Текст книги "Три Ленки, две Гальки и я"

Эпизод седьмой – сексуальный

Несчастные современные дети! Им достаточно включить телевизор или залезть в интернет, как на них обрушивается бурный поток – от нежной эротики до отборной порнографии на любой вкус. Им неведома сладость вкушения запретного информационного плода. Они знают все обо всем с детского сада. Волшебные покровы тайны сдернуты грубой рукой сексуальной революции. Под ними неприглядная в своей наготе истина, постижение которой не стоит им никаких усилий. То ли дело мы…

Для начала мы принялись за решение сложной проблемы того, откуда рождаются дети. Использовали для этого чисто дедуктивный метод. Помню, как мы с Галькой сидели на зеленом деревянном крокодиле во дворе и обсуждали животрепещущую тему.

– Откуда же им родиться, как не из живота, Ростовцева!

– Как же они вылезают?

– Ясное дело как – шовчик расходится, они и вылезают. Вот надуй живот!

Я послушно выпятила живот, Галька ткнула пальцем в него:

– Видишь шов?

– Вижу. А как он опять сходится?

– Ну, как-как, дура, что ли? Когда ребенка вытаскивают, живот становится меньше, и его зашивают.

– А, понятно! – Галькина логика казалась мне неопровержимой.

В середине нашего разговора к нам подошла Светка Овечкина и тут же бесценемонно включилась в обсуждение:

– Ну и дуры вы обе! Хоть раз видели, как кошки рожают?

– Сама ты дура! Ну и как? – презрительно парировала Галька.

– Вот отсюда дети вылезают, из писи, – сказала Светка и больно ткнула меня пальцем ниже живота.

– Так люди, чай, не кошки!

– И люди так рождаются, точно знаю!

– Дефективная ты, Овечкина, иди на фиг!

– Сами вы дефективные! – обиделась Светка и пошла домой.

Хоть мы и не подали виду, ее слова нас как громом поразили. Светка Овечкина не пользовалась у нас авторитетом – троечница, бочкообразная, немного косоглазая, и вообще… Но зерно сомнения было посеяно, и тем же вечером мы, вооружившись зеркалом, исследовали место, из которого, по словам той придурошной, должны вылезать дети. Уж о размерах-то детей мы имели представление! Чтобы поставить точку и навсегда пригвоздить Светку к позорному столбу невежества, не хватало самой малости – авторитета печатного издания. Поэтому мы тщательно перерыли две квартиры – Галькину и мою – в поисках медицинской литературы. Перевернули вверх ногами все, что только можно, облазили все пыльные шкафы и полки, я изучила большую старую коробку на балконе, по пути разбив чашку из маминого любимого сервиза, – но все было напрасно. Мы не знали, что наши страдания были типичным случаем секспросвета а-ля Советик. До художественной литературы типа Мопассана мы тогда еще не доросли… Журналы и популярные книги с информацией на запретные медицинские темы от нас тщательно прятали. Что нам оставалось делать?

В этот момент, находясь на грани отчаяния, мы – совершенно случайно! – обнаружили, что отец Юльки Юдиной был медицинским работником, более того, Юлька знала, в каком шкафу у них дома стоит энциклопедия «Здоровье женщины». Рейтинг Юльки в наших глазах немедленно зашкалил, принять ее в подруги показалось ничтожной платой за раскрытие не дававшей покоя тайны.

И вот уже на правах полноценной подруги Юлька выбрала время, когда родители были на работе, и мы с трепетом собрались перед огромной книгой, посвященной гинекологии. Юлька жутко боялась неожиданного возвращения родителей, наложивших строжайший запрет на изучение энциклопедии. Мы спешили, дрожащая рука Гальки открыла еще пахнувший типографской краской том. Согласно всем законам статистики, искать нужное место в толстенной пятисотстраничной книге надо было долго. Но законы оказались опрокинуты накопившимися страстями, Галька сразу попала на нужную страницу с иллюстрацией процесса родов. Сомнения отпали, страшная правда открылась нам.

***

Наша новая подруга поначалу никак не показывала своего истинного отношения ко мне. Проблемы неожиданно начались в пятом классе. Вслед за фурункулами появились угри; противные прыщи и пятна покрыли мое лицо, и никакие мази, притирки, диеты не помогали. Мир, недавно казавшийся прекрасным и удивительным, быстро выцвел. Каждое зеркало несло мне непереносимую муку. Казалось, мироздание рушится. Не то чтобы ранее я считала себя неотразимой красавицей, но от уверенности в себе, присущей мне в раннем возрасте, не осталось и следа. Потом у меня испортилось зрение – внезапно я обнаружила, что ничего не вижу со своей третьей парты. А затем случился разрыв с Галькой.

Произошло все как-то обыденно. После уроков мы направились в детский садик рядом с домом, привычное место для посиделок. И разговор шел на привычные темы – планировался очередной набег на медицинскую энциклопедию Юльки Юдиной. Но у меня еще в школе сильно заболела голова, и я хотела домой:

– Галька, пойдем по домам, у меня башка раскалывается.

– Чему там раскалываться-то? – как бы пошутила Юлька.

Но я была категорически не в настроении для подобных шуток.

– Может, это у тебя голова пустая, а у меня там есть чему болеть! – выпалила я. – Я иду домой. Галька, ты со мной?

– Ты чего психуешь, из какого дурдома сбежала? – отреагировала Юлька.

Но я уже не желала продолжать эту перепалку:

– Галька, в последний раз спрашиваю, ты идешь или нет?

Галька молчала, смотрела в сторону.

– Ну и оставайся со своей горбатой Джульеттой, предательница, – я отвернулась и ушла.

«Горбатой Джульеттой» Галька сама давно Юльку прозвала. Джульеттой – потому что та постоянно врала про каких-то своих поклонников; ну а горбатой – потому что сутулилась сильно.

Быстро все произошло, вроде бы ерунда, но где-то внутри я еще по пути домой осознала, что это не просто так, это Рубикон перейден.

Лишь сейчас понимаю: случайности не было, все к тому и шло. Юлька слишком большое влияние на Гальку приобрела своими книгами. В мире Юлькиного идеала для меня места не было, ей нужна была только Галька, причем целиком, делить ее она ни с кем не хотела, я стала третьей лишней.

Так я осталась одна, без подруг. Но если бы только это! Видать, совесть их слегка мучила, и чтобы ее заглушить, они вдобавок устроили мне травлю. Наверное, Юлька Гальку на это подбила, она была настоящей махинаторшей, ей бы при французском дворе интриги плести, прямо как Миледи в «Трех мушкетерах», которыми мы тогда зачитывались.

Ее первой идеей было подкинуть мне любовную записку якобы от лица Сережки Пахомова (подобных развлечений в нашем классе ни прежде, ни после не было – подозреваю, Юлька воспользовалась опытом из своей прежней школы). Свалилась мне на парту записочка, я развернула ее – а там изображено сердце, пронзенное стрелой, и печатными буквами написано: «Любовь до гроба! Люби меня, как я тебя. Пришли ответ в той же записке. Сережа Пахомов». Вероятно, Юлька рассчитывала, что я от признания растаю и что-нибудь похожее напишу в ответ. Ан нет, не вышло. Что записку вместо Пахомова мог подкинуть посторонний, мне в голову не пришло, но отпор я дала жесткий. Пахомов абсолютно ничем не выделялся и ни с какой стороны меня не интересовал (хотя, понятное дело, было немножко приятно, что он в меня влюбился), и я отправила примерно такой ответ: «Ты, Пахомов, придурок полный, иди на фиг со своей любовью». Тут бы все и кончилось, но записку схватил дружок Пахомова и его сосед по парте Славка Осипов, который громогласно зачитал содержимое на потеху всему классу. Не подозревавший о такой подлости безмятежно-расслабленный Пахомов не сразу спохватился. Однако потихоньку до него стало доходить содержимое записки, он переполошился, замахал руками, густо покраснел и стал вырывать бумажку из рук Осипова, крича: «Чего-чего? Дай сюда! Не писал я этой паршивой записки!» В результате всеобщим посмешищем стал именно он, а не я, но мне тоже было несладко. По реакции Пахомова я догадалась, что записку написал не он, а кто-то другой; но кто именно – не имела ни малейшего понятия. Да и не все ли было равно? Меж тем Пахомов был вне себя от злости, чуть не подрался с Осиповым, и я думала, что он меня на месте убьет. К его чести надо отметить, что он против меня ровно ничего не предпринял ни тогда, ни впоследствии и даже, как мне показалось, с тех пор стал на меня задумчиво поглядывать.

Таким образом, первая попытка Юльки меня поддеть окончилась ничем. Я и не знала об ее участии. Однако не заставили себя ждать новые, уже не прикрытые наезды – карикатуры, стишки и прочее. Вскоре стало ясно: я сделалась объектом ежедневной травли. Постепенно развернулись настоящие боевые действия; я защищалась и огрызалась, как могла. Подсознательно понимала, что борьба шла за отношение ко мне в классе, ведь для успеха издевок необходимы благодарные зрители – и чем больше, тем лучше. Но моя репутация осталась на довоенном уровне – никто к травле не присоединился. Один бог знает, чего мне это стоило. Я была полна решимости ответить оскорблением на любую попытку меня высмеять, ударом на любое обидное поползновение. Куда делась та общительная девочка с косичками, которая в поезде наизусть читала соседям «Мойдодыра»? Куда исчезла уверенная в себе покорительница мальчишеских сердец, гордо наблюдавшая за столкновениями между поклонниками, мечтавшими удостоиться ее снисходительного взгляда? Противные красные угри лезли наружу со страшной силой, как тараканы на кухню. Зрение продолжало падать, но тогда я скорее разрешила бы себя четвертовать, чем позволить надеть на меня очки. Это было бы уже слишком.

Мотив рисунков, которыми я развлекала себя в это время, тоже изменился. Мои принцессы стали падать с обрывов и умирать от вонзенных в сердце кинжалов.

Я покрылась броней с головы до ног, и скоро даже последние хулиганы в нашем классе заявляли, что «с этой психованной дела лучше не иметь». Для меня это звучало почти комплиментом, поскольку означало безопасность и сохранение статуса.

Я отчетливо понимала, что происходит: Юлька с Галькой меня предали, начали травлю. Почему это так часто бывает среди детей? Не иначе как травящие получают что-то очень приятное от своих жертв – страх, что ли? Знакома с этим я была не понаслышке; случалось, и сама грешила.

К содержанию

* * *

Эпизод восьмой – месть

Ленка Черкизова вернулась в нашу школу в седьмом классе. Профессиональной спортсменки из нее не вышло, а образование в спортшколе, по мнению ее мамы, хромало. На правах моей бывшей подруги Ленка пыталась прибиться к нашему кружку, но до конца мы ее не принимали. Войти к нам в доверие она старалась при помощи подхалимства. Например, после уроков первая бежала в раздевалку, хватала наши пальто и вставала у входа, сама преданность, ну просто собака Дружок, разве что руки не лизала. Однако такими приемчиками уважение наше трудно было заслужить. Так что Ленка, мягко говоря, не пользовалась популярностью. У нее были две пренеприятнейшие привычки: во-первых, она любила сосать кончики своих волос, из-за чего прядь всегда торчала вбок, прослюнявленная насквозь; во-вторых, она во время размышлений напевала себе под нос. И несмотря на спортивное телосложение, она оставалась все той же жуткой трусихой, как в детстве.

За одной партой с Ленкой сидела вечная троечница Олька Гасанова. На вид она больше всего напоминала маленькую разбойницу из «Снежной королевы». В седьмом классе она особенно отличилась: когда носила классный журнал из учительской и назад, по простоте душевной решила этим воспользоваться, нарисовав себе несколько пятерок. «Ты бы хоть четверку себе поставила, я, может быть, и поверила бы», – издевалась над ней обнаружившая обман учительница. Мама у Гасановой была работником общепита и зимой часто продавала на улице вкусные пирожки, а летом – мороженое. Папы не было, но он присылал алименты. К описываемому времени у Гасановой откуда-то прорезалась агрессивность – вероятно, из-за гормонального созревания. Чуть что, так сразу в крик: «Пошла вон, а то сейчас морду набью!» Угрозы ее нас смешили – друзей-то у нее в классе не было, никто за ней не стоял.

И вот, каюсь, именно в моей голове родилась блестящая комбинация, которая обещала шикарную потеху для всех нас. Прошло уже много лет, но в глубине души я еще не простила Ленке Черкизовой ее давнее предательство, когда она в первом классе перестала со мной дружить по настоянию своей мамы. Я хотела поквитаться. Все, что потребовалось сделать, – это сказать Черкизовой, будто Гасанова собирается ей морду набить (в это легко было поверить, поскольку Гасанова подобные обещания раздавала направо и налево). Ну а Гасановой я сказала, что Черкизова над ней смеялась; такого Гасанова, понятное дело, стерпеть не могла. Кроме того, Черкизова давно раздражала ее своими привычками – мурлыканьем и сосанием пряди волос. Выяснение отношений не заставило себя долго ждать. На наших глазах в раздевалке после уроков Гасанова решительно направилась к Черкизовой, поддержание авторитета требовало немедленных действий. «Ты чего на меня выступала, в натуре?» – вопросила Гасанова своим специально натренированным перед зеркалом хулиганским тоном. На Черкизову было жалко смотреть – она забилась в угол и, трясясь от неподдельного ужаса, воскликнула: «Мамочка, она меня убьет!» Черкизова в отчаянии закрыла глаза, неожиданно взмахнула рукой – и попала Гасановой прямо по носу. Мощное телосложение плавчихи обеспечило полный успех: Гасанова отлетела на пару метров, из ее носа закапала кровь. По инерции Гасанова вновь подскочила к Черкизовой и уже не так уверенно заявила: «Ты чего? Да я тебя сейчас…» Закончить она не успела: Черкизова билась в истерике, но тут с криком: «Ой, мамочка, я боюсь!» вдруг опять ткнула кулаком куда-то наугад. Второй удар получился еще более эффективным, чем первый. Гасанова поднялась на ноги далеко не сразу и, бормоча невнятные угрозы, предпочла ретироваться. Победитель же удалился с поля битвы весь в слезах и дрожа от страха. Зрители остались в восторге – забава удалась на славу.

Так осуществилась моя страшная месть за предательство в детстве. Как долго я мечтала об этом, тешила себя воображаемыми картинами расплаты! Но хотя все вроде бы случилось так, как я хотела, никакого удовлетворения и в помине не было. Просто взяла грех на душу, поиздевалась над бывшей подругой, а заодно над Гасановой. К счастью для моей совести, у меня это осталось единичным эпизодом, а ведь у нас были и профессионалы. Алка Шарапова, например, – вот она справа на классном фото, глядит своими нагловатыми пустыми глазами со спокойствием аллигатора, заглатывающего пищу.

Алка Шарапова была дочерью полковника милиции и соответствующие качества впитала с молоком матери. Кстати, однажды я видела ее маму у нас в школе: она, как это сейчас называется, качала права перед нашей классной руководительницей Истоминой. Яблоко от яблони, как говорится… Первой жертвой Шараповой стала Пробкова, с которой они как бы дружили. Пробкова была простая девочка, безобидная, толстая и не очень быстро соображающая. На ней Шарапова отточила ряд приемчиков – Пробкова только глупо моргала и сопела, как корова, обнаружив очередной огрызок в портфеле или сев на кнопку. Ну а потом Шарапова принялась за Черкизову: в творческом порыве родила монументальную поэму «Шиза и Черкиза – близнецы-братья» и неоднократно исполняла ее для широкой аудитории. «Мы говорим Черкиза – подразумеваем Шиза» и тому подобное. Черкизова была совершенно неспособна себя защитить; похоже, кроме страха у нее эта травля ничего не вызывала. Я принципиально не желала за нее вступаться – не те у нас были отношения. Однако тут роль защитника неожиданно взяла на себя Галька. Никогда нельзя было предугадать, что ей взбредет в голову; увы, на сей раз Гальке не повезло – Шарапова без промедления врезала ей по лицу. Пошла кровь, но отпор был засчитан, и Шараповой пришлось переключиться на другую жертву.

Компанию Шараповой, помимо Пробковой, составляли почему-то малолетки – девчонки и мальчишки на класс или даже два младше. Всех их объединяло выражение наглости и самодовольства на лице. Мерзко было проходить мимо них, вечно ухмыляющихся: чувствовалось, что они хотят прицепиться, но не решаются, возраст не позволяет. Их сверстников было искренне жалко!

Излюбленным местом кучкования Шараповой и компании была дискотека в городском парке. Туда пускали абсолютно всех, а вот покинуть ее можно было и на «скорой помощи» – слишком много водилось хулиганья. Вообще, были еще две дискотеки. В лучшем Доме культуры нашего городка собирались местные сливки общества, там никогда не дрались, все было очень прилично. Проблема заключалась лишь в том, что туда пускали с восемнадцати лет. Длинноногая Юрьева и ей подобные обитали именно там – благодаря росту их принимали за взрослых и паспорт не спрашивали. А я даже не пыталась туда проникнуть – у таких пигалиц, как я, шансов не было. В Дом культуры похуже – «Юбилейный» – пускали с шестнадцати лет, публика была более разношерстная, там тоже часто дрались, хотя и только до первой крови. Короче, я предпочитала сидеть дома.

К содержанию

* * *

История одиннадцатая, приятная

Так, все, хватит о плохом, уже совсем поздно, для поднятия настроения переключусь на приятные воспоминания. А это значит – Сосновка. Как-то раз меня даже там пытались травить, ан не вышло…

Я возвращалась домой из библиотеки. Сосновская библиотека была намного меньше городской, всего пара десятков стеллажей, зато спрос на книги ввиду немногочисленности сельской интеллигенции был мал, поэтому дефицитные издания не прятались под полой от настырных посетителей и заметно разбавляли красные переплеты «Малых земель», «Возрождений» и «Целин» на полках. Местная библиотекарша – бледноватая худощавая девушка по имени Эсмеральда – встречала меня как лучшую подругу. Она непременно сопровождала меня в поисках новых книг, не скупясь на советы. Сегодня она порекомендовала мне Жюля Верна, и я гордо несла под мышкой толстенный том, предвкушая пару дней чтения запоем.

Стоял полуденный зной, я в одиночку подымала пыль на улице – других дураков мотаться по такой жаре не было. Тут откуда-то из-за угла вылезли два лопоухих идиота. Всех двуногих существ примерно моего возраста в пределах нескольких улиц я знала наперечет – а эти забрели в наши края из неведомой тьмутаракани. То, что они были идиотами, следовало из самого факта шляния в чужих местах (какой дурак станет в деревне прогуливаться черт-те где? Так и схлопотать можно). К тому же это было сразу видно по их глуповатым веснушчатым физиономиям. Дальнейшие события доказали, что они были не простыми идиотами, а вдобавок агрессивными. Один из них громко шмыгнул носом, подмигнул другому, и они вдвоем, улюлюкая, понеслись в моем направлении. Лопоухие пацаны были охотниками. Я явно предполагалась на роль трепетной лани. Подобная перспектива меня не прельщала, и я побежала со всех ног. Мальчишки ринулись в погоню, обстреливая меня из рогаток. В этой игре я была беспомощной жертвой, а они не знающими жалости убийцами. Я уже добралась до соседней с нами улицы, когда одна метко выпущенная шпонка поразила меня в мягкое место. Я взвыла от боли, а преследователи издали победный клич и усилили обстрел. Еще одна шпонка угодила мне в плечо, другая – в руку. Я озверела от ярости, мои мозги заработали в сумасшедшем темпе, ища выход. Сейчас я бы ничего не придумала, в панику бы впала – силы не те. Тогда же, вооруженная энергетическими запасами десятилетней бездельницы на каникулах, я не сплоховала. Мгновенно оценив обстановку, обнаружила, что нахожусь в десяти шагах от участка Черновых.

Чернов был знакомым деда и рьяным собачником. Двор у него охранял свирепый Мухтар – здоровущая лохматая дворняга не без овчарских кровей. Как это было принято в Сосновке, Мухтар сидел на массивной железной цепи, длина которой была рассчитана так, чтобы он чуть-чуть не доставал до тропинки, ведшей к дому. Посторонним посетителям приходилось преодолевать десяток-другой метров под аккомпанемент оглушительного лая, зловещего рыка и смачного лязганья зубов в непосредственной близости от их нежной плоти. Дойти до конца тропинки рисковали далеко не все, слабохарактерные гости отсеивались – предпочитали удалиться восвояси. Светку Купцову Мухтар как-то напугал до полусмерти. Со мной же он был в дружеских отношениях. Путь к его бесстрашному сердцу мне открыл дедушка, в свою очередь узнавший его от Чернова. У грозного Мухтара была одна слабость – он безумно обожал блины. Да-да, вовсе не кости, а блины. Скормивших ему любимое лакомство людей он запоминал навсегда и больше не трогал. Вот и я стала его приятельницей через блины.

Сообразив все это за долю секунды, я в пару прыжков достигла калитки Черновых, пнула ее с разбега ногой, залетела во двор под защиту Мухтара. Я очутилась в безопасности, но этого мне было уже мало. Ныли от боли шпоночные раны на теле, но еще сильнее страдало простреленное навылет самолюбие. Душа требовала кровавого возмездия. Я подбежала к Мухтару и одним быстрым движением отстегнула скобу, державшую его на цепи. Как мне это удалось, не знаю, скоба была жутко тугой, и моих сил на нее раньше никогда не хватало. Мухтар, оказавшись на воле, радостно завилял хвостом и лизнул мою руку. Быть грозным стражем ворот являлось его обязанностью, работа такая. Без привязи же он всегда оборачивался милейшим и дружелюбнейшим псом. Я бросила взгляд через раскрытую настежь калитку. Преследователи в нерешительности остановились в паре шагов от нее и советовались между собой. «Мухтарчик, умница! – взволнованно зашептала я псу на ухо, поворачивая мордой в сторону моих врагов. – Возьми этих гадов! Фас!»

Мухтар все понял. Понял, конечно, не слова мои, никто его таким командам никогда не учил. Понял то, что было за ними, почувствовал мои боль и желание. Шерсть у него на загривке встала дыбом, глаза засверкали нехорошим огнем, он зарычал и бросился в бой. Горе-охотники, в мгновение ока превратившись в дичь, с жалобными криками пустились наутек под громоподобный лай настигавшего их Мухтара. Я ликовала – месть свершилась.

***

Вообще, Сосновка была для меня не просто местом, где я проводила летние каникулы…

Мои отношения с противоположным полом начались тоже в Сосновке, хотя и слегка напряженно. Случай произошел на речке. Речка у нас была мелкая, правильней ее назвать ручейком. Купались мы обычно рядом с мостом, где песок. Чуть подальше располагалась яма, там берег весь зарос лопухами, зато было интереснее плавать, удавалось нырять. Еще было озеро, но в нем была холодная вода. Подвох я почувствовала сразу, несмотря на свой нежный пятилетний возраст. От Васьки Кучина ничего, кроме неприятностей, ожидать было нельзя. Он был на пару лет старше меня и постоянно мотался с какой-то шпаной. А на речке вдруг физиономию умильную состроил и конфетку предложил, если я трусишки сниму. Держи карман шире! Тоже мне, нашел дурочку с переулочка! Помогать ему изучать анатомию я не собиралась.

Прошло несколько лет, мы с Галькой выведали, откуда дети берутся. Без особых деталей – но по тем временам мне и того было предостаточно для прояснения картины мира. Картина эта меня в целом устроила, поскольку я уже успела вкусить преимущества наличия в мире двух полов.

Особенно очевидны те преимущества были в деревне у бабушки. Сосновские мальчишки были все в меня влюблены. Сначала кто-то один решил, что в меня влюбится, а за ним и остальные – стадное чувство сработало. Сашка Кучин (брат противного Васьки) так вообще был от меня без ума. Объяснения между нами не было, но я все сразу поняла, когда он мне свою лучшую биту для игры в лапту подарил. Покраснел, как рак: «На!» Я биту в чулан пристроила за ненадобностью, но для него это было большое сокровище, настоящая жертва ради любви. Только Колька Зимин оказался индивидуалистом. Он в стадо не хотел. Когда увидел, что все остальные в меня влюбились, его желание выделиться возобладало. Стал нарочно вредничать. Что бы я ни сказала, он говорил наперекор, да еще и поиздеваться норовил. Но я-то точно знала, почему он так себя вел! Поэтому его поведение нисколько не мешало мне наслаждаться ролью повелительницы мужских сердец. Пусть себе штабелями передо мной укладываются и в веревки вяжутся, а я их гордо отвергать буду. Красивая жизнь!

Короче, я к своей неотразимости быстро привыкла, и мои женские чары не вызывали у меня ни малейших сомнений. На самом же деле успех объяснялся просто: на нашей улице конкуренции у меня практически не было. Деревенским девчонкам я была не чета, мое городское развитие сказывалось.

Из городских еще были моя двоюродная сестра Ленка со Светкой Купцовой. Но Светка была чересчур правильной, скромницей и аккуратисткой. Всегда отутюженное платьице, прилизанная прическа, бантики и тому подобное фу-ты ну-ты. К тому же она постоянно торчала дома, ее бабушка была очень строга.

К бабушке Светки на лето обычно съезжалось трое внуков. Старший Миша был добродушным увальнем по кличке Хомяк. Самое главное для него было подкрепиться поплотнее. Меня все время заставляли есть: «Ешь с хлебом!», а у него хлеб отнимали. В Мишины обязанности входило ежедневное пополнение запасов воды из колонки во дворе. Средний Лешка отличался вредным и вспыльчивым характером. Лешка должен был убираться во дворе и мыть посуду. Один раз вместо того чтобы вымыть тарелки, он их вылизал, и потом это обнаружилось. Досталось ему на орехи от бабки! Ну а Светка отвечала за чистоту внутри дома. Помимо перечисленного, они все вместе должны были полоть огород, а также читать и заниматься. Бабка организовала им жесткий распорядок дня, и троица внуков чуть ли не строем ходила выполнять свои многочисленные обязанности. Понятно, что с такой жизнью времени на игры у Светки было в обрез.

Ленка страдала слабостью характера. Основным ее интересом было повкуснее и посытнее поесть. И чем больше она ела, тем худее становилась. В точности как другая Ленка – Черкизова из моей городской жизни. Странность ее обмена веществ могла бы составить тему чьей-нибудь докторской диссертации. В нашей же малообразованной среде такому феномену придавали мало значения, никто рассматривать Ленку под микроскопом не собирался. Ей по-простому дали кличку «Скелет», и на этом дело кончилось. Скелет – он и есть скелет, чему тут, в самом деле, удивляться?

Впрочем, кое-что занимательное в Ленке имелось. Она была очень настойчивой в достижении целей. Например, замечательно ловила рыбу. Мне на рыбалке становилось скучно через десять минут, а она могла целый день упорно ждать, пока не клюнет. Еще я не рисковала играть с Ленкой в шашки – она меня всякий раз безжалостно обыгрывала.

Зато в других играх я была удачливее нее, лучше бегала, проявляла больше силы. Дедушка как-то раз устроил нам соревнование на речке, выясняя, кто дольше продержится под водой (в целях разрабатывания легких для повышения защитных качеств организма при борьбе с респираторными заболеваниями), – и я без труда превзошла Ленку в два раза. Да и сама Ленка признавала мое безусловное первенство. Ну и я относилась к ней соответственно – как к своей собственности. «Ленка, пойдем!» – хорошо поставленным командным голосом отдавала я приказ, и Ленка послушно тащилась за мной, как верный Санчо Панса за Дон Кихотом.

Время от времени она, впрочем, бунтовала. Это всегда случалось в присутствии кого-нибудь третьего. Ленка была очень чувствительна к мнению других о себе и не могла выдержать риска прослыть моей шестеркой. Бунт обычно проявлялся через дразнилки, по этой части она была мастером, знала их целую прорву. Именно Ленка познакомила меня с «Купи слона!» Когда она впервые применила «Слона» на практике, до меня не сразу дошло, что это дразнилка. Мы сидели вместе со Светкой у нее дома, я руководила какой-то очередной игрой, когда Ленка начала:

– Маринк, купи слона!

– Какого еще слона? – не поняла я, восприняв ее слова в буквальном смысле.

– Все говорят: «Какого еще слона?» – а ты купи слона! – немедленно оттараторила Ленка.

– Ты чего? – недоумевала я.

– Все говорят: «Ты чего?» – а ты купи слона! – с победным видом отфутболила меня она. Тут Светка стала хихикать, и меня пронзила догадка.

– Сама купи!

– Все говорят: «Сама купи!» – а ты купи слона!

– У меня денег нету!

– Все говорят: «У меня денег нету» – а ты купи слона!

И так далее. Через десять «слоновьих» минут я не выдержала и бросилась на Ленку с кулаками. Я на дух не переносила, когда меня дразнили, приходила в неконтролируемое бешенство. Кровавая пелена застилала глаза. Я была готова на все, чтобы уничтожить обидчика тут же, на месте. Эту свою ярость я воспринимала физически, как отдельный сгусток материи, который можно было бросить во врага. Когда я входила в такое состояние, дело всякий раз заканчивалось для моего противника плохо – как правило, кровью. Я прекрасно ощущала страх передо мной, и он еще больше опьянял меня. Со временем я сообразила, что боятся во мне исключительно этой исступленной ненависти, и стала стараться вызывать ее искусственно, по своему желанию.

Люблю вспоминать, как одолела большую девчонку гораздо старше меня. Я ей разбила нос! Не то чтобы нарочно, ведь опыта в драках у меня никакого не было. Это пришедшая в неистовство натура вскинула мою ручонку куда-то вверх и вбок, по направлению противного лица обидчицы. Ручонка наткнулась на нос, из него потекла кровь. Потом к нам пришла жаловаться мама той девчонки. Я слышала из-за двери, как она заявила, что я зверски избила ее дочь. Тут я сама зашла в комнату, невинно ковыряя в носу. Увидев меня, посетительница сникла, и обвинения пошли на спад. Так что мне не влетело.

Ленка прекрасно знала о моей вспыльчивости, поэтому заводя свои дразнилки, всегда была начеку, заранее готовясь задать стрекача. Стандартная развязка включала в себя погоню, которая чем дольше длилась, тем больше охлаждала мой пыл. Когда я в конце концов догоняла Ленку, меня удовлетворяла чисто символическая месть: достаточно было один раз толкнуть – и опять у нас устанавливался мир.

Ленка очень любила играть со Светкой. Вероятно, ей нравилась мягкость ее характера, столь отличавшаяся от моего крутого нрава. Светка тоже была не прочь проводить время с Ленкой, но мне каким-то чудом удавалось противостоять их обоюдному желанию. Я постоянно вклинивалась между ними и разрушала их идиллию. Ленка была моя, и делить ее я ни с кем не собиралась. Случались и эксцессы: однажды Ленка со Светкой напали на меня и стали обливать водой из самодельных брызгалок. Это был первый и последний раз, когда они себе такое позволили. Я долго раздумывать не стала: схватила стоявшее неподалеку ведро и окатила их обеих с головы до ног. В результате Светка из-за хлипкости организма заболела ангиной и две недели пролежала дома с температурой под сорок. И опять на меня пришли жаловаться – бабка Купцова. Она обозвала меня хулиганкой и напророчила мне криминальное будущее. На маму мрачные предсказания не произвели впечатления. Из всей истории она выудила то, что считала важным, а именно угрозу моему здоровью. «И часто вы занимаетесь таким обливанием?» – с тревогой в голосе принялась она допрашивать меня, едва за гостьей закрылась дверь. Я свою маму изучила вдоль и поперек, успокоить ее не составило труда: «Нет, только один раз было, и я сразу переоделась в сухое!» «Сразу в сухое?» – недоверчиво переспросила она. «Ага! – подтвердила я. – А Светка в мокром осталась, оттого, наверное, и заболела!» «Умница! – погладила меня по голове мама. – Иди возьми в шкафу витаминку». Никакие муки совести не помешали мне насладиться кисло-сладким вкусом аскорбиновой кислоты. Ну прямо-таки ни малейшего намека на них не было! Напротив, чувство, близкое к злорадству, заполняло мое сердце, кипело, клокотало и стучало в висках.