Текст книги "Петербургский сыск. 1874—1883"

– Миша, – повернул голову к Жукову Иван Дмитриевич, – проверь Потапова, когда он прибыл к месту службы или домой?

Помощник кивнул и собрался выходить, но уже у двери обернулся:

– Мне в Кронштадт?

– Телеграммой, – отмахнулся от помощника и тут же обратился к купцу. – Значит, вы не знаете, кто мог в эти дни приходить к Дмитрию?

– Рад бы помочь, – платок вновь полетел ко лбу, казалось, что Шнурков изойдёт потом, как в парной жарко натопленной бани.

– Но вы—то проверяли нового дворника, заходили к нему.

– Конечно, – купец тяжело задышал, – я же должен быть уверен в честности взятого на место брата молодого человека. Вы же знаете, что не во всём можно иметь веру к родственникам, иной раз такие, – и он умолк, в глазах сверкнул какой—то недобрый огонёк.

– Знакомо мне, – спокойно сказал Путилин, понимая, что более сведений от Шнуркова он не получит, а только стенания, жалобы и тому подобную непотребный для следствия поток излияния на жизнь.– Не смею вас более задерживать, Фрол Кузмич.

– Вы разыщите злодея?

– Непременно, – за начальника сыскного отделения ответил пристав, взяв за локоть купца и препроводив к выходу, шепча что—то тому на ухо. – А теперь что? – Спросил он, вернувшись.

– Расспросим прислугу, живущих в доме, может быть, кто—то что—то видел, слышал.

Опросы заняли часа полтора, Путилин намётанным глазом видел, кто знает, что сказать, а кто беседует ради любопытства. Пока ходили, вернулся Миша с телеграммой из Кронштадта. Там подтверждалось, что рядовой Потапов вернулся к месту службы накануне и быть причастным к убийству не мог.

Одна из служанок, бывшая в работницах у жильцов со второго этажа, смогла поведать, что к ней иной раз приходит односельчанин Василий Михайлов, который в последние два дня помогал новому дворнику в работе. Снега—то навалило почти по колено, потом девушка смутилась и призналась, что односельчанин «уж очень ревновал, подозревая каждого молодого и красивого в любовной связи с нею, Наталией».

Иван Дмитриевич взял полученные сведения на заметку, но продолжил обход с целью расспросов.

– Так поинтересовались бы о братьях у Дарьи, – с хитринкой в голосе произнёсла кухарка с третьего этажа, – не успел братец на повинность уйти, как она другого брата в оборот взяла.

– Как говоришь? Дарья..

– Филиппова, на соседней улице проживает, – и назвала адрес, а в глазах такая ненависть, хоть ножом режь.

«По отношенiю къ Потапову обнаружилось, что онъ наканунъ убiйства выбылъ въ Кронштадтъ, слъдовательно совершить преступленiе не могъ; что касается неизвъстнаго лица, навъщавшаго Дмитрiя Васильева и помогавшаго ему въ работъ, то изъ дальнъйшаго дознанiя сдълалось извъстнымъ, что онъ былъ крестьянинъ Новгородской губернiи Василiй Михайловъ, проживавшiй въраiонъ того же Полицейскаго Участка, у содержателя извоза Петрова и отмъченный 5 Января выбывшимъ на родину для исполненiя рекрутской повинности».

– Да, был у меня в работниках Василий, – лицо со сведёнными к переносице широкими бровями походило на птицу, которая распростав крылья приземлилась на толстые щеки и широкий нос Петрова, – пятого числа получил у меня сполна расчёт и отправился исполнять повинность – служить Царю—Батюшке.

– Какого числа это было?

– Так, – содержатель извоза начал загибать пальцы, причмокивая толстыми сальными губами, – пятого, точно пятого.

– Покажите пиджак, – попросил Путилин пристава, тот щёлкнул пальцами и перед ними предстал полицейский. – Вам знакома эта вещь?

– Да, его Василий носил.

– Вы не ошибаетесь?

– Никак нет, вот, – Петров указал на нижнюю пуговицу, – она отличается от остальных, хотя в кармане должна лежать родная, – содержатель извоза запустил руку в карман, вытащил и раскрыл ладонь, на которой лежала пуговица. – С ленцой Василий, а бабы не было вот и брал, что под руку попадалось.

Путилин с приставом переглянулись, в глазах Константина Васильевича читалось торжество, вот и дело раскрыто.

– Михайлов в гости к кому—нибудь ходил?

– Сох он по одной Наталье, односельчанке евоной, ревновал жутко, чуть что сразу с кулаками лез.

– Понятно, мог он за нож схватиться?

– Мог, – сощурил глаза Петров и покачал головой, – мог и с ножом в драку, ежели дело Натальи касалось, готов был ее на руках носить, но каждого, кто близко к ней подходил, рёбра готов был пересчитать.

– Кто из земляков у него в столице?

– Приходили к нему, но по чести говоря, не запомнил никого.

– Где он может быть сейчас?

– Так в деревню возвращается, – с удивлением в голосе заметил содержатель извоза, – на службу ж ему надо идти.

«По предъявленiи Петрову оставленнаго въ дворницкой сърого пиджака, онъ призналъ таковой за принадлежащiй Михайлову».

Дарья Филиппова, солдатка, двадцати восьми лет, с густыми волосами, скрытыми под тёмным платком, открыла дверь сразу после стука, словно бы стояла и ждала.

Путилин поздоровался, спросил разрешения пройти.

Комната, в которую провела нежданных гостей женщина, была небольшой, но уютной. Казалось всё в ней дышит благодушием и спокойствием.

– Простите, – оробела она, теребя в руках полы кофточки.

– Дарья, ты хорошо знала Дмитрия Андреева брата? – Начал Путилин.

– Года два—три тому он приезжал к Андрею, вот тогда впервые его увидела.

– Понятно, на днях ты к Дмитрию не заходила?

– А как же? Ведь он брат, – она запнулась и тихо добавила, – Андрея, а он попросил помочь в случае нужды, ведь город большой, а Дмитрий молодой, – и слёзы потекли по щекам.

– От кого ты узнала, что Дмитрия убили?

– Доброхотов у нас много, я уж и не припомню, они ж меня в полюбовницы к этому мальчику записали, раз с братом я связалась, так и, – начала размазывать слёзы.

– Я не за слухами пришёл, – повысил голос Путилин, – и хватит меня слезой жалобить, мне убийцу найти надо.

Женщина всхлипнула и втянула в плечи голову.

– Когда ты видела Дмитрия в последний раз?

– Сколько времени было?

– Часов в семь, а может, чуточку попозже.

– Что он делал?

– С каким—то мужиком пиво пили?

– С мужиком?

– Да.

– Ты его знаешь или ранее видела?

– Ходит он к кому—то из прислуги, но к кому сказать не могу, не проявляла интереса.

– Значит, пиво пили?

– Пиво, меня угощали, но я отказалась.

– Мужик старый?

– Нет, что вы, лет двадцати пяти, может чуток постарше.

– Как он выглядел? Описать его сможешь? – Пояснил Путилин.

– Лицо худое, – Дарья показала на себе, – лошадиное, точно лошадиное, даже зубы вперёд выпирали, глаза колючие, так и обдали холодом.

– Усы, борода, – подсказал пристав.

– Нет, не было ни того, ни другого.

– Брови узкие, широкие.

– Не заметила, я ж на него и не смотрела.

– Хорошо, а в чём одет он был?

– В брюки в полоску, потёртые, старые, заправленные в сапоги «гармошкой», рубаха не чище и серый пиджак.

– Такой? – И словно фокусник, пристав из—за спины достал серый пиджак, ранее предъявленный содержателю извоза.

– Может и не он, но больно похож.

– Дмитрий произносил его имя?

– Нет, не слышала.

«Кромъ сего оказалось, что любовница брата убитаго, солдатка Дарья Филиппова, заходившая наканунъ вечеромъ въ дворницкую, застала въ ней неизвъстнаго человъка въ томъ самомъ съромъ пиджакъ. Дмитрiй Васильевъ и неизвестный пили пиво. Наконецъ въ тотъ же вечеръ, часовъ около 11 Михайлова видели въ мелочной лавкъ противъ дома Шнуркова съ посудой изъ подъ кваса, принадлежавшей убитому».

– Таким образом, у нас появился человек, которого мы можем заподозрить в преступлении, – Путилин устало провёл рукой по лицу.

– Как заподозрить? – Изумился пристав. – Точно он, кто ж ещё?

– Константин Васильевич, пока вина не доказана, нельзя человека причислять к злодеям.

– Как нельзя? – Возмутился капитан Хоруженков, – всё понятно. Михайлов был последним, кто видел в живых Дмитрия Васильева.

– Вы правы, мы только можем так предполагать, но достоверно ничего не известно. Вот задержим его или найдём, кроме Дарьи нового свидетеля, тогда другое дело. А ныне будем довольствоваться малым.

– Малым, – пробурчал пристав, – за шкирку его и в кутузку, а там, – глаза Константина Васильевича сузились и он поднял к своему лицу кулак, процедил сквозь зубы, – мои сотрудники сумели бы добиться правды.

– В одном вы правы, что необходимо принять меры к задержанию. – Иван Дмитриевич смотрел прищуренными глазами на снег, навалившийся ночью. – Во—первых, стоит узнать, есть ли у Михайлова родственники в столице, он может быть у них.

– А если успел уехать?

– Возможно, – Путилин оперся на трость, – но не думаю. Ему надо добраться до Новгорода, чтобы там отправиться исполнять рекрутскую повинность, удобнее это сделать поездом, и значит…, – Иван Дмитриевич наталкивал пристава на мысль.

– Поездом? – Неуверенно спросил тот.

– Именно, поездом. На утренний он не успевал, ведь доктор сказал, что смерть наступила около семи утра.

– Доктор сказал между шестью и семью.

– Вы правы, но я не думаю, что Михайлов, как савравска, рысью побежал на вокзал.

– Возможно и так.

– Тогда ему надо до вечернего поезда на Новгород, где—то схорониться.

– Наверняка.

– Либо у родственников, либо, – Путилин выдержал театральную паузу, – в трактире недалеко от вокзала, и у нас остаётся слишком мало времени.

– Почему вы так уверены, что он уедет именно сегодня.

– – Я не уверен, а только имею предположение, но стоит всё—таки поискать и других свидетелей, кроме Дарьи, может быть, кто—то ещё видел гостей или гостя у убитого.

– Но…

– Иногда «но» перевешивает, – назидательно сказал начальник сыска, – и подозрение рассыпается, как песчаный город от ветра, – и тут же обратился к Жукову, – проверь наличие братьев, сестёр, зятьёв у Михайлова, а мы с Константином Васильевичем прогуляемся по трактирным заведениям. Вы не против такого предложения?

– Отнюдь.

«При такихъ данныхъ, слушившихъ несомнъннымъ доказательствомъ виновности Михайлова, были приняты мъры къ задержанiю его. Предположенiе, основанное на предварительномъ осмотръ тъла убитого, что преступленiе совершено было рано утромъ, давало поводъ заключить, что Михайловъ имълъ возможность уъхатъ изъ Петербурга съ утреннимъ поъздомъ Николаевсой желъзной дороги, поэтому сдълано было тотчасъ распоряженiе о преслъдованiи его на этомъ пути; но независимо отъ сего и въ виду полученныхъ свъденiй, что Михайловъ имълъ въ столицъ роднаго брата, розыски Сыскной Полицiи направлены были къ отысканiю мъста жительства сего послъдняго и сдълано распоряженiе объ осмотръ трактировъ и тому подобныхъ заведенiй, гдъ Михайловъ могъ скрываться до отъъзда на родину. Эта послъдняя мъра увънчалась полнымъ успъхомъ, а именно Михайловъ былъ задержанъ Сыскною Полицiею въ тотъ же день въ трактиръ, на Гончарной улицъ, близъ вокзала Николаевской желъзной дороги, вмъстъ съ братомъ его, на которомъ была надъта похищенная поддевка убитаго. Михайловъ въ преступленiи сознался и переданъ вмъстъ съ поличнымъ и тулупомъ, найденнымъ вслъдъ за задержанiемъ его въ квартиръ брата, въ распоряженiе судебной власти».

Согласно закону. 1875 год

– Нету от вас никакого покою Ивану Митричу, – ворчала Глаша, на все руки мастерица, и домашняя хозяйка, и повариха, и экономка в одном лице, – на улице мороз, не приведи Господь, а тут происшествия, происшествия, – передразнила присланного за начальником сыскной полиции Путилиным посыльного, – да ноги отряхни, – процедила сквозь зубы, – снега по коридору нанесёшь, а мне потом от воды избавляйся. Жди, – и дальше порога не пустила, сама же тихими почти неслышными шагами прошелестела к двери в спальню хозяина, занесла руку, чтобы постучать.

Иван Дмитриевич не спал, проснулся с час тому и никак глаз сомкнуть не мог, всё мысли тяготили, то одно на ум придёт, то другое. Ворочался, как детская юла, но сон не шёл. Путилин слышал, как раздалось дребезжание колокольчика, как Глаша, в полголоса выражая своё недовольство, пошла отворять дверь. Потом жалобно звякнула цепочка, невнятный бубнёж.

Начальник сыска не стал ждать, когда Глаша начнёт с тихого стука, а потом и загрохочет кулаком, поднялся, натянул халат, с третьего раза попав в рукав, и направился к двери, отворил.

Домашняя хозяйка застыла с поднятой рукой.

– Ну, кто там? – Устало спросил Путилин.

– Посыльный.

– Я понимаю, что посыльный. Из наших? – Иван Дмитриевич имел в виду – из сыскного, домоправительница поняла.

– Первый раз вижу.

– Пусть пройдёт в кабинет.

– Так натопчет, – возмутилась Глаша, но увидев в свете колеблющей свечи лицо хозяина, быстро ретировалась.

Через минуту в кабинет, теребя шапку в руках, вошёл приземистый мужчина с седыми полосками в бороде и густыми бровями, остановился у входа и, переминаясь, с ноги на ногу, произнёс.

– Меня это, – голос, хоть и басовитый, но звучал как—то натянуто, видимо, человек оробел, встретив настороженный взгляд начальника сыска.

– Что стряслось? Кто прислал? Давай по порядку и безо всяких околоточностей? Понятно?

– Так точно, ваше превосходительство, – мужчина вытянулся, словно на параде, – понятно, – но так и остался стоять с открытым ртом, то ли не зная с чего начать, то ли робость, однако не проходила.

Иван Дмитриевич зажёг ещё один светильник на три свечи.

– Я слушаю.

– Ваше превосходительство, – набрался смелости мужчина, – близь Чёрной речки нашли убиенного.

– Не замёрзшего?

– Никак нет, убиенного, голова, вот тут проломлена, – и он рукой тронул затылок.

– Сам видел.

– Сам, – всем видом говоря, а как же, я лишку никогда не болтаю, – от этого за вами и пристав меня снарядил, сани выделил.

– Господин Евграфов.

– Так точно, Фёдор Осипыч..

Указанная территория относилась ко 2 участку Выборгской части, в которой приставом служил штабс—капитан Евграфов, довольно молодой человек, с которым не один раз сводила судьба Ивана Дмитриевича. Не оставляют преступники без надзора ни один участок столицы, вот и приходиться знать чуть ли не каждого околоточного в городе, не то что приставов.

– Погрейся, пока оденусь, – Путилин уже в дверях добавил, – зябко на улице, небось мороз кусает?

– Ишо как, – признался мужчина, – в этом годе зима лютая, ой, какая лютая.

Перед входом стояли сани. Иван Дмитриевич поёжился, выйдя из двери, и даже поднял меховой воротник пальто, но сев на скамью, удивился, что не так уж и холодно в столице.

Доехали быстро, всего—то несколько улиц, посыльный сидел на облучке с извозчиком и ни разу не повернулся, видимо, всё—таки робость перед самим Путилиным брала верх.

По пути Иван Дмитриевич ни о чём конкретном не помышлял, мысли бегали, как муравьи подле гнезда, вроде бы голова занята, но не понятно чем. Всё какие обрывки мыслей то о службе, которой в этом году четверть вековой юбилей и пора бы на покой, все таки действительный статский советник, то о злодеях, не ценящих человеческую жизнь, словно она не дана свыше Божьим проведением, а так пустяк, который можно походя забрать, то снова о том, кто в способности заменить его, Ивана Путилина, на таком ответственном посту, здесь мало лизоблюдства и преданного заглядывания в глаза вышестоящему начальству, здесь порой надо и под нож с пулями лезть, потом мысли перебросились на зиму.

Так и домчали до места преступления.

Штабс– капитан Евграфов, тридцати с небольшим лет, высокий блондин с короткими волосами и небесно—голубыми глазами, выхаживал по пустырю в ожидании начальника сыскной полиции. В «Справочной книге Санкт—Петербургского градоначальника» Фёдору Осиповичу было уделено несколько строк «Православный, женат, воспитывался в частном учебном заведении, на службе с 24 января 1864 года, в должности с 12 апреля 1874 года, в чине с 16 марта 1873 года», но эти скупые строки не могли вместить того, что с первого дня Евграфов взялся сперва за околоточных, а потом и за городовых, начал наводить порядок, какой только возможно, но не стало со стороны полицейских чинов самоуправства, капитан был скор на расправу, увольнял за большие нарушения безо всякой жалости и к тому же с «волчьим билетом». Подчинённые Фёдора Осиповича побаивались, но уважали за справедливость, иной раз своих в обиду не давал, когда возводили напраслину.

– Доброй ночи или утра, Иван Дмитрич, – протянул руку Путилину капитан.

– Главное не утро или ночь, а то, чтобы они были добрыми, – улыбнулся начальник сыскной полиции, пожимая руку Волгина.

– И то верно, но добрым назвать не могу.

– Рассказывайте, Фёдор Осипович, что стряслось в ваших краях?

– Так рассказывать нечего, от Чернореченского моста, – пристав указал рукою, – до Флюгова переулка, – кивнул в другую сторону, – возвращался из трактира Степан Тимофеев, заметил в стороне на пустыре тёмное пятно, подошёл, ну, а далее в участок, благо он недалеко.

– Значит, Степан Тимофеев.

– Знакомая фамилия?

– Нет, нет, это я так, а дальше?

– А дальше, дежурный пошёл с Тимофеевым, вызвали меня. Вот и всё.

– Вы осматривали место преступления?

– Нет, Иван Дмитрич, я более склонен доверять вашему чутью, поэтому более никто к трупу не подходил, кроме Тимофеева и дежурного.

– Хорошо.

Убитый лежал на спине, широко раскинув руки в стороны. На нём было надето только нижнее бельё. Расстёгнутый ворот нижней рубахи открывал покрытую седыми волосами грудь, поверх лежал на толстой нитке нательный медный крест.

Иван Дмитриевич сперва остановился подле убитого, обозревая место преступления. Повернулся то в одну сторону, то в другую. Склонился над трупом, повертел в руках нательный крестик, потом выпрямился и лоб Путилина прочертила морщинка.

– Н—да, – сказал он и пожал плечами. – становится понятным.

Пристав стоял в нескольких шагах и наблюдал за действиями сыскного начальника, хотел было что—то спросить. Уже открыл рот, но воздержался от любопытства, что же всё—таки усмотрел здесь Иван Дмитриевич.

– Ну что, Фёдор Осипович, картина мне ясна, только вот следствие зайдёт в тупик, ежели мы с вами фамилию сего человека, – он указал на убиенного, – не узнаем.

– Попробуем, хотя, – засомневался пристав, – вы что—то узнали?

– Немного, но кое—что, – Путилин помассировал пальцами подбородок, – они приехали…

– Они? Простите, Иван Дмитриевич, – стушевался капитан.

– Судя по следам их было трое. Ладно, Фёдор Осипович, не буду напускать туману. Убитый, видимо, чухонец, это видно по белью и крестику на шее, сегодня же двенадцатое февраля, а значит Сырная неделя и, скорее всего он, наш убиенный, прибыл в столицу для извозного промысла. Это я говорю так, что у чухонцев сани приметный на снегу след оставляют, видите, – Путилин опустился на корточки и провёл рукою по колее, – обратите внимание, как подкована лошадь, это тоже говорит, что убитый чухонец.

– Может, чухонец – убийца, вот сюда труп и привёз?

– Нет, Фёдор Осипович, именно чухонец убит, посмотрите на следы здесь и здесь, это два разных человека, один подволакивает ногу, от этого и след такой, словно кто волочит что—то, а второй, наверное, высокий и весу большого, видите, как промятость выделяется. Убитого снарядили, чтобы он в эти края ездоков довёз, вот они доехали сюда. Я уж не знаю причину, по которой чухонца попросили остановится, видите, лошадь гарцевала и натоптала здесь.

– Вижу.

– Так вот, они, видимо, переехали Чернореченский мост и сюда, здесь чухонец остановился, сошёл с козел и уже на земле получил первый удар по голове, упал ничком, выпростав вперёд руки, словно в последнюю минуту жизни пробовал отползти от злоумышленника. Вот видите, он доскрёб до земли, потом его ещё два раза ударили. Потом сняли с него одежду и на санях уехали.

– Вот поэтому, Иван Дмитрич, я и не подходил к трупу, чтобы не затоптать следы. Я, ей Богу, не приметил того, что увидели вы.

– Не наговаривайте на себя, Фёдор Осипович, вы всё бы заметили и без меня, ведь следы многое дают. Так что стоит искать пропавшего чухонца.

– Да, задачка, – провёл рукой по шее капитан.

– Я вам предлагаю проверить постоялые дворы в округе, я думаю в такой поздний час, как совершено было убийство, чухонец взял последних седоков, которые следовали в его сторону, не думаю, чтобы он промышлял ночью, в такое время люд в тёплых постелях и не получишь много денег, а вот днём другое дело. Поэтому ищите в первую очередь чухонца, который заплатил за ночлег вперёд за несколько дней, а сам не приехал.

– Но ведь сегодня первая ночь, когда он исчез.

– Фёдор Осипович, не мне вас учить, как искать пропавших? Не первого же вы разыскиваете? Тем более вы на своём участка даже иголку сможете найти.

– Вы верно подметили, – улыбнулся пристав, – не первого, хотя не перехвалите.

– Отнюдь, – на лице Путилина тоже появилась улыбка, – не обессудьте, но я могу не только отпускать комплименты.

– Знаю.

– И надеюсь, мне не придётся привлекать сыскных агентов к розыску ночлега чухонца.

– Не придётся, – со всей серьёзностью в голосе произнёс штабс—капитан Евграфов.

Иван Дмитриевич долго не размышлял, ехать ли домой, где испорченный сон, так, как он знал, и не вернётся или в сыскное.

– На Большую Морскую, – Путилин стукнул по плечу тростью извозчика.

Дежурный чиновник не удивился раннему приходу начальника сыскной полиции, сдержанно поприветствовал, доложил о происшествиях, коих на утренний час не наблюдалось. Об убийстве пристав Волгин ещё не доложил, да и произошло оно только накануне.

Штабс—капитан Евграфов отправился в участок, домой идти после вечерней размолвки с женой не очень—то и хотелось. За завтраком видеть недовольное лицо любимой женщины было выше сил, особенно, когда ее алые губки капризно надувались, а взгляд выражал такое выражение обиды, что хотелось провалиться. Лишь бы не ощущать на себе этот выразительный взор.

Окна участка выходили в сторону Бабуринскоого переулка, унылый пейзаж, в особенности весной и осенью, не радовал взгляд, а сейчас, в зимнее время, хотя бы белый цвет навевал не такие мрачные чувства.

«Первым делом, размышлял пристав, дать указания околоточным, каждый из них знает свой участок, как свои пять пальцев, потом лошадь и сани, так о них будет известно, после выявления фамилии чухонца, ведь те, кто с ним ночевали, по всей видимости, видели и сани, а значит, могут писать какие—нибудь приметные детали, а далее… – Капитан сжал до боли губы, – далее, далее, – вертелось в голове, но так ничего толкового не приходило, – далее и остаётся, что идти на поклон к Ивану Дмитричу. А почему собственно говоря, на поклон, служим одному Государю и выполняем одно – блюсти порядок в столице, пресекать злодеяния, а если они и происходят, то учинившего преступление находить и ему «воздадут по делам его», – закончил размышления словами из Святой книги.

К семи часам околоточные стояли в коридоре, опасаясь войти в кабинет пристава. Гадали, что могло стрястись, по какой такой надобности собраны в участке в ранний час, ведь часом позже всё равно приходили с докладами о состоянии дел в околотке, а здесь, в особенных случаях в обычае капитана Волгина отправлять посыльных с указаниями.

– Наверное, убийство – хмурился один.

– Точно, – говорил другой, – не без этого.

С хмурыми лицами входили в кабинет, украдкой бросая взгляды на озабоченное лицо Фёдора Осиповича.

– Я вас вызвал по важному делу, – начал пристав, не поприветствовав собравшихся, такое случалось не часто, видимо, слишком озабочен участковый начальник, – видимо, вы слышали, что на пустыре Языкова переулка найден убитый. Исходя из того, что он раздет, это разбойное нападение с целью грабежа. Труп этот, по всей видимости, чухонец, приехавший в столицу подработать извозом и, скорее всего, он остановился на постоялом дворе, так как Сырная неделя началась, то заплатил за неделю вперёд, но может быть, он остановился у знакомых, поэтому расспросить надо всех, а так как вы знаете участок хорошо и вам знаком каждый житель и приезжий на доверенной вашему вниманию территории и ко всему прочему, в состоянии проверить подопечные вам околотки, то через два часа жду со сведениями о чухонце, то есть фамилией убитого, приметами лошади или саней, на которых он приехал сюда. Вас более не держу, можете быть свободными.

Фёдор Осипович поначалу сам хотел проверить все постоялые дворы. Но потом отказался от такой затеи, участок хоть и невелик, но вдруг и правда, чухонец остановился у знакомых, тогда надо проверить чуть ли не каждый дом на участке, а это, мягко говоря, задача для него непосильная, околоточные каждого жителя знают, вот задача по ним.

Путилин, усевшись в кресло, откинулся на спинку и предался размышлениям. Стоит ли послать сыскных агентов на поиски ночлежного места чухонца или довериться приставу. Штабс—капитан Евграфов толков, сметлив и служит по чести, по крайней мере о мздоимстве никто не упоминал, хотя здесь ничему верить нельзя, вот действительный статский советник Мстиславский из Вологды ставился в пример, как образец добродетели, одной рукой нуждающимся помогал, человеколюбивое общество организовал на собственные деньги, а второй мошну набивал не только деньгами купцов и деловых людей, но и в государственную казну вторую запустил, да так глубоко, что до сих пор комиссия разбирается. Но если о каждом такие мысли держать, то и доверять никому нельзя будет. Иван Дмитриевич покачал головой и взялся за чтение «Иллюстрированной недели» за 10 февраля, чтобы отвлечься от мрачных мыслей.

На первой странице рассказ Шкляревского «Через преграды», начало напечатано в прошлом номере, но тогда Иван Дмитриевич начал чтение и перелистнул далее, казалось в повествовании всё фальшивым и описания, и диалоги, сейчас Путилин поморщился и перелистнул дальше. Очерк о Самозванце не привлёк темой. «Сколько их ныне развелось?», – ненавязчиво мелькнуло и пропало.

В прошлом номере без указания имени автора под повестью с непритязательным названием «Золотое сердце» Путилина привлекла надпись «Из уголовной хроники», но после одной страницы не просветного бреда о графьях, подменённых детях, потайных комнатах и лживых размышлениях Иван Дмитриевич вскинул брови к верху и с досады покачал головой: «Не уж—то кто—то это читает?

Хотя бы обзор «Внутреннее обозрение»: «Защита государства безусловно требует вполне надёжной боевой армии: вопрос о сроке наличной службы новобранцев в войсках вопрос для нее вопрос жизненный; и вся военная повинность была бы бесплодна, если бы при недостаточном сроке, ограничивались лишь производством недоученных масс, которых, в стром смысле, нельзя было бы назвать войском».

Статья была продолжением споров о сроке воинской повинности на действительной службе, который ранее сократился с двадцати пятилетнего срока до двенадцати, н и этот срок был велик. Крестьянин отрывался от земли, рабочий – от заводского или фабричного места, таким образом выпадал из жизни, вот и возник вопрос о преобразовании армии, но года шли и даже Крымская кампания ничему не научила, надо двигаться вперёд, иначе, как считающаяся самой сильной армией французская почивала на лаврах, пока германские войска на начали маршировать по улицам Парижа. Здесь давать слабину нельзя ни в оружии, ни в людях, которые обучаются владению порученным им оружием.

«По мнению воинских начальников, наиболее ответственных в образовании солдат, при наших неблагоприятных условиях необходимо, по крайней мере, прохождение каждым солдатом не менее пяти периодов летних занятий и должно ныне считаться лишь наименьшим сроком наличной службы.»

Далее в статье говорилось, что оптимальным сроком для службы остаются семь лет, тем более, что империя тянется не на одну тысячу вёрст с востока на запад и учения необходимо проводить в разных условиях.

Путилин отложил в сторону газету.

Далее целая страница отведена визиту австрийского императора Франца—Иосифа II, не обошедшего наградой в честь приезда и действительного статского советника Ивана Дмитриевича Путилина Командорским крестом 3 степени, памятуя быстрое расследование убийства военного аташе графа Аренсберга, происшедшего в столице пять лет тому и едва не поссорившего двух императоров.

Штабс—капитан Евграфов два час не выходил из кабинета, переживая за порученное околоточным задание. Казалось, что они не справятся, а в следующую минуту возрастала уверенность – ещё миг и придёт с радостным известием один из подчинённых.

Волнение не давало покоя, хотелось что—то делать, бумаги, присланные из канцелярии градоначальника, прочитаны не один раз, рапорта околоточных более не вызывали улыбок, хотелось побыстрее получить известия либо дающие повод к радости, либо к огорчению.

Путилин доверился приставу, не всё перекладывать на плечи сыскного отделения, пусть и пристава с околоточными, тем более они знают свои участки лучше, кого бы то ни было. Надо доверять, хотя и в то же время проверять, не все служат Царю и Отечеству верой и правдой, сколько раз сведения утекали к преступникам. Верно сказано: доверяй, но проверяй. Не всё в руцах Божьих, в большинстве случаев в руках человеческих, иной раз продажных и не внушающих доверия. В последнее время Иван Дмитриевич всё более и более склонялся к тому, чтобы уйти на покой. Здоровье подорвано, ноги порой перестают слушаться хозяина, внутри, словно песком засыпано. Дышать и то больно, пора в отставку. Двадцать пять лет службы, часть проведённых в засадах, переодеваниях, ножевых ран не пересчитать, несколько пуль извлечено хирургами, а он, действительный статский советник, ещё ходит, дышит и главное ловит злоумышленников. На самом деле устал, начнёт читать газету, книгу или реляцию из министерства и ловит себя на мысли, что вроде бы половину документа или рассказа прочитал, а в голове ничего не осталось, вот и приходится возвращаться к началу. Нет, пора на покой, пора, хотя грех признаться, что скоро всего лишь сорок пятый год.

Через час явился один из околоточных.

– Да, Фёдор Осипович, вы правы, сегодня на постоялый двор по Муринской старой дороге не явился ночевать постоялец.

– Так, так, – заинтересованно произнёс пристав, а у самого и глаза заблестели.

– Крестьянин Выборгской губернии Андерс Паксу, – заглянул в бумажку околоточный.

– А приметы? – Штабс—капитан Евграфов вскочил со стула, снял висевшую на крючке шинель и на ходу начал ее надевать, – что—нибудь приметное есть? Не может же не быть? – с потаённой радостью в голосе нетерпеливо сказал он.

– А как же, – околоточный приободрился, предвосхищая грядущее поощрение, – лошадь подковки имеет приметные, на каждой инициалы хозяина «А» и «П» латинскими буквами и на санях полозья железные, с правой стороны задняя часть скручена, а со второй отломан кусок завитка, потом те же полозья прибиты к деревянным направляющим и эти направляющие покрашены в красный цвет.

– Понятно, более ничего примечательного?

– Разговаривает чухонец, растягивая слова и слегка заикаясь.

– Ну, это навряд ли пригодится, я – в сыскное, – и вышел на улицу.