Текст книги "Окрашенное портвейном (сборник)"

И такой случай Голицыну представился. Как-то зимой выходя из дому, Василий Алексеевич поскользнулся и упал, да неудачно, до потери сознания. Водитель, увидев, что шеф в бессознательном состоянии, согласно инструкции, тут же позвонил в мэрию, немного погодя в управление статистики, а потом уже вызвал «Скорую». В машине «Скорой помощи» Голицын пришел в сознание и немедля приказал везти его в мэрию на планерку, потому что жутко боялся опоздать. В понедельник у мэра всегда планерка, который гневался, если кто-то из тех, кому положено не являлся. «Будь ты хоть мертвый, но на планерку изволь явиться», – любил он приговаривать, отчитывая на следующий день провинившихся. Приходили все, даже больные, одни приходили сами, других привозили. Для особо тяжелых больных в кабинете установили капельницу.

Как не торопилась «Скорая помощь», на планерку Голицын опоздал. От ужаса содеянного он снова впал в беспамятство. Так его в бессознательном состоянии и вкатили в кабинет к мэру. Меньшиков встал около каталки с телом и проникновенно произнес:

– Прошу почтить память Василия Алексеевича минутой молчания». Все встали, склонив головы в скорбном молчании.

А получилось вот что. Водитель, позвонив в мэрию, сказал секретарше, что его шеф упал, и ему теперь «киздык», подразумевая под «киздыком» потерю сознания, а секретарша поняла «киздык», как смерть. О чем тут же сообщила Меньшикову. После скорбной минуты, Александр Данилович приказал немедленно вызвать на планерку первого зама начальника управления статистики взамен умершего Голицына, тут же прикидывая быстро в уме, кого назначить на освободившуюся должность.

– Петр Николаевич, надо будет табличку дописать и завтра повесить, – обратился мэр к начальнику управления жилищно – коммунального хозяйства Демидову после минуты молчания.

Таблички были ноу – хау Демидова. Денег на ремонт домов не хватало, поэтому красили только входные двери подъездов, что позволяло писать в отчетах, «проведен косметический ремонт во всех домах города». Оппозиция, правда, утверждала, что не все входные двери покрашены, а излишки краски себе присваивает местная администрация. Но на то она и оппозиция, чтобы чужую краску считать. Чтобы заткнуть рот глумливой оппозиции, Демидов и придумал пустить часть краски, которую якобы разворовывают, на написание табличек. Идея с табличками была проста, как ясный день. Написать на них имена всех чиновников с датой рождения, а тому из чиновников, кто помрет на боевом посту, дописать дату смерти, и привинтить табличку на дом, причем не обязательно на тот, в котором жил. Текст на ней должен варьироваться в зависимости от занимаемой должности, что, по мнению Демидова, с одной стороны, повысит престиж чиновничьей работы, а, с другой стороны, даст стимул для карьерного роста. Для первой группы, заместителей мэра, предполагался текст «здесь жил и трудился», для второй, начальников управлений – «здесь жил», для третьей, заместителей начальников – «здесь трудился», для четвертой, рядовых сотрудников – только фамилия. Если до кончины чиновника повышали в должности, то текст соответственно изменялся. Если же до той же самой кончины чиновника все же увольняли, то табличка вручалась увольняемому, как выходное пособие.

Идея Меньшикову понравилась. Он только спросил Демидова, а, почему нет таблички для мэра. Петр Николаевич ответил в том духе, что именем мэра назовем улицу или город. Александр Данилович физически ощутил язык Демидова у себя во рту, в районе гланд, но ответом все равно остался недоволен, заподозрив того в желании его, Меньшикова, скорейшей смерти. Поэтому идею одобрил, распоряжение о финансировании проекта подписал, но Демидова в должности не повысил. За месяц все таблички были готовы, и лежали в кабинете Демидова, дожидаясь своего часа.

– Разрешите Александр Данилович мне выйти, чтобы отдать распоряжение по табличке для Голицына? – спросил Демидов.

– Пойдешь после прощания с Василием Алексеевичем, – ответил Меньшиков. – А теперь попрошу каждого лично попрощаться с нашим дорогим товарищем. Василий Иванович, идешь первым. На лацкане пиджака Чапаева красовалась медаль «За безупречную паранойевскую жизнь», которую он получил за мужество и героизм в борьбе с терроризмом. Но из мэрского доверия после того случая все же вышел. Если бы погиб, тогда бы другое дело. Живым мэр не доверял.

Участники планерки выстроились в очередь для прощания с «дорогим товарищем» строго по ранжиру. Вслед за Чапаевым еще одиннадцать просто заместителей мэра. Заместители, конечно, не апостолы, но каждый год мэр обязательно находил в их рядах Иуду. Поиски Иуды Александр Данилович называл «плановой ротацией кадров». За заместителями шли начальники управлений, числом семнадцать, вслед – двадцать семь председателей комитетов. Кто-то целовал в лоб покойника, кто-то некоторое время стоял, скорбно склонив голову над телом. Но все обязательно крестились, иначе рисковали навлечь на себя немилость мэра, который каждое воскресенье ходил в церковь. От влажных прикосновений губ своих товарищей Голицын очнулся, но признаков жизни старался не подавать, так как еще не определился, как себя вести дальше, поэтому пока просто пытался угадать по запаху, кто с ним прощается. Начальника управления образования, Екатерину Ивановну Коменскую узнал по груди, которой она, как бетонной плитой придавила ему лицо так, что Василий Алексеевич чуть не задохнулся. А начальника управления культуры Сергея Михайловича Лефортова определил по перегару. «Вот сволочь, – подумал о нем Голицын, – никакого уважения к покойнику». Лефортов не любил покойного. Он вынужден был поднимать культуру из-за происков Голицына. Управление культуры было ссыльным местом для проштрафившихся чиновников, так как было абсолютно «не хлебным».

До ссылки Сергей Михайлович сидел так же на экологии и спасении утопающих, тоже место, не ахти какое, но, по крайней мере, экологию можно улучшать бесконечно, а тех, кто плохо улучшает наказывать денежными штрафами. И хотя штрафы были не очень уж и большие, но 50 % Лефортов исправно отправлял в бюджет. А погорел он по милости, а точнее немилости Голицына. Сдавая годовой отчет в статуправление, Лефортов не удосужился его перепроверить. А в нем количество свалок и помоек сократилось не на 20 %, как было запланировано, а только на 19 %. Это несоответствие и обнаружил бдительный Голицын, но сказал об этом не Лефортову, а сразу доложил мэру. Меньшиков любил динамику в отчетах. «Если нет роста или сокращения», – любил он говаривать, – значит, мы плохо работаем». В отчете же Лефортова налицо натуральная стагнация, которую мэр считал вообще вещью недопустимой, поэтому уже через неделю Сергей Михайлович трудился на культурном фронте.

Когда же начальник УВД, Прошкин Иван Иванович, прощаясь с Голицыным больно попал своей орденской колодкой тому в глаз, Василий Алексеевич вскрикнул от боли и резко поднялся с каталки. Чиновники от неожиданного воскрешения Голицына замерли в недоумении. Удивились они не чудесному воскрешению, а ждали, что же будет дальше.

– Александр Данилович, – Голицын легко спрыгнул с каталки, подошел к сидящему в кресле Меньшикову и упал перед ним на колени. – Спасибо, вам, дорогой, спасибо. Вы вернули меня оттуда. Спасибо. Дайте я вас поцелую.

На этих словах он резво поднялся с колен и троекратно облобызал мэра.

– Откуда оттуда? – недоумевал мэр. – Ты, что несешь?

– Александр Данилович, я видел такое, кто никто никогда не видел и не увидит, – Голицын обвел взглядом присутствующих с чувством несказанного превосходства.

– Вы думали, что я помер, – продолжил он. – И я так думал. Моя душа уже отделилась от тела и полетела по тоннелю. Яркий белый свет бил мне в глаза. И вдруг на выходе из тоннеля я вижу, вижу…, – Голицын сделал многозначительную паузу, – Я вижу вас, Александр Данилович в белоснежном костюме. Прямо, как сейчас. Подлетаю я к выходу из тоннеля. А вы поднимаете руки вверх, – Голицын показал, как мэр поднял руки, – и говорите: «Стой, Василий. Не время тебе еще умирать. Не все проблемы еще решены в нашем славном Паранойеве. Есть еще место трудовым подвигам». И свет такой от вас исходит, теплый, всего меня обволакивающий. Если и были темные пятна в моей душе, то тут же исчезли, и душа очистилась, полетела обратно, в тело вернулась, как раз, когда Иван Иванович со мной тепло и трогательно прощался.

Все знали, что у Прошкина на каждого было досье, содержание которого никто не знал, поэтому начальник УВД мог прощаться только «тепло и трогательно».

– Вернулся к вам обратно, и понял я, Александр Данилович, что вы не мэр.

После этих слов Голицын сделал паузу. Ход был рискованный. Уже некоторые чиновники, как собаки на привязи, готовились дать горячую отповедь воскресшему клеветнику.

– Александр Данилович, вы не мэр, – повторил Голицын и продолжил. – Вы, просто, бог, который вернул меня к жизни. Наверное, вы посчитали Александр Данилович, что мне рано еще уходить. Что Голицын не все еще сделал на этой славной паранойевской земле. – Голос Василия Алексеевича зазвенел и задрожал. – Вы мне там сказали в конце тоннеля: «Не время тебе уходить от нас еще Голицын. Не все еще сделано для процветания нашего славного города. Ты должен жить на благо нашей необъятной Родины».

Чиновники замерли в ожидании. Много чего они на своем веку чего повидали и не мало, чего успели сделать. Начальник управления потребительского рынка изобрел водку «Мэрская», которой в обязательном порядке торговали все магазины города. Этикетка получилась замечательная, а на вкус не очень, поэтому в народе прозвали ее «мерзкая». Начальник управления агитации и пропаганды развесил транспаранты с мэрскими цитатами, на зданиях школ и детских садов. Особенно часто тиражировалась цитата мэра: «Будущее – это мы с вами». Враги мэра на одном из таких транспарантов «это мы» заменили на слово из трех букв. После этого неприятного инцидента у каждого здания с лозунгами выставили круглосуточный пост милиции. Да, что там перечислять, много чего было, но, чтобы вот так, свет в конце тоннеля.

– Присаживайтесь, Василий Алексеевич. Мы и так из-за вас уже задержали начало планерки, – только и сказал Меньшиков.

Голицын, обескураженный, поплелся занимать свое место в задних рядах.

– Василий Алексеевич, куда ты пошел. Сядешь со мной рядом. Твое место теперь здесь.

– Все собрались? – привычно спросил мэр Голицына.

– Все, Александр Данилович. Только от церкви никого нет.

– Опять ты за свое, Василий Алексеевич. Ты же знаешь, что церковь от нас отделена. Они хотят, ходят к нам, хотят не ходят, – мягко пожурил его мэр. – Телефонограмму давал им? – тем не менее, поинтересовался он.

– А, как же, Александр Данилович. Лично отправил.

– Ну, что ж дело их. Религия – дело частное. Пригласим потом отдельно. Будем начинать, товарищи. Я собрал вас так экстренно, чтобы обсудить вопрос, который не терпит отлагательств. Все вы прекрасно знаете, что неделю назад в газете было опубликовано письмо жителя нашего района. Василий Алексеевич, а почему я не вижу Татищева? – строго спросил мэр. – Его, что редактора нашей газеты дела города не касаются?

– Александр Данилович, Татищев болен. Вы же знаете, у него хроническое заболевание, – многозначительно ответил Голицын. – Вместо него, Наталья Сергеевна, заместитель редактора.

– Ладно, пусть будет заместитель. Только он мне все равно нужен. К завтрашнему дню выздоровеет?

– Постараюсь, Александр Данилович.

– Не постараюсь, а, чтобы был, – одернул мэр своего зама и продолжил. – В своем письме простой житель очень аргументированно изложил, как и почему возник наш город. И, если еще вчера это было только предположением, то сегодня его теория непреложный факт. Звонил сам Николай Александрович, сказал, что теорию одобрили на самом верху, и попросил, чтобы руководство города не подкачало. Я думаю, что не надо объяснять, какая ответственность на нас ложится. Так получилось, что в следующем году у основателя города Ноя юбилей. До юбилея осталось всего девять месяцев. Как говорится, зачали идею, которую нужно теперь вынашивать. Поэтому вся наша деятельность будет строиться под знаком юбилея. Каждое управление, каждое подразделение нашей администрации в течение недели должны дать свои предложения по проведению юбилейных торжеств. Я понимаю, что времени мало. Нужно отложить все дела и сосредоточиться только на юбилее. Я уже набросал кое – какие тезисы. Возьмете на вооружение при составлении своих планов. Экология и спорт должны будут заняться пропагандой здорового образа жизни. Ной, как известно, был долгожителем. 900 лет, между прочим, прожил. Проведем такую акцию «Долголетие Ноя жителям города».

– Можно марафон организовать «По Ноевским местам», – предложил Голицын.

– Хорошая идея, – одобрил мэр. – Если хватит денег, сделаем его международным.

– Я уже набросала тематику классных часов.

Как все начальники над образованием Коменская была очень плодовита.

– «Заветам Ноя верны», «Ной и школьное самоуправление», «С Ноем по жизни», «Паранойев – колыбель русской государственности» – начала она быстро перечислять.

– Можно еще всероссийскую конференцию провести «Влияние Ноя на реформу местного самоуправления», – решил отличиться Чапаев.

– Это хорошая мысль, Василий Иванович. Чувствуется, знаешь, местные проблемы, – произнес мэр.

– Стараемся, Александр Данилович.

– Вот и хорошо, что стараешься. У Василия Ивановича, товарищи, будет очень ответственное задание, – уже ко всем обратился Меньшиков. – Ему поручается найти остатки Ноева ковчега. Есть предположение, что они находятся в деревне Нойка. А так как а тебе хорошо знакома эта местность, экспедицию по поискам возглавишь ты. С собой возьмешь Татищева.

– Когда выезжать?

– Дня через два – три… И имей в виду, без ковчега на мои глаза не появляйся. Ковчег под твою личную ответственность.

– Ты это читал? – в кабинет Заворуева ворвался Непряхин, в руках он держал «Параноейвскую правду».

– Что ты шумишь? Не читал. А что там такого может быть написано?

– Копают под нас основательно.

– Кто копает? Дай посмотреть газету.

Заворуев вырвал из рук Непряхина газету.

– Где читать?

– «Читатель ставит проблему».

Заворуев углубился в чтение статьи. Непряхин в это время нервно расхаживал по кабинету. Входит Семипостол. В руках у него та же местная газета.

– Изучает? – сразу понял он.

– Не видишь что ли, губами шевелит, – зло ответил Непряхин.

– Ну и что тут особенного написано? – отложил газету Заворуев. – Бредятина сплошная. Нормальному человеку понятно, что не было здесь никогда Ноя и не могло быть. Через неделю все забудется.

– Бредятина, говоришь? – все также зло продолжал Непряхин. – Ты со своими пьянками и бабами совсем чутье потерял. Ты видишь, за чьей подписью письмо?

– Нет, не посмотрел.

Петр Фомич вновь берет газету и ахает:

– Скоков! Да он такого в жизнь не напишет.

– Вот тебе об этом и толкует Иван Сергеевич, – вошел в разговор Семипостол. – Почему Скоков. Почему не кто-то из нас? Мы тоже любим нашу малую родину, интересуемся ее историей. Почему нас о письме загодя не предупредили? Неспроста нам этого Ноя подкинули. Ох, неспроста. Скажут, какая же вы власть, если приезд такого человека проглядели. Начнут с потери бдительности, а там ниточка потянется.

– Ты думаешь, Кузьмич, с помощью этого Ноя скинуть нас хотят? – недоверчиво спросил Заворуев.

– В том-то и дело, что непонятно пока, что они там хотят, – продолжил разговор Непряхин. – Сам понимаешь, что нас всенародно избранных так просто не уберешь. Хитрый подход требуется. Может быть, Ной и есть этот подход. Не найдут остатки Ноева ковчега, а скажут, мол, местная власть эти остатки похитила. Тянет на хищение с отягчающими историческими обстоятельствами.

– Так такой статьи в уголовном кодексе нет, – недоуменно заметил все тот же Заворуев.

– Ты думаешь долго им там поправку в кодекс внести. Миллион зеленых за слово, и они «Зайку мою» гимном сделают, – возразил Непряхин.

– Неужели они нами заниматься будут? На самом верху? – вконец растерялся Заворуев.

– Да, как два пальца об асфальт – сказал Семипостол. – Сам знаешь, места у нас знатные. Если из этого Ноя, что-нибудь получится, значит, всякие паломники понаедут. Земля в цене в разы сразу поднимется. Отсюда делай выводы.

– Говорил я еще полгода назад, что надо было продать всю землю тому инвестору, а самим сваливать. Пожадничали. Посчитали, что мало предложил. А теперь можем и с носом остаться, а то и того хуже – загреметь под фанфары, – заметил Непряхин.

– Какую-то вы мрачную перспективу мужики рисуете, – задумчиво произнес Заворуев. – Вдруг все проще, и Ной действительно у нас причалил. А, если это так, то…

– Там Скока пришел, – перебила его, вошедшая в кабинет Алла. – На прием просится.

– На ловца и зверь бежит, – неожиданно довольным тоном произнес Заворуев. – Пусть заходит.

В кабинет заходит Скоков. Александр Сергеевич Скоков со времени освобождения из заложников вице – мэра здорово изменился. Вместо тренировочных штанов на нем появились не новые, но довольно аккуратные брюки, тапочки сменил на кроссовки. Несменяемой осталась только тельняшка, которая дополнялась теперь висящим на груди телефоном. Телефон подарил ему Татищев. «Для оперативной связи», – пояснил он Скокову. Эти внешние изменения не смогли не сказаться и на его внутреннем состоянии. Перед тем, как пьяным свалиться спать он обязательно снимал брюки, чтобы не помять и не запачкать.

Алла решила задержаться в кабинете, всем своим женским нутром почуяв, что должно произойти нечто интересное. И это «нечто» она не может, просто не имеет права пропустить.

– Здорово, мужики, – не без доли превосходства поприветствовал присутствующих Скоков. – Да, вы я вижу, мои научные труды изучаете, – заметил он в руках Заворуева местную газету.

– Да, вот читали и восторгались полетом твоей фантазии, – с иронией ответил Непряхин. – Читали и гордостью наполнялись наши сердца, что такой Жюль Верн у нас в деревне живет.

– Будет тебе известно, Иван Сергеевич, что это не фантазии, а результат моих научных исследований. Тебе даже в голову не приходит, что простой деревенский мужик способен на такой полет научной мысли.

Это были «домашние заготовки» Скокова, которые они заранее обсудили с Татищевым по телефону.

– Знаю я твой полет «научной мысли». От горлышка до дна бутылки. Ты не крути здесь перед нами, а лучше по – хорошему выкладывай, кто научил? – начал напирать на него Непряхин.

– Иван Сергеевич, погоди, не напирай на человека. Александр… Как вас по батюшке? – Семипостол всем своим партийным нутром явственно почуял опасность.

– …Сергеевич.

Александр Сергеевич, имеет право на свои научные изыскания, – продолжил он. – Лишь бы это служило процветанию родного края. Мы все гордимся нашим паранойевским районом. Каждый из нас вносит свой посильный вклад в закрома малой родины. Когда наши потомки откроют эти самые закрома, они найдут частицу вклада главы, председателя Совета депутатов, заместителя главы. Но, если наши помыслы и дела устремлены вперед, то товарищ Скоков смотрит взад, и через этот зад осмысливает настоящее, чтобы еще явственнее представить наше светлое будущее. Так ведь, Александр Сергеевич?

– Конечно, – приободрился Скоков. – Я в последнее время только и думаю о процветании родного края. И мое письмо вклад в эти самые закрома. У меня и так дел по горло, а я еще процветанием занимаюсь, – уже от себя добавил Скоков. В эти минуты Александр Сергеевич был на краю блаженства. Он почувствовал незнакомый привкус – привкус власти.

– А, что кроме тебя никого не нашли для научных изысканий? – все еще не унимался Непряхин.

– Что значит «не нашли»? – вроде как обиделся Скоков. – Меня и не надо было искать. Я всю сознательную жизнь поисками Ноева ковчега занимался. Методом проб и ошибок шел к цели, набирал фактический материал. И сегодня я на пороге открытия, которое послужит во благо всему нашему району и всем закромам. Может и мне чего от этих закромов перепадет.

Последняя фраза уже была скоковской импровизацией.

– А почему мы о твоих изысканиях ничего не знали? – также, зачуяв неладное, спросил Заворуев. – Почему молчал? Почему не доложил руководству? Мы – власть, в конце концов, а не в курсе твоих исторических изысканий.

– Вы и не очень-то интересовались. Вы, что думаете, я просто так по полгода на реке проводил, все знают.

– Так ты же там в своем шалаше пьянствовал, – непроизвольно – искренне удивился Семипостол. – Когда же ты ковчег искал?

– Искал. Находил время. У меня в школе к истории интерес был. Я лучше всех, между прочим, контурные карты рисовал, – уклончиво ответил Скоков. – Вот завтра приедут Василий Иванович с Петром Алексеевичем, тогда поймете, что и как искал.

– Так, значит, завтра Чапаев приезжает! – воскликнул Заворуев. – Почему нам ничего не сообщили?

Ты, что не понимаешь? – вновь зловеще спросил Непряхин. – Нас подсиживают. Скоков найдет ковчег. А он его обязательно найдет. Нас сразу спросят: «А где была местная власть»?

– Так мы же не знали, что власть должна ковчег искать, – неуверенно произнес Семипостол. – Если бы нам подсказали, направили…

– Так я зачем пришел? – Скоков сделал вид, что не слышит вольнодумных разговоров. – Сказать вам, что завтра в 10 утра у меня в шалаше собираемся. Вместе будем искать. Вм тоже оказано высокое доверие. Дело очень ответственное. Петр Алексеевич просил еще привлечь надежных людей. Я думаю, что Аллу, Неваляева нужно позвать. Да и еще, предупредите, чтобы Шмелев все взял для завтрака, обеда и ужина дня на два, на три. Он тоже надежный человек.

Уже рано утром следующего дня на берегу реки был разбит небольшой лагерь. Под брезентовым навесом стояли столы и стулья, ожидающие завтрака, обеда и ужина. Чуть поодаль палатка – шатер, в которой можно было отдохнуть на вместительных раскладушках. Для любителей свежего отдыха под деревом лежали четыре надувных матраца. Для поклонников экзотического отдыха между двух сосен был повешен гамак с прекрасным видом на реку. Лагерь был разбит по указанию Заворуева, которому уже не раз приходилось принимать гостей в таких вот тяжелых походных условиях.

Все были в сборе за исключением Татищева и Чапаева. Заворуев расхаживал по дороге, высматривая гостей. Непряхин и Семипостол привычно коротали время за нардами. Скока, Шмелев, Неваляев под присмотром Аллы делали последние приготовления к завтраку.

Наконец, подпрыгивая на кочках, к лагерю подъехала машина вице – мэра. Из нее помимо Чапаева и Татищева вышли два незнакомых мужчина. Чапаев был в хорошем расположении духа, поэтому со всеми облобызался, Татищев лишь сухо поздоровался. Его раньше времени вытащили из-за запоя, и он был поэтому несколько дезориентирован в пространстве и времени.

Облобызавшись, Чапаев представил незнакомцев.

– Это товарищи из области. Константин Иванович Карамазов, доктор исторических наук, главный ноевед страны.

Ноевед – крупный и красномордый ровесник Ноя на удивление бодро обежал присутствующих, приговаривая: «Очень рад познакомиться».

– Меня зовут Николай Названов, корреспондент областной газеты «Знамя труда», – сам представился второй незнакомец. – Мне поручено написать материал о вашем великом историческом открытии.

– Во, как закрутил, – машинально подумал Татищев. – Этот молодой человек далеко пойдет… Если фамилии не перепутает в тексте.

И, хотя Петр Алексеевич больше «не оживлял» покойников, фамилии перевирал нещадно, за что ему не единожды ставилось на вид.

– Прошу всех к столу, – пригласил Заворуев. – Слегка подзаправимся перед научными изысканиями. Прошу, прошу, рассаживайтесь. Василий Иванович, вы во главе стола, – еще раз пригласил он присутствующих.

– Молодец, Петр Фомич. Хороший стол накрыл, – похвалил Заворуева Чапаев, когда все расселись за столом. – Что я хочу сказать, – поднял Василий Иванович стакан, давая сигнал к началу церемонии «слегка подзаправиться». – Мы с вами на пороге великого исторического открытия. Открытие, которое может стать самым значительным в мировой истории с момента появления человечества. Отсюда, сами понимаете, какая на нас лежит огромная ответственность. Александр Данилович, наш мудрый и любимый руководитель, дал нам неделю на это открытие. Но я думаю, что мы приложим все наши силы, используем все неиспользованные резервы, проявим небывалый трудовой энтузиазм и сделаем открытие не через неделю, а через три дня. Как Александр Сергеевич, по силам нам такая задача? – обратился он к Скокову.

– Будем стараться, Василий Иванович. Если моя теория верна, то сможем и раньше сделать великое историческое открытие, – ответил Скоков чрезвычайно польщенный, что и у него, наконец, появилось отчество.

Василий Иванович после случая со своим заложничеством несколько раз приезжал вместе с Татищевым в Нойку. День пил с местной администрацией, а день обязательно со Скоковым. Очень легко и независимо чувствовал он себя в дали от мэра, и мэром ощущал себя здесь в Нойке. Даже подумывал перед пенсией избраться всенародно главой села и построиться на берегу реки.

– Раньше не надо, а три дня самый раз. И еще понимайте такую вещь, товарищи, что сегодня Нойка в центре внимания не только в районе, но и в области. Говорят, сам губернатор, наш любимый и мудрый руководитель, взял великое историческое открытие под свой личный контроль, – продолжил Василий Иванович.

Чапаев в кругу близких собутыльников не раз хвастался тем, что в прошлой жизни был китайцем.

– Это точно, – подтвердил Незванов. – Мне главный сказал, что под великое историческое открытие будет отдана целая полоса. Все сделано будет в цвете.

– Ну, что мужики. Выпьем за открытие. Пусть и у нас все будет в цвете, – подытожил Чапаев.

Только слегка закусили, Чапаев уже по новой держит полный стакан:

– Петр Фомич, давай ответное слово.

Поднялся Заворуев. После вчерашнего разговора с партнерами по власти, он сильно разнервничался. Сегодня же за накрытым столом с благодушным вице – мэром жизненный тонус здорово повысился. «Пугает Непряхин или ведет какую-то свою игру», – успел он даже подумать перед тем, как сказать тост.

– Друзья, товарищи мои боевые. За этим столом нас объединили не только предстоящие тяготы испытаний, но и общая идея. Не будет преувеличением, если скажу, что вся страна, затаив дыхание, смотрит на нас, вслушивается в каждое сказанное здесь слово, потому что здесь в Нойке, на берегу величественной и одноименной реки, возрождается наша национальная идея, которой нам так долго не хватало.

– Как она может затаить дыхание, если понятия не имеет, где наша Нойка находится? – поинтересовался Скоков.

– Сашк, заткнись, – благодушно приказал Чапаев. – Он правильные вещи говорит. И про дыхание все верно. Такое событие происходит.

– А, может она его затаила, потому что несвежее оно у нее. Вот она и не дышит, чтобы воздух не испортить, – выдвинул Скоков смелую гипотезу.

– Что ты чушь несешь, – начал сердиться Василий Иванович. – Страна же не может нажраться, чтобы потом от нее перегаром несло.

– Это почему же? – не унимался Скоков.

– Да, потому. Страна – это символ, а символ напиться не может. Ты можешь, я могу, а символ нет, потому что у него рта нет. Все, заткнись. Продолжай Петр Фомич, все правильно говоришь, – подвел итог дискуссии Чапаев.

– Я продолжаю, – нисколько не смутился и не обиделся Заворуев. – И хотя Ной приплыл к нам тысячи лет назад, он по – прежнему близок и дорог нам, живет в наших горячих сердцах потому, что он из наших, из крестьян. Когда мы найдем остатки ковчега, то возможно найдем и самого Ноя. И, когда это случится, – в голосе Заворуева послышались патетические нотки. – Я попрошу всех внимательно посмотреть на его руки. Это руки крестьянина, труженика села – мозолистые и обветренные.

– А что еще и труп будет? – с недоумением спросил ученый – ноевед. – Меня о трупе не предупреждали. Говорили, что только ковчег.

– И меня шеф о трупе предупреждал, – удивился Чапаев. – Петр Алексеевич, ты в курсе трупа?

– Василий Иванович, это пока только смелая гипотеза Петра Фомича, которая не найдет подтверждения, – ответил Татищев. – Так ведь, Володь? – спросил он Неваляева.

– Так точно, так. У нас уже, как год нет на территории никаких трупов. Все тихо и спокойно, слава богу, – отрапортовал Неваляев.

А, все-таки, жаль. Так хотелось бы посмотреть на мозолистые и обветренные руки, – мечтательно произнес Татищев. – Так за что пьем, Василий Фомич? За национальную идею с длинными и мозолистыми руками? Так за нее.

Все с облегчением выпили.

– Третью пьем молча, а потом слово скажет Константин Иванович, наш ноевед.

После третьей сразу со стаканом поднялся ноевед. Несмотря на то, что было ему уже глубоко за 70, выглядел энергичным и жизнелюбивым мужиком. Плотно сложенный с огромными кулаками он больше походил на кузнеца, чем на ученого имеющего дела только с бумажками.

– Дорогие товарищи, – начал он тонким голосом, который никак не вязался с его внешним видом. – Я прожил большую научную жизнь. Были в ней победы, были и неудачи. Но сегодня мы обмываем, – ноевед запнулся, – простите, присутствуем при величайшем научном открытии. Товарищ, который выступал передо мной. Простите, не расслышал фамилию.

– Заворуев, – подсказал кто-то за столом.

– Товарищ Заворуев очень метко и, главное, вовремя заметил классовую сущность Ноя. Я всю жизнь посвятил изучению рабочего движения в Гондурасе, и рабочую косточку чую за версту своим классовым чутьем. Ной – наш, из рабочих. Я могу согласиться с товарищем Заворуевым только в той части его научного предположения, что Ной был крестьянином до потопа, но, пережив такое событие, как потоп, он преобразился в пролетарии. «Почему в пролетарии», – спросите вы. Отвечаю. Ною нечего было терять. Все, что можно он потерял во время потопа. Я могу согласиться, что у Ноя были мозолистые руки. Это факт. Но товарищ Заворуев дает этому факту совершенно неверную трактовку. Мозоли у товарища Ноя не от косы или сохи, а от работы со слесарными инструментами. И здесь прослеживается определенная историческая закономерность. Ной был слесарем, наш президент начинал слесарем, губернатор был учеником слесарем, и ваш мэр обязан быть слесарем.

– Был, был, – весело закричал Татищев. – Он в школе железные болванки точил напильником.

– Вот видите, что значит всего лишь одна мозолистая рука плюс научное предвидение. Мой тост за президента, губернатора и мэра города Паранойев, которые верны традициям Ноя. Пьем, стоя товарищи, – закончил ноевед.

Все встали, несколько ошарашенные речью ученого, но выпили с удовольствием.