Текст книги "История философии: учебное пособие"

Эпистемология

Прежде чем завершиты эту главу, рассмотрим вкратце ницшеанское понятие истины.

Все метафизические системы (и науки) представляют собой выражение воли к власти. Одновременно они являются «фикциями», то есты концептуалыными конструкциями, которые мы налагаем на реалыносты, прокрустовым ложем, приспособленным для наших потребностей. Они выступают как «физиологические требования, направленные для поддержания определенного жизненного вида»[353]353
  По ту сторону добра и зла. Перевод К.Свасыяна. Т. 2. – С. 243.


[Закрыть]. Все оказывается толыко «перспективой» и «фикцией». Перспективы покоятся на оценках. Моралыные оценки – это интерпретации, симптом определенного физиологического состояния.

Здесь Ницше вскрывает взаимосвязь познания и интереса[354]354
  Ср. с точкой зрения, считающей, что жизненные потребности связаны с «когнитивными интересами» – см. Гл. 30.


[Закрыть]. Однако он рассматривает ее только с натуралистическо-биологической точки зрения. Возникает и такая проблема. Как мы должны относиться к теориям Ницше? Являются ли и они тоже фикциями? Или они в состоянии избежать «перспективизма» и сообщить нам абсолютную истину о мире? По-видимому, Ницше горячо отрицает последнее – настолько глубоко он сомневается в истине. Разве вера в истину не является метафизической верой?

«Наша вера в науку покоится все еще на метафизической вере, – …даже мы, познающие нынче, мы – безбожники и антиметафизики, берем наш огонь все еще из того пожара, который разожгла тысячелетняя вера, та христианская вера, которая была также верою Платона, – вера в то, что Бог есть истина, что истина божественна… А что, если именно это становится все более и более сомнительным, если ничто уже не оказывается божественным, разве что заблуждением, слепотою, ложью, – если сам Бог оказывается продолжительнейшей нашей ложью?»[355]355
  Веселая наука. – С. 664–665.


[Закрыть].

В тот момент, когда мы отвергаем веру в божественное, утверждает Ницше, возникает новая проблема: вопрос о ценности истины: «ценность истины должна быть однажды экспериментально поставлена под вопрос»[356]356
  К генеалогии морали. – С. 517.


[Закрыть]. Но что должно быть нашим мерилом, если не сама истина?

До сих пор Ницше, по-видимому, оперирует двумя понятиями истины. Традиционно мы понимаем истину как соответствие между утверждением и состоянием дел (что фактически вытекает из этого соответствия – это спорный вопрос со времен Платона до наших дней). Такое понимание лежит в основе так называемой теории истины как соответствия (корреспондирующей теории истины). Сейчас кажется очевидным, что Ницше должен отвергнуть это понятие истины. И причина, по которой он это делает, достаточно весома: не существует никаких нейтральных фактов, которым могли бы соответствовать наши теории. Все так называемые факты всегда являются «теоретически-нагруженными». Разговор о чистых фактах или «нейтральных описаниях» является только скрытой, одной из многих, интерпретацией [см. Гл. 2]. Поэтому теории о воли к власти и вечном возвращении также должны быты «фикциями». Но что тогда отличает их от других фикций? В каком смысле Ницше считает, что эти теории «истинны» (если не упоминаты никакого соответствия)? Ответ заключается в следующем: некоторые интерпретации «служат жизни», являются «полезными» для жизни, то есты «жизнеутверждающими». Именно в этом смысле Ницше рассматривает в качестве «истинных» свои собственные теории. Они «истинны» не в том смысле, что выражают истину о мире (для Ницше не существует никаких таких истин), но в том смысле, что они служат жизни. Эту точку зрения можно назваты прагматической концепцией истины. Именно так следует пониматы известное ницшеанское определение истины как «вида заблуждения, без которого определенный органический вид не мог бы житы. В конечном итоге решающей является ценносты для жизни»[357]357
  Aus dem Nachlafi der Achtzigerjahre. – S. 844.


[Закрыть].

Но и прагматическая концепция истины не решает всех проблем. Каким образом Ницше знает ее? О каком виде постижения здесы идет речы? Далее Ницше говорит, что мир сам по себе является хаосом, но разве, утверждая это, он не исполызует понятие истины как соответствия, то есты то, что он критикует? Если он утверждает, что знает это, то он не может в то же самое время отвергаты все объективные теории истины как соответствия. Утверждение «мир сам по себе является хаотическим, бессмысленным и бесцелыным» будет истинным толыко в том случае, если мир на самом деле хаотичен, бессмыслен и бесцелен. И толыко в этом случае это утверждение могло бы соответствоваты действителыному состоянию дел.

Для того чтобы быты последователыным, Ницше должен рассматриваты свою философию как одну определенную перспективу среди других возможных перспектив. Мы видели, что Ницше защищает эту перспективу в силу ее полезности для жизни. Но что является полезным для жизни и для кого? То, что может быты полезным для Ницше, очевидно, не будет таковым для Платона. В таком случае, что выступает критерием, когда мы утверждаем, что одно является «жизнеутверждающим», а другое – «отрицающим жизны»? Не должен был бы Ницше сказаты, что объективный критерий – это толыко «фикция» или скрытая перспектива?

Возможно, мы зашли слишком далеко. Ницше рассматривал себя и свою философию как эксперимент. Он трактует себя в качестве «экспериментирующего» (tentative). Ницше подвергает перекрестному огню наши наиболее глубоко укорененные представления. Он сомневается в ценностях, которые мы часто догматически и беспроблемно принимаем в качестве само собой разумеющихся. Он разрушает то, что мы трактуем как самоочевидное. Ницше ставит эксперимент над истиной. Если мы в конечном счете выясняем, что этот эксперимент в том или ином смысле предполагает то, в чем мы сомневалисы, а именно идею абсолютной истины, то это не умаляет значения (!) эксперимента. Скорее наоборот: ницшеанский эксперимент оказался для нас поучителыным!

Во многом Ницше напоминает нам Сократа. И тот и другой играют ролы своего рода интеллектуалыного овода, который хорош именно тем, что вынуждает нас защищатыся от него.

Американский прагматизм (Пирс)

Прагматизм – философская школа, которая была особенно влиятелына в США в начале XX столетия (Уилыям Джеймс, William James, 1842–1910, Чарлз Сандерс Пирс, Charles Sanders Peirce, 1839–1914, Джон Дыюи, John Dewey, 1859–1952). Как утонченные, так и примитивные формы прагматизма имеют много современных приверженцев[358]358
  Ср. с одной стороны, теорию истины, выдвинутую Хабермасом, и, с другой, точку зрения, согласно которой «истина – это то, что служит нашему классу/нашим интересам». По поводу теории истины Хабермаса см., например, G.Skirbekk. «Pragmatism and Pragmatics» – In Rationality and Modernity. – Oslo, 1993.


[Закрыть]. Прагматизм важен не толыко для философии (включая и политическую философию), но, например, и для педагогики (см. разработки в этой области Дыюи).

Понятие истины занимает в прагматизме централыное место. Грубо говоря, прагматизм заявляет, что мнения являются истинными, если они оказываются полезными и, следователыно, функциональными. Мы говорим «грубо», потому что это может означаты, например, что называемое нами истиной является тем, что полезно для моих личных интересов. В таком случае понятие истины помещается в сферу различных политических и практических интересов. Менее «грубые» версии возникают, если с «функциями» и «полезностью» связывается то, что «показало себя в работе», что проверено в повседневной жизни, научном исследовании и обсуждениях.

Возражение, выдвигаемое против «более грубой» интерпретации (Рассел и другие) прагматической концепции истины, заключается в следующем. Часто трудно знать, является ли одно утверждение более полезным, чем другое утверждение о том же состоянии дел. Например, как мы можем знать, что более полезно: утверждать, что Колумб (Columbus, 1451–1506) пересек Атлантический океан в 1491 г., или утверждать, что он сделал это в 1492 г. Для кого или для чего могло бы одно утверждение быть более полезным, чем другое? Далее критическая аргументация разворачивается следующим образом. Для того чтобы знать, что нечто полезно, мы должны думать, что является истинным то, что это нечто полезно. Но это снова означает, что полезно думать, что нечто является полезным. В результате мы возвращаемся к одному и тому же вопросу снова и снова, что ведет нас к регрессу в бесконечность.

Грубую версию прагматической концепции истины мы также обнаруживаем и в некоторых вульгарных идеологиях. Среди них примитивные интерпретации ленинизма или учения, которые оперируют понятием «выживания наиболее приспособленных» на органическом ли уровне или на уровне рынка и т. д. В противоположность этой версии Пирс, помимо прочего, во-первых, утверждал, что понятие истины должно пониматься на основе способа действий, с помощью которого мы находим (обосновываем) истину. Во-вторых, это обоснование (validation) истины должно базироваться на согласии, к которому пришли бы все компетентные люди в условиях неограниченного временем открытого и свободного исследования. Истину гарантирует не эмпирический факт заключения соглашения, а соглашение, к которому приходят компетентные исследователи из вневременного научного сообщества. Это понятие истины является и сложным, и важным (см. «теорию истины» у Хабермаса, Гл. 30). В данной связи достаточно обратить внимание на то, что оно соединяет прагматизм с центральными проблемами современной философии науки и современными дебатами о естественном праве и рациональном обосновании основных прав человека (См. Гл. 29).

Глава 25
Социализм и фашизм

Коммунизм. Ленин: партия и государство

Ленин или Владимир Ульянов (1870–1924) возглавил коммунистическую революцию в России. Его теоретическую деятельность определили современные ему обстоятельства. Перед Лениным стояла задача не только возглавить революцию, но и интерпретировать и развить те части марксизма, которые имели отношение к переходу от капитализма к бесклассовому коммунистическому обществу. Сам Маркс был довольно осторожен в характеристике этого перехода.

Ленин должен был объяснить, почему революция произошла в индустриально отсталой России, а не в более развитых капиталистических странах Запада. Он подчеркивает, что капитализм является международным явлением. Когда дело касается международного капитала, то промышленно развитые капиталистические страны и производящие сырье колонии оказываются двумя сторонами одной медали. По Ленину, в международном масштабе капитализм достиг наивысшей стадии своего развития. Поэтому революция началась в его самом слабом звене, в России, а не в таких развитых капиталистических странах, как Германия или Англия.

Ленинская теория империализма является определенным пересмотром[359]359
  В этом пересмотре Ленин опирался на некоторые соображения Маркса.


[Закрыть] марксовой теории стадий исторического развития, согласно которой революция произойдет в наиболее развитых капиталистических странах.

При выдвижении тезиса о том, что революция начнется в странах с наивысшим уровнем развития капитализма, марксисты полагали, что коммунистическое общество будет возможно только тогда, когда коммунисты примут на себя управление сферой производства полностью зрелого капитализма. Сначала должна произойти буржуазная революция, которая позволит созреть капитализму. Лишь затем наступит время коммунистической революции, которая введет более рациональные формы собственности. Итак, должны были произойти две революции, разделенные определенным промежутком времени.

Но в России буржуазная революция произошла в феврале 1917 г., а коммунистическая революция – в октябре того же года. Их разделял очень малый интервал времени. Поэтому российский капитализм не смог использовать все возможности, предоставленные буржуазным обществом.

Ленин объяснял случившееся с помощью теории «совмещения двух революций в одной». В мировом масштабе капитализм был зрелым. Вот почему в России можно было сразу перейти от буржуазной революции к коммунистической.

Но это предполагает, что за революцией в России последовала бы международная революция, благодаря которой российские коммунисты научились бы методам индустриализации у своих товарищей из стран с более развитым капиталистическим производством.

В известном смысле это означает, что политическая воля российских коммунистов должна быть движущей силой индустриализации России. Такое предположение влечет за собой отход от экономического детерминизма. Ведь в данном случае можно сказать, что «надстройка», политическое руководство, создало бы «базис», российскую промышленность.

Шло время, но международная революция не происходила. Россияне должны были в значительной степени сами учиться всему и теория о политическом руководстве как движущей силе становилась все более важной.

Поэтому наиболее крупным достижением Ленина стало создание сильной партии. Именно в этом моменте Ленин и большевики разошлись как с социал-демократами (например, Эдуардом Бернштейном, Eduard Bernstein, 1850–1932), которые хотели создать парламентскую социалистическую партию, так и с либеральными марксистами (например, Розой Люксембург, Rosa Luxemburg, 1871–1919), которые выступали против строгой ленинской партийной дисциплины.

Ленин был убежден, что сильная элитарная партия, состоящая из дисциплинированных революционеров, необходима для того, чтобы повести трудящиеся классы к коммунистическому обществу.

Без такой партии требования рабочих не выходили бы за рамки политики социал-демократических рабочих профсоюзов.

Внутри партии должен действовать принцип демократического централизма: необходимо обсуждать различные проблемы, но после принятия решения каждый член партии обязан согласиться с решением и активно проводить его в жизнь.

Ни цели, ни политические средства Ленина не имели ничего общего с социал-демократическими ценностями. Социал-демократы стремились к эгалитарному обществу благосостояния, достичь которого они намеревались с помощью легальных политических средств, постепенно реформируя капиталистическое общество. Ленин же стремился к быстрому обобществлению собственности на все средства производства. Для достижения этой цели он должен был быть революционером, опирающимся на элитарную партию. В конечном идеале Ленин не расходился с либеральными марксистами. Но последние, в том числе Роза Люксембург, считали, что в значительной степени реализация коммунистического идеала возможна с помощью обычных демократических методов деятельности как в партии, так и в обществе в целом. Железная дисциплина и в партии и в обществе не необходима и, более того, опасна, потому что в дальнейшем будет трудно восстановить децентрализованную демократию.

Поскольку Ленину действительно удалось осуществить революцию, то можно было бы сказать, что история доказала его правоту. Но, захватив власть, российские коммунисты оказались неспособными обеспечить достаточно широкие демократические права и методы работы. В этом смысле опасения Розы Люксембург оправдались.

В чем же причина? Существует ли нечто в марксизме или ленинизме как теории, что делает трудной эту демократизацию? Или же имеется некий чисто социологический механизм, благодаря которому люди, обладающие властью, не хотят с нею расставаться? А может быть, причина заключается в том, что Россия никогда не была привержена либеральным буржуазным ценностям? В ней отсутствовали условия не только для всестороннего развития капиталистического способа производства, но и для укоренения политических идеалов буржуазного общества, подобных парламентской демократии и правам человека (например, свободе слова и свободе вероисповедания).

Классический марксизм утверждал, что государство будет отмирать с введением коммунизма, то есть в один прекрасный момент будут отменены классовое общество и классовое угнетение. Государство трактовалось как форма подавления, используемая правящим классом для того, чтобы держать в повиновении низшие классы. Но с исчезновением враждующих между собой классов исчезнут и основания для существования государства.

Ленин полностью соглашается с тем, что в руках правящего класса государство является формой подавления. Полиция, армия, юридическая система – все это инструменты классового государства.

Но, захватив власть, Ленин и большевики должны были ответить на вопрос, когда и как будет «отмирать» государство. Ленину предстояло также ответить на вопрос, будет ли и после революции продолжать существовать государственный аппарат.

Суть ответа Ленина заключалась в том, что в переходный период неопределенной длительности государство будет необходимым для пролетариата как инструмент подавления контрреволюционных сил. На этот период капиталистическое классовое государство должно быть заменено диктатурой пролетариата, которая была бы не просто новым насильственным государством, как при капитализме, а, наоборот, шагом вперед. При капитализме – диктатуре буржуазии – большинство, пролетарии, угнетаются меньшинством, капиталистами. При диктатуре пролетариата контрреволюционное меньшинство подавляется революционным большинством.

Международная революции не произошла, а Советский Союз оказался окруженным враждебными капиталистическими государствами. Поэтому Иосиф Сталин (1878–1953) был вынужден строить национальный коммунизм в одной стране, которая была внешне изолирована от остального мира, и ее индустриализация, осуществлявшаяся без существенной технической помощи и поддержки со стороны внешнего капитала, потребовала больших жертв.

Поэтому Сталин пересмотрел ряд теоретических положений. Ленин исходил из скорого наступления победоносной революции в развитых капиталистических странах и рассчитывал на поддержку зарубежными коллегами российских коммунистов. Поэтому он считал, что в России могли бы совместиться две революции в одной. Но всемирная революция не произошла, и Сталин начал разрабатывать теорию строительства социализма в одной, отдельно взятой стране. В конечном счете возник радикально националистический российский коммунизм.

Кроме того, Сталин унаследовал от Ленина проблему объяснения того, почему в Советском Союзе «не отмирает» государственный аппарат. Его ответ был прост. Государственный аппарат должен оставаться сильным, так как коммунизму в Советском Союзе угрожает капиталистическое окружение.

Этот ответ мог бы быть убедительным, не объяви Сталин одновременно о разгроме оппозиционных сил внутри Советского Союза. Но было ли необходимо опираться на тайную полицию (НКВД, ГПУ) и проводить политику репрессий, депортаций и чисток? В капиталистических странах, где существовала внутренняя оппозиция, удавалось устоять против внешних врагов, не прибегая к таким внутренним драконовским мерам (ср. с ситуацией в Великобритании во время второй мировой войны).

Наконец, сталинский период характеризовался ростом бюрократии и сильным культом личности. Последний, по меньшей мере, противоречил обычным версиям исторического материализма, утверждавшего, что объективные экономические силы и закономерности, а не отдельные личности, являются определяющими факторами истории. Но и Ленин также выступал против радикального экономического детерминизма и за партийную дисциплину в качестве движущей силы индустриализации. «Возвеличивание партии» и «культ личности» прекрасно согласовывались друг с другом.

Социал-демократия. Социальное благосостояние и парламентаризм

Социал-демократия придерживается политических взглядов и установок, которые имеют достаточно различное идеологическое происхождение. Следовательно, она не является идеологически однородной, а выражает скорее определенную политическую практику, отдающую приоритет общественному равенству и социальной защите. Эта практика основывается на представительской демократии и публичных формах правления как основных политических средствах.

Социал-демократическое политическое движение объединяет с Марксом и марксистами негодование по поводу процветающей при частно-капиталистических отношениях эксплуатации человека. Однако социал-демократы отличаются от марксистов, когда речь заходит об используемых средствах и целях, которые они хотят достигнуть. Социал-демократы поддерживают реформы, а не революции. Они соглашаются с парламентской системой и принципом господства права. Посредством политических и экономических реформ и завоевания большинства в парламенте можно построить общество социального благосостояния (social welfare society). Оно не будет полностью бесклассовым, но будет достойным обществом, в котором никто не испытывает нужды, а экономика находится под определенным государственным контролем. Нет необходимости в национализации всех видов экономической деятельности. Как много должно быть национализировано – это практический вопрос. Социал-демократы поддерживают «смешанную» экономику, в которой государство определяет границы действия рынка и может владеть рядом его базисных секторов, хотя решающая часть деловой активности должна быть частной.

Короче говоря, социал-демократы характеризуются политическим прагматизмом. Для улучшения существующей ситуации они предпочитают предпринимать определенные действия здесь и сейчас. Они скептически относятся к научному социализму Маркса. Этот скептицизм во многом теоретически обоснован. Действительность слишком сложна и изменчива для того, чтобы быть адекватно схваченной посредством теоретических конструкций. Проблемы управления, бюрократии и администрации, элитарного образования и технологии относятся к числу тех, которые не могут быть адекватно решены с помощью застывшей и окончательной идеологии.

В качестве идеологически неоднородного прагматического движения социал-демократия приобретала достаточно различные формы в разное время и в различных странах. В Англии она возникла из социального либерализма через Фабианское общество, основанное в 1884 (Сидней Вебб, Sydney Webb, 1859–1947). Британская лейбористская партия, как и в целом британское рабочее движение, не придавали большого значения марксистской материалистической концепции истории. Прагматизм одержал верх.

В Германии социал-демократия возникла в значительной мере как сознательная оппозиция марксизму. Были отклонены и теория Маркса о неизбежности классовой борьбы и революции, и теория Ленина о партии и государстве. Например, Бернштейн отрицал марксову теорию абсолютного обнищания. Он поддерживал политику проведения через парламент постепенных реформ, чтобы достичь конкретных результатов внутри существующей системы. Бернштейн предполагал, что реальный прогресс будет получен на пути следования демократическим и парламентским правилам игры, а не классовой борьбы и революции. Социал-демократия завоевала относительно сильные позиции в северо-западной Европе, особенно в Скандинавии.

В условиях классического частного капитализма социал-демократы, конечно, находились в явной оппозиции к капиталистам. Но в условиях современного капитализма положение изменилось. Современный капитализм более позитивно относится к государственному участию в создании условий для капиталистической деятельности (дороги, аэропорты, телекоммуникации, школы, подготавливающие хорошую и недорогую рабочую силу, больницы, социальная помощь и т. д.). Кроме того, современный капитализм (действующий под давлением профсоюзов) по необходимости способствует возрастающему материальному благосостоянию рабочих. В целом, рабочие становятся более удовлетворенными и квалифицированными, они производят больше товаров лучшего качества и могут позволить себе более высокий уровень потребления.

В результате нередко формируется тесное сотрудничество между социал-демократией и современным капитализмом. Классовая борьба, по-видимому, уходит со сцены. И профсоюзы, и капиталисты имеют общий интерес в непрерывном увеличении производства. Единственными болезненными моментами остаются, повидимому, специфическое распределение предметов потребления, а также объем и характер правительственного вмешательства.

Можно сказать, что, когда социал-демократы боролись против традиционного частного капитализма, было относительно легко увидеть возникающие проблемы. Прагматизм в деятельности социалдемократов был их сильной стороной. Но проблемы современного капитализма не всегда столь просты. Для их понимания часто необходим анализ. В этом смысле такой прагматизм может быть помехой. С другой стороны, утверждается, что сложность современного общества делает традиционные политические теории неподходящими для его постижения. А это снова возвращает условия, при которых прагматический подход оказывается наиболее популярным и реалистическим. В данном отношении спорными, естественно, оказываются многие вопросы. Кто обеспечивает наиболее адекватные и практически эффективные исследования действительности? Чем на самом деле является эта действительность? Что и каким образом мы хотим достичь? Эти и подобные вопросы непрерывно переосмысливаются, а предлагаемые на них ответы проверяются в ходе взаимодействия теоретического анализа и практической деятельности. (См. связь социал-демократического прагматико-проверяющего подхода с попперовским критическим анализом тоталитаризма и его теорией «постепенной социальной инженерии», Гл. 29).