Текст книги "Окрашенное портвейном (сборник)"

Реальность оказалась слаще, и превзошла все его ожидания. Он даже представить себе не мог, что с женщинами может быть так хорошо. После «девушек» хотелось быстрее домой, отвалившись от жены, тут же засыпал, а, если сон не шел, бежал покурить. С Грибовой было удивление: неужели он, немолодой уже мужик, даже не знал, что может быть так. Как так? Не хочется бежать, не хочется курить, а хочется ощущать эту женщину рядом. Это было ощущение мужика, истосковавшегося по женщине.

«Еще недавно на этом месте лежал ее муж, а теперь я», – неожиданно подумалось Бубнову. А вслух сказал:

– Спасибо тебе. Я никогда не думал, что так бывает.

– Как так?

– Не знаю. Мне тяжело объяснить словами. В общем, все по – другому. И после всего этого мне с тобой очень хорошо.

– Это и есть по – другому?

– Наверное, да.

Они лежали лицом к лицу. Грибова с удивлением и любопытством всматривалась в Бубнова. Если для Бубнова все было по – другому, то ей просто было хорошо и покойно. Вот оно, пожалуй, ключевое слово ее состояния: покойность. Впервые за последние годы она расслабилась. С Грибовым же постоянно напряжение и проблемы: деньги – долги, долги – деньги.

– Ты не считаешь меня дрянной женщиной? – неожиданно спросила она Бубнова.

– Почему я должен так считать?

– Как почему. Не успела схоронить мужа, как тут же улеглась в койку с мужчиной, которого едва знает.

– Я, может быть, скажу нехорошо, но все равно скажу. Мне кажется, что ты не очень опечалена его смертью, – увидев ее изумленное лицо, Бубнов поправился. – Я не то имел в виду. Просто ты так устала от той жизни, что его смерть для тебя облегчение.

– Да, скорее так. Ты точно сказал «облегчение». Последний год была не семейная жизнь, а совместное сосуществование. Я его жалела и презирала одновременно. Жалела и презирала за то, что такой одаренный человек превратился в ничтожество. Я никогда не думала, что деньги, а точнее их отсутствие могут так его искалечить. Я даже не успела заметить, когда этот, в общем-то, честный и порядочный человек превратился в неистребимого вруна. Он лгал всем: мне, тебе, наверное, себе…

– Может, не будем так о нем говорить, – попытался возразить Бубнов.

– А как сказать по – другому. Ты только представь. Дарит мне на день рождения тысячу рублей. А буквально через два часа просит деньги обратно. Ему, видите ли, на товар денег не хватает. Сколько раз просил занять для него денег. Я занимала, а он не отдавал. Я крутилась, как белка, чтобы за него долги отдать. И что я должна помнить после этого? Может быть, я неблагодарна по отношению к его памяти, но я так скажу, эта наша случайная встреча подарила мне больше счастья, чем пятнадцать лет с ним.

– Значит, ты понимаешь, что наша встреча случайна и продолжения не будет?

– Лучше такая встреча, чем никакой

После сороковин Бубнов переехал жить к Грибовой. Для жены Бубнова это стало тяжелейшим ударом. Она грозилась убить и его, и себя. Но, видя его непреклонность, внешне смирилась. Она даже сумела обсудить с ним финансовые и имущественные дела. Договорились так, что он оставляет ей дом, машину, половину денежных сбережений, а также ежемесячно выплачивает по пятьсот долларов. Себе же забирает весь бизнес. Бумаг никаких не оформляли, договорились на словах. И все же эти договоренности стали для Бубновой еще одним потрясением. Ради какой-то бляди он так легко расстается с тем, что нажил своим трудом! Это ведь так непохоже на ее мужа.

Вот такие выкрутасы выделывает жизнь. Одна женщина, еще вчера, счастливая жена, а сегодня, в глазах печаль, под глазами черные круги, на голове черный платок, другая, вчера стала вдовой, а сегодня счастливая, с смеющимися глазами женщина. Можно посочувствовать одной, но не знаю, можно ли осудить другую? Просто так сложилось. Одна потеряла любимого мужчину, другая встретила любимого мужчину, и ждет от него ребенка.

Такие новости в деревне распространяются быстро, и когда Бубнова узнала о беременности Грибовой, то в порыве глухой злобы сожгла ему магазин. Запалив магазин, она и не думала скрываться. Ей даже хотелось бы, чтобы ее поймали, а в деревне бы говорили, что все беды от этой бляди, поэтому стояла и смотрела, как языки огня сжирают магазин. И только убедившись, что магазин сгорел дотла, и пожарные не смогли его спасти, с ненавистью посмотрела на бывшего мужа, который примчался на пожар, и, ссутулившись, побрела домой, держа в руке пустую канистру из-под бензина. Вся деревня замерла в ожидании, как поступит Бубнов. Местные жители разделились на две партии: одни считали, что Бубнов жену засадит, а имущество вернет себе, другие, что ничего не сделает – не последнее потерял.

Бубнов не сожалел о магазине, действительно, не последнее потерял. Да и тому же он не предполагал, что его уход такой пронзительной болью отзовется в его уже бывшей жене. Он допускал, что без скандала не обойдется, но вот, чтобы так… Ему было очень жаль жену, и почему-то безумно стыдно за себя. Поэтому в акте было записано, что причина пожара замыкание в электропроводке.

Глава третья
ПБОЮЛ Матвеев. Сорок дней

ПБОЮЛ Матвеева Андрея Дмитрича и в глаза, и за глаза называли Сиротой. Это прозвище Матвеев сам на себя налепил, так как, вечно прибедняясь, любил приговаривать: «Что с меня с сироты взять». Когда его звали сиротой, не обижался, а более того охотно отзывался. Мать пыталась его пристыдить.

– Как тебе не стыдно при живой матери сиротой себя называть.

При всем своем уважении к матери Матвеев в этом случае был непреклонен.

– Да пускай зовут. Сирота, что дурачок. Какой с него спрос.

– И охота тебе в дурачках ходить.

– Меньше завистников. Ведь дурачки не могут быть богаты. А у нас кое-что на черный день отложено.

– Может оно и верно, но все равно нехорошо, – мать недовольно морщилась.

ПБОЮЛ Матвеев тип был преотвратительнейший. Даже высокий рост не скрадывал огромного до неприличия живота, а складки жира, как волны, набегали по всему телу. Непропорционально маленькая голова, как будто между плеч воткнули горошину. Вечно бегающие, отечные глаза. И возраста он был неопределенного: то ли тридцать, то ли шестьдесят лет. А еще был Матвеев патологически жаден. Его жадность не была лишена жертвенности. В этой своей жертвенности он по – своему был справедлив.

Когда, не выдержав такой жизни (Матвеев вел строгий учет того, во сколько обходится содержание каждого члена семьи. И если кто-то выходил за те денежные рамки, которые он установил, то долго и нудно пенял на это. Чаще всех доставалось жене даже не за то, что истратила деньги, а только за то, что пыталась попросить деньги), от него ушла жена, он по справедливости разделил детей. Старшая дочь, которую недолюбливал, ушла с матерью, а сын, внешне очень похожий на Матвеева, остался с ним. Матвеев и уход жены пережил достаточно легко, хотя по первости переживал: в доме все есть, а она ушла. Но, прикинув экономическую выгоду от ухода жены, забыл обо всех переживаниях. На ее уходе он дополнительно экономил около шести тысяч в месяц, а в год семьдесят две или почти две с половиной тысячи долларов. Этим нехитрым арифметическим подсчетам он радовался, как ребенок. И сожалел лишь о том, что вообще женился.

Он был справедлив и в еде. Из своего магазина приносил просроченные товары, которые, по его мнению, ничуть не худшего качества. И питался этими продуктами наравне с матерью и сыном.

И с людьми был справедлив. Несмотря на жадность, изредка, обязательно под процент давал в долг. Долги получал в срок, поэтому ничего лишнего с должников не требовал. Но и на старуху бывает проруха. Он постоянно ссуживал деньгами и Грибова. Тот всегда возвращал долги, да и магазин находился по соседству. А Грибов возьми да помри, не успев вернуть долг. Эти три тысячи рублей невозвращенного долга были занозой в сердце для Сироты. Он ходил и на похороны, и на девять дней заходил с одной единственной целью: как и когда он сможет вернуть свои три тысячи, прикидывал и так, и этак, как бы поделикатнее подкатиться к вдове, чтобы вытребовать свои кровные три тысячи. Умом он понимал, что сделать это почтим нереально, но сердце отказывалось смириться с потерей. Сорок дней у Матвеева сердце саднило кровью, сорок дней он считал, какие проценты могли бы накрутиться на три тысячи за это время. Подождав, после сорока дней еще два дня, он решился сходить к Грибовой, узнать на счет долга. Матвеев уже окончательно для себя определился: не будет денег, возьмет что-нибудь из вещей. Главное, чтобы все по справедливости было. Ему чужого не надо.

Несмотря на промозглую и ветреную февральскую погоду, Матвеев отправился к Грибовой пешком. «Идти-то всего ничего, три километра, поэтому нечего зря жечь бензин», – справедливо посчитал он.

Дверь открыла Грибова.

– Привет, Наташ. Вот пришел навестить, – поздоровался Матвеев. – В дом-то пустишь?

– Проходи, раз пришел. Чего на пороге стоять, – Грибова пропустила Матвеева в квартиру. – Раздевайся, обувь можешь не снимать.

Матвеев снял куртку и прошел в комнату. В комнате на диване сидел Бубнов. От удивления и неожиданности Матвеев пзднул, громко, но не вонюче. Это у него еще с детства. От удивления или испуга.

– Здоров, Виктор, – Матвеев протянул руку.

– Привет, – ответил Бубнов. Чувствовалось, что он смущен этим визитом и откровенно не рад Матвееву.

– Я чего пришел, Наташ, – обратился Матввеев уже к Грибовой. – Как на счет долга твоего мужа? Должен же он мне остался. Знаешь, ведь?

– Знаю.

– Вот я и зашел узнать, когда отдать сможешь?

– Сколько он был тебе должен?

– Три штуки, и три стольника сверху за услугу. Все справедливости. Дни после его смерти я уже не считаю, хотя какой-нибудь хмырь может, и насчитал. Ты же знаешь, я не такой. Ведь, если посчитать по сегодняшний день, то уже тыщ двенадцать накапало, – последнюю Матвеев произнес с большим сожалением. Как не верти, а девять тысяч он потерял.

– Хоть и сирота, а какой добрый. Ладно, сейчас принесу деньги. Сколько, ты говоришь?

– Три тысячи триста.

Грибова вышла в другую комнату. Бубнов казалось безучастно наблюдал за разговором.

– А ты чего тут делаешь? – спросил Матвеев, у которого сразу же резко поднялось настроение оттого, что так все просто и легко разрешилось. – Тоже за должком или так просто чайку попить?

– Так просто. Алексей мне ничего не был должен, я уже тебе говорил об этом, – Бубнов явно был смущен. – Да и что тебе-то за дело?

– Да, так. Безо всякого дела. Просто он всем в округе должен, а тебе нет. Чудно как-то. Да и потом, вижу, что ты здесь, ну и спросил, – Матвеев лукавил. Он сразу обратил внимание, что Бубнов одет по – домашнему, в спортивном костюме. «Значит, не так просто сидит у Грибовой, – решил для себя Матвеев. – Потрахаться пришел. А она рада стараться, долги мужа отработать. Вот поэтому Леха ему ничего и не должен. Вот теперь все сходится». – Матвеев даже почувствовал некоторое душевное облегчение от такого простого объяснения.

В комнату вернулась Грибова, протянула Матвееву деньги.

– Теперь он ничего тебе не должен.

– Теперь ничего. – Матвеев, не спеша и аккуратно, пересчитал деньги. – Ладно, я пошел. Не буду вам мешать.

Чтобы окончательно утвердиться в своих догадках, Матвеев решил забежать к Бубновой, все равно мимо идти. Дверь открыла Бубнова и неприветливо спросила:

– Чего пришел?

– Да с Виктором по делу перетолковать надо. Он дома?

– Нет, еще.

– А когда будет? Может, я попозже забегу?

– Не знаю, когда будет, и знать не хочу, – Бубнова громко хлопнула дверью.

– Представляешь мам, пришел к Грибовой за долгом, а у нее Витька Бубнов сидит. По – домашнему так одет. Думаю, что жить к ней ушел, – чуть ли не с порога прокричал Матвеев.

– Не мели языком, – не поверила мать, – чтобы такой разумный человек от жены ушел. Быть такого не может.

– Я тебя точно говорю: ушел. Я же еще на обратном пути и к Бубновой забежал. То, да се, спрашиваю, где Виктор. А она мне отвечает, что не знает, и знать не хочет. И в дом не пустила. Всегда пускала, а сегодня не пустила. Точно говорю, ушел от нее к Грибовой.

– Надо же срам, какой! Как же теперь Катерина будет? Она ж за Витькой была, как за каменной стеной, – запричитала Матвеева, – а эта Грибова какова? Еще мужнин дух из дому не выветрился, а она уже с другим скачет. А еще учительница! Долг-то она тебе отдала? – мать решила переменить тему. Чужая душа – потемки, а денежки счет любят.

– Конечно, отдала, а куда она денется?

– А чего ей теперь не отдать? Небось, не свои отдавала?

– Конечно, не свои. Откуда своим взяться? Зарплата у нее с гулькин хвост. Да, и покойник, «царствие ему небесное», ничего кроме долгов ей не оставил, – Матвеев машинально перекрестился. – Виктор теперь за все его долги расплатится, иначе, какой смысл ей его привечать? Все-таки умеют Грибовы устраиваться. Вот он взял да по – тихому помер, не расплатившись с долгами, а эта пигалица драная сразу мужика себе нашла. И какого мужика! Так что и себя ублажит, и денег немерено поимеет. Сволочь, короче, – на последних словах Матвеев сладко зевнул. От сегодняшних событий и переживаний он подустал, да и ужинать уже пора. – Сашка дома? – спросил он про сына.

– Дома. Сидит, уроки делает.

– А ее все слышал, – из-за двери показалась голова сына.

– А уроки-то сделал? – строго, безразлично спросил Матвеев.

– Сделал. Все сделал, – Саша вошел в комнату. Ему было десять лет, такой же толстый, как отец, но еще не заплывший жиром. Те же небольшие глаза – щелочки, более живые, но взгляд, как и у отца, все равно бегающий.

– Ну, тогда давай мам ужинать. А ты иди умойся и живо за стол. Жрать охота.

За исключением пельменей еда на столе была из запасов, сделанных еще летом: квашеная капуста, соленые огурцы и грибы, овощной салат. Для семьи Матвеевых это был обычный ужин, повторявшийся изо дня в день, в котором только пельмени заменялись котлетами или мясом. Матвеев как-то подсчитал, что летние запасы позволяют ему за год подкопить еще тысяч девяносто или более трех тысяч долларов. Матвеевы ели молча, только слышалось монотонное почавкивание. Причем трудно было разобрать, от кого исходило почавкивание: то ли от младшего, то ли от старшего Матвеева. Наконец, на тарелках ничего не осталось. Остатки соуса Матвеев аккуратно подчистил хлебом. В доме было принято после еды оставлять тарелки чистыми.

– Спасибо, мам, – Матвеев с чувством исполненного долга отвалился на стуле и закурил.

– Спасибо, ба, – повторил Матвеев – младший.

– Мам, теперь давай, что ли по чайку пройдемся? – попросил Матвеев.

– Да чайник уже горячий. Можно наливать, – ответила Матвеева.

– Сашк, принеси чайник с кухни, – велел Матвеев сыну. – Только смотри, не обожгись

– Да знаю я. Что ты мне каждый раз говоришь.

Саша принес чайник, Матвеева расставила чашки и разлила чай. Чай пить Матвеевы умели и делали это с превеликим удовольствием. Пили вприкуску с сухарями, которые вкусно жарила Матвеева из остатков хлеба.

– Пап, мне завтра в школу нужно двести рублей, – вспомнил Матвеев – младший.

– Это еще зачем? – недовольно поморщился Матвеев.

– Ты что забыл? На нужды класса. Мы же каждый месяц сдаем.

– Разве с тобой забудешь, – Матвеев почти смирился с тем, что с двумястами рублями все-таки придется расстаться. – Ладно, утром деньги дам.

– Совсем обнаглели, – встряла в разговор Матвеева. – Мне соседка говорила, что директор с каждого класса по пятьсот рублей в месяц имеет. Это сколько же у нее получается? Сашк, сколько классов у вас в школе? – обратилась она к внуку.

– Ба, откуда мне знать. Я, что считал их?

– Я думаю классов тридцать, – ответил за сына Матвеев.

– Это что ж получается, что она себе за здорово живешь пятнадцать тысяч заграбастывает? – возмутилась Матвеева.

– А ты, как думала. Она еще и за прием в школу, знаешь, сколько имеет. Хачиков уже полшколы. Ты думаешь, что она их запросто так, принимает? На крайняк, с каждого сто баксов.

– Чего «сто», – не поняла мать.

– Сто долларов.

– Сто – о долларов? – словно эхо произнесла в искреннем изумлении Матвеева. – Так на нее заявить надо, куда следует.

– Заявишь тут. Наверняка, у нее все схвачено. Она же потом на нас и отыграется по полной программе.

– Сто долларов, – никак не могла прийти в себя Матвеева. – Это же, какие она деньжищи зарабатывает. Мы тут за каждую копейку убиваемся. А она, сволочь, ничего не делая сто долларов, – все более распалялась Матвеева.

– С каждого, – подлил масла в огонь сын.

– Какая сволочь. Сука драная, – Матвеева уже не стеснялась в выражениях.

– Хачикам и отметки хорошие за деньги ставят, – встрял в разговор Матвеев – младший.

– А ты откуда знаешь? – спросил с любопытством отец.

– Серега Пономарев из седьмого рассказывал.

– Андрей, не давай Сашке завтра двести рублей.

– Мам, как не давать. Учительница за эти двести рублей с говном нас съест. Сашка и так неважно учится. А тут еще двести рублей не дать. Мы, что с тобой самые бедные?

– Нет, но…

– Ну и все. Успокойся мам. Давайте с Сашкой убирайте со стола, а я кое – какими делами займусь, – с этими словами Матвеев вылез из-за стола и отправился в свою комнату.

Матвеев прошел в комнату, в которой почти ничего не изменилось после ухода жены. Только сломанные временем и весом Матвеева ножки от кровати, были заменены на более надежные деревянные чурбачки. Плотно закрыв дверь, и убедившись, что никто к нему не войдет, он достал из тайника деньги и драгоценности. Наступал самый трепетный, долгожданный и важный момент его жизни, ради которого, собственно говоря, он и жил. Для начала вложил в неполную стопку денег очередные двести долларов. Матвеев, как и большинство наших граждан, не доверял банкам, совершенно справедливо считая, что накопления надежнее все хранить в потайном месте, предварительно превратив их в доллары и золото. Доллары он покупал каждый день, а золото два раза в месяц. Положив деньги в стопку, наступал самый благоговейный момент, кульминация его прожитого дня: пересчет денег. Матвеев и так наизусть знал, сколько у него денег: семьдесят две тысячи четыреста пятьдесят два доллара, а вместе с сегодняшними уже семьдесят две тысячи четыреста шестьдесят два. Он не только пересчитывал каждую пачку денег, но вновь и вновь ощупывал каждую купюру, брал ее на просвет, чтобы в очередной раз убедиться, что фальшивых долларов у него нет. Пересчет денег для него был не просто ритуалом, а смыслом того, что еще один день прожит не впустую. Деньги Матвеев всегда пересчитывал только стоя, демонстрируя, таким образом, свою любовь и уважение к ним. Он ловко и с каким-то особым шиком перехлестывал купюры, одновременно пританцовывая и мурлыча какую-нибудь мелодию себе под нос. Закончив пересчет денег, аккуратно складывал стопки, и переходил к золоту, перебирая руками каждое украшение. Он помнил когда, где и за сколько куплено каждое из них. Укладывая золото обратно в коробочку, сожалел только о том, что при разводе не отобрал у жены золотые сережки, которые на свадьбу были подарены его матерью. «А сережки-то хорошие. Баксов на триста тянут», – каждый раз сокрушался Матвеев. Жена уже, как полгода ушла, а он продолжал недоумевать: «Почему»? «Ладно бы через год ушла, – рассуждал Матвеев, – а то ведь, почти десять лет вместе прожили. И денег, сколько я на нее потратил. Тысяч восемь баксов, не меньше. Шубу купил за тысячу, в Турцию – пятьсот, последний раз сапоги за двести купил. Дура, еще пожалеет. Назад будет проситься. А я… Может, и приму обратно», – заключил Матвеев.

Закончив пересчет денег и осмотр золота, Матвеев с чувством исполненного долга присел на кровать. Вот и еще на двести долларов он стал ближе к мечте. А мечта матвеевская была проста и незатейлива: он хотел стать настоящим долларовым миллионером. Он почти точно знал, что потребуется на реализацию его мечты времени лет десять – двенадцать. Его не пугал такой длительный срок, он только волновался из-за того, где будет прятать сто пачек долларов, в каждой, из которой будет по десять тысяч. Перед сном всегда размышлял о том, что для такой суммы неплохо бы иметь несколько потайных мест.

Уже раздевшись, Матвеев вспомнил, что в куртке остались деньги, которые он получил от Грибовой. «Ладно, пусть там лежат. Невелика сумма. Завтра уберу», – успокоил он себя. Но, поворочавшись несколько минут в кровати, все-таки решил деньги из куртки забрать. По новой укладываясь в постель, ему почему-то вспомнился Грибов. Грибова Матвеев невзлюбил с первого дня знакомства.

– Здорово, сосед. Давайте знакомиться. Алексей, – Грибов протянул Матвееву руку.

– Андрей. Какой еще сосед? – не сразу понял Матвеев.

– Да у меня магазин через дорогу. В аренду взял, – объяснил Грибов.

– Конкурент значит.

– Ну, почему сразу конкурент? Просто соседи. Тем более ваш магазин только открылся, а мой уже год торгует. Так что это мне вас надо нежелательным конкурентом считать. Ну, да ладно. Я думаю, каждому из нас на кусок хлеба с маслом хватит.

– Может, хватит. А может, и нет, – хмуро ответил Матвеев. Грибов ему сразу не понравился. А как он может понравиться, если он и есть ему прямой конкурент, чтобы там не говорил тот о хлебе с маслом. Но коньяк, принесенный Грибовым, выпить не отказался.

– Давай, что ли на «ты», – после третьей рюмки предложил Грибов.

– Нет вопросов.

Когда коньяк уже закончился, Матвеев знал почти весь жизненный путь Грибова, который тот ему поведал почти с детской непосредственностью и искренностью. И жена мастерица на все руки. И дочка учится замечательно. И машина очень легка на ходу. И доходы от магазина даже больше, чем он ожидал. И, что, если дальше все так пойдет, он будет строить дом. И, что предполагает через два – три месяца расширять свой бизнес. Матвеев был поражен такой откровенностью. Особенно его удивило, что Грибов с такой легкостью поведал о своих доходах. У Матвеева мать не знает, сколько он имеет, а тут, пожалуйста, с первым встречным делится. «Несерьезно, как-то», – подумал Матвеев.

– Может, еще бутылочку уговорим? – Грибов завелся и хотел продолжения банкета.

Нет, с меня на сегодня хватит. Дел еще по горло, – отказался Матвеев.

Ладно, отложим до лучших времен, – не без сожаления произнес Грибов. – Тогда я пошел. Всего доброго.

– Давай, пока, – не очень любезно попрощался Матвеев.

Неприятие Грибова со временем переросло у Матвеева в совершенно откровенную ненависть. Особенно после того, в общем-то, пустячного случая. По каким-то неведомо – техническим причинам у Грибова весь день не работал магазин. Выручка же в матвеевском магазине выросла в этот день почти два раза. Из-за этого Матвеев ужасно расстроился. И очень ему захотелось каким-то образом избавиться от Грибова. Эта мысль казалась Матвееву вполне естественной. Именно, Грибов стоит на пути к вожделенному миллиону, а любой, кто мешает его мечте о миллионе, должен быть устранен. Да и потом, Грибов-то и бизнесмен никудышный, все равно рано или поздно бизнес его загнется. Пусть будет лучше «рано». Желание избавиться от Грибова настолько одолело Матвеева, что он даже был готов на преступление. По началу хотел просто спалить грибовский магазин. Дважды ночью подъезжал к магазину с канистрой бензина, но страх быть пойманным, каждый раз остужал его пыл. Он так и не решился на поджог. Решение проблемы пришло с совершенно неожиданной стороны. Грибов сам подсказал, как можно от него избавиться.

Как-то днем к Матвееву залетел взволнованный Грибов.

– Андрей, выручи. Дай до вечера пять тысяч.

– А что случилось?

– Да налоговая за жопу взяла: чек не пробили, ценники отсутствуют. Да ты и сам знаешь, что они, если захотят найти, всегда что-нибудь найдут.

– Это точно.

– Ну, ты выручишь меня?

– Точно вечером отдашь.

– Да, конечно, точно, – нетерпеливо ответил Грибов.

– А мой интерес какой?

– Какой интерес? – не понял Грибов.

– Как какой? Я тебе денег даю. Вот я и спрашиваю, какой мой интерес.

– Сколько ты хочешь?

– Пятихатка.

– Это сколько? – не понял Грибов.

– Ты, че, с луны свалился. Пятьсот рублей, – удивился Матвеев.

– Пятьсот? Ладно, согласен.

– Только точно, чтобы вечером вернул.

– Я же уже сказал.

Грибов деньги вернул вечером, как и обещал.

– Спасибо, Андрей выручил. Вот ведь, сволочи! Что хотят, то и творят. Еще пара таких проверок и я без штанов останусь.

– Это точно. Взяли деньги?

– Еще, как взяли.

После этого случая Матвеев почти наверняка знал, как он сможет изничтожить соседа, не подвергая себя опасности. Надо сделать так, чтобы к Грибову, как можно чаще приходили с проверками.

Выждав пару недель, Матвеев попросил ментов, которые были его «крышей» «наехать» на Грибова. «Нет проблем, – ответили менты, – только это будет стоить тебе сто баксов». «Как же так, – попытался было повозмущаться Матвеев, – вы же с него денег поимеете». «Но у тебя же есть свой интерес, – урезонили его менты, – а за интерес надо платить. «Но я же за свой интерес и так плачу вам», – попытался пожадничать Матвеев. «Такого интереса в нашем договоре нет, – справедливо заметили менты, – ты же, наверняка, хочешь, чтобы мы не один раз на него наехали. Так что не жмотничай». Матвеев понял, что дальнейшие споры бесполезны и решил не жмотничать.

Результат превзошел все ожидания.

– Андрей, я на водке попался. Дай семь тысяч дня на три. Они пятнадцать хотят. Восемь у меня есть.

– Я банк что ли? Где я тебе такие деньги возьму.

– Андрюш выручай, – буквально взмолился Грибов, иначе они меня лицензии лишат.

– На три дня, говоришь.

– Да, да, На три дня. Сколько ты «сверху» хочешь?

– Штуку.

– Я согласен.

Беда льнет к беде. Из-под окон дома у Грибова угнали машину. Матвеев был, конечно, непричастен к угону, но мысленно поблагодарил угонщиков за нежданную услугу. Посочувствовал Грибову, но денег не дал: слишком большую сумму тот просил. Грибов все же как-то выкрутился и купил себе старенький «Жигуленок», а Матвеев еще на шаг приблизился к своему миллиону.

Уже засыпая, Матвеев знал, что через несколько часов он проснется от привидевшегося сна. К тайнику, где хранятся деньги, крадутся крысы. Они вытаскивают из тайника деньги и начинают грызть их в клочья. Матвеев пытается им помешать, но не может встать с кровати. Он кричит, зовет на помощь, но никто не идет. Потом он просыпается. Матвеев понимает, что это всего лишь сон, но ничего не может с собой поделать. Встает, идет к тайнику, достает деньги и заново пересчитывает их.