Текст книги "Три Ленки, две Гальки и я"

Эпизод шестой – опять о дружбе

Мои изначальные проблемы в школе потеряли свою остроту. ГАИ постепенно поменяла собственное мнение обо мне и больше не пророчила мне пэтэушное будущее. Кол по поведению остался в далеком прошлом и был забыт. Репутация чтеца-исполнителя выросла в своего рода славу, и даже Гоша Курочкин проникся ко мне уважением настолько, насколько был способен на это чувство. В пароксизме патриотизма он хвастался мной перед друзьями из параллельных классов: мол, да что там ваша зубрилка занудная, бубнить только может, вот наша Ростовцева как стих завернет – так стекла дребезжат и мороз по коже!

Наша дружба с Галькой процветала. В играх Галька была идейным вдохновителем и бесспорным лидером. Игр было немного, зато они получались по-настоящему захватывающими для нас, восьмилеток. Одна называлась «Аутодафе» (ума не приложу, откуда Галька в столь юном возрасте узнала это слово), она была вариацией на тему больничного избиения мух. Отличие заключалось в том, что для «Аутодафе» использовались тараканы, изобильно водившиеся в Галькиной квартире. Таракан сперва оглушался тапком, затем фиксировался на кухонном столе и поджигался. Особую пикантность развлечению придавало то, что играть со спичками нам было строжайше запрещено. На пластиковом столе после опытов над тараканами оставались желтоватые следы, которые мы рьяно пытались оттереть, заметая следы преступления. Менее жестокой модификацией данной игры было выкидывание горящих бумажек из окна четвертого этажа. Пожар мы этим не могли вызвать, поскольку большинство бумажек гасло еще в полете, а остальные падали на землю. Еще Галька научила меня делать жженый сахар: обычный сахар следовало чуть разбавить водой, потом поджарить до коричневого цвета на сковородке и выложить на бумажку поверх тарелки с водой.

Но не пиротехникой единой жив второклассник. Другим нашим развлечением было звонить по первому попавшемуся номеру из телефонной книги:

– Алло, это зоопарк?

– Нет.

– А почему я слышу голос осла?

Или так:

– Алло, это баня?

– Нет.

– А почему тазиками гремят?

Или вот так:

– Алло, проверка связи, постучите карандашом по трубке, пожалуйста… А теперь трубкой по голове!

Находились такие, которые стучали. Мне эти забавы сильно напоминали детсадовский юмор: «Скажи „клей“ – выпей баночку соплей!». Либо: «Скажи „рот“ – снимай трусы, иди в поход!» Но я все равно от души веселилась.

Вообще-то, Галька была доброй девочкой, ее отношение к мухам и тараканам являлось досадным исключением. Например, она любила кошек. Услышав дома о проблеме лишаев у домашних животных, Галька изобрела самобытный способ проверки кошек на лишаистость: кошку следовало поднять за шкирку, и если она не мяукала, то была здорова. На такую кошку проливался дождь благодеяний в виде колбасы, молока и интенсивного массажа.

К содержанию

* * *

История девятая, очень обидная

Классе в третьем в мою жизнь вошла новая беда – по-научному она называлась фурункулез. Фурункулы (проще говоря, чирьи) повадились вскакивать на самых неудобных местах. Первый на подошве ноги объявился. Я поначалу не поняла, что это за волдырь такой, а он рос с каждым днем, и дотрагиваться до него становилось все больнее. А уж ходить как трудно стало – впору было костыли покупать! Наконец прорвался он, вроде полегчало… Но тут новый вылез! На локтевом сгибе. И пошли они, родимые: то на ноге вскакивали, то на руке, то на шее, а то вообще на том месте, на котором сидят.

Однажды очередной чирей обосновался в моем носу. Да-да, именно «в», то есть в укромном месте внутри. В его забавном месторасположении были свои плюсы. Не видно никому – это раз. Нос не так нужен для движений, как, скажем, рука, – это два. Да и сидеть на носу нет ни малейшей необходимости – это три. Из минусов были разве что очевидные неудобства при шмыгании и ковырянии. Жить можно. Однако с данной болячкой оказался связан досадный случай. Началось все на переменке, перед уроком истории. Я в тот день была дежурной и должна была носить журнал, поэтому пришла в класс, увешанный портретами борцов за народное дело, от Спартака до Косыгина, последней. Большинство учеников уже расселись по местам и развлекались, как обычно, чем могли. Кто резался в морской бой, а кто и в портфельный. Бандерлоги с дикими криками носились туда-сюда. Кто-то из зубрилок, зажав уши руками, судорожно втискивал в мозги драгоценные крупицы знаний. Я дошла до своей парты и обнаружила отсутствие стула. Это мог быть результат остроумия бандерлогов, а могла быть и простая случайность. В любом случае, стул мне был необходим, и я отправилась на охоту. Долго искать не пришлось, за последней партой как раз стояло два стула. «На камчатке» у нас всегда сидел Гоша Курочкин, причем в гордом одиночестве. К нему пытались подсадить разнообразных положительных соседей и соседок по парте, но никто не мог выдержать его общество дольше недели. В итоге на Курочкина махнули рукой и оставили его в покое ко взаимному удовлетворению сторон.

Курочкин отсиживал на заднем ряду школьные годы чудесные, а учителя делали вид, что его не замечают. Игнорировать Курочкина было задачей непростой, особенно если он принимался за распевание блатных песенок. «Тридцать три веселых атамана девушку раздели у фонтана», – раздавалось из его угла музыкальное сопровождение словам учителя. Продолжение песни было совсем нецензурным; я как порядочная девушка стерла его из своей памяти. А в какой-то момент Курочкин открыл для себя, что секс можно купить за деньги. Эта идея поразила его и полностью завладела им. Все его скудные интеллектуальные ресурсы были брошены на ее переваривание, причем работал он с явной перегрузкой. То, что происходило вокруг в реальной жизни, мало заботило Курочкина, и он повадился прерывать мирное течение уроков громогласными вопросами, обращенными к той или иной девчонке: «А ты почем бы пошла?» или «А ты за сколько бы дала?» Такими вопросами он изводил всех одноклассниц и не отставал, пока не получал ответ. В его сознании строилась сложная иерархическая структура мира, в котором он каждому попавшемуся на глаза предмету вешал ценник. Я ответила: «За миллион»; Курочкин наивно поверил, и видно было, как он меня зауважал. За дороговизну. В вопросах Курочкина не было ни желания оскорбить одноклассниц, ни намерения поиздеваться над учителями. Он спокойно сносил наказание и покидал класс в ответ на истерические окрики очередной учительницы: «Курочкин, вон отсюда!» Курочкин принимал это как необходимую плату за получение той информации, которой он добивался. Кроме того, выставление за дверь отвечало его собственным желаниям. Ежедневное посещение школы было для него одним нескончаемым кошмаром, и ведь практически ни дня не пропустил, великомученик наш здоровый!

Короче говоря, второй стул за партой Курочкина был очевидно лишним. Я окинула взглядом класс в поисках обитателя последней парты. Тот был полностью поглощен своим излюбленным занятием на перемене – попыткой засунуть что-нибудь этакое в замочную скважину, чтобы дверь не открылась и урока не было. Сочтя обстановку благоприятной, я потащила стул к своей парте. Однако на полпути меня остановил Курочкин (наверное, его привлек поднятый мною шум): цепко схватился за стул и со страшной силой потащил его на себя, со своим обычным выражением туповатой решимости на лице. «Ты чего? У тебя два стула за партой, этот лишний!» – попыталась я втолковать ему и еще крепче вцепилась в добычу. У Курочкина был особый способ решать спорные вопросы. Раздумывать ему было нечем, на предупреждения он много времени не тратил. Бац! Удар аккурат по моему носу. Я взревела нечеловеческим голосом – лопнул чирей. Лавры победителя и стул в виде приза достались физически сильнейшему, а я, рыдая, заковыляла домой.

Слезы лились ручьем, не столько от боли, сколько от невозможности отомстить. О, если бы я могла, то стерла бы этого негодяя в порошок и развеяла по ветру. Нет, сначала выцарапала бы ему глаза, выдрала волосы и загнала иголки под ногти. А потом бы уже в порошок. Или, еще лучше, избила бы его до полусмерти, чтобы он ползал на коленях и просил пощады. А я бы гордо смеялась в ответ. Картины возмездия одна за другой возникали в воображении. Мести – страшной и кровавой – требовали мои оскорбленное самолюбие и больной нос.

У меня вообще чувство собственного достоинства чересчур развито. Каждый удар по нему – как нож в сердце. Помню, некий малолетний пацан в нашем подъезде меня пнул и овцой обозвал. Просто так, ни за что, привычка у него такая была. Рефлекс, словно у собаки Павлова: стимул – реакция; еда – желудочный сок; девчонка – пинок и овца. Ох, я и сейчас хотела бы выпотрошить его. Чтобы его в холодный пот бросало при виде девчонок.

Ладно, «овца» – это ерунда, а тут в нос вжарили. Меня колотило в бессильной ярости до тех пор, пока мама не пришла. Я ей, конечно, нажаловалась как своей единственной надежде на справедливость. Мама прониклась, наскоро поставила мне примочку из тертой картошки и помчалась в школу. Вернулась через пару часов в каком-то задумчивом состоянии. «Ну что?» – подбежала я к ней. «Что-что… Пошла жаловаться, а в результате сама разжалобилась. Истомина ваша белугой у меня на руках ревела, свою тяжелую судьбину кляла. Пришлось ее утешать, – мама смущенно развела руками. – У нее на вашего драчливого пернатого во-о-от такая папка жалоб уже собрана. А сделать Истомина ничего не может: среднее образование всеобщее, приходится этого типа терпеть и тащить на себе. В общем, без толку сходила». Помолчали. «Я бы его, мерзавца, сама избила, если бы умела, – добавила мама виновато. – Ну да ладно, как там у тебя нос, мой котенок? Болит?» Нос отек и болел, но куда сильнее страдала моя душа. Надежды на отмщение с помощью мамы рухнули, и я до конца вечера погрузилась в безразличное оцепенение. По привычке покорно снесла все лечебные манипуляции. Наконец мама посчитала свою врачевательскую миссию исполненной и отпустила меня спать.

Спала я отвратительно, всю ночь снились кошмары. Уже утром привиделась мне пустыня. Со всех сторон, куда ни посмотри, меня окружали желтые-прежелтые дюны, а в небе пылало желтое-прежелтое солнце. Тут из песка высунулась голова, я присмотрелась и узнала Курочкина. Голова, в отличие от Саида из «Белого солнца пустыни», не подавала никаких признаков недовольства. Напротив, она распевала какую-то веселую бандитскую песенку, одновременно умудряясь нахально курить, как ни в чем не бывало. Мне стало жарко, очень жарко – пустыня же, и я проснулась от какого-то прикосновения. Это мама тревожно щупала мой лоб рукой. Немедленно поставленный градусник подтвердил опасения – температура была под сорок. Нос продолжал противно ныть. Мама, как обычно, не ударилась в панику, а развела активную деятельность: вызвала врача, напоила меня витаминами и позвонила на работу отпроситься на полдня. Ну а я? Я была даже рада неожиданной болезни. Показываться в школе с распухшим синюшным носом мне не улыбалось. Да и перспектива повстречаться с Курочкиным не привлекала. Больше всего я хотела остаться наедине со своими переживаниями и настрадаться всласть. Снова и снова прокручивала я в памяти недавнее оскорбление и строила все новые планы страшной мести.

То ли эмоции отнимали слишком много сил, то ли сказалось скрытое нежелание выздороветь, но в этот раз, как и в случае с увольнением Нины Ивановны, излечение продвигалось со скрежетом. Минул почти месяц, а я по-прежнему валялась в постели, закутанная в махровый шарф. Нос давно пришел в порядок, но другого проку от бесконечных маминых процедур не наблюдалось. Температуру сбили – начался насморк. Покончили с насморком – начался кашель, а потом вернулась температура, вдобавок расстроился желудок от переизбытка употребленных народных средств и горячего питья. Болезнь напоминала многоглавого дракона, у которого на месте одной отрубленной головы вырастало две новых. А мама была богатырем, неустанно сражавшимся с чудовищем.

Неизвестно, как долго продолжалась бы эта борьба, если бы в один прекрасный (хотя и весьма пасмурный день) меня не навестила Галька. Да-да, опять та же Галька – она пришла и легко вытащила меня из ямы, в которую я угодила. Я сама открыла ей дверь. У нее была новая прическа – косички исчезли, и от ее шубки приятно пахло морозом. Она бодро припустила с места в карьер:

– Все болеешь? А у нас большие новости!

– Да? Какие? – прохрипела я, помогая Гальке забросить шапку на вешалку.

– Бандерлоги раскурили какой-то бычок на улице и все скопом отправились отдыхать в больницу с желтухой! На полтора месяца, говорят! Вот это кайф!

– Да ну? Все вместе? И Курочкин тоже?

– Век воли не видать! – поклялась Галька. – Курочкин первым пожелтел, цыпленок наш!

Злорадство мгновенно вскипело во мне и выплеснулось наружу:

– Так ему, заразе, и надо!

– А ты все переживаешь после того случая? – с пониманием подмигнула мне Галька и махнула рукой. – Брось! Курочкин за это время и меня под дых ударил, и Юдину в глаз, а Искусных вообще ногу из-за него сломала, когда он ее с лестницы спустил. Что с этого убогого взять? От него просто надо держаться подальше, как от бешеной собаки

– Как от бешеной обезьяны, – неудачно сострила я и засмеялась.

Настроение мое сразу стало отличным. Мы еще немного поболтали, и Галька пошла домой, а я осталась наедине со своими мыслями. Конечно, она была совершенно права, ставить Курочкина в ряд с другими людьми нельзя. А раз так, был ли тот удар по носу оскорблением для меня? Собака тоже может укусить, не буду же я хотеть отомстить ей за это.

Стоило мне принять данную идею, как память услужливо вытащила на свет божий пару историй, где я сама выступала в роли обидчика. Вот я совсем маленькая, лет четырех, ловким случайным движением разбила в кровь губу девчонке во дворе, которая дразнила меня: «Обманули дурака на четыре кулака!» Бр-р-р, не переношу, когда меня дразнят. Мама девчонки пришла жаловаться, но мне не попало. Ну, там я, положим, не совсем виновата была, все же девчонка первая начала. А вот с Лешкой Купцовым в Сосновке получилось иначе. Мы разгоряченно о чем-то спорили, я пнула в его сторону консервную банку, валявшуюся на дороге. И надо же – банка попала ему прямо в лоб! Лешка рассвирепел, рванул за мной, но в ходе погони нам повстречался Сашка Кучин. Увидев бежавшего за мной Лешку, Сашка быстро оценил ситуацию и поставил ему подножку. А когда Лешка отряхнулся от пыли и вытащил из волос большую часть прицепившегося репейника, Сашка еще и наподдал ему. Таким образом, невинный Лешка пострадал трижды. И ничего, на следующий день уже не держал на меня зла.

Может, и не было ничего унизительного в стычке с Курочкиным? Значит, мои страдания не стоят и выеденного яйца? Чем больше я погружалась в эти новые соображения, тем быстрее ослабевала душевная боль. К утру не осталось ровным счетом ничего. Мама удовлетворенно осмотрела меня и сочла почти здоровой. Она сразу же догадалась, что успех принесло наиновейшее заграничное средство, которое она с большим трудом достала пару дней назад. Мама с гордостью поведала мне, какую головокружительную многоходовую комбинацию провернула, чтобы его раздобыть. В комбинации принял участие добрый десяток знакомых, друзей, знакомых друзей и друзей знакомых. Повинуясь маминой железной воле, сливки, конфеты, книги, винно-водочные изделия и прочие товары повышенного спроса перемещались по нашему городу из рук в руки. В итоге нужный человек был найден и одарен, импортный медикамент приобретен во имя моего здоровья – аминь.

По маминому плану я должна была возобновить учебу только в следующий понедельник, а до того времени следовало активно укрепляться витаминами. «Какой смысл пойти в школу, чтобы немедленно опять заболеть?» – логично рассуждала мама. В паузах между укреплением я стала коротать время за рисованием. Я и раньше любила это занятие, а тут набила руку на принцессах. Пара десятков быстро заученных движений – и длинноногая красавица с огромными в пол-лица глазами и крошечными носом и ртом была готова. Оставалось добавить аксессуары – прическу, платье, корону (здесь я позволяла себе некоторые вариации). Изображением рук и ног я себя не утруждала – вырисовывать их было слишком сложно, достаточно было спрятать в одежде. По этой причине платье всегда доходило до пола и напоминало свадебный наряд. Рисовала я обыкновенной шариковой ручкой – раскрашивать не было ни малейшего желания. Целые вереницы принцесс заполнили поля моих тетрадок и маминых журналов «Здоровье», обложки книжек и календарей, промокашки и тому подобное.

Не подумайте, будто я воображала себя саму принцессой. Чего греха таить – сейчас за такие шикарные глаза и волосы, а самое главное, рост, как на моих картинках, я бы полжизни отдала. Но в те далекие времена я была еще вполне довольна собой.

В будущем собиралась стать роковой женщиной, поэтому изнеженные и расфуфыренные принцессы меня совсем не привлекали.

Руки мои рисовали, а голова тем временем была абсолютно свободна для любых мыслей. С тех пор я всегда так делала уроки: рядом с тетрадкой для домашней работы лежала другая бумажка – для принцесс.

За рисованием пролетели последние дни моей болезни. Провитаминизированная с ног до головы, я отправилась в школу в точном соответствии с маминым планом. Курочкин и в самом деле торчал в больнице вместе с остальными бандерлогами, и еще целый месяц мы наслаждались их отсутствием. Как мало человеку надо для счастья!

К содержанию

* * *

История десятая, предательская

Юлька Юдина вошла в мою жизнь нежданно-негаданно. Она перевелась к нам из другой школы, где числилась отличницей, – об этом факте своей биографии Юлька сообщала каждому собеседнику, причем, если позволяли обстоятельства, то по нескольку раз. В проникновенный рассказ о былом величии вкрадывались ностальгические нотки – ведь в нашей школе развить успех Юлька не смогла. Кстати, опытным путем было установлено, что каждый переведшийся в нашу школу ученик сильно сдавал в успеваемости. Что было тому причиной (неудачный фэн-шуй, магнитное поле Земли или повышенная концентрация строгих учителей) – загадка. Так или иначе, факт оставался фактом: после перевода к нам у Юльки начались проблемы. По всей видимости, ее усиленная рефлексия на эту тему и стала одной из причин зависти, которую Юлька почувствовала ко мне. На почве ревностного отношения к чужим успехам семена неприязни дали всходы, да нехилые (по правде говоря, ревность в нашей девчоночьей среде была укоренившимся явлением – я сама была грешна, и даже образец добропорядочности Валя Полякова на одной из контрольных весь урок прозанималась тем, что тыкала меня в спину ручкой, надеясь, что я потеряю концентрацию и сделаю ошибку). К тому же Юлька имела все основания обвинять меня в жульничестве. Дело в том, что я за время учебы выработала замечательную систему ответа на вопросы учителя: бегло просмотрев материал урока на перемене, примерно запоминала, на какой странице о чем говорится, а когда учитель задавал вопрос с целью проверить усвоение пройденного, я со скоростью, приближающейся к скорости света, перелистывала учебник на нужную страницу, находила ответ и тянула руку в погоне за пятеркой. Это свое умение я блестяще отточила, равных мне в классе не было. Наивный учитель не замечал подвоха, но подруги видели все. Большинству из них было по барабану, а вот Юльку коробило.

И что же в этом было предосудительного, скажите на милость? Сейчас с высоты своих сорока лет смотрю и в упор не вижу. Абстрактное знание всегда было ненужным багажом в безжалостной борьбе за образование. Важно не просто знать, важно знать ответ на вопрос в определенный момент времени, когда его задают. Что происходит с твоим знанием до или после этого момента, не имеет ни малейшего значения. И пусть высокообразованные обладатели дипломов бросят в меня камень, если они сейчас в состоянии ответить на элементарнейшие вопросы начальной школы типа «Назовите основные особенности системы выделения эвглены зеленой» или «Каковы были третья и четвертая причины победы советского народа в Великой Отечественной войне?»

Появление Юльки в нашем классе и развитие ее неприязни ко мне произошли почти синхронно с возникновением моего фурункулеза. Сейчас, не будучи отягощенной материалистическим мировоззрением, я думаю, что случайностью это совпадение не было. Но тогда я и не подозревала, что она чувствовала по отношению ко мне.

Юлька потихоньку внедрялась в наш с Галькой тандем: то на пути домой привязывалась, то, устроившись на переменке неподалеку, начинала поддакивать. Мне-то до лампочки было: мол, пусть, не жалко. И вскоре Юлька присоединилась-таки к нам на правах подруги. Вот как это произошло. К четвертому классу интересы Гальки прочно переключились на запретную тему сексуальных отношений.

К содержанию

* * *