Текст книги "Три Ленки, две Гальки и я"

История восьмая, почти романтическая

Водились у нас и совершенно безобидные мальчики…

Виталик Арефьев был существом неопределенного рода. Штаны, широкие плечи и коротко постриженные, всегда гладко прилизанные белокурые волосы, казалось, недвусмысленно свидетельствовали о его принадлежности к сильному полу. Однако стоило ему сказать пару слов или совершить одно-два телодвижения – и этого было достаточно, чтобы внести полную сумятицу в данный вопрос. Тембр его голоса был похож на женское сопрано без малейшей примеси мальчишеского фальцета. Еще забавнее были его ужимки. Самая изощренная кокетка с многолетним опытом охоты на мужчин и бесчисленными тренировками перед зеркалом не смогла бы воспроизвести то, что у Виталика получалось так легко и естественно. Восхитительные жеманные улыбки, очаровательное стеснение, мастерская без промаха стрельба глазами состояли в его арсенале с рождения. Гормональные странности заслужили Виталику особенный статус в нашем классе. Виталик всегда держался особняком. Девчонки не чурались его, но и не искали его общества. Мальчишки просто игнорировали, и даже бандерлоги не трогали его. Курочкин обзывал его Витюшей и время от времени игриво трепал за подбородок. Виталик в ответ приветливо хихикал. Но нет сомнения, что при всем при этом в глубине души он жестоко страдал.

Впрочем, его мужское естество постепенно просыпалось и к четырнадцати годам настоятельно потребовало общения с девочками. Я тешу себя мыслью, что стала его первой вехой на этом пути. Тем самым блином, который комом. Не думаю, что Виталик выбрал меня за какие-нибудь особенные внешние или душевные качества. Скорее, сказалось то, что я была территориально ближайшим к нему подходящим субъектом женского пола: Виталик жил в том же подъезде, на два этажа выше.

Первую атаку на меня он произвел в лифте. Вообще, я предпочитаю ездить в лифте одна, болтать с чужими людьми не люблю, а молчать всю дорогу кажется неудобным. К тому же мне однажды довелось в нем застрять вместе с нашей обширнейшей соседкой с верхнего этажа. Она, наверное, пару центнеров весила, вот старенький лифт и не выдержал. Полчаса, пока мы с соседкой ждали монтера, я тряслась как осиновый лист, ожидая неминуемой катастрофы. И хотя стальные тросы все-таки благополучно выдержали соседкин вес, доверия к лифту у меня от этой истории не прибавилось. Я предпочитала пользоваться им в одиночестве, чтобы не перегрузить его ненароком. Но Виталик коварнейшим образом пристроился сзади – шмыг в лифт из-за спины. Что я могла ему сказать – «Пшел вон!», что ли? Поджала губы и стала молча терпеть. А он своим женственным голосом вкрадчиво так: «У меня „Машина времени“ есть, хочешь, запишу?». Премилым образом перебирая ножками от стеснения.

К содержанию

* * *

Эпизод пятый – музыка

Магнитофон у меня уже года два как наличествовал. До его появления слушала музыку через старый проигрыватель (проигрыватель пластинок, конечно). Ядро моей аудиоколлекции составляли сказки – «Рикки-Тики-Тави», «Буратино», «Ухти-Тухти», «Чиполлино» и прочие, заезженные за время моих многочисленных болезней до безобразного состояния. Каждые пять минут приходилось помогать проигрывателю перескакивать на следующую дорожку. Остальные наши пластинки, которые мама покупала при случае, были эклектичны – чем и выдавали отсутствие у нее академического музыкального образования. Вообще-то, мама в детстве очень любила петь и мечтала попасть в настоящий хор. Разбил эту мечту школьный учитель пения, который после прослушивания заявил, что ей на ухо наступил медведь. Я унаследовала от мамы нашего фамильного «медведя»; тем не менее, была не прочь приобщиться к классике. Особенно я любила оперетки – у нас имелись «Сильва», «Баядера» и «Цыганский барон». На пластинке с сонатами Бетховена я традиционно пропускала «Патетическую», зато слушала «Лунную» и «Аппассионату». Неизвестно как попавший в коллекцию Брамс вызывал у меня раздражение бессмысленным пиликаньем, а больше ничего у нас и не было.

Как-то раз, застав меня за прослушиванием классики, мама воодушевилась, вспомнила о своих детских грезах и решила отдать меня в местную музыкальную школу по классу фортепиано. Школа была недавно открывшейся и из-за нехватки учеников принимала всех желающих, без предварительной проверки их музыкальных способностей. Так я приобщилась к миру искусства. В моей и без того тесной комнате обосновалось приобретенное в комиссионке пианино «Ласточка», и я принялась терзать слух соседей фальшивыми гаммами и арпеджио. Долго это приобщение не продлилось. От непосильной нагрузки в виде сольфеджио, теории музыки и хора я спустя месяц занятий сильно заболела. Выдав мне обычную порцию лекарств, мама, к счастью, сочла причиной моего внеочередного гриппа необходимость мотаться в музыкальную школу по слякотной погоде и немедленно забрала меня из этого учебного заведения.

Однако так просто от своей мечты она не отступилась: наняла мне частного учителя с уроками на дому. Учитель, который оказался молодой незамужней дамой Галиной Петровной, в тот период был больше всего обеспокоен обустройством своей личной жизни. Поэтому Галина Петровна меня особо не нагружала. Она быстро сообразила, что я ненавижу гаммы с этюдами и люблю разучивать только те мелодии, которые мне по душе. Мы с ней поладили. За пару лет не слишком интенсивных занятий я научилась более-менее сносно тренькать несколько популярных пьесок. Но мое музыкальное образование окончилось так же стремительно, как и началось: Галина Петровна достигла цели, удачно вышла замуж и немедленно отправилась в декретный отпуск.

Мама не отчаялась и нашла прямого, как палка, и сухого, как недельной выдержки горбушка, педантичного мужчину средних лет. Сперва он терпеливо выдержал мое музицирование, морща длинный нос на каждую фальшивую ноту. Затем провел испытания моего слуха. После чего вызвал мою маму на совещание и обильно полил холодным душем скептицизма тлеющие угли ее амбиций. Сухарь ушел с чувством выполненного долга, и угли окончательно погасли.

Спустя полгода «Ласточка» расстроилась, потом у нее принялись западать клавиши. Мы закрыли ее крышкой и стали использовать как дополнительную полку для хранения книг. Но все же какой-то след в моей душе эта история оставила. Я улучшила свое мнение о Брамсе и перестала пропускать «Патетическую». А когда у нас образовалась новая подружка Светка Левадова, ставить классические пластинки сделалось одним из моих любимых развлечений. Левадова в ответ всегда забавно округляла глаза, открывала рот и, энергично жестикулируя, взывала к нашему здравому смыслу: «Да вы чо, девчонки, это же классика!» Последнее слово она произносила с тем же надрывом, что и популярное в ее лексиконе «западло». Галька играла на моей стороне: томно полуприкрыв глаза, слегка покачиваясь в такт музыке, она проникновенно обращалась к Левадовой: «Что ты, Света, не мешай, пожалуйста, слушать!» Только я понимала, какой демонический хохот скрывался за маской ее непоколебимой серьезности. Сама я тем временем наслаждалась чувством собственного превосходства.

Так что, за исключением упомянутого выше проигрывателя пластинок, музыка почти не присутствовала в моей жизни. И вдруг появился магнитофон. Это был внушительных размеров чемодан со здоровущими кнопками, советского производства. Мама раздобыла его, проложив себе дорогу головкой сыра. Мамин молокозавод не производил сыр – но имел такое намерение, и мама как раз вошла в состав делегации, посланной в соседнюю волость для обмена опытом. Там-то ей бог и послал пару кусочков сыра, которые удалось обменять на магнитофон под амбициозным названием «Маяк». Катушка к нему прилагалась одна-единственная, но мама сумела у знакомых переписать на нее песни группы «АББА». Эти песни я долго гоняла взад-вперед, танцевала под них перед зеркалом, безбожно кривляясь, и в результате выучила наизусть, как попугай. Увы, моя пятерка по английскому языку никак не помогала расшифровать тексты: «Мани-мани» я понимала, но вот дальше… «Масбифани» и тому подобное не вызывали никаких ассоциаций. Впрочем, через месяц «АББА» надоела мне до смерти.

Подругам мой «Маяк» был неинтересен – Галькин папа привез ей из-за границы шикарный кассетник «Грюндиг». Зато я обладала настоящими джинсами «Райфл»; они были на пару размеров велики, куплены на вырост, который не произошел, что нисколько не мешало мне щеголять ими при каждом удобном случае. Я по очереди выдавала их поносить подругам, отправлявшимся на дискотеки, что благотворно влияло на мой статус. Ох уж эти джинсы, дубленки – в те времена это были не просто вещи, это были маяки на бескрайних просторах житейского океана. Музыку же нам всем обеспечивал Галькин «Грюндиг», а мой магнитофон хранился под потолком, на самом верху нашей стенки. Стенка была другим маяком в океане жизни и стоила маме… Впрочем, бог с ней, со стенкой, это совсем другая история.

***

Короче, Виталик своим предложением попал в десятку – «Машины времени» даже у Гальки еще не было. «Ладно, давай, – покладисто согласилась я, – запиши. А у тебя какой концерт?» «Самый последний!» – обрадовался моей благосклонной реакции Виталик, захлопал длиннющими ресницами. Лифт тем временем, отчаянно скрежеща, остановился на моем этаже и, жалуясь на свою тяжелую судьбу, со скрипом нехотя отворил двери. Виталик, окрыленный успехом, вышел на лестничную клетку вместе со мной: «Ну чо, у тебя катушка-то пустая есть?» «С одной стороны пустая, с другой „АББА“ записана», – ответила я, вытаскивая ключ из-под майки (он висел у меня на шее, чтобы я его не потеряла, – это решение мама позаимствовала у Галькиных родителей). Дома никого не было – мама приходила с работы в седьмом часу. Я открыла дверь, бросила портфель под вешалку и побежала за кассетой. «Щас, погоди», – крикнула Виталику, который смущенно топтался у порога. Мне хотелось избавиться от него побыстрее, поэтому я для скорости вскарабкалась на стул прямо в сапогах и достала с верхней полки магнитофон. Хлопья пыли еще кружились в воздухе, когда я выдрала из недр «Маяка» его содержимое. Времени перематывать катушку не было – и я сунула Виталику сразу обе. «Смотри „АББУ“ не затри!» – завещала я ему, захлопывая дверь перед его носом. Через пять минут я уже переоделась, вернула магнитофон на место, распихала пыль по углам и думать забыла об этом.

Только Виталик не забыл. Весь следующий день он кокетливо хихикал, стреляя в меня глазками, на что я, разумеется, не обращала ни малейшего внимания. На каждого дурака внимания не напасешься! То, что его стрельба была неспроста, я смекнула после уроков, когда заметила, что Виталик идет домой прямо за нами с Галькой, метрах в пяти. Стоило мне попрощаться с подругой у ее подъезда, как его веснушчатая ряха оказалась тут как тут. «Привет! А катушка твоя готова!» – победным тоном радиодикторши, сообщающей об очередных достижениях тружеников села, доложил он. И протянул мне обе мои кассеты. Бережно упакованные в полиэтиленовые мешочки! Перевязанные сверху ленточками! Полная кассета – синей, а пустышка – зеленой! Окончательно добили меня аккуратнейшим образом вырезанные бумажки, наклеенные на пакетики. Я бы так замечательно налепить их никогда не смогла. Домашние задания, которые предполагали использование клея (аппликации или гербарии), у меня вечно завершались слезами; маме после этого приходилось сперва отмывать меня и всю комнату от клея, а затем отдирать покоробившиеся бумажки, тряпочки, растения от моей тетрадки и приклеивать их заново, только тогда я успокаивалась. Держу пари, Виталик свои наклейки приспособил самостоятельно. Он для этого годился. Вдобавок каллиграфическим почерком на них содержимое катушек начертал: на полной – «АББА» и, с новой строки, «Машина времени». На другой, пустой катушке так и написал – «Пустая», как будто сквозь мешочек было не видно! Осмотрев все это, я почувствовала, что меня вот-вот накроет острейшим приступом комплекса неполноценности. Подавив его первые симптомы героическим усилием воли, я с трудом выдавила из себя: «Пойдем послушаем, что ли?» Виталик расплылся в соблазнительнейшей улыбке, приоткрыв идеальные зубы, на щеках появились пикантные ямочки. Мое приглашение было воплощением тайных желаний, взращенных в темных глубинах его души. Мы в полном молчании направились к лифту. Я еще не вполне пришла в себя от осознания собственной ничтожности; а Виталик безмолвствовал от смущения. Не произнеся ни слова, мы добрались до моей двери. Наконец, дар речи вернулся ко мне:

– У тебя какой магнитофон? – поинтересовалась я, чтобы хоть как-то завязать разговор.

– А, старенький, «Весна» называется, – махнул Виталик рукой, – но работает еще хорошо. Зато у меня записей очень много, брат из Москвы привозит! Я тебе что хошь могу записать!

– Да у меня больше катушек нет, – призналась я, выуживая ключ. Зачем врать, цену себе набивать? Сейчас Виталик сам все увидит.

– А ты возьми послушать! – быстро предложил он. Ему ничего не было жалко – явно втирался ко мне в доверие.

– М-м-м, – промычала я в ответ, поворачивая ключ в замочной скважине.

Одновременно с нашей дверью приоткрылась дверь квартиры, расположенной напротив. Там жил Лешка Мамедов – непоседливый смуглый мальчишка на год младше меня. Фамилией он был обязан биологическому отцу, который давал о себе знать регулярно присылаемыми на Новый год открытками с видами солнечного Баку. Не менее исправно выплачиваемые им алименты помогали сводить концы с концами маме Лешки – тете Неле, голубоглазой рыхловатой блондинке с легкомысленным выражением лица. Мамедовы были в весьма тесном контакте с нашей семьей. Во-первых, благодаря общей стенке: с нашей стороны была большая комната, по совместительству мамина спальня; с их же стороны, по гениальной архитекторской задумке, располагался туалет (к счастью, у мамы были крепкие нервы, и она стоически переносила акустические неудобства по ночам). Во-вторых, тетя Неля, как и мама, работала на молокозаводе, хотя и в другом отделе. Тетя Неля часто навещала нас и делилась с мамой проблемами своей одинокой жизни. А потом умудрилась выйти замуж за нефтяника. С тех пор Лешка стал убегать из дома.

В промежутках между побегами Лешка иногда торчал у меня, маясь от безделья. Бездельем он страдал хроническим, поскольку учебой себя особо не утруждал. Я его, малявку, воспринимала как надоедливую муху. Когда он мне совсем надоедал, я выгоняла его вон. Лешка безропотно сносил такое отношение и спустя некоторое время как ни в чем не бывало вновь заявлялся в гости. Один раз он меня удивил: приперся как обычно и предложил сыграть в шахматы. Я согласилась; в предыдущие разы без малейшего труда побеждала. И тут – только начали играть, хода три сделали всего, а он мне: «Шах и мат!» И рожу довольную-предовольную скорчил. Глянула я – и правда мат. Такого оскорбления не стерпела, схватила доску и принялась Лешку по башке лупить, чтобы не задавался. Насилу он ноги унес. Оказалось, тетя Неля его для интеллектуального развития в шахматную секцию отдала, там Лешку и научили детский мат ставить. И ведь ни слова не сказал, змий коварный, какую западню мне приготовил! Больше я с ним в шахматы не играла. Я вообще играю лишь тогда, когда уверена в победе. Поражения меня напрочь деморализуют и отбивают все желание играть. Так что Лешка Мамедов места в моей жизни занимал крайне мало, и его приоткрывшаяся дверь меня нисколько не заинтересовала. «Заходи», – позвала я Виталика, шагнув в коридор.

Если бы существовало соревнование по скорости избавления от верхней одежды, я бы точно претендовала на первые призы. Натренированный дрыг ногой – и первый сапог полетел в дальний угол. Другое не менее рассчитанное движение – и второй отправился следом. Тем временем шапка уже оказалась заброшена на вешалку, а у пальто были расстегнуты все пуговицы одним-единственным рывком. Шарф и варежки засунуты в рукава – все, готово! Пока я исполняла привычный зимний ритуал, Виталик в очаровательном смущении топтался у входа. Я отошла в сторону, освободив ему место в нашем не самом просторном коридоре, и подбодрила: «Ну, чего стоишь столбом?» Виталик собрался-таки с духом и осторожно шагнул вперед, закрывая за собой дверь. Сконфуженно посматривая в мою сторону, красный как помидор, он приступил. Снял перчатки. Положил их в карман пальто. Перчатку с левой руки – в левый карман; с правой руки – в правый. Достал из портфеля завернутую в мягкую тряпочку ложку для обуви! Разулся с ее помощью! Аккуратно поставил свои здоровенные сапоги рядом с моими. Завернул ложечку в тряпочку! Спрятал назад в портфель! Закрыл его, поставил в угол. Снял шапку. Отряхнул ее. Посмотрел на нашу захламленную вешалку. Подумал. Положил шапку на портфель. Тут я обнаружила, что у меня широко открыт рот. Опомнившись, поскорее закрыла его. Священнодействие продолжалось. На очереди было пальто. Виталик последовательно расстегнул все пуговицы. Снова надел шапку на голову. Достал из портфеля складную вешалку. Приспособил на нее пальто. Повесил ее на наш единственный оставшийся свободный крючок. Закрыл портфель. Опять водрузил на него шапку. Снял шарф. Сложил его вчетверо. Потом еще вдвое. Припарковал его сверху шапки. Фу-у, вроде бы все! Если бы эта процедура продлилась еще хоть чуть-чуть дольше, мне пришлось бы срочно обращаться в травмпункт – по поводу вывихнутой нижней челюсти (она у меня опять отвалилась). Слова не шли на ум, поэтому я жестами показала Виталику, куда пройти. Он зарделся, как Белоснежка при виде принца, и с соответствующей скромностью потупив взор, проследовал за мной в большую комнату. Я отправилась за стулом, чтобы достать магнитофон, а по пути во мне крепло неосознанное смутное желание. Оно возникло раньше, когда Виталик подошел ко мне у Галькиного подъезда, потом на время поутихло и вот теперь разгоралось снова. Я достала «Маяк». Пыли поднялось не меньше, чем накануне; на третьем чихе суть неясного желания открылась мне – я отчаянно вожделела, чтобы этот тип испарился вместе со своими шапками, ложечками, вешалочками и прочими причиндалами. Чем скорее, тем лучше! Можно даже со своей паршивой «Машиной времени» – чихать я на нее хотела!

Желание желанием, но что мне его, пинками выгонять, что ли? «Канай отсюда!» – заявить напрямую? Воспитание не позволяло. Пришлось напрячься и даже изобразить удовольствие от прослушивания. «Вот новый поворот! Что он нам несет?» – хрипело с катушки. Я, как бы тащась в кайфе, подвывала, как умела. А Виталя на краешке кресла уселся, коленки вперед выставил, ручки белые, холеные на них возложил и запламенел, как красна девица! Ну просто барышня-институтка на выданье!

Тут, к счастью, раздался звонок в дверь. Я поскорее выключила Макаревича и пошла открывать. Но у порога никого не оказалось – только скомканная бумажка догорала. Что за беда такая? Тут – хлоп! – дверь Мамедовых захлопнулась. До меня стало потихоньку доходить. «Бог ты мой, да это никак Лешка!» – подумала я. Вспомнила его приоткрытую дверь, когда мы с Виталиком домой пришли. «Приревновал, что ли, убожество этакое?» – догадалась я. И такая меня ярость пробрала от того, что эта мелюзга тоже на меня какие-то виды имела, я аж покраснела от злости. Чтобы всякие придурки малолетние с идиотскими фамилиями мне голову морочили? Ну, я ему сейчас покажу! Оттолкнув пристроившегося у меня за спиной Виталика, я отправилась на кухню. Дурачок Мамедов сам научил меня его дверь открывать при помощи обыкновенного ножа. Бедный Виталик, увидев мою зверскую физиономию в сочетании с зажатым в руке холодным оружием, на сей раз отскочил в сторону самостоятельно. Я твердым шагом подошла к соседской двери и открыла ее за пару секунд. Издав торжествующий клич, ворвалась на территорию врага. Лешку я нашла забившимся в дальний угол кухни. Он, тревожно озираясь, заранее прикрывал голову руками. Знал, что его сейчас будут бить – может быть, не ногами, но точно долго и больно. Порыскав в округе, я обнаружила на полке увесистую поваренную книгу. Пары ударов ею оказалось достаточно, чтобы обратить Лешку в бегство. Ускользнув от меня под кухонный стол, он ретировался сперва в спальню, а оттуда на балкон, причем умудрился захлопнуть балконную дверь прямо перед моим носом. Я дернула для порядку пару раз за ручку, окинула горделивым взором победителя поле битвы, и оставила этого доморощенного Отелло охлаждаться на свежем декабрьском воздухе.

В коридоре меня встретил Виталик, опасливо ждавший развязки. Мне было не до него, к тому же от всех перипетий меня одолел жуткий голод. Обойдя Виталика стороной, я отправилась подкрепиться. А этот прилипала поплелся следом, не забыв по пути закрыть нашу дверь. «Ты чего на него набросилась?» – потребовал он разъяснений. Рот у меня был забит черствевшей французской булкой, так что внятно ответить не получилось. Ох уж этот прилипала со своими вопросами! Как бы от него избавиться побыстрее? Я дожевала и напрямую спросила: «Арефьев, а тебе не пора домой?». «Не-а!» – не дошло до него. Ну что ж, подумала я, придется дальше терпеть, сама виновата. «Жрать хочешь?» – не слишком вежливо осведомилась я. Виталик в очередной раз густо покраснел и неуверенно отказался: «Нет, я сытый еще». «Ну, как хочешь», – на автопилоте отреагировала я, поставив разогреваться суп. За компанию голодать не собиралась. Мама завещала мне принимать лекарства перед едой, и я как послушная девочка вытащила из холодильника нужные пузырьки. «А это что такое?» – продолжал любопытствовать Виталик. «Да так, ерунда, витамины всякие, – пояснила я. – Хочешь попробовать? Они вкусные!». Мой стеснительный гость поколебался с ответом, но все-таки решился: «Ладно, давай!» Может быть, подумал, что неудобно все время отказываться. Я выдала ему самый большой пузырек: «Ешь, они кисленькие. И жутко полезные!» Виталик аккуратно открутил крышку, положил на стол. Попросил у меня ложку. Выудил с ее помощью таблетку, понюхал, отправил в рот и начал тщательно разжевывать. Проглотил. Завинтил крышку.

И тут в дверь опять позвонили. Меня заколотило от бешенства. Неужели снова Мамедов за свое принялся? Мало получил, что ли? Схватила железный половник – и бегом в прихожую. Занесла руку для удара, распахнула дверь… Батюшки мои! А это Виталькина мама, тетя Света! Она была крупноватой женщиной с густым низким голосом и резковатыми манерами. Я зверскую рожу поскорее на умильную заменила: «Здрасьте!» «Здравствуй, Мариночка, – поприветствовала тетя Света меня в ответ, – ты чего с половником гостей выходишь встречать? А Виталий мой, часом, не у тебя?» Тут она заглянула поверх моей головы в коридор и обнаружила свою пропажу: «А! Вот ты где!» Тетя Света отодвинула меня в сторону и подошла к сыну. У Виталика забегали глазки, он смущенно улыбнулся, и на левой щеке у него опять проступила аппетитнейшая ямочка. «Я уже целый час бегаю, повсюду тебя ищу, в школе побывала, весь двор осмотрела, всех друзей на ноги подняла – а ты здесь прохлаждаешься!» – ее негодованию не было предела. Преступник, пойманный с поличным, опустил голову, терпеливо пережидая громы и молнии. «Ты что, хочешь меня до инфаркта довести? Ты этого добиваешься? Кто тебя, шалопая, кормить тогда будет? Ты вообще соображаешь, сколько сейчас времени? Спасибо еще, догадалась к Мариночке заглянуть, вспомнила, чем ты вчера весь вечер занимался! Так, а это еще что такое?» – указала она на бутылочку, которую Виталик до сих пор держал в руке. «Вы не волнуйтесь, – вступила я в разговор, – это просто наши витамины, самые хорошие, для беременных!» «Что? Для беременных? – тетя Света отняла склянку у Виталика и стала изучать этикетку. Выдержав паузу, с трагическим надрывом, который в театре используется для объявлений о безвременной кончине главного героя, провозгласила: «Ну все, парень, доигрался! Теперь будешь беременный!»

Я-то знала, что она шутит, решив так наказать сына. А вот Виталик, похоже, принял все за чистую монету. Его лицо исказилось ужасом, он панически осматривался в поисках спасения, переводя взгляд с меня на злосчастный пузырек, затем на свою маму и опять на меня. «А может, пронесет?» – пропищал жалобно. Я улыбнулась и пожала плечами, но тетя Света сострадания не испытала. «Нет, милый, не пронесет! Нечего по девочкам шляться! – припечатала она его. – А ну живо собирайся домой!». Новоиспеченный беременный от растерянности даже про обувную ложечку свою забыл. Через минуту дверь за ним захлопнулась – к моему полному удовлетворению.

На следующий день в школе Виталик старался держаться от меня подальше. Методика тети Светы по избавлению сына от ненужных отношений оказалась весьма эффективной – после пережитого позора Виталик сгорал со стыда, и моя персона навсегда осталась для него связана с воспоминанием о той неловкой ситуации. Развязкой истории были довольны все заинтересованные стороны – и Лешка Мамедов, и тетя Света, и особенно я. Только Виталик остался наедине со своими комплексами – но и он спустя пару месяцев утешился, переключившись на Ленку Черкизову. По какой-то причине его мама перенесла новую пассию значительно спокойнее, и я долгое время застукивала Витальку с Ленкой вместе. А потом мы сдали экзамены, наступило лето, и Виталькин след совсем потерялся для меня в недрах техникума, куда он ушел.

А вот и Виталик на «Одноклассниках». Надо же – двое детей, пузо, лысина и проживает почему-то в Киеве. Что только не делает с нами жизнь…

К содержанию

* * *