Текст книги "Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959"

Чтобы сохранить в казачьих войсках остатки дисциплины и боевого духа, необходимо было вывести их из-под юрисдикции преимущественно крайне левых Советов армейского уровня. Идея «рассоветить Советы», чтобы добиться этого, возникла не где-нибудь, а среди кадровых офицеров нашей Казачьей гвардейской бригады. Одним из авторов этой идеи был капитан Косов с нашей батареи, которого я уже упоминал.

Именно Косову пришло в голову воспользоваться принципом «самоопределения» – его провозгласило Временное правительство – как предлогом для создания во фронтовых войсках чисто казачьих Советов. Идея была не дать развалиться казачьим частям и способствовать сохранению порядка в Российском государстве в целом; в этом не было совершенно никакого национального сепаратизма.

К концу лета 1917 г. слово «самоопределение» стало расхожей шуткой. По слухам, «самоопределиться» иногда пытались даже небольшие районы и городки, стремившиеся разорвать отношения с теми местами, что были наводнены толпами деморализованных резервистов с большевиками во главе, или с крупными промышленными центрами, где задавали тон левацки настроенные рабочие.

Большинство офицеров-казаков обладало достаточным моральным авторитетом, чтобы поддерживать в своих частях разумный уровень дисциплины и все же пользоваться поддержкой Совета. Однако казачьи войска, как и большая часть кавалерии, были в то время рассеяны вдоль всей линии фронта – от Балтийского моря до Черного. Самым крупным исключительно казачьим формированием была дивизия. Поэтому на уровне армейского Совета и выше казаки могли составлять и всегда составляли меньшинство по отношению к делегатам от пехоты, которые в подавляющем большинстве почти или совсем не обладали внутренней дисциплиной и в результате быстро склонялись к большевистским лозунгам и призывам к немедленному сепаратному миру. К 1917 г. в пехоте практически не осталось ни офицеров, ни нижних чинов, служивших в императорской армии до 1914 г., – настолько громадны были потери во время отступления 1915 г.

Это движение за создание особых казачьих Советов вспыхнуло, как лесной пожар, сразу вдоль всей линии фронта. В сущности, эти Советы великолепно справились со своей задачей: в декабре 1917 г. казачьи части последними покинули австрогерманский фронт и единственные вернулись на свои постоянные базы как организованные части.

Однако потребовались немалые усилия, чтобы система сработала как надо. На нашей батарее я постепенно сделался представителем офицерского корпуса на политических митингах и в спорах с нижними чинами, а капитан Косов играл роль моего ментора. В роли главного оппонента выступал подхорунжий Подтелков.

Поначалу его возражения не представляли для нас серьезной проблемы, так как у него не было никакого образования. Тем не менее он каждый раз непременно стремился вмешаться в спор, какая бы тема ни обсуждалась. Так, например, во время очередной моей беседы с казаками один из них задал мне какой-то вопрос про социализм. Прежде чем я хотя бы попытался ответить, Подтелков завопил: «Обычный социализм – это что, вот у-у-утопизм – это наипервейший из всех социализмов». Даже если Подтелков нес абсолютную чепуху, в нем всегда чувствовалась сдержанная обида, вполне подлинная, и это помогало ему произвести впечатление на толпу. Это был человек громадных размеров – не толстый, а широкоплечий, очень крепкий и много выше шести футов ростом; в его мощном голосе всегда звучало искреннее негодование. Он обладал всеми качествами успешного демагога и подстрекателя – и это, очевидно, быстро поняли большевистские пропагандисты, действовавшие на нашем участке фронта. К Подтелкову начали часто наведываться подозрительные типы, с которыми он надолго, иногда на несколько часов, уединялся. Офицеры же теперь не имели права не только пресечь подобные визиты посторонних в часть, но даже выяснить, кто это такие.

Вскоре стало ясно, что Подтелкова тщательно обрабатывают и готовят; его порывистые выступления постепенно становились все более связными, не только по форме, но и по существу. Тем не менее, когда дело доходило до голосования, мне легко удавалось взять над ним верх; так продолжалось до поздней осени.

По рекомендации капитана Косова Совет избрал меня представлять нашу батарею на всеказацкой конференции Особой армии – так называлась армия, куда входили и гвардейские части; ее штаб-квартира располагалась в Луцке. Мы собрались в этом городе где-то в конце мая или начале июня. Я мало что помню об этой конференции, за исключением того, что заседания проходили в полуразрушенной и заброшенной церкви, в которую во время сражений последних лет угодили несколько снарядов. Должно быть, церковь была католической или протестантской, так как в ней стояли постоянные скамьи (в отличие от русской православной церкви, где все стоят). Помню также странное чувство, которое охватывало меня всякий раз, когда приходилось произносить политическую речь с укрепленной на одной из массивных внутренних колонн трибуны – прежде, вероятно, кафедры проповедника.

Гораздо более интересной немного позже (в июле 1917 г.) стала конференция из примерно 200 делегатов от казачьих частей Юго-Западной группы российских армий, противостоявшей австро-германским войскам. Я снова был избран представлять Донскую казачью гвардейскую батарею. Конференция проходила в Бердичеве – украинском городе со значительным еврейским населением, расположенном к юго-западу от Киева и примерно в 25 милях к югу от Житомира. Конференция началась с заупокойной службы по нескольким казакам, убитым в уличных стычках с большевиками в Петрограде.

Глубинный консерватизм основной массы казаков заставил большинство из них в 1917 году активно поддержать демократическое и умеренно социалистическое Временное правительство Керенского против большевиков – точно так же, как прежде, при царях, казаки помогали обеспечивать стабильность Русского государства.

Таким образом, в основном именно войска Донского казачества, входившие в состав Петроградского гарнизона, в июле 1917 г. пресекли попытку большевиков отобрать власть у Керенского – это были 4-й и 14-й Донские казачьи полки и запасная часть нашей Донской казачьей гвардейской батареи.

Выходя после службы из церкви, мы были неприятно поражены – площадь перед русским православным собором оказалась забита толпой с красными флагами. Однако представитель собравшихся на площади – еврей-рабочий – приветствовал нас как защитников свободы от «контрреволюционеров слева». Когда мы пошли к кинотеатру, где должна была проходить конференция, толпа двинулась за нами с пением революционного похоронного марша: «Вы жертвою пали в борьбе роковой».

До революции подавляющее большинство евреев были настроены антицаристски и потому ненавидели казаков за их активную и непреклонную поддержку российской монархии. Однако к середине 1917 г. большинство русских евреев, принадлежавших к среднему классу и настроенных умеренно социалистически, выказывали казакам самые дружеские чувства; кроме казаков, никакой другой серьезной преграды перед набирающим силу экстремизмом левого толка в окружающей действительности не просматривалось.

Изменившееся отношение проявлялось на каждом шагу. Так например, еврей-дантист, поставивший мне во время пребывания в Бердичеве несколько пломб, решительно отказался брать с меня деньги за свою работу.

Приветствовать нашу конференцию и выступить на ней прибыли представители всевозможных политических партий и организаций. Общей темой в их выступлениях была необходимость решительного ведения войны вплоть до окончательной победы над австро-германцами. Единственным диссонансом прозвучала речь делегата-солдата из Главного совета Юго-Западного фронта – очевидно, большевика. Однако сразу же после своей речи этот делегат чуть было не простился с жизнью – такую горячую реакцию его выступление вызвало у присутствовавшего на конференции кавказца.

В самом начале войны в русскую армию были включены особые кавалерийские части из представителей мусульманских племен Туркестана и Кавказа. Крупнейшей из таких частей была Туземная дивизия, получившая среди армейских неофициальное название «Дикая дивизия» из-за сомнительных подвигов некоторых ее солдат и офицеров в собственном тылу[38]38
  По этой причине Туземную дивизию пришлось вывести из оккупированной Восточной Пруссии. Следует отметить, что их форма вполне соответствовала ошибочным западным представлениям о казаках, так что большинство немцев считали, что эти-то горцы-мусульмане и есть казаки. Служба в первобытной Дикой дивизии считалась романтичной и потому была в моде у петербургского общества. Командовал дивизией великий князь Михаил Александрович, брат царя, а часть офицеров в ней составляли гвардейские офицеры, числившиеся в отпуске. Я слышал от одного из таких офицеров поразительные истории о его подчиненных.


[Закрыть]. Дивизия тоже прислала на нашу конференцию наблюдателя – юного лейтенанта, только недавно произведенного в офицерский чин и с гордостью носившего эполеты на новой серой черкеске с красивым красным башлыком (своеобразный капюшон для холодной погоды) на плечах. Только недавно российские власти твердой рукой пресекли обычные прежде среди его соплеменников кровавые распри, но в горах память об этих средневековых обычаях была еще сильна; там, откуда он был родом, угрозы убийства просто так, сгоряча, не произносили и не выслушивали.

Делегат-большевик – как и другие ораторы – произносил свою речь со сцены театра, в котором проходили заседания конференции. Его речь, построенная по обычным для представителей этой партии шаблонам, призывала рядовых солдат отказываться воевать и подчиняться офицерам. Подавляющее большинство делегатов конференции составляли офицеры или закаленные в сражениях капралы и сержанты, привыкшие владеть собой и способные спокойно выслушать от пехоты еще и не такое. Поэтому речь никого особенно не задела, и только редкие ядовитые замечания из зала прерывали оратора. Однако свежеиспеченный офицер из горцев-мусульман среагировал на нее иначе.

Когда эмиссар большевиков дошел в своей речи до призывов казнить тех офицеров, кто выступает за продолжение войны, в задних рядах раздался гортанный голос. Он громко выкрикнул на ломаном русском с сильным кавказским акцентом: «Хочешь меня убить? Я сам убью тебя» 51 не успел даже обернуться на голос, чтобы посмотреть, кто это, а горец уже несся вниз по одному из проходов с обнаженной шашкой в руке. От сцены его отделяла довольно широкая оркестровая яма, так что большевик замолчал, но пока еще оставался на месте; очевидно, он чувствовал себя в безопасности. Однако кавказец оказался резв, как горный козел. Ничуть не замедлившись, он оттолкнулся одной ногой от верхушки ограждения оркестровой ямы и с жутким воплем взлетел в воздух; шашка летела впереди него в вытянутой руке, красный башлык развевался позади. При виде этого большевик проявил еще большую резвость. Он развернулся на месте и нырнул головой вперед в один из затянутых бумагой проемов в заднике сцены – точно так, как в цирке прыгают сквозь обруч. Он провалился за сцену, где уровень пола был ниже; раздался ужасающий грохот. Стоны большевика утонули в шуме аплодисментов и одобрительных возгласов, которыми казаки встретили «подвиг» горца. Возгласы вскоре сменились смехом при виде озадаченного выражения на лице воинственного героя; с недоуменным видом и обнаженной шашкой он постоял немного перед зияющей дырой в бумажном заднике, куда исчезла намеченная им жертва, затем смущенно обернулся к аплодирующему залу и растерянно улыбнулся.

Я не знаю, насколько серьезно пострадал наш «гость» – служащие театра быстро унесли его прочь. Но инцидент этот не остался без последствий – никто больше не отваживался высказывать со сцены свои взгляды, если они сильно расходились с общим настроением.

Казачья конференция решила образовать в штаб-квартире Юго-Западного фронта постоянный Исполнительный комитет. Я был избран в него, но отказался и вместо этого вернулся на свою батарею.

В одну из предыдущих своих отлучек с фронта я пропустил кое-какие боевые действия. Примерно в середине июня, во время наступления Керенского на юг, на нашем участке реки Стоход также была предпринята попытка начать вспомогательное наступление.

Только наша батарея из шести орудий выпустила в этой операции больше 3000 снарядов; мы стреляли почти непрерывно. То же делали и другие батареи, подтянутые к нашему участку фронта. Большая часть вражеских фронтовых траншей и проволочных заграждений была буквально стерта с лица земли, и офицерский ударный батальон без труда двинулся вперед, но вскоре был остановлен свежими австро-германскими силами. Наша пехота ничего не делала; вместо наступления солдаты устраивали большевистские митинги и голосовали за то, чтобы не двигаться с места. То же самое происходило вдоль всей линии предполагаемого прорыва, по всему фронту русских войск. В уставшей от войны армии разрешили вести ничем не ограниченную пропаганду, дали солдатам право решать вопросы голосованием, – и получили неизбежный результат!

После возвращения с Бердичевской казачьей конференции мне некоторое время пришлось ужасно скучать на окончательно закисших позициях вдоль Стохода. В дополнение ко всему я вынужден был отказаться от поездки на две недели в отпуск в Киев, которую планировал на август. Я скопил на эту поездку немного денег и с нетерпением ждал возможности приятно провести время в Киеве с девушкой, которую знал много лет. Вместо этого я проиграл все свои сбережения и жалованье за пару месяцев в карты и остался сидеть в размокшем окопе. Больше я никогда не играл на деньги.

Еще одним следствием моего проигрыша стал тот факт, что я смог взять отпуск только в конце октября – да и то только потому, что вовсю экономил и поехал не в Киев, а домой. Я прибыл в Царское Село как раз перед началом решительных событий в Петрограде – всего в пятнадцати милях к северу.

Часть вторая
Гражданская война в России, 1918–1920 гг

Вернувшись в октябре 1917 г. домой, в отпуск, я обнаружил, что обстановка в Царском Селе заметно изменилась в сравнении с тем, каким я оставил город восемью месяцами раньше, накануне революции. Мы по-прежнему снимали тот же маленький домик – № 6 по Захаржевской улице в районе Царского Села, известном как София. Мама продолжала работать старшей сестрой милосердия все в том же лазарете; сам лазарет, однако, перевели в другое здание и называли теперь «лазарет № 3». Императрицам и великим княжнам после революции февраля 1917 г. запретили там работать, а в начале августа их сослали в Сибирь, в город Тобольск[39]39
  В главе 6 я напишу об этом немного подробнее.


[Закрыть].

В то время у нас гостила мамина подруга Лидия Федоровна Краснова – жена генерала Петра Краснова, которому суждено было сыграть в надвигавшихся событиях очень значительную роль.

Когда я приехал, в доме царило беспокойство. Все вокруг полнилось ожиданием каких-то событий, которые должны были вот-вот начаться. Росло ощущение, что дальше так продолжаться не может.

Правительство Керенского уже не пользовалось поддержкой сколько-нибудь существенных групп населения, а роль премьера в деле Корнилова лишила его даже поддержки большей части тех офицеров, кто еще пытался сдержать в своих частях анархию.

Задолго до этого запасные гарнизоны в Петрограде и других городах потеряли всякое подобие дисциплины. Солдаты проводили время на политических митингах, голосовали за резолюции и ходили по улицам с демонстрациями в поддержку самых разных политических требований. На офицеров, пытавшихся восстановить в своих частях хоть какой-то воинский порядок, тут же вешали ярлыки контрреволюционеров и, в лучшем случае, вынуждали уйти. Нередки были и убийства.

В данных обстоятельствах продолжение войны с Германией стало невозможным. Хаос в тылу разлагающе действовал и на фронтовые части. В этой связи генерал Петр Краснов писал, имея в виду запасные тыловые гарнизоны: «…необходимо как можно скорее заключить мир, распустить и отправить обратно по деревням эти массы народа, лишившиеся рассудка…»

Мало кто на Западе понимает даже теперь, насколько близоруки были западные союзники, когда настаивали, помня только о своих интересах, чтобы Россия любой ценой продолжала войну, – несмотря на ужасные жертвы, которые она принесла общему делу. Близорукость обернулась катастрофой. Джордж Ф. Кеннан единственный из известных мне американцев, кто сумел, по всей видимости, понять это (см. предисловие). То, что Россия не вышла из войны, сделало внутреннюю победу большевизма в ней неизбежной.

Последней отчаянной попыткой остановить развал армии стал так называемый Корниловский мятеж 27 августа (9 сентября) 1917 г. Генерал Корнилов не был ни монархистом, ни контрреволюционером. Сын простого сибирского казака и киргизки (или бурятки), он унаследовал от матери отчасти монгольские черты лица и гордился своим низким происхождением. Как талантливый и храбрый солдат, он понимал, что ни одна армия не сможет функционировать в условиях, с которыми мирилось правительство Керенского. В качестве вновь назначенного главнокомандующего генерал Корнилов потребовал возвращения офицерам рычагов дисциплинарного воздействия и направил III кавалерийский корпус в Петроград с приказом о роспуске городского Совета – где родился губительный «Приказ № 1» – и разоружении неуправляемых запасных частей местных гарнизонов. Есть некоторые указания на то, что Керенский поначалу был согласен с этими действиями, но затем изменил свое мнение и объявил генерала Корнилова мятежником. Железнодорожные рабочие отказались вести эшелоны 3-го кавалерийского корпуса, и вся операция провалилась. Командир корпуса генерал Крымов покончил с собой, а генерал Корнилов был арестован. Начиная с этого момента ничто уже не могло сдержать большевиков с их пропагандой сепаратного мира.

К концу октября 1917 г., когда я прибыл в Царское Село, повсюду уже ходили слухи о неминуемом и скором вооруженном захвате власти в Петрограде большевиками. В это же время в Петрограде в отпуске с фронта из казачьего полка находился один из моих одноклассников по Императорскому училищу правоведения. Мы с ним объединили усилия и решили попытаться выяснить, где и кому мы можем предложить свою добровольную помощь в борьбе с красными, если они попытаются устроить восстание. Мы обошли весь город и были поражены тем, что обнаружили. Везде шли разговоры о неминуемом большевистском восстании, но нигде не предпринималось ничего серьезного, чтобы подготовиться и достойно встретить его, – деморализация была всеобщей и полной. Единственным местом, где нас немного обнадежили, оказался офис Союза казачьих войск.

Однажды вечером друг позвонил мне из Петрограда; похоже было, что события вот-вот начнутся. Я уехал из Царского Села на первом же поезде и заехал за другом к нему на квартиру; оттуда мы вместе направились в Союз казачьих войск, но контора его оказалась закрыта. Кто-то сказал нам, что центр организованного сопротивления – в Зимнем дворце, так что мы двинулись туда пешком вдоль Невского проспекта, главной артерии Петрограда. На полпути нас остановили красногвардейцы – вооруженная милиция из рабочих; они выстроились цепочкой поперек улицы и никого не пропускали. Нам сказали, что дальше нас не пропустят до тех пор, пока не будет подавлено сопротивление сторонников Керенского в Зимнем дворце. К этому моменту вечер уже наступил, было темно. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, мы купили билеты в оперетту, которая, как обычно, давала представление здесь же рядом, на одной из боковых улиц. Каждые несколько минут один из нас подходил к двери и выяснял обстановку. Время от времени слышалась беспорядочная стрельба. Затем все стихло. Еще через некоторое время красногвардейцы ушли с Невского; возобновилось движение. Режим Керенского в Зимнем дворце защищали только женский батальон и несколько кадетов из Ораниенбаума; все они быстро сдались. Таков был постыдный конец правительства Керенского в Петрограде 25 октября (7 ноября) 1917 г.

Мы тогда этого не знали, но Керенскому удалось бежать из Петрограда в район Острова и Пскова (город примерно в 170 милях к юго-западу), где располагалась штаб-квартира 3-го кавалерийского корпуса. Из всех частей в окрестностях Петрограда эта единственная сохранила некоторую воинскую сплоченность. Керенский справедливо считал, что эта часть может сохранить верность правительству – но, по иронии судьбы, это был тот самый III кавалерийский корпус, который Керенский всего два месяца назад во время дела Корнилова заклеймил как контрреволюционную часть. После провала плана Корнилова и самоубийства генерала Крымова командовать корпусом был назначен генерал Петр Краснов. Так что теперь Керенский призвал генерала Краснова вновь двинуть все тот же III корпус на Петроград.

Тот факт, что Краснов повиновался-таки приказу Керенского, – имея в виду все сопутствующие обстоятельства, – еще раз подтверждает, что казаки всегда играли в истории Российского государства стабилизирующую роль. Генерал Краснов описал свои чувства в тот момент, когда решил выполнить приказ Керенского, следующим образом[40]40
  Так генерал Краснов написал в 1920 г. На это и некоторые другие его заявления следует обратить внимание, так как антирусская пропаганда на Западе теперь пытается без всяких на то оснований представить его – в 1918 г., когда он был донским атаманом, – «казацким» сепаратистом.


[Закрыть]: «…я иду не ради Керенского, а ради своей родины, ради Великой России, которую не могу оставить в беде. И если Россия с Керенским, я пойду с ним. Его я буду ненавидеть и проклинать, но я пойду служить России и умереть за нее. Она избрала его, она пошла за ним, она не сумела найти себе более способного лидера – ия пойду помогать ему, если он за Россию».

К несчастью для Керенского, он теперь был не в состоянии отменить те меры, которые сам же предпринял ранее, чтобы лишить III кавалерийский корпус возможности активно действовать. Два месяца назад, после провала корниловского марша на Петроград, отдельные части корпуса были намеренно рассредоточены по большой территории, чтобы затруднить корпусу любое внезапное движение. В результате, когда Керенский обратился за помощью, у генерала Краснова под рукой оказалось всего около 700 всадников и несколько полевых орудий.

Теперь я продолжу рассказ о событиях так, как я их помню, приведу некоторые цитаты и поясню, в какой степени эти описания совпадают или расходятся с моими воспоминаниями. Источники цитат: дневник моей матери; опубликованный рассказ о событиях генерала Краснова; «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида (именно эту книгу я процитировал в названии данной главы); и официальные советские документы.

Следует упомянуть при этом, что в 1917–1918 гг. я записал кое-что из тех воспоминаний, которые приведу, но позже на Дону вынужден был уничтожить свои записи. Тем не менее мой рассказ – не просто воспоминания сорокапятилетней давности, но попытка восстановить то, что однажды уже было записано и не раз обсуждалось с другими участниками этих событий.

Карта Г

Окрестности Петрограда. См. карту А

Первый намек на то, что кто-то все же попытается оспорить успех большевиков в Петрограде, мы в Царском Селе получили по телефону вечером 27 октября (9 ноября). Мужской голос спросил госпожу Краснову, и она сразу же узнала голос мужа. Небрежным голосом, не называя себя, он сообщил, что находится в Гатчине – небольшом городке примерно в 14 милях к югу (см. карту Г).

27 октября (9 ноября) мама записала в своем дневнике: «Грустные и тихие мы [госпожа Краснова и она сама] сидели и шили в гостиной, когда вдруг позвонил по телефону из Гат[чины]… П[етр] Николаевич Краснов] – «Оставайтесь завтра дома, даже не думайте ехать в Петроград – там завтра будет нехорошо, и в Царском слишком многое может произойти»».

Уже от себя мама добавила – «Значит, в а-банк»[41]41
  Французское выражение, связанное с игрой в рулетку; в России используется для описания ситуации, когда все разом ставится на кон.


[Закрыть].

Все это, очевидно, означало, что Краснов на следующий день может атаковать и захватить Царское Село, и тогда все, кто уедет в Петроград, окажутся отрезаны от дома.

Вскоре после этого мы услышали сильный шум на одной из соседних улиц – какой-то оркестр играл бодрый марш, и его сопровождали приветственные крики горожан. Мы узнали, что это один из гвардейских стрелковых запасных полков выходит навстречу казакам-«контрреволюционерам», которые приближаются к городу с юга. Госпожа Краснова, естественно, сильно нервничала.

В тот же вечер мама записала в своем дневнике: «Полк под звуки оркестра выходил из города на братоубийственную схватку. Тяжелый крест выпал на долю П[етра] Николаевича Краснова]. Помоги ему Бог! В конце концов, это последняя карта, последняя попытка спасти Россию от анархии, от позора унизительного трусливого мира!.. Сейчас 2 часа… Не могу спать… мертвая абсолютная тишина вокруг… На ум приходит множество грустных мыслей о Лидуше [госпоже Красновой]… справится ли милый П[етр] Николаевич Краснов] со своей задачей… взять Петроград… это не шутка! Пусть только ему удастся сделать это без слишком большого кровопролития… братская кровь [пролитая] не простится…»

На следующий день на улицах с раннего утра начали появляться дезертиры. Как я узнал позже, революционеры-резервисты, никогда в жизни не участвовавшие в каких бы то ни было сражениях, скоро устали нести свои винтовки и сложили их грудами на повозках, которые они реквизировали для этого в одной из деревень. Когда они на рассвете проходили по лесу, из-за деревьев появился казачий патруль в составе одного офицера и шестнадцати всадников. Казаки отрезали ленивых вояк от повозок с винтовками и велели им убираться домой. По возвращении резервисты, конечно, никак не могли признать все это, так что в пересказе число встреченных казаков многократно выросло.

Это происшествие сослужило хорошую службу – оно помогло избавить город от деморализованного сброда, в числе которого был и Царскосельский запасный «гарнизон» – порядка 16–20 тысяч человек. Официальная советская версия событий и британский военный атташе приводят даже более высокую оценку. Тем не менее после нескольких разрывов шрапнельных снарядов над ближайшими казармами в 7 часов утра 28 октября (10 ноября) все они сдались, и в город вошли казачьи патрули.

Штаб Краснова разместился в бывшем дворце великой княгини Марии Павловны, всего в паре кварталов от нашего дома. Я тут же отправился туда, и генерал Краснов назначил меня своим личным адъютантом. В мамином дневнике я нахожу следующую запись: «Гришук ушел в штаб около 9; позже он заскочил на минутку, чтобы сказать, что вечером придет сам П[етр] Николаевич Краснов], что все до сих пор достигнутое исполнили 300 казаков с двумя полевыми орудиями!!!.. Сердце мое сжалось…»

Я тоже не слишком обрадовался, когда узнал, как в действительности обстоят дела. После того как к авангарду, захватившему Царское Село, присоединились основные силы, генерал Краснов располагал всего лишь двумя донскими казачьими полками – 9-м и 10-м, причем ни один из них не был полностью укомплектован, и парой эскадронов сибирских казаков. В сумме это давало ему около 1300 всадников и менее 900 стрелков при любых пеших операциях, так как около трети казаков должны были бы остаться при лошадях. В бою под Пулковом так и произошло. Кроме этого, у него было десять трехдюймовых полевых орудий казачьей конной артиллерии, бронепоезд и пара броневиков.

День 29 октября (11 ноября) мы провели в Царском Селе, пытаясь закрепить достигнутый успех и ожидая обещанных Керенским подкреплений, но они так и не прибыли – этому помешали действия железнодорожных рабочих и других пробольшевистски настроенных групп. Все подкрепления состояли из двух полевых орудий Запасной батареи гвардейской конной артиллерии, которые привел из Павловска мой прежний командир полковник граф Ребиндер, и неполной запасной сотни Сводного гвардейского казачьего полка, тоже из Павловска. «Сотню» составляли один офицер и около сорока молодых уральских и сибирских казаков.

30 октября (12 ноября) генерал Краснов скомандовал наступление на Петроград. На первый взгляд такое решение может показаться чистым безумием, так как столичный гарнизон насчитывал 200 000 резервистов. Однако их боевой дух был настолько низок, что в сражении они, скорее всего, оказались бы хуже чем бесполезны; пример этого уже показали 16 000 резервистов Царского Села. Численность добровольных отрядов Красной гвардии из рабочих и матросов была неизвестна, а их боеспособность еще ни разу не была испытана в деле. Единственным способом прояснить ситуацию было пойти и попробовать. В этом отношении генерал Краснов совершенно прав, когда описывает это первое сражение Гражданской войны в России как проведенную им «разведку боем» (см. перевод документа, фото 26).

Существовало несколько благоприятных факторов, которые побуждали его сделать эту попытку. Он мог полностью положиться на своих людей, в особенности на 10-й Донской казачий полк, которым он командовал и который учил в течение примерно года перед началом Первой мировой войны 1914 г. Казаки тоже доверяли ему – в начале войны он получил офицерский Георгиевский крест (фото 31) за то, что лично провел спешенный полк через проволочные заграждения и захватил окопы австро-венгерской пехоты.

Многие части в Петрограде, напротив, колебались – например, расквартированные там 1, 4 и 14-й Донские казачьи полки. Энергичные действия вполне могли привлечь их обратно на сторону правительства Керенского.

Однако тот единственный день 29 октября (11 ноября), на который Краснов задержался в Царском Селе в ожидании подкреплений, оказался для него роковым. Генерал Краснов не знал, что в этот день юнкера Владимирского пехотного училища и несколько небольших воинских частей захватили в Петрограде кое-какие ключевые пункты, но что к вечеру отряды Красной гвардии разгромили их. Не исключено, что все обернулось бы иначе, если бы генерал Краснов начал наступление на Петроград 29-го, а не 30 октября – а так большевистское командование смогло встретить его в поле, не опасаясь за свой тыл в Петрограде. Вокруг Пулковских высот (милях в трех к северу от Царского Села) были сосредоточены лучшие добровольческие красногвардейские части.

В Пулкове на вершине холма располагалась знаменитая на весь мир астрономическая обсерватория того же названия. Ее главное здание окружали различные вспомогательные строения и регулярные парки (см. карту Г).

Утром 30 октября (12 ноября) подошедшие казачьи патрули были встречены интенсивным винтовочным и пулеметным огнем от обсерватории и из близлежащих деревень. Генерал Краснов приказал нескольким казачьим эскадронам спешиться и начать медленное наступление на позиции красных. Сам генерал прошел пешком с несколькими штабными офицерами из деревни Александровка на северную окраину села Редкое Кузьмино, где они и оставались до конца операции. Я был с ними.

С нашей возвышенности было ясно видно, как большие группы красногвардейцев располагались возле южных склонов Пулковских высот к северу от нас; другие группы двигались по дороге Пулково – Гатчина на северо-запад и занимали позиции вдоль дороги. Темные куртки красногвардейцев четко выделялись на фоне светло-коричневой осенней травы. По курткам можно было понять, что большинство в отрядах составляли не солдаты-резервисты, а матросы и рабочие. Сразу стало ясно, что боевой дух этих частей достаточно высок – когда над головами рвалась шрапнель, они не разбегались, как сделало бы большинство революционных резервистов; их плотные группы только рассыпались в боевые цепи. Они вели непрерывный огонь, но стреляли чрезвычайно неточно – видимо, из-за недостатка практики. Никто из нашей группы не пострадал, хотя постоянно слышалось «фью-ю» пролетающих над головой пуль; иногда, когда пуля ударяла в землю или в другое препятствие, раздавалось чмокающее «зи-ип».