Текст книги "Злаки Зодиака, или Ижица-файлы"

Ижица-файл 8

Непокорные кудри отверженного исаявца были выкрашены в черную смоль и завиты под диванные пружины. Лоб украшал накладной пластиковый шрам. Но все едино дрейфил Максим Максимович Храпунов, что в этом богоугодном заведении его кто-нибудь признает. Валерий до экспериментов над внешностью не опустился, для исполнения задуманного хватало и такого аксессуара мужского костюма, как наручники, впрочем, замаскированные переброшенным поверх запястий дождевиком.

Бар назывался витиевато – «Приют инока», здесь подавали дрожжевое нефильтрованное пиво «Монастырское» от небольшой пивоварни за углом, стоило пиво запредельно, а на вкус было – мерзопакостная кислятина, «Цинандали» и то слаще. Не удивительно, что обитателей в баре оказалось всего трое: бармен и парочка забубенных читателей газет за столиком у входа. Один завсегдатай шелестел «Тайнами ХХ-го века», второй «Тайнами здоровья», при этом физиономии у обоих отличались такой невзрачностью черт, что в жизни словесные портреты не составишь.

Храпунов с Валерой подрулили к стойке. Двое читателей напряглись, бармен оторвался от откупоривания штопором бутылки «Шепот монаха».

– Бутылочку не оставите? – заговорщицки прошептал Максим Максимович.

Двое сзади медленно и беззвучно стали вырастать со стульев. Бармен сузил глаза и перехватил штопор обратным хватом[48]48
  Манера держать в ладони боевой нож. Различают прямой и обратный хваты.


[Закрыть].

– Шутка, – оскалился вроде и не заметивший клинического наклона ситуации Максим. – Саечку за испуг. Настоящий пароль: «Чем дальше на кладбище, тем больше крестов».

Висящий над стойкой с молдавского разлива винами «Исповедь грешницы» и «Монастырская изба», водкой «Александр Невский» и ликером «Бенидиктин» портрет Циолковского, казалось, перестал дуться. Парочка у входа меланхолично осела на стулья, их услуги оказались не востребованы.

– Милости просим, – буркнул бармен, не скрывая, что шутка ему не понравилась.

Максим и Валера в манере праздных плейбоев продефилировали в туалет, где канарейками чирикала вода в писсуарах, и остановились у заколоченной мощными гвоздями-сотками кабинки. Выкрашенные дремучей темно-зеленой краской фанерные борта кабинки украшали похабные потуги на остроумие, нацарапанные ребром монетки. Для совсем неповоротливых умом джентльменов к дверце пришпандорили объявление на тетрадном листке «Унитаз засорился». Рядом с кабинкой висел еще один портрет Циолковского.

Повернувшись лицом к вентиляционной отдушине, уже без всяких шуточек Максим как можно внятней произнес пароль номер два:

– Старый крест Луну не заслоняет.

Державшие утлую фанерную дверь гвозди-сотки ожили, что ни на есть в буквальном смысле: заизвивались, ну точно хвосты ящериц, и втянулись в дерево. Дверца кабинки с замогильным скрипом открылась сама собой, как бы приглашая пройти. За ней обнаружился не фаянсовый унитаз, а уходящие в смердящий плесенью сумрак подземелья ступени из щербатого кирпича. Словно побитая молью гардина, проход заслоняла местами рваная паучья сеть, лохматая, как оренбургская пуховая шаль. Но прежде чем ступить в лабиринт застенков, Максим сделал отрешенное лицо, шагнул к портрету Циолковского и приложился губами к губам.

Валера пожал плечами, толерантно ничему не удивляясь.

Расчет Храпунова строился на том, что обыкновенная бюрократическая волокита не позволила службе безопасности оперативно вычеркнуть код его ДНК из допуска. И расчет оправдался, замаскированная под портрет автоматическая лаборатория провела экспресс-анализ слюны на присутствие ДНК в базе данных, получила подтверждение допуска номер два и отдала соответствующую команду по несенсорным каналам узкоспецифического доступа. Сотня паучков, не медля, взялась за работу и расплела оренбургскую пуховую завесу в три секунды. Максим, направляя перед собой арестованного Валерия и через раз оскальзываясь на стертых чужими подошвами ступенях, стал нисходить. А по портрету из-под верхней багетной планки потекла дезинфицирующая жидкость, и боковые багетины стали ее растирать в манере автомобильных дворников.

Лестница оказалась винтовой, спуск кончился через два витка, носы притерпелись к фимиамствующей плесени. Начался неоштукатуренный коридор из того же сырого красного кирпича, кое-где оклеенный ветхими агитационными плакатами, обещающими страшные кары свыше за нарушение правил дорожного движения. Редкий сюжет не оканчивался смертным исходом для нарушителя: неизменно под безжалостными колесами оказывалась и перебегавшая дорогу на красный свет старушка, и обходящий трамвай сзади, а троллейбус спереди школяр. Из репродукторов здесь играла музыка. Не оскоминное какое-нибудь «Лав-Радио» с трехаккордовыми любовными балладами, а первомайский репертуар из времен СССР:

 
Дети разных народов, мы мечтою о мире живем,
В эти грозные годы мы за счастье бороться идем.
В разных землях и странах, на морях, океанах,
Каждый, кто может, дайте нам руку…
 

Без встречи со старыми знакомыми не обошлось.

– … Трах-тарарах, кровища по асфальту, – увлеченно рассказывал коллеге Шляеву Воскобойников, – А потом они долго меня искали.

Максим напрягся, сейчас его изобличат. Но парочка протопала на выход, увлеченная беседой. Очевидно, в отличие от Максима Шляев впервые слышал историю, как Воскобойников учился ездить на велосипеде.

 
Песню дружбы запевает молодежь. Молодежь. Молодежь!
Эту песню не задушишь, не убьешь. Не убьешь. Не убьешь!..
 

Больше на пути Максима и Валеры никто не попался, только на развилке коридора из отдела дознания донеслось:

– …Он хотел схлопотать деньги любым путем, и решил подписать договор с тем, кого к ночи поминать себе дороже.

– Схлопотать – это по роже, а деньги – зарабатывают.

Максим правильно оценил подсказку судьбы:

– Валерка, мы не позаботились придумать официальное обвинение. Вот шляпы! Пусть это будет Статья «Веди» секретного приложения к Уголовному Кодексу. Не пучь глаза, как стрекоза на кактусе, я объясню, с чем это едят – «Вступление в сношения с дьяволом через вызов оного посредством кабалистических знаков». Пункт «Ять» – «В целях обретения личной выгоды».

Валера лишний раз пожал плечами, если иначе никак…

Коридор по прежнему шелушился плакатами про суицидальность двойного обгона и греховность пьянства за рулем. На запирающем путь в следственный изолятор временного содержания КПП Максим предъявил амулет.

– Холодное, огнестрельное оружие, недозволенные мракобески, некромашки есть? – лениво пробасил дежурный младший брат через окошко.

Лет младшему брату было столько, что уже все по барабану, выслуга в кармане, а дальше пенсии не выгонят. Кобура почти горизонтально на пузе, лысина раздалась до размеров яичницы, которой можно накормить всю тайную вечерю.

– Ни инь, ни янь, – сделал скучающий вид Максим (пистолет вместе с дипломом, подложным письмом и завещанием он спрятал в надежном месте), и их пропустили.

Дальше Валера, как было прежде условленно, стал на шухер, а Максим суетливо, пардон, впервые в такой преферанс играет, вынул из кармана марлевую повязку, щедро оросил ее из манюсенького шкалика кетчупом и на манер чалмы одел. Теперь он получился похож на раненного в голову югославского партизана, и им ничто не мешало перейти к следующему этапу операции «Меня дома не ждут».

«Марш демократической молодежи» сменил следующий музыкальный фон, правда, в этом ответвлении коридора он звучал глуше и многозначительней:

 
Если бы парни всей Земли хором бы песню одну завели,
Вот стало б весело, вот это был бы гром!
Давайте, парни, вместе запоем!
Парни, парни, в этом наша сила – землю от пожара уберечь!..
 

Плесенью здесь несло на три порядка легитимней. Или носы притерпелись? Не постучав, Максим распахнул дверь «приемного покоя» настежь и за шиворот вволок талантливо заупиравшегося Валерия.

Это оказался самый что ни на есть обыкновенный кабинет. Офисный стол лет сорока от роду и некогда блестящий черным лаком, а сейчас замаранный, словно штукатуркой, табачным пеплом и усыпанный горелыми спичками, будто тополиная аллея сломанными ветром сучками. Неоднократно крашенный первой попавшейся краской сейф – достойный партнер по интерьеру, одни только впадины в линолеуме вокруг его ножек выдавали, что он здесь проторчал не меньше, чем Илья Муромец на печи. И, естественно, распахнутый – а кого здесь бояться? И, кроме стопки замшелых и пыльных, как египетская пирамида, ворсистых папок, хранящий связку чеснока.

Стул перед столом был из осины и прикручен шурупами к полу. На ветхом шкафу обгладывалось молью чучело петуха, настолько серого от пыли, что Макс было принял за чучело совы. А на стене вместо портрета начальника петербургских внутренних дел висел надоедливый портрет лукаво прищурившегося Циолковского.

– Принимайте подкрепление, – цинично проволок Валеру Максим к середине кабинета и силком усадил на осиновый стул. Сам же сквозь маску бывалого угодника сторожко осмотрелся. Но на ловушку сцена не тянула даже с точки зрения страдальца от мании преследования, так здесь антуражно все было уютно и сонно.

Повезло. Итак, в кабинете маячил лишь совсем еще зеленый юнец: на пядь длинней, чем полагается по уставу, чуб; взгляд глубоко посаженных глаз загодя предупредительно-покорный; редко приветствуемые бритвой бледные от ответственности скулы и под корень обкусанные ногти. Предварительный диагноз – типичный неврастеник. Диагноз окончательный – приятный объект для работы.

– Браток, – покровительственно распорядился налегший пузом в лучших традициях вестернов на стол Максим. – Оформи этого пылегрима на трое суток. – Буквочку «ы» в жаргонном термине «пылегрим» Храпунов прогудел с особым шиком.

– Что они с вами сделали, гады! – восхищенно уставился на героя зеленый.

– Да, братишка, чуть тапочки на орбиту не метнул. – Храпунов раздулся от важности, углядел на столе пыльный графин и столь же замурзанный стакан, для эксперта просто счастье снимать с них отпечатки пальцев, и, тем не менее, плеснул воды столь щедро, что вокруг стакана образовалась лужица. – Вода живая? – За лужу МакМак виноватым себя не почувствовал.

– Нет, но… – паренек, упакованный в обычную серую форму, но на петлицах петушиные головы, замялся.

– Освященная?

– Нет.

– Водопроводная?

– Есть маленько, – паренек не скрывал стыда.

Максим жадно выхлестал стакан и брезгливо кивнул на Валерика.

– Оформляй гайдамаку по Статье «Веди», пункт «Ять».

Циолковский вопреки ожиданиям Максима смотрел с портрета благостно. Здесь стоит объяснить, что обильно развешанные по кулуарам ИСАЯ портреты дедушки советской космонавтики вели себя незаменимо не только при охоте на клятвопреступников. Это были настенные экзорцические индикаторы широкого профиля, аналогичный эффект наблюдался и у портретов Гребахи, только с полярным знаком.

После брошенной на пристрелку реплики пауза не могла не возникнуть. Герой, которого юноша почти боготворил, нарушал предписания с особым цинизмом. Может, героям сие и позволено в запредельных высях, но спросят потом с мальца. И в соответствии с должностью спросят, и в соответствии с должностными инструкциями, и где гарантия, что богоподобный герой тогда снизойдет заступиться?

– По уставу так не положено, – чувствуя себя перед героем последней штабной сволочью, промямлил парнишка.

– Что, брат, только из спецшколы имени страстотерпимцев Бориса и Глеба? – Максим раздумывал, не разыграть ли ему почетный обморок от ранения, авось догматик устыдится.

– Какое это имеет значение? – Нежданно окреп голос юнца, он изобрел выход из конфликта между совестью и долгом. – Давайте, я вызову старшего дежурного офицера?

На объективный взгляд такая реакция заслуживала только уважения, именно подобные буквалисты здесь и нужны. И юнец, не ведая того, огреб бы от Храпунова хвалебную характеристику, если бы МакМаку поручили проверку. Но случай, приведший Храпунова сюда под гримом… Короче, юниор повернул фортуну к Максимычу раком.

– А я тебе объясню, какое! – Храпунов понял, что обмороком делу не поможешь, переходим к варианту «Буки». – Я кровь проливал, я по притонам вшей кормил, я гоблинов голыми руками душил, вот какое это имеет значение! Я знаю стихотворение о потоке времени, который размывает стену настоящего, и на ней появляются все новые узоры, часть которых мы называем прошлым. Память уверяет нас, что вчерашний день действительно был, но как знать, не появилась ли вся эта память с первым утренним лучом? – Корчил классический синдром фронтовика Храпунов. – Я видел, как призраки утаскивают пассажиров метрополитена с перрона в туннели и там пируют, и среди пассажиров были мои товарищи! Я видел, что остается после охоты оборотня на грибников, и среди грибников были женщины и дети, вот какое мне до этого дело! А ты знаешь, что мои глаза имели удовольствие наблюдать сошествие с небес языческой богини смерти Моры!? А твои глаза медленно закрываются, медленно закрываются, медленно закрываются… Тебе хочется спать… хочется спать… глаза закрываются… ты засыпаешь.

Проворно оказавшийся рядом с закатившим глазки салагой Валера не дал тому брыкнуться под стол в позицию шахматного короля при раскладе «Мат».

– Вот перед тобой задержанный, – продолжал гипнотически вещать и пучить зеньки Максим, – Я тут отлучусь на минутку, а ты, черпак, ему покажи, чему там вас в спецшколе учили. – Прихватив стакан, Храпунов направился к порогу. Его движение завихрило пыль на папках в распахнутом сейфе, но не серьезно, слишком залежалые запасы пыли там фигурировали.

– Повязочку-то сними, – иронично поцокал языком Валера, – А то получается: «Щорс идет под знаменем, красный командир. Голова повязана, кровь на рукаве…

За дверью пучилась и тужилась следующая мелодия из древних социалистических маршей, но сквозь препятствие не угадывалась. Пока Макс сдирал повязку с подсохшим кетчупом и наспех вытирался, Валера успел доцитировать:

– След кровавый стелится по сырой земле». И, кстати, какого лешего ты меня «гайдамаком» назвал? Обидно.

Рядом с Валерой, заворожено зажмурив глаза, паренек в обычной серой форме, но на петлицах бравые петушки, вопил, тщательно топал ногами и брызгал слюной:

– Ты, шишага последний! – а ведь совсем еще на вид был мальчишка, и такими нехорошими словами выражался! – Ты обвиняешься по статье «Ять», часть «Веди» секретного приложения к Уголовному кодексу!

– Что я сделал такого, гражданин начальник? – добросовестно заскулил Валера, провожая терпеливой улыбкой выскользнувшего со стаканом за дверь Храпунова.

– Ты душу дьяволу продал!

– Неправда ваша, не продавал.

– А это что!? – хлопнул остающийся в иллюзорном мире мальчишка об стол первым попавшимся подробно исписанным пергаментом с подписью кровью, – Это по-твоему не улики?!

– Ничего я не продавал! Разве что самый краешек. – Пока еще забавлял дилетанскими потугами молодой человек художника от парфюмерной магии.

– Тебе грозит от пожизненного пострижения в монахи до проверки на ведьмовство со связанным по рукам и ногам в холодной купели![49]49
  Устаревший метод очной ставки с нечистой силой, при котором связанного бросали в проточную воду. Если выплыл, значит, водится с нечистой силой. Если утоп, значит, невинная душа


[Закрыть]

Валере наскучило отпираться:

– А вот здесь уже нежить плодишь, гражданин начальничек! За такое – максимум епитимью наложат или запретят хоронить в пределах церковной ограды.

– Ага, умный такой?! Думаешь, если я – новичок, меня можно на эманации разводить? Кайся, шишага, кто тебя подучил!?

– Да пошел ты… Угодник! – рявкнул невесть с какого дуру рассвирепевший Валера.

А вот ентого рявкать не стоило ни в коем разе. Вернувшийся с наполненным лимонадом стаканом Максим обнаружил у Валерия раскровяненную губу.

– Брэк! – резво скомандовал Храпунов и отчеканил персонально молодому да раннему. – Сейчас ты вызовешь конвой, который препроводит обраслеченного гайдамака в камеру. Оформлять никаких документов не станешь, мы ведь не чинуши, правда? Вздремнешь на посту в нарушение устава и забудешь наш визит, как дурной сон.

Стакан с лимонадом забвения, за которым Максим прогулялся в следственную часть, юноша принял торжественней, чем посвящаемый в рыцари оруженосец меч у сюзерена. Без экивоков шумно выхлебал угощение.

– Ну, ни духа, ни гуру, – стал откланиваться Максим Храпунов. – Пароли ты знаешь, выход самостоятельно найдешь. – Почему-то расставаться было трудно, получалось, прикипел Максимыч товарищеской симпатией к этому благородному жулику от парфюмерной магии.

– Что-то с памятью твоей стало, – укоризненно качая головой, протянул вперед скованные наручниками руки парфюмерный художник. – Второй раз уж.

– Извини, слишком нервная обстановка. – Максим расстегнул браслеты на Валере и одел себе, как побратимы и договорились час назад.

Час назад они подошли к облепленной анфасами кандидатов станции метро «Елизаровская». Калейдоскоп предвыборных плакатов испятнал все мало-мальски подходящие места – вплоть до фонарных столбов и коммерческих киосков. Диковатые взгляды и раскосмаченные бороденки прежних лет канули – как-то незаметно отсеялись и сгинули в полной безвестности горластые демократы, в качестве козырей заявлявшие лютейший антикоммунизм, родственные связи с «врагами народа» и многократные ходки в психушку. Нынешний кандидат попер сплошь респектабельный – галстуки, аккуратные прически, вальяжные и чуточку обеспокоенные судьбой России физиономии. Однако по неистребимой привычке чуть ли не все они категорически и клятвенно обещали кто Луну с неба, кто принародный дележ Золотого фонда Эрмитажа посреди Дворцовой площади. Рядом с людским водоворотом приплясывала тетка, размахивая двумя яркими тряпками и напевая:

– Тарара-тарата-тарара!

Максим с подозрением отметил, что в последние дни чересчур часто встречает на улицах сумасшедших. Но потом допер, что мадам кричит: «Свитера-свитера-свитера!», которыми торгует с рук.

На посадке в вагон среди прочих пассажиров вошла среднеазиатских паспортных данных немолодая мулатка с тяжелой клетчатой сумкой известного фасона.

– Уважаемые пассажиры! – перекрикивая шум колес, запричитала гражданка, только с шипением съехались двери, и состав тронулся. – Хочу предложить вашему вниманию незаменимую в хозяйстве вещь… – здесь вдруг хозяйка стушевалась, помолчала, изображая губами картину Айвазовского «Девятый вал» и начала панегирик по новой. – Уважаемые пассажиры! Вещь, необходимая в любом хозяйстве. Причем, если в магазинах города вы приобретаете ее по тридцать рублей, то мы напрямую работаем с оптовиками. Поэтому предлагаем всего по пятнадцать… – Здесь горлопанка опять сбилась.

– Медицинский лейкопластырь? – сочувственно подсказал пенсионер поверх усаженной на колени сумки с картошкой.

– Распродажа женских журналов? – предположила пенсионерка напротив, оторвавшись от примитивной игры на дешевенькой мобиле.

Немолодая дочь Киргизии (или Таджикистана) не сдавалась:

– Уважаемые… хочу… причем, две вещи отдам за двадцать!

– Стеклорезы?

Все, бизнес сгорел синим пламенем. Мулатка устало села на свободное место и полезла за шпаргалкой в сумку. Какой позор, она забыла текст роли.

– Ты не понимаешь, – так, чтобы не слышали посторонние, рубил фразы Валерий. – К Богдухану в гости должен идти я. Он меня к смерти приговорил, а я таких шуточек не умею прощать. Я, может быть, только ради этой встречи ушел с тобой в нелегальное дальнее плавание. Должен же быть у Тузика праздник?

– Не туда мыло трешь, – не очень прислушивался к аргументам художника Максим. – Это мое доброе имя! Это моя работа – брать Богдухана за жабры!

– Пассажиры, а вот кому пальчиковые батарейки? – нашла нужные слова в шпаргалке женщина с Востока. – По пятнадцать три штуки. Шесть штук – за двадцать рублей, дешевле не бывает!!!

– А если провал? – не унимался Валерий. – Если окажешься в камере с теми, кого сам сажал?

– Я с Алиной договорился и комара заговорил, станет мне жарко, он ее в ухо укусит. Тогда пусть посвящает в наши виражи Матиевну, хуже не будет. – Отлученный игумен, сказать по совести, не очень стремился в гости к Богдухану, но обстоятельства складывались так, что явиться к Богдухану по наводке покойного Чека, для Храпунова было жизненно важно. – Ладно, подбросим амулет, – изобрел компромисс Максим. – Если он упадет лицевой стороной к небу, твое дело – сторона. Если тыльной, так уж и быть, отдыхаю я.

* * *

– Нетопырки за голову, пантаклем к стене! – распорядился конвоир.

Непохожий на себя, вспомним про вытерпевшую окраску и завивку прическу плюс накладной шрам из актерского реквизита, Храпунов не поторопился исполнить приказ:

– А матрац бросать, начальник? – скатка набитого сырой ватой матраца оттягивала Максиму руки.

– Поговори у меня, недотыкомка, – буркнул конвоир, но настаивать на исполнении команды не стал.

Под взглядом обезопасившегося за очередной стеной паутины корпусного надзирателя, зевающего на перекрестке тюремных коридоров, конвоир осенил себя крестным знаменем, поколдовал с замком, опять осенил, для острастки вынул из кобуры серебряный крест размером с бумеранг и только после этого распахнул дверь.

– Дежурный по камере? – на повышенных тонах, будто громким голосом пытался отогнать инстинктивные страхи, заслал конвоир запрос в разверзшуюся пасть каменного мешка.

– Дежурный по камере Иван Финита.

– Принимай новенького, Финита ля комедия, – выдал некий образовательный уровень конвоир.

– В лучшем виде! – многозначительно и злорадно посулили из каземата, дохнувшего вонью перенаселения.

– Доброй ночи! – уверенно глянул на будущих соседей с порога Максимыч. – Да не достанутся ваши тени полуденному лучу.

– Ты глянь, граальники, к нам сакралика подселили. Как правильно здороваться – знает, – решил, не откладывая, прокачать Максима на слабака Финита, – и за что тебя загерметили? – Лет хаму было не больше двадцатника, кося под старших, он сутулился и прятал руки в карманах. И из соображений осторожности держал дистанцию, мало ли – прописываемый окажется крут немеренно и без рассусоливаний плюнет в задиру миллионоджоулевым фаерболом.

Максим не стал суетиться с ответом, а сперва огляделся. Пенал три на двенадцать, по левую руку от двери унитаз в коросте ржавчины, дальше по стенке рукомойник в похожей коросте. По диагонали от санузла – в противоположном углу жилплощади – кухонный стол под стертой на изгибах сиротской клиенкой. Вдоль остальной дистанции боковых стен притулились двухъярусные шконки из осины, чтоб поселенцам жизнь медом не казалась. Свет тусклый, максимум, на что способна сороковаттная лампочка в оплетенном толстой проволокой грязном плафоне. Окна нет, да и откуда ему взяться в подземелье, зато на торцовой стене с талантом вышкрябан космический спутник планеты Земля в фазе полнолуния. Что это именно Луна, а не какой-нибудь арбуз, специалист легко определит по географической точности расположения кратеров и лунных морей. И никаких наскальных сентенций уровня «Здесь мотал предвариловку Штуцер» или «Паштет с Наркозом запетушили Чистякова Саву Галиновича 07.09.98»

Семь человек (или не человек?) оттопыривались кружком на корточках в центре камеры. А в образованном участниками загадочной церемонии кругу на мятых газетах животом вниз, ногами к двери возлежал восьмой. И очень это походило на собравшихся за пиршественным столом каннибалов, перед началом трапезы благодарящих молитвой языческого бога Ранидрагонасора за ниспосланное угощение.

Все. Топографическое сканирование замкнутого пространства МакМак завершил и приступил к решению кадровых вопросов:

– Для тебя, фрейдахнутый, я – не сакралик, а обсакраленный. Порченый по статье «Веди», прим «Ять», – подозревая, что знакомство может затянуться, и, дабы хоть частично освободить руки, поставил Максимыч скатку матраца на попа, но не на пол, а на носок лишенного шнурков ботинка.

У земных зэков все, что коснулось дна камеры, подбирать считается в падлу, а как у этих узаконено, МакМак не был осведомлен. Все таки не по данному сегменту лямку тянул.

– Ты глянь! – плоско играл подковырное восхищение Иван, или, переходя на личности, Ваньку валял. – У того, кого к ночи поминать не резон, теугрики мессажил? – так и норовил обидеть Иван, а между делом перевернул вверх тормашками висящую в самом углу над унитазом икону. Очевидно, главной его, как дежурного, обязанностью и было вертеть икону так и сяк при приближении к камере и удалении от камеры на безопасную дистанцию истых вертухаев.

Ответ на скользкий вопрос Максим демонстративно нацелил не Фините, а остальным сокамерникам.

– Угодники захимерили по подставе. Не для зуз я, мертвые души, соловковал, а почетных понтификов буддал.

– В ауре? – оскалил гнилые зубы Финита.

– В скарабейной ауре, аскет.

– А не шишажишь ли? – перейдя границу дозволенного, Финита оставался на месте, рядом с кругом товарищей. Наверняка рассчитывал на поддержку.

После его предъявы, если Максим почитал себя в ауре за обсакраленного, полагалось непременно зарядить дежурному по камере кулаком куда ближе – в зубы или ниже пупа, иначе не будет Максиму никакого уважения. Максим осмотрелся, куда бы свалить матрац, на пол нельзя – западло…

– Аминь нежить плодить, шпана, – веско прикрикнули с нижней (уж в этом МакМак был продвинут, по понятиям почетной – ближе к центру матери-Земли) шконки из дальнего угла, – базар развели, рай-зоне стыдно!

– Да он на эманации берет! – в челобитной манере заскулил Иван.

– Ша, в ауре, догматый, в секунду хичкокну! – повысили голос от Луны, и этого оказалось достаточно, чтоб Финита, наконец, увял.

Максим облегченно вздохнул, постаравшись совершить это как можно неприметней. Начинать с рукопашной – дурной тон.

– Не маячь в дверях, гермеченный, – пригласили из темного угла. – Дуй сюда, покамлаем о делах наших скорбных.

Максим двинулся, Финита покорно посторонился, остальные предупредительно убирали руки и ноги оттуда, куда целилась нога Храпунова. И по движению Максима глухо назывались:

– Аристарх Чекан.

– Семен Майданный.

– Феофан Ботов.

– Василий Беломор.

– Андрон Шрамов.

– Кеша Дрын.

– Аквафор Таймырский.

Только распростертый на газетах организм оставался индифирентен. Впрочем, Максим срисовал, что клиент еще дышит.

– Неудобно получается, люди назвались, а ты молчишь, – без нажима упрекнул новичка сидящий с ногами на одеяле сухопарый мистик, – аукало и осанну нареки. – Росту авторитет был от горшка два вершка, уши острыми углами вверх, как у эльфа-инородца, босые же ступни ног размером вполне угодили бы гиганту, и покрывала их густая курчавая вороная шерсть.

Перед недомерком лежал от руки расчерченный на квадраты и в шахматном порядке закрашенный листок бумаги. Шашками сегодня служили выбитые зубы, с одной стороны золотые, с другой фарфоровые.

– Игорь. Игорь Кузахметов. Осанны нет, первый раз кукую, – соблюл в голосе удачную пропорцию покорности и независимости Максим.

– Кто ж тебя тогда правильно в могилу входить учил? Да ты саван свой ватный, – главарь имел ввиду матрац, – на верхнюю шконку пока свали, в руках правды нет. – Главарь улыбался, будто тибетский монах на Солнце жмурится.

При этом нашел злодей секунду кивнуть Фините, и тот проворно застучал в стену кружкой на языке тюремного телеграфа насчет того, что в камере появился некий Кузахметов, и, мало ли, кто слыхал про такового? Значит, не только вертеть иконы умел.

– Были учителя, – умеренно изображая чувство собственного достоинства, отвечал Максимыч.

– Молодец, что язык не распускаешь, – важно затряс подбородком недорослик. – Только все едино отмолчаться не выгорит, если не хочешь, чтоб твое место в камере у иконы было.

– Известно, не хочу, но хвалиться не кем. Инициировал меня черный колдун Передерий. А когда его бренному существованию финиш выпал, я сам постижением запретных книг занялся в режиме самообразования.

Остальные к их разговору прислушивались очень чутко (и пуще всех Финита – в паузах отряжающий в герметическую контрразведку свежую порцию информации по новичку). Но не развешивать же локаторы на всю камеру: для виду хлопцы продолжили дело, ради которого сели в круг, только молчком. Кеша Дрын стал рисовать на спине распростертого некую мудреную картинку. Андрон Шрамов взбалтывал тушь в порцелярном пузырьке химического стекла. Чекан точил швейную, пронесенную через шмоны, иголку об ноготь.

– А какой рукой Передерий тебя инициировал: левой, или правой? – прищурился сухопарый, и только сейчас Максим углядел, что отражается в зрачках допрашивающего, как и икона, вверх тормашками.

– Проверяете, господин хороший, собственного имени не назвавший? Понимаю, мало ли – угодники решили в могилу идола внедрить. Одной левой меня инициировал Герасим Варламович Передерий, ведь правую он в метро потерял, когда его тогдашний начальник ИСАЯ Максим Храпунов на рельсы столкнул.

Недомерок удовлетворенно почесал могучую пятку, задумчиво пошевелил грибково-желтыми ногтями, размером с пепельницы:

– Так и есть. Не назвал я тебе своего имени, потому как врать не люблю зря, а истинное имя только такие первоходки, как ты, незнакомым дядям доверяют[50]50
  Над истинным именем человека, так же как и над принадлежавшим ему предметом, можно произвести обряд подчинения


[Закрыть]. Зови меня как остальные – Властелин Колец. – Хитро улыбнулся главарь.

Раздался ответный междустенно-телеграфный стук, дорого дал бы Максимыч, чтобы узнать, о чем оповещали карликового главаря неведомые информаторы, но образования не хватило.

– И тебе без осанны ходить не резон. – Прояснял ногастый генеральную линию. – Нравятся клички у остальных пацанов? – самодовольно почесал пузо сквозь майку остроухий. – Ща и тебе красивую придумаем, я на выдумки мастак. – Он косил под недалекого, хотя подробности манер свидетельствовали об обратном. – Ты говорил, что над книгами парился «в режиме самообразования», вот и будет тебе осанна «Режим». Эй, сакралики, этого первоходку кликать – Гоша Режим!

Было склонившиеся над распростертым телом подселенцы выпрямили шеи и закивали, дескать, ждали инициации с превеликим нетерпением и вот кайф – дождались. И стал виден намеченный на спине контур татуировки: летучая мышь, очень похожая на логотип Бэтмана, только трехголовая.

– В шашки играть умеешь, Режим? – Уже интимней проворковал крупноногий. – Садись, пошевелим чужими зубами. Только на что играть будем, на просто так?

– На простака?

– Ладно, давай на глазок, – злодей из-под подушки выудил солнцезащитные очки. – Нравятся? Будешь хорошо играть, твоими станут. Примерь пока.

– Не рвусь в шестерки к Богдухану, – лишний раз показывая, что о инферн-тусовке осведомлен достаточно, Максим убрал руки за спину, заодно открывая для карательного пинка шею, сердце и вокругбрюшие. Приблизительно так ведут себя младшие в любой стае млекопитающих перед вожаком: от шимпанзе до африканских львов. Как бы подставляются под наказание, чтоб наказания избежать, заложено на уровне инстинктов.

– Ладно, играем на правый карман, – определил главарь таким тоном, что Максим именно здесь и сейчас не рискнул возразить.