары метров от ее кровати, еще долго вносили разнообразие в скудное убранство нашей комнаты.

Как уже было отмечено, помимо тумбочек, наш интерьер состоял из кроватей, обеденного и рабочего столов, пары стульев и встроенного шкафа для одежды. Из излишеств имелся телевизор. Этот увесистый черно-белый «Рубин» Субботина и Беспалова взяли напрокат, сложившись с двумя подругами, проживавшими этажом выше. Заодно на четверых сняли мини-холодильник. По жребию телевизор попал в нашу комнату. Каждый вечер девушки вчетвером усаживались вокруг него на просмотр, который продолжался вплоть до появления надписи «Не забудьте выключить телевизор!». Я их увлечения голубым экраном не разделяла, и мне пришлось освоить искусство спать при свете и шуме.

За продуктами мы мотались, соответственно, на седьмой этаж. Холодильник наш висел там на стене и сердито урчал. Он, наверное, был недоволен судьбой и лелеял мечту стать прибором отопления, поскольку время от времени ни с того ни с сего начинал нагревать свое содержимое. Приходилось ударом кулака по ребрам напоминать ему об основной функции. Внутри холодильника покоились наши скромные запасы продовольствия. Колбасу мы покупали по талонам. Без талонов пришлось бы питаться «Примой» за два десять или ливерной, от которой порядочные собаки отказывались. Иногда фортуна улыбалась нам, и мы попадали на выбросы «Русской» по два восемьдесят и даже ветчины. Часок в очереди – и пиршество было гарантировано. Помимо колбасы, в холодильнике было место для куска масла, комбижира и сметаны. Моим вкладом в общий котел были сосиски, которыми меня регулярно снабжала мама, а изредка и кусок мяса, если она сама приезжала меня навестить.

Остальные продукты приходилось держать в шкафу – том самом, встроенном. За вывешенные за окно авоськи с едой карали нещадно, поэтому молоко и кефир мы поглощали в день покупки, а все имевшиеся яйца подъедали на завтрак. Яичница доставалась только нам с Беспаловой; Субботина в трапезе не участвовала никогда – она сладко почивала, отправляясь в институт ко второй, а то и третьей паре. Поутру на коммунальной кухоньке, оснащенной двумя плитами, которые к тому же эпизодически ломались, царило столпотворение – она была одна на весь этаж. Все спешили на занятия, а раскочегаривались электрические конфорки жутко медленно. Поэтому мы жарили яйца на нелегальной плитке прямо у нас в комнате. Держать нагревательные электроприборы в общежитии в целях противопожарной профилактики категорически воспрещалось, так что приходилось прятать ее в чемодане под кроватью, а использовать только при запертых дверях. С обедами проблем не было – в институте перебивались чем бог пошлет. А вот ужины мы вынужденно готовили уже на кухне, поскольку большинство летучих проверок происходило именно по вечерам.

Беспалова установила четкий график дежурств: каждый день кто-то должен был на всех стряпать, кто-то убираться в комнате, а кто-то закупаться продуктами. Она лично следила за исполнением расписания, сфилонить было невозможно, и оно выполнялось гладко, пока Субботина не высыпала полпачки сахара в мясной бульон. И надо же было такому случиться, что суповой набор для него добыла как раз Беспалова. Она даже в жестокой борьбе какой-то гражданке ногу отдавила, а мстительная гражданка укусила ее за руку. Теперь Беспалова бушевала, демонстрируя свои увечья: «Да я костьми легла за эти кости, а ты!..» Субботина жалко лепетала: «Ничего страшного, вполне съедобно» и на наших глазах проглотила несколько ложек варева. Тогда Беспалова заподозрила ее в том, что она намеренно так бульон сварила. Однако я хорошо представляла, как было дело: Субботина зачиталась, небось, своей индийской философией, которую тогда штудировала, – и невесть что бух в кастрюлю. Рассеянность – удел поэтов. Повезло еще, что под руку сахар попал! Посмотрела бы я, как Субботина свой суп хлебала бы с солью пополам. Кончилось все тем, что мы ее навсегда отлучили от приготовления пищи. Я не возражала, меня от ее стряпни уже пару раз понос прохватывал.

На почве уборки комнаты у моих соседок тоже регулярно возникали трения. Требования Беспаловой были, конечно, запредельные, она сама-то целыми днями только и занималась тем, что терла, гладила, мыла, чистила и подшивала. Но Субботина свое время на такие пустяки тратить вообще не желала. Даже стиркой для самой себя она занималась не чаще раза в месяц. Грязное белье, преимущественно трусы, копилось у нее под матрасом. Мы-то к характерному запаху, исходившему от ее кровати, привыкли, а вот гости зачастую обращали внимание. Некоторым нравилось. «Чем это вы комнату надушили, девчонки?» – интересовались они. Мы скромно переводили разговор на другую тему. Когда место под матрасом заканчивалось, Субботина выуживала оттуда все запасы, скопом клала их в тазик, заливала водой, строгала туда хозяйственное мыло и ставила кипятиться на кухню. Часа три ее похлебка мирно булькала на конфорке, распространяя на весь этаж не поддающееся описанию амбре и придавая особый аромат пище тех горемык, которые разместили свою стряпню готовиться одновременно с ее тазом. После этого Субботина переставляла варево под душ, оставляла его там до вечера, и на этом со стиркой было покончено.

Субботинские повадки вызывали недовольство особо раздражительных особей на нашем этаже. Сперва приходили те, которые брезговали готовить себе пищу рядом с «поганым ведром», как они его называли. Злобно стучались и грозились пожаловаться комендантше. Потом наступал черед наших непосредственных соседок – эти требовали немедленно освободить общественную душевую. Субботина молча выслушивала все нападки, вежливо улыбаясь. А когда очередная жалобщица с грохотом захлопывала за собой дверь, как ни в чем не бывало утыкалась в очередную книжку.

У нас в комнате ее постирушки воспринимались спокойно. Беспалова давно к ним привыкла. «Хоть раз в месяц подышу свежим воздухом!» – говорила она. Мне же как младшей по рангу полагалось помалкивать в тряпочку, чем я и занималась. Готовить можно было и на нелегальной плитке, а помыться и в умывальнике. Закинешь ногу повыше – и под кран. Как-то раз этим занятием я шокировала случайно забредшего в наши края молодого человека. Увидев меня в процессе водных процедур, он смущенно пробормотал, что ищет какую-то Наташу. «Нет здесь таких», – сухо заверила его я и сменила ногу в раковине. Беспаловой довелось наблюдать за упомянутым диалогом, поскольку сама она тем временем чистила в соседнем умывальнике зубы. Она была потрясена моей развязностью. «Ну ты, Маринка, даешь!» – с выражением ужаса на лице осудила меня. Сама-то Беспалова при возникновении в радиусе десяти метров от нее самого что ни на есть захудалого существа в штанах неизменно густо краснела и, потупив взор, принималась тщательно изучать достопримечательности пола у себя под ногами.

Хотя отношения у нас с Беспаловой были дружеские, даже доверительные, до полного взаимопонимания было очень далеко. Застав меня за чтением Гончарова, она в недоумении воскликнула: «Да ты что, это же классика!» Последнее слово произнесла с таким надрывом, что я ощутила легкое головокружение – должно быть, от резкого падения ее мнения обо мне. С тех пор она начала группировать меня с Субботиной. «Эй, книгочеи! – с легким презрением, бывало, обращалась к нам. – Кончайте мозги всякой дурью забивать, айда ужинать!»

Но если она разводила какую-нибудь деятельность, требовавшую помощи (скажем, сдачу пустых бутылок или поход в универсам на другом конце города), то в напарницы приглашала именно меня. Я в таких случаях никогда не отказывала ей и даже испытывала удовольствие от ее общества. Нагруженные авоськами и сумками, стиснутые до посинения в набитых автобусах, мы весело болтали, обсуждая нашу нехитрую жизнь. Я получала настоящее наслаждение от ее спокойного и доброго отношения к людям, мне было уютно в ее простом и ладном мирке. Беспалова, видимо, тоже испытывала ко мне хорошие чувства. «Повезло тебе, Маринка, – зачастую повторяла она, – что ты к нам попала!» И каждый раз рассказывала леденящую душу историю о том, как ее саму, первокурсницу, подселили к дипломницам, которые пили, курили и мальчиков водили. Я старательно ахала и охала в такт ее повествованию, хотя вскоре могла уже сама воспроизвести его слово в слово. На самом деле Беспаловские приключения мало трогали меня, да и трудно было такое себе представить – вокруг проживали исключительно порядочные девушки. Однако в глубине души я была с ней согласна – с общежитием мне действительно повезло.

К содержанию

* * *