Текст книги "Три Ленки, две Гальки и я"

История восемнадцатая, девчоночья

Без сомнения, самой заметной фигурой среди наших девушек была великолепная Людка Мамонтова. Росту она была обыкновенного, но вот все остальное… Гигантская, круглая и немного приплюснутая сверху, как кочан капусты, голова покоилась на не менее могучем торсе. Основной достопримечательностью ее мясистого, щекастого, с небольшой примесью азиатчины лица служили черные очки со стеклами размером с приличное блюдце. Челка спадала из копны непослушных смоляных волос, полностью закрывая лоб. И только талия, непропорционально тонкая и затянутая до состояния дальше некуда неизменным кожаным поясом, слегка диссонировала со всем остальным. Однако Людка выделялась на общем фоне отнюдь не благодаря своим внушительным габаритам – у нас водились особи и покрупнее. От нее во все стороны, бурля и пенясь, распространялась необработанная живая первобытная сила, сокрушая все на своем пути. Если Людка говорила, то на двадцать децибел перекрывала собеседников. Если смеялась, то сотрясала все плохо закрепленные предметы в радиусе десяти метров. А поскольку говорила или смеялась она практически без перерывов, неудивительно, что как магнитом притягивала всеобщее внимание к своей персоне.

Людка приехала к нам в институт из захолустного Бауманска – это был типичный советский городишко: те же хрущевки и Ильич на главной площади, что и везде, вдобавок миазмы расположенного неподалеку химического производства. Однако у Людки ее загаженная родина вызывала прилив патриотических чувств, который зачастую выплескивался на окружающих. Виноградов, гордившийся своим происхождением из центра культуры областного масштаба, не мог удержаться от подкалывания ее на эту тему. Тогда между ними возникал тот характерный спор, единственной целью которого является обливание собеседника грязью.

– А что, Людк, театры у вас в Бауманске есть? – вкрадчиво начинал Виноградов.

Та, не будь дурой, сразу понимала, откуда ветер дует, и вспыхивала как спичка:

– Да кому они нужны, театры эти? Была я раз, приезжал к нам балет «Лебединое озеро». Так никто на лебедей и не глядел, лишь выпендривались друг перед другом, у кого штаны круче! – она посмотрела на щуплого оппонента и протрубила. – Короче, занятие это только для таких хиляков, как ты!

– Ну надо же, в такую глушь балет заехал, где же он выступал – на открытом воздухе? – по инерции продолжал Виноградов.

– Ты, видать, совсем свихнулся, у нас новый дом культуры построили, еще при Брежневе, зал в тридцать рядов!

– Скажите пожалуйста, тридцать рядов! Да где народа столько набралось, с окрестных сел, что ли, понаехали?

– У тебя в самом деле не все дома? Или ты придуриваешься? Народу у нас, может, и немного, так оно ж известно, что только дураки кучковаться любят, – парировала Людка, заливаясь издевательским смехом.

– Что же ты такая умная к нам дуракам нагрянула, сидела бы у себя в Бауманске! – терял терпение Виноградов.

– Да дался мне ваш паршивый город с вашим поганым институтом, мне диплом нужен, вот! Усек, рахитик? Закрой пасть и перестань махать своими граблями! – смачно ставила Людка победную точку.

Виноградов неизменно затыкался – силы были слишком неравны.

Вполне вероятно, Людка не так уж и ошибалась, питая нежные чувства к своему Бауманску. Нам, взращенным в тесных объятиях крупных городов, не понять прелести свободных просторов маленьких местечек. Словно молекулы газа, сжатые в стальной барокамере мегаполиса, мы то и дело сталкиваемся с себе подобными, плотно обступающими нас со всех сторон. Кинетическая энергия, которую мы несем, превращается в тепло, но не нам уже принадлежит оно, не нам…

Кто знает, может быть, именно разряженная атмосфера Бауманска была причиной того, что Людка сохранила в целости и сохранности свой энергетический потенциал? Во всяком случае, несладко приходилось тем, кто мешал ей достичь поставленных целей. Их сметало прочь, как ураганом. Главной целью пребывания Людки в нашем институте, как она честно говорила, был диплом. Другие студенты в глубине души думали то же самое, но не решались в этом признаться даже самим себе.

Конечно, далеко не все Людкины силы уходили на учебу. Но по-настоящему (помимо диплома) ее интересовало только обустройство личной жизни. К нашей инвалидной команде она испытывала холодное презрение, и им пришлось немало пострадать от ее горячего нрава: на овощную базу нас возили автобусом, и Людка, пребывая в хорошем настроении по поводу отсутствия мозгопарительных процедур, повадилась их третировать. То к одному плюхалась на колени, то к другому. Эдакая туша! Да еще и издевалась – то за подбородок потреплет, то за ухом почешет. И приправлялось это отборными скабрезностями. Все смеялись, а мне аж жалко наших убогоньких становилось – такие они несчастные из-под Людки выглядывали. Они в результате перестали садиться, стояли всю дорогу, подпрыгивая на кочках вместе с автобусом. В институте Людка вела себя с ними куда приличнее, цивильная обстановка на нее все же влияла.

Беда была только с ее бордовым беретом. Людка почему-то им особенно гордилась и время от времени его надевала. В такие дни она чувствовала себя совершенно неотразимой и не могла удержаться от невинных шуток. Бывало, натянет берет пониже, на самые глаза, подойдет к какому-нибудь Рыбакову – и ну пихать его в бок: «Матросик, дай прикурить!» Или своим могучим торсом зажимала в углу Самойлова и томно глаза закатывала: «Сань, а Сань…» Если тому удавалось каким-то чудом вырваться, то вдогонку ему неслось: «Ах ты так? Развод и девичья фамилия!»

Большую любовь Людка завела в родном Бауманске. Подробности своего романа она охотно делала всеобщим достоянием. Однажды сидели мы на практике по микропроцессорам. Вел ее аспирант с кафедры по фамилии Дроздов; он совсем недавно сам был студентом, поэтому, общаясь с нами, всегда глупо хихикал и краснел, как девица на выданье. Практическое занятие шло безмятежно: Дроздов о чем-то своем чирикал, напрягая голосовые связки, инвалидная команда на галерке развлекалась морским боем, а вниманием женской аудитории прочно владела Людка. Она воодушевленно описывала гамму ощущений от недавних сексуальных заигрываний со своим бауманским хахалем. Делала она это в присущей ей эмоциональной манере, сопровождая рассказ порой не самыми приличными телодвижениями. Людкино повествование приближалось к кульминации. «Он с меня лифчик срывает – а у меня мурашки по всему телу», – Людка заколыхала обширными телесами в качестве иллюстрации. И тут, как всегда, на самом интересном месте! Терещенко закоробило. Она девушка правильная была, глубоко порядочная. Если и дружила с мальчиками, то дальше, чем за ручку подержаться, – ни-ни! К тому же она и Дроздова послушать была не прочь вместо всех этих Людкиных гадостей. Словом, задело ее за живое, она возмутилась: «Слушай, Людка, ты бы постыдилась, урок же идет!» Лучше бы Терещенко этого не делала. Больше всего на свете Людка ненавидела приглаженную ложь и ханжество. А тут такое очевидное нежелание выслушивать правду жизни! Людка встала во весь рост и протрубила: «Можно подумать, Терещенко, что тебе неприятно, когда у тебя лифчик расстегивают!» Дроздов где стоял, там и сел, глупо ухмыляясь. Инвалидная команда раскрыла рты; девчонки бросились Людку на место усаживать, успокаивать. А заодно и Терещенко унимать – та забилась в истерике. Чуть позже к нам вошел декан факультета. «У вас тут, случайно, не потолок обвалился? – поинтересовался он. – А то я мимо шел, услышал грохот». К счастью особых разрушений от этой истории не было, только Терещенко еще долго заикалась, но потом перестала. С тех пор Дроздов Людку обходил по большой дуге, а наш декан с ней исключительно за ручку здоровался.

Что побудило Людку выбрать диплом именно нашего института в качестве промежуточной цели жизни, осталось за кадром. В описываемую мной эпоху это уже было делом глубокого прошлого и не подлежало обсуждению. Основную интригу создавало полное отсутствие у Людки хоть каких-нибудь способностей к точным наукам. Впрочем, ее это нисколько не смущало. Недостаток знаний она с лихвой компенсировала бешеным напором. Сессию за сессией брала как крепости – одни штурмом, другие измором. Самые неприступные твердыни, на счету которых был не один десяток безвременно отчисленных студентов, ничего не могли с ней поделать. В ход она пускала весь арсенал выкованных в вечной борьбе с экзаменаторами средств. Где-то в недрах общежитий добывала передававшиеся из поколения в поколение патронташи, доверху наполненные хитроумными шпорами и разрушительной силы «бомбами». Оригинальная подкладка ее сшитого по спецзаказу пиджака не только позволяла подшить патронташ, но и предоставляла место для пары учебников или конспектов с лекциями. Вдобавок по каждому предмету она выискивала среди сокурсниц персонального советчика, к помощи которого прибегала до и во время экзамена. Однажды роль такого эксперта досталась мне – по микропроцессорам.

Поначалу я, как обычно, в этом предмете совсем не рубила. Вообще, я только в институте впервые прочувствовала, как это бывает – ничего не соображать, то есть абсолютно ни-че-го. Чуть ли не все лекции казались мне полной галиматьей, недоступной простым смертным. На экзаменах выезжала сугубо за счет памяти, заучивая содержимое конспектов, как попугай. С тем же успехом мне можно было дать бессмысленный поток цифровых шифров – результат был бы аналогичным. Только постепенно, курсу к третьему у меня появились первые проблески сознания. Но все равно на оценку выше четверки я никогда ни по одному предмету не претендовала. И тут доцент Вайсер – тучный мужчина слегка не от мира сего – по непонятной причине выделил меня из остальных. Должно быть, ошибся, перепутал с кем-то. А идеи у него были такие же неповоротливые, степенные и тяжелые, как он сам, будто отлитые из чугуна. Ничто не могло его разубедить в том, что я соображаю по его предмету, – ни идиотские вопросы, которые я иногда задавала, ни посредственные оценки за контрольные. «Что ж ты в этот раз подкачала? – с искренним удивлением спрашивал он, но тут же себя успокаивал. – Ну ничего, в следующий раз исправишь». И вот – странное дело – под воздействием его веры меня начали посещать умные мысли. Через пару месяцев его лекции перестали казаться белибердой. А спустя семестр я уже была настоящей микропроцессорной звездой – в первый и последний раз за свою студенческую карьеру.

К славе отличника Людка шла бесплатным приложением. Курсовую я за нее сделала, а перед самым экзаменом она напросилась на консультацию. Я, конечно, подозревала, что Людка не приобщиться к премудрости хотела, а просто с глоссарием познакомиться, войти, так сказать, в курс дела. Тем не менее, я честно принялась за объяснения. Минут через десять интенсивного монолога я бросила взгляд на слушательницу. Людка сидела, подперев свою большую голову руками, и смотрела на меня с печалью, совсем не свойственной ее живому характеру. «Ты чего закручинилась? Непонятно, что ли? Смотри, это шина данных», – ткнула я в чертеж в конспектах. «Шина, – медленно повторила за мной Людка и со вздохом добавила, – данных!» «Ну да, данных, тут нолики идут и единички, соображаешь?» – пояснила я. Она обиженно посмотрела в мою сторону: «Ты уж меня совсем за дуру держишь. Что тут сложного? Ясное дело – нолики и единички». «Вот, – обрадовалась я, – так какое число надо передать по этой шине, чтобы в пятом разряде была единичка, а остальные нули?» Людка опять погрустнела и уставилась на чертеж. Я решила ей помочь: «Ну, два в пятой степени сколько будет?» Людка подняла на меня круглые карие глаза, хорошо видные за стеклами очков. В них стояли слезы. «Да не будет же он так глубоко копать!» – вырвалось у нее. Мы помолчали… Людка мне представилась в виде шпионки, со всех сторон окруженной врагами в чужой стране. Да еще и ни слова не знающей на иностранном языке («Гутен таг», – сказал Мюллер. «Говори по-русски, фашистская морда!» – ответил Штирлиц). Наконец она прервала затянувшуюся паузу: «Ладно, прорвемся огородами, не впервой. Так завтра в одиннадцать?»

Когда на следующий день я пришла на экзамен к оговоренному времени, Людка была уже там, в своем боевом наряде, вооруженная до зубов. «Я сначала пойду, а ты сядешь за мной, усекла?» – проинструктировала она меня. «Угу, без проблем», – кивнула я. «Эй, девчонки! – крикнула Людка остальным. – Между мной и Маринкой не входить, ясно?» Народ, кучковавшийся под дверью экзаменационной аудитории, обратил на Людку мало внимания. Все были поглощены изучением конспектов, пытаясь в последний момент забросить еще хоть пару крупинок знаний в перегруженную голову. Какой-нибудь час – и весь этот маразм можно будет забыть, выкинуть на помойку навсегда. А пока – нервотрепка одна.

Тут на волю вышла улыбавшаяся во весь рот Попова. «Четверка!» – весело помахала она зачеткой. «Ну, как он там?» – заволновались все. «Кошмар – лютует, как дикий зверь! – она с видимым удовольствием подлила масла в огонь. – У Игнатьевой шпоры нашел, отобрал и наорал на нее». Все сошлись во мнении, что это тихий ужас, если сама Попова – отличница из отличниц! – была рада четверке, а Игнатьева, немногим хуже, застукана со шпорами, и с новой силой углубились в штудирование лекций.

«Ладно, я пошла!» – решилась Людка. Трижды сплюнула через левое плечо, начертила правой рукой в воздухе таинственный каббалистический знак, дружески хлопнула кого-то по плечу – перед смертью не надышишься – и смело открыла дверь: «Можно?»

Не прошло и десяти минут, как наружу вылетела красная как рак Игнатьева с трояком. Гикнулась ее повышенная стипендия. Я, как было обговорено, сразу ринулась в бой. Сдав зачетку и получив билет, уселась за моргавшей мне Людкой. Вайсер был тертый калач – к билету прикладывался чистый лист бумаги, на котором красовалась персональная подпись экзаменатора. Именно на том листе требовалось писать ответы. Простое, но эффективное средство борьбы с «бомбами». Впрочем, я была уверена, что шпоры у Людки тоже припасены и что она, в отличие от Игнатьевой, не попадется, – мастерства ей было не занимать.

Я уже принялась за свой билет, как – хлоп! – Людка улучила мгновение, когда Вайсер отвлекся на допрос очередной жертвы, и перед моим носом оказался скомканный до немыслимых размеров клочок бумаги. Это была Людкина задача, требовалось написать простенькую микропрограмму. Через пять минут я с этим справилась и оповестила Людку, ткнув ее в спину. И опять – отточенное стремительное движение в правильный момент, и бумажка перекочевала к ней на парту. А через пару минут Людка подняла руку: «Я готова!». Вайсер сразу же принялся за задачу: «Так-так-так». По мере просмотра текста микропрограммы ее предполагаемый автор рос в его в глазах. «Ну что же, неплохо, совсем неплохо! – резюмировал экзаменатор и ткнул куда-то в середину. – Вот тут что у вас в первом регистре?» Людка аж поперхнулась, вопросы не входили в ее планы. «Где – вот там, да?» – попыталась она отсрочить расплату. «Именно», – кивнул Вайсер. «Тут в первом… у меня… в общем, это, как его… не знаю!» – честно призналась Людка. «Вот как? – удивился Вайсер и продолжил назойливо допытываться. – А в третьем?» Людка глубоко вдохнула: «Тоже не знаю». Скандал назревал с катастрофической быстротой: «Позвольте, почему же вы тогда пишете, что нужно переслать содержимое первого регистра в третий?» Людка пожала плечами, она совсем пала духом. «Так пишут…» – пробормотала беспомощно. Голова ее поникла, она резонно ожидала, что сейчас на нее обрушатся громы и молнии. В воздухе действительно запахло грозой. Народ поднял головы, чтобы насладиться мучениями ближнего своего. Я кусала ногти от волнения и боялась даже подумать о том, что сейчас будет извлечено на свет божий. На чемодане русской пианистки были обнаружены отпечатки пальцев Штирлица… И тут в дверь кто-то постучал. Это был Дроздов, он проблеял: «Валентин Владимирович, можно вас на минутку?» Вайсер удалился в коридор. «Ну что там, что в этом паршивом реестре?» – Людка бешено засигнализировала мне. Все остальные тоже оживились, стали обмениваться шпорами и познаниями. Я сложила руки рупором и торжественным шепотом прокричала: «Счет-чик цик-ла!» И добавила: «Не в реестре, а в регистре!» «Счетчик цикла, счетчик цикла, цикла счетчик», – Людка напрягла все свои умственные способности, чтобы не забыть это бессмысленное для нее словосочетание. И донесла, не расплескала! Едва Вайсер вернулся к своему столу, она ему так и бухнула: «Счетчик цикла там, вот что!» «Да-да, конечно», – пробормотал он в ответ. За ту минуту, которую экзаменатор пробыл за дверью, с ним что-то случилось. Назад пришел совершенно не тот человек, который ушел. Нечто из сообщения Дроздова его сильно озаботило. Мы так никогда и не узнали, что именно. Кто говорил, от него жена сбежала, кто утверждал, что он получил прямое распоряжение из деканата отпустить Людку с миром, поскольку денег на внеурочный ремонт корпуса категорически не было. Так или иначе, Вайсер рассеянно посмотрел на Людку и, проведя рукой по лбу, сказал: «Больше четверки поставить вам не могу, не обессудьте!» Немного обалдевшая от такого крутого поворота в своей судьбе Людка часто захлопала глазами. «Я согласна!» – великодушно приняла она предложение и, овладев ситуацией, поспешно протянула свою зачетку – как бы не передумал. А еще через минуту коридор огласил победный Людкин клич. Штирлиц опять вывернулся!

Везение, чистый фарт, скажете вы. Но когда такое происходит постоянно, опровергая все законы статистики, согласитесь, это уже не случайность. Было в Людке что-то эдакое (может быть, жгучее желание прорваться к вожделенному диплому), заставлявшее обстоятельства складываться в ее пользу. Каждый раз это происходило по-разному. К физичке Синицыной Людка вошла в доверие тем, что на лекциях сидела за первой партой и смотрела на нее преданными щенячьими глазами, а на экзамене заявила ей, что с ее помощью впервые полюбила физику. К Миронову, преподававшему высшую математику, она подольстилась, обращаясь к нему с исключительно высокопарным «Профессор». «Слабовато, слабовато», – констатировал он, выслушав ее сумбурный комментарий к заготовленной «бомбе». «Вы как всегда правы, профессор», – смиренно согласилась она. И что вы думаете? Трояк заработала. Философа Людка так заговорила-заморочила, что он в зачетке во всех графах проставил свою фамилию: «Коган – Коган – Коган». Это вместо названия предмета – «марксистско-ленинская философия» – и оценки.

Тяжелейшим испытанием на пути к диплому был предмет под названием ТАУ – теория автоматического управления. И не только для Людки – все, даже самые выдающиеся из отличников опускали руки, не давалась им сия наука. Но это полбеды. Куда хуже был дикий нрав доцента – Александра Леонидовича Иконникова. Временами он впадал в настоящее бешенство, и тогда его глубоко посаженные черные глаза так испепеляли несчастную жертву, что становилось ясно: не будь вокруг свидетелей – дело кончилось бы смертоубийством. Говорили, что у Иконникова была хроническая болезнь печени и что периоды бешенства объяснялись острыми приступами, но легче от данного объяснения не становилось. Иконникова боялись не только студенты, но и сотрудники. Я сама случайно стала свидетельницей разговора двух преподавателей с его кафедры:

– А нас опять на овощную базу отправляют! – жаловался один.

– Как? В третий раз за семестр? – не мог поверить другой.

– Представьте себе! Куда деканат смотрит – непонятно.

– Есть идея! Давайте на них Иконникова напустим!

Тут оба рассмеялись и согласились, что это была действительно замечательная мысль.

И вот день решающей битвы с Иконниковым настал. Оправдывались худшие из худших ожиданий. Иконников неистовствовал и крошил всех в мелкий винегрет. Один за другим вылетали от него лучшие отличники и хорошисты – с неудами. Обескураженные, они никак не могли поверить в происходящее. Подошла Людкина очередь. Раздраженный до предела Иконников даже смотреть на ее каракули не стал, а сразу задал вопрос, который объяснял на консультации перед экзаменом. «Если не будете знать ответа хотя бы на это, – стращал он тогда, – можете вообще не приходить!» Людка именно этот ответ затвердила, как попугай, и на экзамене с радостью его воспроизвела. Только что-то она напутала, или поменяла местами, или присочинила – во всяком случае, Иконников опять остался недоволен. Сверкнул гневными очами и категорически отрезал: «Даже этого вы не знаете!» Людку задело за живое – все же честно зубрила; она бросила всю себя в возмущение: «Ну уж это-то я знаю!» И странное дело, видимо, ее бросок благотворно повлиял на Иконниковскую печень – огонь в глазах потух, экзаменатор выдавил жалкое подобие улыбки и одарил Людку трояком с барского плеча. Примечательно, что в тот день больше никто неудов не словил!

Не мытьем, так катаньем добралась Людка до вожделенного диплома, путевки в жизнь. Наверное, теперь так же, как я, счастливо осела офисным планктоном в какой-нибудь баумановской конторе.

***

Что же я все про Людку да про Людку? Довольно! У нас и другие занятные особи водились. Вот, например, Ленка Гордеева. Она в наши края попала из солнечного Узбекистана и по первобытной мощи напора походила на Людку. Но только этим. Учеба не вызывала у Ленки особых проблем, хотя и в отличники она отнюдь не стремилась. Ее главным приоритетом была карьера, однако поприще инженера-системотехника ее не удовлетворяло. Ставку она делала на свои женские чары. Не то чтобы они зашкаливали – красавицей ее назвать было никак нельзя: рост обычный, фигура посредственная, мордашка среднестатистическая. Ленка брала иным – излучаемым во все стороны румяным молодым здоровьем и некоторой свободой обращения с противоположным полом. По тем временам это граничило с развязностью. Но у нее просто манера такая была. Хи-хи, ха-ха, а попробуй откусить – фиг вам. В институте она только ради спортивного интереса упражнялась в искусстве флирта. Настоящую охоту она вела в королевских угодьях. Мы это осознали, когда после занятий к крыльцу корпуса для нее подали роскошную черную «волгу» с тонированными стеклами. Забрав Ленку, машина удалилась в направлении местного Белого дома. Так что впереди у Ленки были заоблачные дали, о которых нам и мечтать не приходилось.

Или Оксана Попова – эта выделялась из общей массы совсем по другим параметрам. Она была из того разряда прирожденных отличниц, у которых все всегда получается гладко и аккуратно. Достаточно было бросить на нее беглый взгляд, чтобы это понять. Ее будто вычертили циркулем и линейкой – она состояла исключительно из правильных окружностей и идеальных прямых линий. Оксана шла по жизни, как атомный ледокол к Северному полюсу: четко, последовательно и непреклонно. Не было ни одной сессии, после которой она осталась бы без повышенной стипендии. А замуж Оксана умудрилась выйти уже к концу первого курса. Молодой человек, которого она заполучила, был редчайших достоинств: внешний вид как у киноактера, без вредных привычек, и к тому же что-то там по комсомольской линии. Отвоевала себе это чудо природы Оксана в острой борьбе. Только по счастливой случайности она вышла из нее без серьезных увечий. Одна из неудачливых соискательниц столь ценного приза решила выместить на Оксане злобу при помощи увесистого кирпича, но не рассчитала и промахнулась. Судьба благоволит сильнейшим! Впрочем, я, ознакомившись издали с ее добычей, осталась при своем особом мнении. Мужа-то я понимала – за Поповой всю жизнь будешь как за каменной стеной. А вот ее… Мне такого счастья даром не надь – отгоняй потом вечно от него конкуренток, как мух поганых. Может быть, в этом состояло ее высшее ледокольное предназначение? Должна же она была на что-то силы тратить; а носить у себя на голове такого красавчика – чем не призвание?

А вот еще один забавный персонаж – Дьячкова. Маленькая, еще ниже меня, с крохотным остреньким носиком и треугольными ушками, повадками она больше всего напоминала небольшого грызуна – например мышь. Днями напролет озабоченно копошилась и деловито шныряла слева направо, сверху вниз, потом отсюда туда, и дальше опять все по кругу. К учебе у нее было крайне ответственное отношение. Дьячкова была в курсе абсолютно всего происходившего в институте, имела наиболее полные стенографические конспекты всех лекций и первая принималась за выполнение всех домашних заданий и курсовых работ. Помню свой ужас, когда я обнаружила у нее полуготовый чертеж в тонких линиях по нашему первому курсовику. Я-то сама и не садилась за него еще! Попереживала, конечно, но лень преодолеть не смогла. Села за работу за неделю до крайнего срока, как и любой другой нормальный студент. Когда же мой курсовик был успешно сдан, я снова повстречала Дьячкову. К моему удивлению, больших изменений за минувшее время в ее чертеже не произошло. Более того, она попросила у меня консультацию! В следующем семестре ситуация повторилась: начав работу первой, Дьячкова сдала ее последней, на вымученный трояк. Меня это больше не удивляло, и никаких выводов о собственной несостоятельности при виде ее ранних успехов я уже не делала. Таков был ее стиль; а что бог способностями обидел – так она же не виновата. Ну не предназначены были у девчонки мозги для переваривания этой мути, и что такого, зато сколько усердия! Его с избытком хватило, и до конечной станции – желанного диплома – она добралась без особых приключений.

К содержанию

* * *