Текст книги "Преступления Алисы"

– У вас есть какие-то соображения относительно фотографии?

– Не знаю, что и думать, – признался Селдом, – разве что кто-то хочет нам напомнить об этой темной стороне в жизни Кэрролла.

– Кто-то объявил крестовый поход против педофилов и любой ценой пытается не допустить, чтобы его дневники попали в библиотеки?

– Может быть, – согласился Селдом, – но, если судить по той буре, которая разразилась на заседании, когда была озвучена цифра нашего гонорара, ему придется поубивать нас всех, чтобы помешать публикации.

Глава 11

Мы с Селдомом спустились на лифте, не проронив ни слова. Я заговорил с ним, когда мы достигли первого этажа, как будто инспектор мог услышать нас даже на расстоянии.

– Он подобрался очень близко, – сказал я. – Что бы вы ответили, если бы он стал подробнее расспрашивать о бумаге?

– Скорее всего правду: к несчастью, это первое, что всегда мне приходит на ум. Но он все-таки не спросил. Хотя это не значит, что не спросит в следующий раз. Разве неудивительно, что и в обыденной жизни истина находится от тебя в двух шагах, но ты их так и не совершаешь? Про нас, математиков, говорят, будто мы одержимые, но размышляли ли вы когда-нибудь о том, сколько теорем остались недоказанными из-за того, что не был сделан еще один шаг, наугад, в потемках; что силы не были исчерпаны до конца? Сколько из того, что мы задумываем, прикидываем так и сяк, а потом бросаем, могло бы быть доведено до конца благодаря лишь счастливой догадке, еще одному повороту мысли или остроумному расчету? Вот что меня приводило в отчаяние, когда я тщился доказать свои первые выкладки: мои рассуждения были верны, но мне не удавалось на разветвленном логическом древе, в лабиринте возможностей, найти нужную ветку, магистральный путь, открыть правильную дверцу или убедиться, по крайней мере, что опробовал все замки. Ну да ладно, Питерсен хотя бы не отозвал полицейский пост.

По наружной лестнице мы спустились на улицу. Там нам снова явилась жизнь: деревья, автомобили, звуки, цвета. Селдом все никак не решался проститься.

– Я снова созову заседание Братства, – наконец произнес он, – и хочу попросить вас тоже прийти. Собираюсь обнародовать все, что мы знаем о документе. Не желаю и дальше нести это бремя. Но главное, хорошо бы увидеть их лица в тот момент, когда я буду рассказывать. Реакцию каждого. Хотелось бы, чтобы и вы присутствовали и следили за ними, пока я говорю. Может, кто-то не удивится.

Я кивнул:

– Кто-нибудь притворится удивленным, и мы это заметим.

– Многие уже спрашивали меня о Кристин, надеюсь, с самыми лучшими намерениями. Как жаль, – воскликнул Селдом, будто и вправду раскаиваясь, – я и вообразить не мог, что у меня возникнут на их счет подобные мысли! Хорошо бы Питерсен нашел наконец автомобиль, и все вернулось бы на круги своя.

Кто-то спускался по лестнице, чуть не падая, опустив голову и громко рыдая. То была мать Кристин. Она взглянула на нас и сделала пару шагов нам навстречу.

– Мне только что сообщили, что дочь больше не сможет ходить. И у нее никогда не будет детей. Не знаю, как набраться смелости снова подняться к ней. Как я ей об этом скажу? – Она смотрела на нас так, будто ожидая ответа.

Боль ее, казалось, перешла к Селдому, захлестнула волной, затянула вглубь. Может, он чувствовал, что тайный закон, распространяющий вокруг него несчастья, неумолимо проявляет себя в очередной раз. Селдом опустил голову, признавая свое бессилие. Мать Кристин в отчаянии схватила его за руку:

– Пожалуйста, обещайте, что поможете найти того, кто это сделал! Только назовите мне его имя, а я позабочусь об остальном.

Загорелая, с умоляющим выражением залитом слезами лица, она была похожа на крестьянку из средних веков, слепо верящую во всемогущество какого-нибудь епископа из Оксфорда. Селдом пробормотал что-то, чего я не расслышал, и сразу распрощался. По его исказившемуся лицу было заметно, что он больше ни секунды не может оставаться здесь.

Сообщение от Селдома по поводу созыва нового заседания пришло в тот же самый вечер. Оно было назначено на пятницу, через три дня, будто тайна сжигала Селдома изнутри, и я засомневался, получится ли у него собрать всех за столь короткое время. Утром во вторник, снова направляясь на велосипеде к Лейтону, я опять увидел, как Шэрон бьется в одиночку с решеткой на входной двери. Я остановился, чтобы помочь, и хотя девушка с любезной улыбкой поблагодарила меня, она вела себя несколько отстраненно. Что бы это могло значить, спросил я себя, и решил прощупать почву.

– В четверг я ходил на показ Франкенхеймера, – заявил я. – Думал тебя там встретить.

– Да, знаю, я там была, но ты меня проглядел.

– Как это? Я долго пробыл в вестибюле, стоял в очереди за билетами.

– Я следила за порядком в зале, где показывали «Вторых». И оттуда наблюдала, как ты любезничал с Кристин Хилл.

Вот оно что…

– Я и не знал, что ты знакома с Кристин.

– А я не знала, что вы с ней знакомы. Кристин – та девушка, которая работает в магазине по выходным. Этого ты тоже не знал?

– По правде говоря, нет: я познакомился с ней на прошлой неделе, в Институте математики.

Шэрон язвительно усмехнулась:

– Как хорошо, что у тебя столько знакомых девушек в разных местах! Надеюсь, ты составил расписание встреч.

– Ничего подобного, – возразил я. – На самом деле мы едва знакомы, я и говорил-то с ней лишь однажды.

– Да ладно, – рассердилась Шэрон, – я вас видела. Наблюдала, как вы смотрели друг на друга и как она плакала. Даже хотела подставить ей плечо.

– Это фильм довел ее до слез.

– Я видела то, что видела, и достаточно знаю Кристин: никакой фильм ее до слез не доведет.

Что тут скажешь? Шэрон с ее разыгравшимся воображением только в одном попала в точку: в том, как я смотрел на Кристин в тот вечер. К несчастью, хотя вся картина, воссозданная ею, была ложной, единственную правдивую деталь Шэрон разглядела собственными глазами, и я осознал, что это препятствие непреодолимо. Я отступился и снова взгромоздился на велосипед.

– Ты знаешь, что ночью, когда Кристин возвращалась из кино, ее сбила машина? Она сейчас в больнице, чудом осталась в живых, – сказал я напоследок.

– Да, я видела в новостях, и мать звонила по ее поручению, просила подменить Кристин в магазине. Я собиралась вечером зайти к ней. Надеюсь, она не сама бросилась под машину в минуту отчаяния. – Шэрон смотрела на меня с легким подозрением.

– Что ты такое говоришь? – разозлился я. – Ты жестоко ошибаешься, и очень жаль, что я не могу рассказать тебе все, что знаю, хотя ты вряд ли бы мне поверила.

И я отъехал, яростно крутя педалями. Мне был преподан урок, но какой в точности, не понимал. И не мог примириться с тем, что урок этот основывался на унылой морали, на заповеди, требующей самоограничения, или на принципе сексуальной экономии, по Вильгельму Райху, велевшему довольствоваться только одной девушкой. Жизнь, и без того такая короткая, не может быть настолько жалкой. Разве не более справедливо было бы считать, что трогательная, безутешная конечность нашего существования, малый проблеск функции Дельта между двумя вечными нулями, располагает по крайней мере к умножению любви? И главное – разве я виноват, если меня влечет к двум девушкам сразу? Даже сейчас, повидав Кристин, забинтованную, навсегда искалеченную, и почувствовав на себе взгляд карих глах Шэрон, горящих гневом и презрением, но по-прежнему прекрасных, я не мог склониться к той либо к другой. Хотя судьба, похоже, все решила за меня и одним ударом лишила меня обеих.

Глава 12

Хотя Селдом во втором оповещении, которое он разослал членам Братства, упомянул только о «находке из Гилдфорда», не добавив ничего нового к первому посланию, любопытство возросло чуть не вдвое, и, когда в пятницу я явился в Крайст-Черч и вошел в зал, почти все уже собрались и расселись вокруг стола в том же порядке, что и в прошлый раз, будто и не двигались с места. Лишь перемены в одежде, которые я главным образом отметил, разглядывая красивое платье Лоры Раджио – поскольку выбрал тот же самый стул напротив нее, – указывали на то, что время за этим столом не остановилось. Я не виделся с Селдомом в эти дни, не получал от него никаких вестей и предположил, что он отправился в Лидс проводить один из своих семинаров, или, может, в Кембридж, куда в последнее время тоже частенько ездил. Когда Селдом возник в дверях, лоб его был испачкан мелом: похоже, профессор явился прямо с лекции. Едва он уселся рядом со мной, как мы увидели входящего Леонарда Хинча. Это, по-моему, немного взволновало Селдома. Он незаметно подал знак сэру Ричарду Ренлаху, после чего оба отошли к столику с кофе и обменялись несколькими фразами. Вернувшись на место, Селдом тихо сказал мне:

– Ему позволено участвовать, поскольку он собирается внести новое предложение относительно издания тетрадей. Это будет добавлено в повестку дня. Он заложил свой дом, чтобы сравняться с тем, другим, издательством.

Селдом заметил, что наступила тишина и все взгляды обратились на него.

– Что же все-таки с девушкой? – спросила Джозефина. – Это правда, что она больше не сможет ходить?

– Да, Артур, как там бедняжка Кристин? – прозвучал мелодичный голос Лоры Реджио.

Селдом посмотрел на сэра Ричарда Ренлаха, будто официально прося слова, а Ренлах, в свою очередь, покосился на Генри Хааса, который торопливо записывал в протокол фамилии присутствующих.

– Теперь, когда Генри готов, – чуть ли не торжественно провозгласил Ренлах, – думаю, все мы выслушаем последние новости о Кристин. Разумеется, мы обеспокоены ее состоянием. Многие из нас звонили в больницу и получили ответ, что она пока не может говорить и принимать посетителей. Но Артур виделся с ней и даже побеседовал.

Селдом обвел взглядом полные ожидания лица людей, собравшихся вокруг стола, и я приготовился следить за их реакцией. Вначале он, казалось, обращался только к Джозефине и Лоре, будто с запозданием отвечал лишь на их вопросы.

– То, что вы слышали, к несчастью, правда: Кристин перенесла очень сложную операцию на мозге, и у нее поврежден позвоночник. Она не сможет ходить, и мать сообщила нам также, что у нее никогда не будет детей.

Раздались приглушенные, полные ужаса восклицания, присутствующие задвигались, жестами выражая горестное изумление. Я быстро скользил взглядом по лицам, точно не зная, что хочу найти. В конце концов реакция на чужое горе всегда немного наиграна, задана воспитанием, подражательна. Женщины, согласно установленному с незапамятных времен распределению ролей, могли себе позволить подавленный вскрик или даже слезы, какие, к примеру, появились на глазах Лоры, сидевшей напротив меня. Мужчины тоже повторяли заученные жесты, однако при этом сводя к минимуму эмоциональную реакцию. Только Альберт Раджио всплеснул руками и бессильно опустил их, словно сетуя на несправедливость судьбы. Рэймонд Мартин тряс головой и прищелкивал языком: люди, выражающие себя через иронию, всегда пребывают в замешательстве перед лицом истинной, неприкрытой боли. Но в основном я увидел склоненные головы, чуть приподнятые брови и бегающие глаза. А главное, и это создавало особую трудность, все они были англичане, с детства обученные ничем не выдавать своих чувств. Полагаю, подозрительной показалась бы как раз любая реакция, хоть на миллиметр выходящая за рамки той малости, какая предстала передо мной.

Селдом переждал этот первый момент оцепенения и продолжил:

– Но, как и сказал Ричард, мне удалось поговорить с Кристин, и я должен поделиться с вами сведениями о том, что она обнаружила в Гилдфорде.

И он сообщил о первом звонке Кристин, о каталоге, где значились «Страницы, вырванные из дневника», и о документе, который она нашла внутри соответствующей папки. По мере того как Селдом вел свой рассказ, я подмечал в выражениях лиц крайнюю сосредоточенность, изумление, скептицизм и даже недоверие. Но и на сей раз ни одно движение, ни малейшая реакция не показались мне наигранными. Когда Селдом заговорил о документе так, как его описывала Кристин – измятый лист бумаги, исписанный с обеих сторон, с перечнем важных дат жизни Алисы на изнанке, – ни в чьем лице я не заметил ни проблеска узнавания. Селдом прервал рассказ и спросил прямо: видел ли кто-нибудь эту запись в каталоге и данный документ? Никто не отозвался, и теперь, наблюдая, как под пристальным взглядом Селдома они опускают головы, будто нашкодившие детишки, во всех выражениях, во всех жестах я безошибочно распознавал стыд. Сэр Ричард Ренлах пришел на выручку, первым взяв слово:

– Артур уже рассказывал мне об этом. И хотя я много раз бывал в Гилдфорде, должен признаться, что данная деталь от меня ускользнула.

Раздался ропот, подобный стуку костяшек домино: каждый, казалось, вздохнул с облегчением, услышав, что не он один оплошал. Только Торнтон Ривз провозгласил воинствующим тоном:

– Я посылал студентов справляться с этим каталогом, однако сам никогда в него не заглядывал. И об этом документе не имел ни малейшего понятия. Но коль скоро его вообще никто из нас не видел… Уж не выдумка ли все это? Или она тебе его показала, Артур?

– Нет, даже не согласилась озвучить всю фразу. Кристин собиралась сделать это здесь, перед всеми, в прошлую пятницу.

– Я поехал в Гилдфорд, едва об этом узнал, – вмешался сэр Ричард Ренлах, – желая убедиться, что в каталоге действительно есть эти самые «Вырванные страницы». Кристин уже унесла документ, но я видел обложку папки, точно такую, как она описала.

– А нам, – подхватил Селдом, указав на меня рукой, – удалось увидеть фотокопию начала фразы. Почерк несомненно принадлежит Менелле Доджсон.

Он предоставил мне слово, чтобы я изложил суть экспертизы, которую мы произвели, но Джозефина не позволила мне чересчур углубиться в тему.

– Бога ради, Артур, от этого и помереть недолго: как начинается фраза?

Селдом обменялся взглядом с сэром Ричардом Ренлахом, словно испрашивая его согласия, а потом произнес, четко проговаривая каждое слово:

– «Л.К. узнает от миссис Лидделл, что…» Это все, что Кристин нам показала.

– «Л.К. узнает от миссис Лидделл, что…» – медленно повторила Джозефина, словно медиум, вызывающий духов, и закрыла глаза, чтобы впитать в себя все возможные смыслы, заключенные в этих словах. Остальные, похоже, впали в такое же исступление, вслушиваясь в каждый звук и молча размышляя.

– С этим мы далеко не уедем! – раздраженно воскликнул Торнтон Ривз. – И я до сих пор не понимаю, почему Кристин не позвонила мне. Я бы не позволил ей утаить подобную информацию. Вдобавок то, что она забрала себе документ, – явное нарушение правил.

– Может, мы и не уедем далеко в том, что утверждает фраза, – вступил Рэймонд Мартин, – но есть нечто такое, что она отрицает. Очевидно, что миссис Лидделл позвала Кэрролла в тот день, желая сообщить ему нечто конкретное. Кстати, дорогой Торнтон, это не кажется началом фразы, сообщающей о том, что Кэрролл просит руки Алисы. В начале такой фразы слова стояли бы в обратном порядке: «Миссис Лидделл узнает от Л.К., что…»

– Верно, – вмешалась Джозефина, словно продолжая некий давний диспут, – как я и утверждала когда-то: если бы Кэрролл хотел поговорить о браке, он бы первый попросил о встрече.

– Я никогда не считал, будто Кэрролл отправился в тот день motu proprio[15]15
  По собственной инициативе (лат.).


[Закрыть], чтобы поговорить о браке, – разозлился Ривз. – Я лишь предположил, что миссис Лидделл поставила ему в упрек слишком тесную дружбу с Алисой, и в ходе той беседы, опасаясь, что его навсегда отдалят от девочки, Кэрролл, возможно, предложил in extremis[16]16
  Здесь: крайняя мера (лат.).


[Закрыть] брак. Заранее оговоренные браки были обычным делом. Сам Кэрролл посоветовал своему кузену посвататься к одиннадцатилетней девочке и дождаться, пока она подрастет. Вряд ли есть смысл сотрясать воздух, строя предположения вокруг документа, который все мы должны были бы увидеть целиком и какой скрыла от нас стипендиатка двадцати лет от роду! Как ты мог это допустить, Артур?

– Правда, Артур: как это ты не схватил ее за горло и не душил до тех пор, пока она не выдала вторую половину фразы? – поинтересовался Рэймонд Мартин, с презрением посмотрев на Ривза.

– Кристин боялась, что кто-нибудь присвоит себе ее открытие, – заявил Селдом, тоже глядя на Ривза, чуть ли не обвиняюще, с холодной решимостью вступить в борьбу и померяться с ним силой. – Мы сошлись на том, что она вернет документ на место, как только факт находки будет зафиксирован в протоколе.

– Чего бы она там ни боялась, это не оправдание: Кристин не должна была забирать документ себе, – заметил Альберт Раджио. – Вообразите: вдруг бы она погибла в аварии или умерла на операционном столе…

– Да, документ был бы навсегда утрачен, – подтвердил Селдом.

– Но это и сейчас может случиться, в любой момент! – продолжал возмущаться Ривз. – Документ находится полностью в ее власти. С той безответственностью, какую девушка проявляла до сих пор, она может даже уничтожить его.

– Зачем Кристин это делать? – выступила Лора в ее защиту. – Судя по тому, что говорит Артур, она твердо настроена на то, чтобы показать его нам. Вся ее академическая карьера зависит от этого. Разве не ясно?

– Кристин обещала показать нам документ, как только выйдет из больницы, – произнес сэр Ричард Ренлах. – Так ведь, Артур?

– Да, – кивнул Селдом, – но могут пройти недели. Ее мать нам сообщила, что выздоровление будет очень медленным.

– Значит, переходим ко второму вопросу, – постановил Ренлах. – Мы включили в повестку дня выбор издательства, которое опубликует тетради, и голосование по этому поводу. Поступило новое предложение, его в письменном виде подал нам Леонард. Узнав о том документе, мы с Артуром размышляли, не отложить ли решение до тех пор, пока мы не сможем оценить, в какой степени повлияет эта фраза на все комментарии и само наше понимание фигуры Кэрролла. Однако мне все же хотелось бы это обсудить; думаю, в наших общих интересах скорее заключить договор и получить аванс.

– По-моему, Кристин считает, – пояснил Селдом, – что та фраза позволит по-другому взглянуть на многие вопросы, касающиеся Кэрролла. Она была в эйфории, когда звонила мне из Гилдфорда. А когда мы говорили с ней в больнице, попросила принести дневники и письма Кэрролла, чтобы еще раз просмотреть их. Кристин убеждена, что знакомство с данным документом будет иметь далеко идущие последствия. Но верно и то, и я сам видел подобное неоднократно, что аспиранты из-за избытка энтузиазма склонны переоценивать свои первые находки.

Селдом даже не глядел в мою сторону, однако я почувствовал, что краснею: без сомнения, он имел в виду и меня, причем не только первые мои находки, но и вторые, и третьи.

– Если бы сам Кэрролл вырвал эту страницу, – сказала Джозефина, – мы могли бы ожидать откровения в определенном смысле… шокирующего, признания в каком-то неблаговидном поступке, в котором писатель раскаялся. Но, как вы помните, я сумела доказать, что страницу вырвали племянницы после его смерти. Я склоняюсь к мысли, что на той странице Кэрролл зафиксировал основное содержание своего разговора с миссис Лидделл, и в записи проскользнула какая-то деталь, выставляющая его в неблагоприятном свете, на что он сам, наверное, и не обратил внимания. Сестры Доджсон заботились о том, чтобы придать его образу больше благочестия. Я доказала, и вы тоже должны это помнить, что они залили чернилами другую страницу дневника просто потому, что Кэрролл там описывал приступ дурного настроения, случившийся у Алисы. Я буду крайне удивлена, если благодаря этой странице перед нами предстанет персонаж, сильно отличающийся от того, каким мы его знали до сих пор.

– И я не думаю, – внезапно произнесла Лора, – что эти женщины записали что-то, слишком компрометирующее образ Кэрролла. Стоило тогда вырывать страницу! Но с другой стороны, если Кристин так уверена в значении документа, вероятно, фраза содержит в себе нечто, позволяющее восстановить то, что сестры пытались скрыть.

– Данная дискуссия касается целого и части, – заключил Торнтон Ривз. – Целое – это десятки документированных трудов, накопившихся вокруг Кэрролла. Тысячи и тысячи страниц, которые мы с вами сочинили. Можно ли поверить, будто фраза, записанная двумя ханжами, поставит под сомнение то главное, что мы уже знаем? Кристин, конечно, она кажется очень важной, ведь это ее находка. Но если взглянуть на ситуацию трезво, то мы можем без проблем голосовать прямо сейчас. Полагаю, никто серьезно не думает, что мы должны отложить подписание контракта из-за того, что может содержаться в этой фразе. В крайнем случае мы кратко изложим историю во вводной статье или дадим подстрочное примечание.

– Вынужден в чем-то согласиться с Торнтоном, – признался Селдом. – Мыслительный процесс порой впадает в суеверие, и мы склонны считать сокрытое непременно имеющим ценность. Мыслитель Де Сантис назвал это «теорией зарытых сокровищ»: если что-то зарыто глубоко, значит, это: сокровище. Я тоже разбирал данную проблему в одной из глав своей книги об эстетике умозаключений. Мы склонны ценить непроясненные данные выше давно известных просто потому, что неизвестное еще не определилось: оно живет, как электрон до того, как подвергнется измерению, в лимбе неисчислимых возможностей. Вот только в данном случае я сам поддался внушению. Я достаточно знаю Кристин и могу предположить, что ее находка в самом деле значительна или неожиданна в том или ином смысле, за пределами личных интересов и желания создать себе имя. Я также согласен с Торнтоном – подумайте: дважды с кем-то согласен за одно заседание, просто личный рекорд! – в том, что мы без проблем можем голосовать, ведь у нас впереди много времени, мы успеем до публикации дневников пересмотреть все, что нуждается в пересмотре.

Сэр Ричард Ренлах обвел присутствующих взглядом, желая удостовериться, что больше никто не хочет выступить. Похоже, все боялись, что кто-то еще поднимет руку: так жених и невеста перед свадьбой опасаются, что в самый последний момент возникнет препятствие.

– Ну, раз все согласны… Можно попросить тебя, Леонард, выйти из зала на время обсуждения этого вопроса?

Издатель нехотя поднялся, а Ренлах посмотрел на меня. Я тоже встал, чувствуя себя неловко.

– Спасибо, – кивнул мне Ренлах, даже как будто извиняясь. – Согласно регламенту, при голосовании присутствуют лишь действительные члены. А тем временем Леонард может показать вам полное собрание книг издательства «Vanished Tale», там, в коридоре, в нашей библиотеке. Мы вас позовем, как только получим результаты голосования.