Текст книги "Лучше бы я остался дома"

9

Наутро шел дождь. Я проснулся, но когда увидел, как льет, повернулся на другой бок и снова заснул, в постели мне было очень хорошо. Когда же я очнулся, у кровати стоял какой-то тип и пялился на меня. Совершенно незнакомый. Ему могло быть лет этак тридцать пять, костюм весь мятый, словно он в нем спал, и несло от него перегаром.

– Вы кто? – вдруг спросил он.

– Это вы кто? – задал я ему тот же вопрос, сел, отбросил одеяло и стал застегивать пижаму.

– Вы тут живете? – продолжал он.

– Ну разумеется, я здесь живу.

Он помрачнел и осмотрелся.

– Чья это квартира? Мы, вообще, в Голливуде?

– Ну ясно, в Голливуде. – «Наверно, он еще не протрезвел», – подумал я и оглянулся, заперты ли двери, потому что мне пришло в голову, что я мог их не закрыть. Но двери были заперты.

– Вы как сюда попали? – спросил я.

– Я бы тоже, черт возьми, хотел это знать, – покачал он головой. – Я только знаю, что спал там, наверху. – Он указал в ту сторону, где была спальня Моны.

Я встал и обулся.

– Надеюсь, я не занял ваше место, – сказал он.

– Это не мое место.

Усевшись в кресло, он закурил.

– Кто-то должен был меня сюда привести, – размышлял он вслух. – Может, я и вспомню…

Я стоял и прикидывал, не стоит ли его вышвырнуть, но тут мне пришло в голову, что нужно подождать, что скажет Мона. «Если он с ней спал, она должна его знать», – подумал я. Поднявшись наверх, я заглянул в спальню. Моны там не было.

– Вас привела сюда Мона? – спросил я, возвращаясь вниз.

Кажется, он начинал соображать.

– Так здесь живет Мона?

– Конечно.

– Тогда, значит, это была она, – повинился он. – Вчера мы с ней были в одной компании, и я там здорово набрался, – наверно, по мне видно?

– А то нет, – хмыкнул я.

Выкарабкавшись из кресла, он качнулся ко мне с протянутой рукой.

– Я Хилл – Джонни Хилл.

Я тоже подал ему руку.

– Надеюсь, вы не сердитесь, – сказал он.

– Ну что вы.

– Господи, ну я и набрался.

– Садитесь, – посоветовал я. – Не знаю, где может быть Мона. Она не пришла с вами домой?

– Ну, это я вам не скажу, хоть режьте меня. Но, пожалуй, да. Не мог же я случайно сюда добраться, если до того никогда здесь не был. Ведь не мог же я точно угодить туда, где никогда не был, а?

– Ну, это уж нет, – признал я.

– Вы работаете в кино?

– Ну.

– На какой студии?

– Я играю в массовках.

– Ага, – сказал он. И потом: – Где, по-вашему, может быть Мона?

– Не знаю.

– Пусть она мне все объяснит, – сказал он. – Что это за новости – привести меня к себе домой, а самой смыться.

– А вы вообще ничего не помните? Например, легли ли вы с ней в постель?

– Не помню ничего – память как отшибло. Господи, – взмолился он, – вполне возможно, что она и прыгнула со мной в койку! Ну что за мука, если даже это вылетело из головы? Опохмелиться, случайно, нечем?

– К сожалению, нет. Могу сварить кофе, если хотите.

– Правда? Это было бы чудесно.

Я ушел на кухню. Он мне нисколько не понравился, но я подумал, что это, возможно, один из приятелей Моны и потому стоит относиться к нему лояльно. Кроме того, я и сам хотел кофе. Придя на кухню за мной, он встал у камина.

– Господи, ну я вчера и нажрался!

– Вы это уже говорили, – заметил я.

Он, кажется, удивился:

– Серьезно? Ну, тогда извините. Я вчера послал к черту свою работу и отмечал это дело.

– Чудный повод для торжества, – признал я.

– Нет, я бы не сказал. Послушайте, телефон у вас есть? – спросил он вдруг.

– Вон там, – показал я.

Он подошел и набрал номер.

– Попрошу Марка Лашмана. Хэлло, это ты, Лорно? Это Джонни. Я хотел бы поговорить с Марком. Где?… Он на площадке? Нет, все в порядке. Я только хотел убедиться, что я звонил ему вчера и заявил об уходе. Я это сделал?… Ну, отлично. Вот именно. Вот именно это я и сделал. Будь здоров…

Он вернулся на кухню. Я налил ему чашку кофе.

– Я хотел только убедиться, – пояснил он. – Вчера я послал их к черту.

– Слышал. Вы тоже работаете в кино?

– Нет, в прессе. Я работал на «Юниверсл». И вчера послал их к черту. – Он отпил кофе. – Знаете, почему я от них ушел?

– Нет.

Он полез за бумажником и выловил в нем небольшую вырезку из газеты.

– Это было вчера в «Лос-Анджелес Таймс». Из колонки кино этой большой реакционной газеты. Послушайте: «Немецкий консул, недовольный заключительными сценами „Возвращения", представляющими немецкую молодежь, подвергающуюся тупой военной муштре, сумел оказать нажим на компанию „Юниверсл", чтобы изменить финал фильма. Одновременно сообщают, что студия в будущем собирается специализироваться на любовной тематике».

Отпив несколько глотков кофе, он продолжал смотреть на меня.

– Вот потому я и ушел. Вы бы этого не сделали?

– Не знаю, – хмыкнул я. – Мне не кажется, что в этой заметке есть нечто такое, из-за чего стоило бы все бросить.

– Нет? Вы что, не видели ни одного из репортажей в «Лайф» или «Форчен» о всех этих немецких подростках, как они маршируют в униформе и с оружием и носят на груди бляхи с надписью: «Мы родились, чтобы умереть за Гитлера»?

– Не верю я этому, – отмахнулся я.

– Но ничего не поделаешь, это правда. Гитлер собирается затеять новую войну, и я не знаю, с чего бы немецкому консулу возмущаться, когда мы показываем, как немецких новобранцев муштруют на плацу. Меня бы это так не возмутило, понимаете, потому что немецкому консулу может не нравиться этот кусок, а если не этот, то любой другой. Но меня возмутило, что на студии ему позволяют указывать, что можно делать, а что нет. Я-то знаю, что бы я ему ответил, это точно. Но на студиях ни у кого нет куража ни на грош. Там одни бабы. Вот когда я однажды работал в «Метро»…

Он запнулся и повернул голову.

Там стояла Мона.

– Привет, – сказала она. – Думаю, вы уже познакомились.

– А как же, – Джонни встал. – Мы уже старые друзья. Выпьешь кофе?

– Спасибо. – Она взглянула на меня.

Взяв чашку, я налил и ей.

– Вы были тут вчера ночью, когда мы пришли? – спросил Джонни.

– Ну, был.

– Не припоминаю, чтобы я вас видел. Как это может быть, что я вас не видел?

– Ты был в таком состоянии, что не видел ничего, – сказала она.

– А как получилось, что ты привела меня к себе домой? – спросил он. – Не то чтобы я хотел подвергнуть сомнению твой безупречный вкус. Спрашиваю из чистого любопытства.

– Ну, главным образом потому, – сказала Мона и, обращаясь к нему, смотрела в упор на меня, – что ты был со мной в такси и не мог вспомнить, где живешь. Тогда я уступила тебе свою постель, а сама ушла спать в соседний дом – в тот, где жила Дороти, моя единственная подруга. Я влезла внутрь через окно и оставалась там до утра. Теперь тебе все ясно?

– Абсолютно, – кивнул он, – до мельчайших деталей.

У меня тоже отлегло от сердца. Пока я объяснялся с Джонни, я только и думал…

– Тебе уже лучше? – спросила она. – Или ты все еще зол на «Юниверсл»?

– Я зол на весь свет, – буркнул он. – А ты откуда знаешь, ну, про «Юниверсл»?

– Ты рассказал мне эту историю как минимум раз двадцать.

– Точно?

– А куда делся тот тип, с которым ты уходила, – Томми Момер? – задал я вопрос Моне.

– Он сломался за какой-то час. Ему с утра куда-то было нужно.

– А что если я перееду сюда к вам? – спросил Джонни.

– Ну, нам бы тут было немного тесновато. И ты совсем забыл, что мы всего лишь статисты из массовки. Ты можешь от нас заразиться.

– Это не так страшно. Я и сам хотел бы стать статистом. Или эту тайну я тоже выболтал тебе ночью?

Мона рассмеялась:

– Нет, это ты оставил при себе.

– Нет, точно хочу, – настаивал он. – Многие годы я мечтал работать статистом, и наконец моя мечта исполнилась.

– Если тебе хочется оказаться на самом дне, эта работа ничуть не хуже любой другой, – заметила Мона.

– Не беспокойся, – заявил он. – Я же не собираюсь в массовке играть – я хочу написать роман о статистах в кино. О том, как они живут и о чем думают, – там много всего такого, о чем можно писать.

Говорил он это крайне серьезно.

– Обо всех трагедиях и разбитых сердцах в этом проклятом вероломном городе, обо всем цинизме и жестокости…

«Я бы мог предложить тебе кое-какой материальчик, Джонни», – подумал я.

– Ведь об этой стороне жизни Голливуда предпочитают молчать. О Голливуде все время печатают только историйки вроде той, как у официантки удачно получаются пробы и она за ночь превращается в большого человека. Как в фильме «Звезда родилась». Хороший фильм, и принес уйму денег. Это была реальная история, но не та настоящая реальная история, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Думаю, да, – сказала Мона.

– А настоящая, правдивая история об этом городе должна быть про людей вроде вас – про девушку вроде тебя и про такого парня, как он. Может, я и напишу про вас книжку.

– Нечего над нами смеяться, – буркнула Мона.

– А почему нет? – спросил он. – Уже только того, что вы нормальный парень и нормальная девушка, два самых обыкновенных рядовых статиста, вполне достаточно для создания подобной книги. Вы двое, собственно, символизируете двадцать тысяч голливудских статистов. Поймите меня, я не думаю, что у меня какой-то особый талант к написанию романов, – по крайней мере не такой, как у всех тех романистов, что съехались в Голливуд. У меня просто впечатление, что они упустили отличный шанс. Об этом мог написать Хилтон или Хэммет, Хехт, Фаулер – ну, тот как раз попытался с Максеннетом и провалился, – и, разумеется, старый мэтр, доктор Хемингуэй, этот вообще справился бы лучше всех, но он слишком занят защитой демократии в Испании, чтобы заниматься какими-то парнем и девушкой из Голливуда. С писателями проблема в том, что, как только они расквартировываются на пляже Малибу и в роскошных виллах Бэлль-Эйр, начинают встречаться в обществе со всякими сукиными детьми и их содержанками, – так тут же все перед ними предстает в искаженном виде, как если бы вы смотрели на что-нибудь в бинокль, перевернув его наоборот. Ну, как вам моя речь? Для человека, голова которого раскалывается с похмелья, недурно, верно?

– Отлично, – подтвердила Мона. – Тебе нужно выступать в больших залах.

– Да, может, и нужно, если на то пошло, – он осклабился и добавил, вставая: – А пока лучше уж я с моими гениальными мозгами и чертовским похмельем прогуляюсь под дождем, а? Спасибо за все, ты должна мне как-нибудь вечерком позвонить, чтобы я уложил тебя в постельку. Теперь я пойду в город, в пикеты у немецкого консульства.

Пожав нам обоим руки, он удалился.

– Чудный парень, – произнесла Мона, наблюдая, как он уходит. – Он бы поделился с человеком последней рубашкой.

– Ну и напугал же он меня, когда я проснулся и увидел, как он стоит у моей постели, – сказал я.

– Я думала, что вернусь до того, как он проснется, – созналась Мона. – Можно было предупредить тебя еще ночью, но ты спал как младенец, и не хотелось будить.

– Я рано вернулся.

– Ну и вечерок же у тебя был, представляю себе. Вся физиономия поцарапана, словно ты дрался с пантерой.

Я пошел в прихожую и взглянул в зеркало, висевшее над столом. Шея и лицо были все в синяках и ссадинах – повсюду, где меня целовала миссис Смитерс. В зеркале я увидел, что Мона стоит у меня за спиной и смеется.

– Ничего нельзя было поделать, – буркнул я и отвернулся.

– Не надо ничего объяснять и извиняться, – сказала она. – Черт возьми, делай всегда то, что хочешь. Просто ты меня разочаровал, вот и все. Ты всегда слушался моих советов, но не на этот раз. Я же тебе говорила, что она за сволочь.

– Теперь я это знаю, – промямлил я, и было мне хуже некуда. – Я думал, она всерьез хочет помочь мне пробиться.

Мона промолчала в ответ, только презрительно глянула на меня. Мне было ясно, что она права во всем, как она сказала, так и произошло. Поэтому я чувствовал себя настолько виноватым, что не мог выдавить ни звука.

– Я пойду наверх, пока ты оденешься, – произнесла она наконец.

– Мона… – начал я.

Не ответив, она взбежала по лестнице, исчезла в своей комнате и хлопнула за собой дверью.

Одевшись, я поднялся в ванную почистить зубы. Постучав в ее дверь, сказал, чтобы спускалась и не валяла дурака. Она ответила, что сейчас придет.

Дождь все еще лил. Пальма с растрепанными листьями посреди двора казалась еще более растрепанной и заброшенной, чем всегда. «Ничто не выглядит под дождем таким одиноким, как голливудские пальмы», – пришло мне в голову. С моря надвигался туман, и скоро не стало видно ничего, кроме домов напротив. Глядя в окно, я видел, как квартирная хозяйка миссис Амструзер показывала каким-то мужчине и женщине домик, где раньше жила Дороти. «Бедняга Дороти! – подумал я, и в этот миг мне было ее жаль, в душе я брал назад все свои упреки. – С тобой Голливуд был безжалостен. Ты бы никогда не стала красть, сумей найти работу в кино».

И с журналами для киноманов, решил я, Мона тоже была права. Ведь это они заманили сюда Дороти – и что теперь?…

Потом, просто так, без всяких причин, мои мысли вернулись к миссис Смитерс и «Трокадеро». И вдруг я вздрогнул от неожиданности…

Ведь Артур Уортон сказал мне, чтобы я ему позвонил!

Найдя телефоны студии, я набрал номер его приемной. Секретарша спросила меня, с кем говорит, и мне пришлось дважды продиктовать по буквам свою фамилию, прежде чем она записала. Сказала, что посмотрит, на месте ли мистер Уортон, но почти тут же заявила, что мистер Уортон где-то на совещании и что лучше всего мне бы написать письмо, в котором бы я изложил, что мне от него надо.

– Он сказал, чтобы я ему позвонил, – ответил я.

– Еще минутку, – попросила она.

Я подумал, не окажется ли и этот проблеск надежды лишь ложным блуждающим огнем.

– Сожалею, – сказала секретарша, когда снова взяла трубку, – мистер Уортон не припоминает…

– Послушайте, – буквально взмолился я. – Вы только скажите, что меня ему вчера вечером представила в «Трокадеро» миссис Смитерс. Он обещал снять со мной пробы.

– Пожалуйста, подождите у телефона, – снова сказала она, и в голосе ее звучало раздражение.

«Теперь он меня, конечно, вспомнит», – убеждал я себя.

– Алло, – снова отозвалась секретарша. – Мистер Уортон говорит, что припоминает вас, и он очень сожалеет, но убывает из города на длительный отдых. Он с радостью примет вас, когда вернется.

– Когда это будет? – заставил я себя спросить.

– Месяца через три-четыре.

– Тогда спасибо, – ответил я, повесил трубку и уставился в окно на растрепанную пальму.

– Кому ты звонил? – спросила Мона.

– Никому, – ответил я и отошел к окну. – Одному другу.

– То-то я и заметила, – съязвила она. – Ты бы себя слышал. Голос как у человека, стоящего под виселицей с петлей на шее. – Сделав несколько шагов ко мне, она остановилась. – Кто это был?

– Я уже сказал – никто, – отрезал я и вернулся к столу.

– Но я же слышала, как ты говорил, что ему тебя вчера вечером представила миссис Смитерс.

– Оставь меня, ради Бога, в покое, – взмолился я. Снова подойдя ко мне, она остановилась.

– Не хочу совать нос в твои дела, Ральф, – спокойно сказала она. – Хочу только уберечь тебя от лишних неприятностей. Ты же ужасно доверчив. Неужели до тебя не доходит, что ты слишком доверяешь всем этим людям? Они разобьют твое сердце!

– Никто мне сердце не разобьет, – огрызнулся я. – Я всем им покажу, и очень скоро. Я смогу стать самой большой звездой. И раньше, чем они думают.

– Звучит уже лучше, – улыбнулась она. – А ты, я вижу, не сдаешься.

Зазвонил телефон, и Мона взяла трубку. Услышав голос на другом конце, она не справилась со своим лицом и сунула мне трубку.

– Это тебя.

Я взял ее, прикидывая, кто это мог быть.

– Доброе утро, мой мальчик, как ты себя чувствуешь в такую ужасную погоду?

– Вполне нормально, – ответил я, пытаясь сообразить, как мне быть.

– Ты ведь не сердишься на меня, нет?

– Нет.

– Это хорошо. Я хочу, чтобы ты со мной пообедал. В «Вандоме».

– Я уже обедал.

– Ты можешь просто посидеть со мной, а потом мы вместе проедемся по магазинам.

– Я должен сидеть дома и отвечать на звонки.

– Этим может заняться та девушка.

– У нее назначена встреча. Она уходит.

– Тогда я пообедаю, кое-что прикуплю и заеду за тобой.

– Но, миссис Смитерс, я…

– Пока, мой мальчик, рада буду тебя видеть.

Она повесила трубку раньше, чем я сумел придумать хоть что-нибудь, чтобы заставить ее выбросить из головы свою затею.

– Она придет сюда? – спросила Мона.

– Ну, придет.

Она смотрела на меня не меньше минуты, прежде чем заговорила.

– Мне кажется, ты безнадежен.

– Но она ничего не слушает, – оправдывался я. – Я не хочу ее видеть.

– Так почему же ты так и не сказал?

– Ты ее не знаешь. Для нее это не ответ.

– Слушай, если тебе не хватит смелости сказать ей все, что ты о ней думаешь, то это сделаю я.

– Дело не в смелости. Речь идет о том, что эта женщина – большая шишка и я бы не хотел стать ее врагом. Мне целый день было не по себе от мысли, что она зла на меня из-за вчерашнего вечера.

– А что произошло вчера вечером?

Я рассказал – в основном о том, как миссис Смитерс меня проклинала и как я оставил ее одну.

– Какая прелесть! Просто сука! – фыркнула Мона. – Почему же ты сейчас этого не сделал?

– Я же пытался тебе объяснить, что не хочу ее обидеть.

– Господи Боже, да больше, чем вчера вечером, ты ее обидеть просто не в состоянии.

– Вчера я об этом не думал. Был слишком возбужден.

Мона рассмеялась:

– Ты не был возбужден. Ты был перепуган. Потому и сбежал. Просто струсил.

– Нет, не струсил.

– Черта с два не струсил. Она попыталась расстегнуть тебе штаны, ты и перепугался.

Я чувствовал, как горит у меня лицо.

– Ты что, еще никогда не имел дела с женщиной? Нет?

Теперь у меня пылало не только лицо, горел я весь.

– Ты что, девственник? Говори, да или нет?

Я и теперь не ответил, повернулся к ней спиной и отошел к окну.

– Держите меня! – покатывалась она.

Часа два мы почти не разговаривали. Изредка перебрасывались парой слов, да и те были намеренно сдержанными и сухими, словно два незнакомых человека решили произвести друг на друга впечатление своим воспитанием и вежливостью. Я не знал, что происходит с Моной, но зато знал, что со мной. После вчерашней ночи, после той сцены с миссис Смитерс мне было безразлично, увижу ли я ее еще, но в то же время я ждал ее прихода. Не понимал сам себя, разве что, как я сказал Моне, надеялся, что она могла мне помочь. Не только мне, но и Моне. Я надеялся, если подвернется случай, как-нибудь помочь и Моне.

Миссис Смитерс приехала в два часа. На шляпе у нее был целлофановый чехол, а на самой – непромокаемый плащ, в котором она казалась вдвое крупнее. Открыв двери, я пригласил ее войти.

– Привет, мой мальчик! – воскликнула она. – Ну и ужасная погода, верно?

Тут она увидела Мону и запнулась.

– Ох! – только и сказала она.

– Входите, входите, – пригласила Мона. – Я уже ухожу.

И она ушла наверх. Я помог миссис Смитерс снять плащ и взял ее шляпу.

– Ну, мне уже лучше, – сказала она. – Что за ужасная погода, а?

– Для разнообразия неплохо, – ответил я.

Она оглядела комнату, и в уголках ее глаз собрались морщинки.

– А у вас тут уютно. Прямо любовное гнездышко.

Мона спустилась вниз в плаще, но без шляпы.

– Не нужно тебе уходить, – сказал я.

– Разумеется, нет, – поддержала миссис Смитерс. – Зачем же вам уходить в такую ужасную непогоду?

– Мне она не кажется такой ужасной. – Мона открыла дверь.

– Ты бы лучше осталась, Мона, – сказал я.

Ничего не ответив, она закрыла за собой дверь.

Я видел, как она прошла под окном. Дождь все еще не переставал.

– По-моему, я пришлась ей не по душе, – заметила миссис Смитерс. – Пожалуй, она ревнует. Совершенно ясно, ревнует. Тебе так не кажется?

– Не знаю, – смутился я.

– Что с тобой происходит, мой мальчик? Ты так странно себя ведешь. Неужели все еще думаешь про вчерашний вечер?

– Уже нет.

Она села на диван.

– Ты даже не представляешь, как такие вещи выводят из себя. Знаю, я вела себя ужасно, но я не в состоянии долго сердиться. Сразу же все выбросила из головы.

– Я тоже обо всем забыл, – заверил я.

Когда я сел в кресло напротив нее, она задумчиво уставилась на меня.

– Я много думала о вчерашнем вечере, – начала она. – Видимо, ты вовсе не такой, за которого я тебя принимала. Я хочу сказать, совсем не голливудский тип. Ты совершенно другой…

– Серьезно?

На время воцарилась тишина, мы оба молчали. Она закурила и несколько раз глубоко затянулась, глядя при этом на меня в упор. Мне было не по себе, и это меня раздражало.

– Да, это так – ты другой. Ты думал когда-нибудь о женитьбе?

– Нет, не думал.

– А как тебе нравится эта идея?

– Я никогда об этом не думал. Хватало других проблем.

– Ну… а хотел бы ты жениться на мне?

Я уставился на нее. Ни один мускул не дрогнул у нее на лице, оно вообще ничего не выражало. Она знала, что я подумал.

– Почему бы и нет? У меня полно денег, а у тебя нет недостатков, которые нельзя компенсировать деньгами. Я старше тебя, но ведь не в этом дело, верно? Не хотелось бы тебе попутешествовать?

– Ну, это конечно, – спокойно ответил я. Я не испытывал ничего, никаких эмоций. Она была первой женщиной, которая говорила мне подобные вещи, и уже хотя бы потому я должен был хоть что-то чувствовать. Но не чувствовал ничего.

– Мы могли бы вместе поехать куда-нибудь ~ в Европу или на Дальний Восток – и обо всем забыть.

– Вначале хотел бы добиться чего-то в кино, – сказал я, потому что не хотел прямым отказом обидеть ее.

– Но там такая конкуренция, такая страшная драчка. Знаю, как ты из-за этого переживаешь, как страдают тысячи других, но поверь мне, оно того не стоит. Тебе это никогда не приходило в голову?

– Нет, – ответил я. Мне даже не верилось, что это та же женщина, с которой я был вчера вечером, такая она была спокойная и рассудительная.

– Ну хорошо, можем остаться здесь, если хочешь. Если ты на мне женишься, можешь быть уверен, что попадешь в кино. Я не имею ничего против, чтобы мой муж делал карьеру, раз уж он такой красавчик. Это было бы нечестно по отношению к остальным женщинам.

Кто-то постучал в дверь. Я подошел и открыл, потому что думал, что вернулась Мона, но там была не она. Там был Сэм Лалли. Пронзив меня взглядом, он молча шагнул внутрь. Я закрыл дверь. Лалли, все еще не произнеся ни слова, подошел к дивану, взял шляпу и плащ миссис Смитерс и швырнул ей их на колени.

– Пошли.

– Никуда я не пойду, – ответила она.

– По-хорошему или нет, но пойдешь.

Она швырнула плащ ему обратно. Тот угодил в лицо и повис на плечах Сэма. Лалли резко сорвал его с себя, и я заметил, как у него заиграли желваки на скулах.

– Присядьте на минутку, мистер Лалли, – предложил я.

– Она пойдет со мной, а ты заткнись, – отрезал он.

Миссис Смитерс рассмеялась.

– Он всегда устраивает такой спектакль, – пояснила она мне. – Обожает такие ситуации.

Лалли стремительно рванулся вперед и отвесил ей звонкую оплеуху. Потом нагнулся, схватил ее за локоть и попытался силой поставить на ноги.

– Говорю тебе, пошли! – процедил он сквозь зубы. И продолжал свои попытки поднять ее с дивана. Я подошел и оттолкнул его. Потеряв равновесие, он рухнул на другой конец дивана.

– Прекратите! – крикнул я.

– Что? – взревел он. Наклонился, замахнулся и, прежде чем я успел его остановить, отвесил ей еще пару оплеух.

– Шлюха!

Я двинул Лалли в зубы. Он удивленно взглянул на меня, закусил губу и начал подниматься. Я позволил ему встать, прежде чем ударил снова. Он ответил, но удар скользнул по моему плечу, и я зажал Сэма, как боксер, в клинче, потому что не хотел больше его бить. Я был куда крупнее и сильнее его и не хотел демонстрировать свое преимущество.

– Прекратите! – пропыхтел я, сжимая захват. – Прекратите, не то я вас вздую!

Лалли все пытался вырваться, но я крепко держал его и не собирался отпускать.

– Прекратите! – повторил я. Еще немного прижал его, но потом все же отпустил и отступил на шаг.

– Перестаньте, мальчики, – вмешалась миссис Смитерс. Это были первые ее слова с того момента, как мы сцепились. – Не петушись, Сэмми. Между нами ничего не было.

– Шлюха! – отрезал Лалли, не трогаясь с места.

– Лучше бы вам обоим уйти, – сказал я. – Мне не нужны тут скандалы.

Я нагнулся, чтобы поднять плащ миссис Смитерс, и в этот момент Лалли рванулся и влепил ей две оплеухи. Я выпрямился как раз вовремя, чтобы увидеть, как он влепил ей третью. Я снова схватил его и сжал в своих руках. На этот раз он уже со мной не боролся, но повысил голос и заорал:

– Посмотри на нее. Посмотри на ее рожу!

Я оглянулся на миссис Смитерс через плечо. Она часто хлопала выпученными глазами, а на лице у нее застыла глупая улыбка. Болтая головой из стороны в сторону, она в такт хлопала в ладоши, нечто подобное я видел у нас дома у черномазых, впавших в религиозный экстаз. Совсем забыв о Лалли, я отпустил его, потому что хотел понять, что происходит с миссис Смитерс. Потом я увидел, что с Лалли тоже что-то произошло. Он напрягся и в упор уставился на нее, словно в каком-то трансе. И вдруг вскочил на диван рядом с ней, рухнул на колени и начал бешено хлестать ее по щекам.

– Не вмешивайся, не вмешивайся! – орал он, хотя я и не думал двигаться с места. – Я знаю, что делаю, я знаю, что делаю!

Я стоял и тупо смотрел на происходящее. И хотя я не понимал, что случилось, одно мне было ясно: Лалли уже не злится, и она тоже, и что бы между ними двоими ни произошло, а это было чудовищно и произвело на меня жуткое впечатление, мне было ясно, что ничего подобного я в жизни не видел, но все это меня не трогало, было безразлично.

Когда он перестал хлестать ее по лицу, она выдохнула полной грудью, и от этого выдоха вздрогнула вся комната. Голова миссис Смитерс откинулась назад, Лалли наклонился к ней и дважды поцеловал в губы.

Потом взглянул на меня, часто заморгал, словно не веря своим глазам, словно только теперь заметив, что с ними был кто-то еще.

И снова перевел взгляд на миссис Смитерс, которая уже подняла голову. Лицо у нее было красное, как ошпаренное, такое красное, что даже грим был незаметен.

Я был совершенно измотан и опустился в кресло: почему-то у меня болели ноги.

Миссис Смитерс молча встала, взяла свой дождевик и шляпку. Лалли помог ей надеть плащ. Со мной он не разговаривал, далее не смотрел в мою сторону. Оба вели себя так, словно были одни где-то на краю света. Направились к дверям, распахнули их и вышли. Даже и тогда не сказали ни слова и оставили двери настежь.

Резкий порыв ветра бросил на ковер капли дождя и пронесся по всей комнате.