Текст книги "Петербургский сыск. 1874—1883"

– Из—за него тоже.

– Я так и знала, что дело продолжится. Мало того, что он… он… – Ольга запнулась и, сжав губы, тяжело задышала.

– Бога ради, успокойтся, – заговорил сыскной агент, – не давай волю

раздражению. Ты, как я вижу, немного повздорила с сыном умершего мужа, пройдёт время и всё позабудется. Оставь же этот ледяной тон, которым ты говоришь о нём.

– Господи, в каком тоне мне о нём говорить, если не успели похоронить Тараса, так этот увалень пришёл требовать долю, оставшуюся после смерти отца.

– И велико наследство?

Женщина в ответ только махнула рукой и сказала..

– Мало того, что десять лет живёт с нами, но ни один человек на свете не ошибался столь жестоко, как я, и не была столь гнусно одурачена! Я принесла в жертву

молодость. Привязанность Петра ко мне – это сплошное лицемерие, притворство,

– Успокойся, Ольга, – Лерман, хотя и приходилось по службе выслушивать всякое, но не терпел женских истерических речей, – я из полиции, но из сыскного отделения и пришёл по другому поводу. К нам попали бумаги по смерти Тараса Шрамова и мне надо разобраться с ней.

– А что с ней не так? – Женщина выглядела успокоившейся, словно её волновал только один вопрос – денежный.

Не хотелось Лерману говорить о том, что Шрамов отравлен, но надо было увидеть, какое впечатление произведёт известие на вдову.

– Нами установлено, что твой муж Тарас Шрамов был отравлен.

– Боюсь, что не вполне поняла вас, господин….

– Лерман, Пётр Павлович.

– Господин Лерман, – сказала Ольга и мрачно посмотрела на сыскного агента.. Её

щёки побледнели, а в глубине серых глаз вспыхнул огонек. – Не совсем понимаю вас.

– Тарас был убит.

– Не может быть, – она прикрыла рукой рот и, если бы позади неё не стоял стул, женщина упала бы, – всё равно я не понимаю, как это может быть?

– Мне поручено разобраться и многое меня удивляет в отношениях. Пасынок, муж, ваша дочь, ты сама…

– Упомяните и о Фиговой, – вставила Ольга.

– Да и о ней. Значит, для тебя полная неожиданность, что муж умер не своей смертью?

– Конечно, неожиданность.

– Тогда скажи, кто мог быть заинтересован в смерти Тараса? – И внимательно посмотрел в глаза женщине.

– Не знаю.

– И всё—таки?

– Только не я, если вы имеете в виду мою персону.

– Твой пасынок?

– Что вы, – усмехнулась Ольга, – он не способен гусеницу раздавить, не то, что человеку, тем более отцу, принести вред.

– Но кто—то же способствовал безвременному уходу вашего мужа?

– Не знаю.

– Тарас одалживал кому—нибудь большие суммы денег?

– Да.

– У вас остались бумаги, закладные, расписки?

– Увы, нет.

– Шрамов давал деньги под честное слово?

– Именно так, господин Лерман, не смотря на возраст, Тарас был доверчив и всегда полагался на слово больше, нежели на бумаги.

– Простите великодушно, но мне кажется это странным.

– Тарас был таков.

– О какой сумме может идти речь?.

– Три тысячи.

– Кому, даже не подозреваешь?

– Говорю, кому—то из приятелей.

– Приятелей много.

Женщина только махнула в ответ.

– Тогда припомни, приходил ли в день смерти кто—либо к Тарасу?

– Не припомню, хотя постойте—ка, был кто—то, но я не видела, они у сарая разговаривали и пришедший за дверью стоял.

– Не знаешь, о чём они беседовали?

– Не слышала.

– Благодарю, если что припомнишь, сообщи к нам в сыскное.

– Непременно. Но… Вот, я хоть не слышала, о чём они говорят, но голос знакомый.

Последней, с кем хотел поговорить сыскной агент, была Вера, приёмная дочь Тараса. Пётр Павлович ничего не ждал от беседы, но теплилась надежда, а вдруг?

Вера оказалась не похожей на красавицу—мать, но была по—своему привлекательной. Ей шел семнадцатый год. Невысокого росту, но стройная, шея точно из выточенная молочного мрамора, плечи круглые, грудь развитая, крепкая, прямой тонкий нос, выразительные чёрные глаза, и до того детские, что казалось, наивность так и струилась из них, высокий лоб и тёмные волосы.

Разговор с первого слова не заладился. Вера смущённо отводила в сторону взгляд и теребила пояс платья.

– Значит, ничего добавить не можешь.

Она пожала плечами.

– В день смерти отца не видела, чтобы он с кем—то разговаривал на улице?

– Не припомню.

– Всё—таки?

– Я же за ним следом не ходила.

– Какие отношения были у тебя с отцом?

– Обычные, – она отвела взгляд в сторону.

– Не понимаю.

– Что понимать? Обычные и всё.

– Ладили Тарас с матерью?

– Всякое бывало.

– Значит, и ссорились, и мирились?

– И это было, семья, всё—таки.

– Ссорились по каким поводам?

– Всяким, – раздражённо сказала девушка, – я не понимаю вашего, господин Лерман, интереса к нашей семье, тем более, что умер её глава.

Пётр Павлович заметил, что Вера ни разу не назвала Тараса отцом.

– Интерес особый, – сыскной агент смотрел в лицо девушке, – Тарас Шрамов, ваш отец, был отравлен и смерть его не случайна.

– Не может того быть?

– Не может, но так произошло.

– Ничего не понимаю? – Вера теперь смотрела немигающим взглядом в глаза Лерману. – Кому это было надо?

– Вот я и разбираюсь. Как прошёл день предшествующий смерти Шрамова?

– Как? – Повторила Вера. – Он с утра готовился к именинам. Вечером напился, целую ночь пробуянил, а на утро, как ни в чём не бывало, соизволил пойти рубить дрова, хотя этим всегда занимался Петя, – взгляд девушки потеплел, – вернулся и тут же рухнул, как подкошенный. Но я не видела, только услышала, как закричала мама.

– Случаем ты не видела, разговаривал ли с кем у сарая Тарас или нет?

Она на миг задумалась.

– Да, вы правы, когда один раз я выглянула в окно, то заметила, что он с кем—то разговаривает, но честно говоря, я не обратила внимания с кем.

– Вот видишь, а говоришь ничего не знаешь? Этот кто—то случаем не Пётр был?

– Нет.

– Почему так уверена?

– Петя бы не решился заговорить с ним, притом когда тот находится после перепоя.

– Тогда кто?

– Да не помню я. Если бы знала, то обратила бы внимание.

– Пётр боялся Тараса?

Девушка промолчала.

– Хорошо, благодарю за беседу.

Чтобы обдумать полученные сведения, а заодно, чтобы не терять времени, пообедать, Пётр Павлович зашёл в трактир «Крепость» на Кронверкском проспекте, где ему подали суп из говядины с ещё горячими пирожками, жаренного поросёнка и молочный картофельный кисель.

Ел Лерман медленно, хотелось насладиться тем, что подали, а не просто насытить желудок, да и к тому же стоило всё взвесить.

Из полученных сведений складывалась следующая картина: Тарас Шрамов, здоровый мужик шестидесяти восьми лет, страдавший припадками только после выпитого в больших количествах вина, внезапно умирает. Врач, которого вызвали, был тоже навеселе и поэтому не очень внимательно осмотрел мертвеца, написав, что тот скончался от апоплексического удара. Но… при вскрытии, которое произведено после заявления дворника Сенчикова, обнаружено, что скончавшийся умер, будучи отравленным. Никто более на плохое самочувствие не жаловался, а это говорит о том, что яд, в данном случае болиголов, был добавлен в сосуд, из которого пил только старший Шрамов.

Кто—то из домашних?

Не похоже, судя по той реакции, которую они проявили, узнав о насильственной смерти кормильца. Может быть, у убийцы есть артистические способности, но не похоже.

Тогда яд мог дать тот неизвестный, о котором упомянули свидетели, и мог дать, когда Тарас колол дрова. И ко всему прочему, этим неизвестным, скорее всего, стал заёмщик. Сумма в три тысячи может быть причиной, тем более, что Шрамов не брал расписок. Ольга сказала, одалживал приятелям. Значит, кто—то из них.

И снова перебрал тех, кто присутствовал в доме, когда был отравлен хозяин:

Ольга, Вера, Пётр, Наталья и Миланья. Всё сходилось на том, что каждый из них мог поднести Тарасу отравленную чарку. Каждый из них под подозрением.

А заёмщик?

И снова возникает из небытия неизвестный. Кто он?

Лерман решил снова поговорить с Сенчиковым, интересовал один вопрос, что толкнуло на написание заявления?

Сенчиков, увидев сыскного агента сперва скривился, но потом нацепил на лицо улыбку и остановился, опершись на черенок метлы.

– Осталось несколько вопросов, – сказал, подойдя к Степану, Лерман, – скажи, а отчего ты написал заявление?

– Ну, меня же Тарас предупреждал и нельзя, чтобы ироды, – он выдавил последнее слово, словно сплюнул, – на земле жировали.

– Ясно, ты Тараса хорошо знал?

– Да.

– Тогда скажи, кто с ним приятельствовал?

– Господин Лерман, покойный мне обо всём не докладывал, тем более родные лучше меня покажут.

– Но всё—таки?

– Господин Лерман, покойный обладал радушным нравом и в округе к нему все хорошо относились, поэтому можно сказать, что приятельствовал он со многими.

– Но были же у Шрамова близкие друзья?

Сенчиков сверкнул глазами и развёл руками в сторону, из—за чего упала метла, но он не стал её поднимать.

– Ты не был его должником?

– Нет, нет, – быстро ответил дворник, – как я мог такие деньги одолжить, ведь отдавать не с чего.

– О какой сумме ты говоришь?

– Три тысячи, – глаза дворника забегали, и он наклонился, чтобы поднять метлу.

В 1 участке Петербургской части Пётр Павлович узнал, что Степан Сенчиков, уроженец Псковской губернии, приехал в столицу тридцать лет тому и с тех пор служит дворником при купце Данилове, пока последний не построил доходный дом на Грязной улице, благополучно покинул бренный мир, оставив жене в наследство не только недвижимое имущество, но и исполнительного дворника Степана.

Осталось только послать по давнему месту жительства Сенчикова запрос о его родных, и не появились ли у них в последнее время деньги. Надежды на ответ было мало, исправник чувствует себя в уезде, если не королём, то, по крайней мере, наместником. Хорошо, если спустит по инстанции разбираться с бумагой из столицы становому.

Склизкий человек этот Степан Сенчиков, хотя с него подозрения снимает одно то, что именно от него узнали о насильственной смерти Шрамова. Не будет же убийца, которому с рук сошло злодеяние, сам привлекать внимание?

Убийство с виду простое, а на самом деле. Хотя, как можно говорить, что убийство простое? Трагедия для одних, злодеяние – для других, и пустой звук – для третьих.

Итак, рассуждал сыскной агент, в день, когда был отравлен глава семейства, в квартире присутствовало пять человек: его жена Ольга, приёмная дочь Вера, великовозрастный сын Пётр, полюбовница Наталья и завистница Миланья. Выбор не велик, но кто из них?

Пётр. Имел свои резоны, глаз, да не только глаз, но и имел планы на сводную сестру, по словам одного из свидетелей, девку испортил, но хотел съехать от отца. На какие деньги? Если их не было даже для того, чтобы взять в наём квартиру или комнату? Это значит, что смерть старшего Шрамова ему на руку, но…

Ольга. На неё пасынок написал заявление в полицию, что, якобы, она не отдаёт долю, доставшуюся от отца. Здесь возникает вопрос, а не влила ли в Тарасов стакан она яду, чтобы потом не делиться с пасынком, который фактически является её ровесником и по совместительству любовником. То, что она говорит, можно рассматривать через призму. Тем более сыскной агент не уточнил, а не было ли у Ольги мужчины вне семьи?

Вера. Здесь можно рассмотреть вариант, что старший Шрамов препятствовал соединению сердец и поэтому хлебнул поднесённого в честь именин яда.

Наталья. Постель постелью, а денежки, как говорится, врозь. Хотя и могла от своего престарелого ходока получать подарки, а может опостылел или того хуже бросить надумал?

Милинья. Здесь более руководит зависть, нежели другие чувства. Тоже не рассмотрено, может быть, и она принимала старшего Шрамова?

Получалось, что каждый из присутствующих имели возможность укоротить земное существование Тараса. Пятеро свидетелей и они же подозреваемые, хорошая подобралась компания, что не имя, то заинтересованное лицо.

Казалось, абсолютно простое дело запутывается в гордиев узел.

Возвращаться в сыскное не хотелось, тем более, что там никто ничем помочь не мог.

Головоломку стоило решить самому.

Получается, по словам некоторых свидетелей, что старший Шрамов беседовал с кем—то возле сарая, когда рубил дрова. Именно в эту минуту хозяину дома подсунули чарку с ядом. Подсунули тайком, скрываясь за дверью, значит, знал, что могут увидеть из окон квартиры. Поэтому этот кто—то уже посещал несчастного Тараса, а может быть, и не Тараса вовсе.

Лерман усмехнулся.

Тогда всё равно убийца бывал в гостях у Тараса ли, его жены, Петра или Веры. Последней навряд ли, дома постоянно бывает Ольга, хотя выходит же она в лавку или рынок. Всё равно нет, Веру можно поставить в сторонку, не похоже, чтобы она решилась на убийство.

Далее идёт её будущий муж – Пётр. Вынести чарку отцу он мог, но неужели нужно было выходить к сараю, чтобы продолжить веселье? Они бы вернулись в дом, где есть накрытый стол, на котором какая—никакая закуска. Пусть постоит рядом с Верой.

Теперь довольно молодая жена. Нет, она бы тоже позвала Тараса в дом. Не нищий же Шрамовы люд, чтобы так вот в подворотне? Её тоже в сторону.

Думается, что Шрамов, если бы ему приспичило, то с Натальей они пошли к ней, и там она могла налить смертельную чарку. Хотя какой резон?

Остаётся Миланья, завистливая баба, которая исходит желчью при виде воркующих вокруг людей. Ей ненавистно наблюдать, как Тарас ходил к Наталье, Пётр ублажал мачеху и в то же время её дочку.

Выслушав Лермана., Иван Дмитриевич по привычке, думалось легче, встал с кресла, прошёлся по кабинету, потирая правую щеку пальцами руки.

– Значит, хотите учинить в квартире убиенного обыск?

– Да.

– Не вижу толку, ведь в день похорон многие там побывали, да и родные давно могли от настоя болиголова избавиться?

– Вы правы, Иван Дмитрич, но есть у меня одно соображение, – сыскной агент умолк.

– Если это большая тайна, то занимайтесь далее и ступайте лучше к Масловскому, он вам без проволочек и лишних вопросов бумагу выдаст.

На предъявленную бумагу о проведении в квартире обыска Пётр Шрамов недоумённо пожал плечами, Вера всхлипнула и пустила слезу, а Ольга побагровела и процедила сквозь зубы:

– Лучше бы убийцу искали.

Села посредине комнаты на стул и с него не встала до окончания следственного деяния.

Как и предполагал Пётр Павлович, бутылочка с тёмно—коричневым маслянистым настоем была найдена в комнате младшего Шрамова под матрасом.

Сыскной агент взвесил на руке стеклянный сосуд и внёс в протокол обыска за номером 6. Под бумагой подписались понятые, одного из них, Сенчикова, сыскной агент пригласил с тайным намерением. Всё время Степан с интересом взирал за действиями полицейских, ни словом, ни лишним движением не выдавая своего присутствия. Эдакая незаметная тень, вроде бы есть, но в тоже время и её нет.

Младший Шрамов находке крайне удивился и не мог ничего сказать, только Лерман заметил, как несколько раз скользнул взглядом Пётр по Вере.

Ольга открестилась:

– Я почём знаю, откуда у Петра это, – она указала рукой на бутылочку.

Лерман приказал взять младшего Шрамова под стражу и везти на Большую Морскую, сам же направился к Миланье Хивриной, которая, как оказалось, изнывала в неведении. Слухи разносятся быстро, вот и её рассказали, что в квартире Шрамовых обыск, что они всем семейством Тараса то ли удавили, то ли отравили. Вот она и встретила сыскного агента у порога, нетерпеливо провела в комнату, явно намереваясь что—то спросить. Но Пётр Павлович её опередил, наблюдая за поведением завистливой бабёнке.

– Дело закончено, – сказал чиновник по поручениям, – не поверите, но яд найден у Тарасова сына, – сам же наблюдал, как ведёт себя Миланья, которая взирала на Лермана широко открытыми глазами.

– Да не может такого быть, – качала головой женщина, явно обескураженная принесенной Пётром Павловичем известием. Из чего тот заключил: не она.

– Такова сыновья любовь, – всё—таки продолжал подливать масло в огонь сыскной агент.

– Не мог сын Тараса злодейства совершить, не мог. Хотя и не очень ладили они иной раз, но Пётр почитал отца.

– Зачем же тогда бутылку прятать у себя?

– Дак—то, видимо, Олька подсунула, чтобы наследством не делиться. Она ж, сука, Петьку ласками одаривала, вот и имела возможность подсунуть ему отраву.

– Вполне возможно, но не доказать такого деяния, не доказать, – посетовал Лерман. Миссия была выполнена, если Миланья подлила настой болиголова в стакан Тараса, то не имела бы желания выгораживать Петра, не в её интересах, а так…

Снова сыскной агент упёрся в те же самые лица, хотя нет, теперь он исключил из списка Миланью, Петра и Веру, оставалась жена и любовница.

Сенчиков встретил сыскного агента с улыбкой на лице и приосанившимся, словно подрос на пару вершков.

– Здравия желаю, господин Лерман!

Пётр Павлович только кивнул в ответ.

– Стало быть, Петька – паршивец отцу помог.

– Так.

– Никогда бы не подумал, стало быть, что сын, – голова качалась, как у китайского болванчика, – родного родителя.

– В сыскном деле я не того насмотрелся.

– Это верно, стало быть.

– Ты, Степан, многое знаешь, многое видишь, что подвигло Петра на смертоубивство?

– Чужая душа – потёмки, стало быть, но мыслю я, что деньги, стало быть, тому виной, жадность. Всегда человеку, стало быть, мало, – и сверкнул глазами.

– Да, деньги многому виной, тем более, когда их надо возвращать, – медленно проговорил Лерман.

– Стало быть, убивец пойман, – дворник вытер нос рукавом.

– Да куда ж ему деваться? – Казалось Пётр Павлович был удивлён словами Сенчикова, тут же посмотрел в лицо собеседника и вкрадчивым голосом произнёс, – что ж ты, Степан, меня обманул, что Тараса в день смерти не встречал?

– Дык я, стало быть, – и не закончил начатого.

– Видели тебя у сарая, – Лерман достал из кармана портсигар.

– Дак быть того не может, – дворник побагровел.

– И главное не один, а двое.

– Не думал я, что, стало быть, да шутите, господин Лерман, кто меня там мог видеть?

– Не только видели, – Пётр Павлович хотел проверить свою догадку и не очень заботился о правдивости своих слов, медленно затянулся и с некоторой паузой выпустил сигаретный дым изо рта, – именно, не только видели, но и слышали, как один человек, – сыскной агент повертел головою, оглядывая с головы до ног и обратно дворника, – в сюртуке и тёмном фартуке угощал именинника и в то же время приговаривал «стало быть».

Степан метнул на Лермана злой взгляд.

– Всё равно, ста… – запнулся на полуслове, губы задрожали, как и голос, – убивец пойман и отраву у него нашли.

– Не отрицаю, пойман и нашли, но чую я, что в твоей дворницкой найдутся тысячи три ассигнациями и посуда, в которой ранее был сварен болиголов. Знаешь, как нынче полицейские работают, у—у—у, – протянул Лерман, – в миг распознают.

Метла выпала из рук Степана. Было видно, плечи поникли, но бегающие глаза и мелкая дрожь тела указывала на то, что дворник в растерянности – бежать или оставаться на месте.

– Не советую, – усмехнулся Лерман, – далеко не убежишь.

Как и предполагал чиновник по поручениям, Сенчиков не стал далеко прятать деньги, когда—то одолженные у старшего Шрамова, да и кастрюльку, в которой он варил смертельное зелье, не стал выбрасывать, то ли от жадности, то ли от того, что могла пригодиться.

Вечером Путилин допытывался у молодого коллеги, как тот догадался, что убийца дворник.

– Иван Дмитрич, меня насторожило заявление Сенчикова полицмейстеру. Что—то в нём мне не понравилось. Потом я понял, как Тарас не мог только одному Степану пожаловаться на родных, ведь иной раз убиенный навещал Наталью Фигову, а значит, волей—неволей мог ей рассказать о своих подозрения, а она ни словом об этом не обмолвилась. Потом Ольга, Тарасова жена, на дух Сенчикова не переносила, а значит, зная это, старший Шрамов запросто мог выпить чарку у сарая, когда рубил дрова, со Степаном. Ну и то, что в день похорон дворник мог пройти в комнату и подбросить бутылочку, это тоже было на руку убийце. Но самое главное, что перебирая всех, кто находился в квартире, я понял, что никто не мог совершить злодеяние, потом всплыли заёмные деньги. Ну и последний разговор с Сенчиковым, окончательно меня убедил в его виновности.

– Быстро вы управились, Пётр Павлович. Но почему Сенчиков написал заявление полицмейстеру?

– Из зависти, мало ему было убить Тараса, но хотелось, чтобы и Пётр пострадал, ведь он знал об отношениях младшего Шрамова и Веры, да и Ольга когда—то над ним насмеялась. Вот и захотел таким образом отомстить.

Финальный аккорд. 1878 год

Иван Дмитриевич Путилин, начальник санкт—петербургской полиции, действительный статский советник, кавалер заслуженных верой и правдой орденов, был крайне удивлен, увидев прогуливающегося по набережной около Тучкова моста своего бессменного помощника Михаила, ныне коллежского асессора господина Жукова.

– Уж не по мою ли душу, Михал Силантич? – Вместо приветствия произнёс Иван Дмитриевич и не Миша, а именно по—канцелярски —Михал Силантич, он всегда так называл помощника в минуты предчувствия очередного преступного в столице действа.

– Доброе утро. – смущенно сказал Жуков, не понимая, как он не заметил начальника, а ведь уже с пол часа выглядывал в сторону Большого проспекта, кашлянул для солидности в кулак, словно и правда. Необходимо было прочистить высохшее горло, – За вами. Иван Дмитрич, за вами.

– Рассказывай, что там еще стряслось, – с тяжелым вздохом обратился к помощнику и продолжил идти по мосту.

– Иван Дмитрич, нам лучше потом на Малый свернуть.

– Понятно, на Васильевском что—то произошло?

– Совершенно верно.

– Скажи, как ты меня нашел?

– Иван Дмитрич, – изумился Миша, – но это ж очень просто. По хорошей погоде вы же всегда ходите на службу пешком, а где можете проходить? Только по Тучкову.

– Верно, – погрозил пальцем Путилин, – все—то ты знаешь, вот немного больше тебе внимательности, так цены б не было.

Миши обидчиво засопел.

– Не дуйся, я ж любя, – Иван Дмитрич при ходьбе помахивал старой уже потертой тростью, но на новую заменить не спешил. Хоть и старое, но до боли привычное,, продолжил, – не то давно бы три шкуры снял. Так что там произошло? Убийство?

– В Морском училище.

– В училище? – Брови Путилина поднялись от удивления верх. – Что там «морские волки» не поделили?

– В квартире паспортиста училища найдена мертвой девица, бывшая у него в служанках.

– Столь печальное событие в столь прекрасный день.

– Сентябрь.

– Что сентябрь, что январь, нам едино, – пробурчал Иван Дмитриевич, – лишь бы крови поменьше в столице было.

– И то верно.

До Николаевской набережной, где располагалось Морское училище, переименованное лет десять назад из корпуса, словно бы люди стали от этого факта другими. Вот и кровь пролилась и название вроде бы не при чем, Путилин всю дорогу беззлобно шепотом ворчал. Миша украдкой поглядывал на начальника и старался ничего не спрашивать, наступит время, как только войдет в квартиру.

Перед входом прохаживался, заложив руки за спину, молодой офицер в морской форме, кого—то выглядывал. Скользнул отсутствующим взглядом по широкой фигуре Ивана Дмитриевича, таким же по Жукову и продолжил хождение пять шагов вдоль крыльца в одну сторону, потом пять – в другую. Он резко остановился и быстрым шагом, почти бегом, подскочил к двум господам явно направившимся в училище.

– Здравия желаю, капитан—лейтенант Иванов, – представился офицер, – честь имею говорить с Его Превосходительством господином Путилиным. – звучало и вопросом, и утверждением одновременно.

– Да, – кивнул головой Иван Дмитриевич, – это я.

– Ваше Превосходительство с вами хотят побеседовать приватно.

Путилин нахмурил брови, не понимая.

– Начальник училища контр—адмирал Епанчин. – тихим голосом подсказал Жуков, видимо, успевший узнать некоторую информацию про училище, за что был награжден суровым взглядом морского офицера.

– Так точно, – подтвердил тот, – Алексей Павлович просит посетить его, прежде чем вы приступите к расследованию печального события.

– Хорошо.

– Прошу следовать за мной.

Шли по бесконечному коридору с нескончаемыми колоннами по правую руку, с другой стороны – в каждое окно заглядывало солнце, отчего приходилось прикрывать глаза.

Кабинет начальника училища был большим.

«Как вся моя квартира», – мелькнуло у Путилина.

Три больших окна прикрыты тяжелыми шторами и царил полумрак, подобие вечернего, когда солнце село, а день еще не хочет сдаваться приблизившемуся посланцу ночи.

Контр– адмирал Епанчин, тощий и высокий, отчего казался еще выше, поднялся из—за бесконечного стола и сам направился навстречу Ивану Дмитриевичу. Офицер, провожавший начальника сыскной полиции, щелкнул каблуками и вышел, тихонько прикрыв за собою массивную дубовую дверь.

– Доброе утро, – голос Епанчина выдавал в нем боевого адмирала, не раз принимавшего участие в морских боях, но в то же время звучал устало и с нотками доброжелательства, – извините, Иван Дмитрич, что приходится с вами встречаться в столь неблагоприятный час. Разрешите представиться, Епанчин Алексей Павлович.

– Путилин Иван Дмитриевич, – начальник сыскной полиции пожал протянутую руку.

– Прискорбно, но увы, человек смертен, если ему помогает к тому же собрат.

– Вы верно подметили.

– Я хотел переговорить с вами об этом деле.

– Я вас слушаю, Алексей Павлович.

Епанчин взял за локоть Ивана Дмитриевича и подвел к креслу.

– Присаживайтесь.

– Благодарю. – произнёс Путилин. «Опять о тайне, которую надо соблюдать, чтобы, не дай Бог, появилось в газетах, а это старейшее заведение нашей империи». – в голове звучали слова, которые он приготовился выслушать.

– Такое событие– пятно на репутации нашего училища, – сказал Епанчин, поглядывая в окно. Собирался с мыслями, – я наслышан о вас, Иван Дмитриевич, и поэтому не прошу никакого снисхождения к учреждению, которое поручено моей заботе, я надеюсь, что вы обнаружите этого мерзавца в краткие сроки и кто бы он ни был, он должен понести наказание, даже если этим человеком окажется мой офицер. Значит. таким людям нет места в стенах моего училища.

Путилин кивнул головой.

– И я смею вас заверить, что можете располагать мною по своему усмотрению.

– Я вас понял, Алексей Павлович, и сделаю все, зависящее от меня, чтобы убийца был найден. Я понимаю вашу обеспокоенность и уверяю вас в непредвзятости моего расследования.

Иван Дмитриевич поднялся.

– Прошу извинить, но расследование не терпит отлагательств.

– Более вас не задерживаю. – поднялся с кресла и контр—адмирал, – приятно было познакомиться лично. Иван Дмитриевич. Если возникнут сложности, безо всяких церемоний милости прошу.

Путилин наклонил голову и направился к выходу, где в приемной его ждал помощник Жуков и капитан—лейтенант Иванов.

– Я провожу вас, – сказал морской офицер и здесь умудрился щелкнуть каблуками.

Паспортист училища титулярный советник Шнейферов занимал квартиру во втором этаже флигеля, стоявшего во дворе учебного заведения. Поэтому опять пришлось пройти по длинному коридору, несколько раз поворачивали, пока не оказались на просторном дворе, за спиной и по правую руку находились учебные корпуса, левое крыло отдано под кубрики, как здесь называли комнаты, экипажам. Прямо, через двор двухэтажное желтое здание с покатой металлической крышей когда—то зеленого, а нынче превратившегося в черную, отдано для проживания служащих в училище статских лиц, в число которых и входил Генрих Карлович Шнейферов.

У крыльца в три ступени стоял полицейский. Заложив руки за спину, и переваливался, как сытый гусь из стороны в сторону, видимо, затекли от долгого стояния ноги.

Полицейский приложил руку к фуражке и гаркнул:

– Здравия желаю, Ваше Превосходительство!

Путилин недовольно поморщился и махнул рукой, мол., напугал. Ирод такой, вошел во флигель.

– Их квартира на втором этаже, – шепнул капитан—лейтенант Иванов, – далее уж вы сами, – и добавил, – с детства вида крови не переношу.

Бровь Ивана Дмитриевича в удивлении поднялась в верх, но он не стал ничего говорить, тем более, что крови могло быть достаточно в квартире.

– Благодарим, – за обоих произнёс Михаил и хотел приложить руку к своей статской фуражке, но не посмел, посчитал это детской выходкой, не достойной сыскного агента, тем более помощника начальника.

У дверей квартиры стоял еще один страж, поставленный приставом, чтобы никто не смог беспрепятственно проникнуть на этаж. Он вытянулся, молча, во фрунт и ступил в сторону, пропуская пришедших сыскных агентов.

Квартира состояла из двух комнат – гостиной и спальни, находящихся по разные стороны длинного коридора, ведущего на кухню.

– Иван Дмитрич, – пристав 1 участка Васильевской части коренастый низенький мужчина сорока трех лет с седыми казацкими усами поднялся с дивана, когда заметил мелькнувшую фигуру Путилина в коридоре.

– Утро доброе, – начальник сыскной полиции вошел в гостиную.

– Как я понимаю, сразу к делу?

– Правильно понимаете. Константин, – на секунду запнулся, – Михайлович, нам предстоит немало сделать.

– Прошу, – майор Бахмутов вышел в коридор, – следуйте за мною.

На кухне погасшая плита, два стола, несколько шкапов и медная посуда, висящая вдоль стен. Ничего не указывало на разыгравшуюся накануне трагедию.

Убитая лежала посредине кухни, с левой стороны под грудью виднелось темное пятно, рядом с красивым лицом еще довольно молодой женщины обычный нож с деревянной рукояткой. Голубые глаза удивленно взирали на оружие, лишившее ее жизни. Женщина, словно хотела что—то сказать, но слова навечно застряли в охолодевшем горле.

– Анна Ильина Сергеева, петербургская мещанка, двадцати восьми лет, проживала в качестве прислуги у хозяина квартиры, титулярного советника Шнейферова.

– Давно?

– Два года.

– Кто обнаружил? – Иван Дмитриевич нахмурился, неприятно видеть смерть, а молодой женщины, тем паче.

– Сам хозяин, он проживал лето за городом, а вот сегодня утром решил вернуться и…

– Нашел кровавый подарок, – выдавил сквозь зубы Путилин.

– Ваша правда.

– Где сам Шнейферов?

– Генрих Карлович – человек впечатлительный, поэтому я позволил ему находиться в квартире по соседству.

– Хорошо.

– Что он рассказал про Сергееву?

– Готовила хорошо, убирала чисто, никаких особых сведений он не дал.

Иван Дмитриевич склонился над телом, рассматривая поначалу темное пятно засохшей крови на платье, потом лицо убитой, которое повернул из стороны в сторону.

– Тот, кто совершил это, – хотелось выругаться непотребными словами, но за время службы Иван Дмитриевич привык сдерживать себя, – был хорошим знакомым убитой. Она не ожидала такого от него шага.

– Из чего вы сделали такой вывод, Иван Дмитрич, – поинтересовался пристав.

– Выражение лица убитой говорит нам, Сергеева не ждала ножа в сердце и на лице отразилась не боль, а удивление. И удар мастерский, одним движением лишил жизни.

– Так не успела почувствовать боли?

– Нет, она не ждала от человека, с которым была, подлого удара.