Текст книги "Петербургский сыск. 1874—1883"

– Ну, а вторая весть, – начал Жуков, – я поехал на квартиру Устиньи Михайлова, чтобы по возможности, узнать адрес сестры, хотя можно было поехать в Адресную Экспедицию…

– Заманишь тебя туда, тебе сподручнее к молодой девице заехать.

– Иван Дмитрич, – обиженный голос прозвучал вполне театрально, – я же для дела.

– Знаю я их, ты далее давай.

– И увидел там подъезжающего на экипаже Лютого…

– И…

– Сидит у нас, – выдавил Миша и по лицу расплылась довольная улыбка.

– Значит, у нас?

– Истинная правда. Неужто я вам бы соврал?

– Верю, верю, допрос устраивал?

– Нет, – честно признался Жуков, – у вас лучше моего получается.

– Значит, Митрофанов сидит у нас?

– Да, и можно прямо сейчас его на допрос.

– Он интересовался. за что задержан.

– Не произнёс ни слова, закрылся в раковину молчания.

– Поэтом, Миша, становишься, – и передразнил помощника, – раковину молчания. Пусть до вечера посидит наш герой и погадает, какому из своих художеств обязан. Полезно ему.

Ближе к вечеру в отделении прибыл надворный советник Иванов, уставший, но довольный и сразу же пошел на доклад к Ивану Дмитриевичу. На вопрос Жукова о поездке, только отмахнулся, мол, потом, не до этого сейчас.

– Так, что титулярный советник Шнейферов прибыл в город не утренним поездом, а вечерним десятичасовым, чему есть свидетели – на станции его запомнил кассир, так как в это время Генрих Карлович был единственным пассажиром, потом кондуктор в вагоне, а далее в столице следы теряются и мне не представилось возможным проследить весь путь титулярного советника.

– Значит, господин Шнейферов сказал неправду, – Путилин смотрел в окно.

– Похоже.

– Вам надлежит восстановить весь вчерашний вечер Шнейферова не только по часам, но и по возможности по минутам. Справитесь?

– Нет в нашей жизни ничего невозможного, – Василий Андриянович поднялся со стула, – позволите выполнять?

– Да, да, господин Иванов. Не смею вас больше задерживать.

Путилин сидел в задумчивости, сразу два подозреваемых в деле, конечно, не очень плохо. бывало неделями ни одного в иных происшествиях. Но удивительнее всего казалось, почему Шнейферов солгал. Если приехал в город вечером и скрывать нечего, то мог признаться, отсюда вытекает, что причина до того важная, что титулярный советник попытался ввести в заблуждение, полагая не может быть вскрыто сие обстоятельство. Потом Митрофанов, узнанный двумя свидетелями, и ко всему прочему с узлом в руках.

Не было ни полушки и вдруг алтын.

Более подозрительным начал выглядеть хозяин квартиры – титулярный советник, зачем скрывать тот факт, что приехал вечером? Может, конечно, испугался, а потом здравый смысл взял верх и он вернулся уже утром, ведь сыскная полиция установит время смерти, хотя бы не до минуты, но до часа. Любопытно. А Митрофанов, по прозвищу Лютый, ведь не даром его так именуют и он, как говорит Жуков, на суде грозил карой небесной бывшей любовнице, ныне покоящейся в морге при больнице?

Узел, тоже свидетельствует против него. Здесь тоже должны быть серьезные причины такого поведения.

В кухне и в комнате убитой не было следов, что она кого—то ждала. Отсюда можно сделать вывод, гость нежданный и очень хорошо известен был убитой, иначе и на порог бы не пустила. Много неясностей, много в этом деле, казалось бы, таком простом.

Ближе к вечеру, когда темнота еще не сгустилась, а день продолжал шествие по земле, Николай Митрофанов затарабанил в дверь поначалу кулаком, а потом и ногой.

Смотровое окошко в железной двери открылось и в него заглянул один и из полицейских, несших сегодня службу подле камер.

– Долго меня здесь держать собрались? – командным голосом произнёс он. – Что за безобразие?

– Не могу знать, – ответил полицейский и собрался прикрыть.

– Э, – Лютый придержал рукой окошко, – передай кому следует, что я устал сидеть, домой хочу.

– А кому следует? – с ехидцей сказал страж.

– Начальству своему, болван.

– Передам, только все разъехались и до утра никого не будет.

– Что такое творится? Я должен до утра голодным сидеть?

– Не велено.

– Как это не велено? – раскричался Митрофанов, а полицейский резко закрыл смотровое окошко. Николай опять начал тарабанить.

Спустя пять минут непрекращающегося стука из—за двери раздался тот же голос:

– Будешь буянить, в карцер попадешь.

Путилину доложили, что Митрофанов, наконец, поднял голос, но не из—за ареста, а по иной причине – забеспокоился, что останется до утра голодным.

– Хорошо, – распорядился Иван Дмитриевич, – ведите.

Не прошло и минут десяти, как в кабинет был веден Николай, сын титулярного советника Митрофанова. верой и правдой прослужившего Государю и Отечеству тридцать восемь лет.

Лютый без приглашения подошел к столу, за которым сидел Путилин, и без приглашения сел, закинув ногу на ногу.

Иван Дмитриевич смотрел на Митрофанова отсутствующим взглядом, словно перед глазами не живой человек, а пустое место. Так длилось несколько минут, спесь с Лютого начала сходит, вначале он сел прямо, потом вообще положил руки на колени, как нашкодивший ученик, вызванный к директору. Его начало угнетать, что сидящий за столом начальник, о котором сказали, что ведут то ли к Путину, то ли к Петину, Николай не запомнил, да и не к чему.

– Молодой человек, – наконец прозвучал довольно приятный голос, – вы не ошиблись дверью, здесь сыскная полиция, а не ресторация.

– Я, – только и успел произнёсти Митрофанов. Но был перебит повысившимся голосом.

– Вы, наверное, не поняли, что находитесь в сыскной полиции, господин Митрофанов.

– Я, – и снова начальствующий голос не дал закончить пришедшую мысль.

– Мне приятно беседовать с умными людьми, – Иван Дмитриевич сделал упор на «умными», – но мне не о чем разговаривать с преступниками.

По лицу Николая поползли багровые пятна, сперва захватили в плен скулы. Потом щеки и под конец само лицо запылало то ли от ярости, то ли от стыда.

Вновь наступила тишина, Митрофанову нечего было сказать, а Путилин избрал тактику самонадеянного начальника, которому нет дела до таких, как Митрофанов. Главное побыстрее отдать дело для дальнейшего производства.

– Извините, – оробевший Николай набрался смелости, – но в чем я обвиняюсь?

Ни единого слова о том, что он—де не потерпит такого обхождения, что он и так далее. Но из губ прозвучало совсем иное.

– Не хочу отнимать ни вашего, ни тем более своего времени. Поэтому перейдем сразу к делу. Что вы, господин Митрофанов делали вчера вечером?

– Петербургский вечер длинный. – начал Лютый, но осекся, увидев взгляд полный пустоты, – вчера вечером я был в Озерках, в гостях у дамы.

– Кто может это подтвердить?

– Сама дама.

– Допустим. Как вы туда добирались? В каком часу? Когда оттуда уехали? Ваша дама имеет имя? Я должен задавать вам вопросы или сами поведаете?

– Как мужчина я должен оберегать имя замужней женщины от посягательств сыскных… – Митрофанов запнулся, видимо хотел добавить словцо покрепче, но смягчил и с ехидцей в голосе добавил, – агентов.

– Допустим, я поверю вашему слову, но буду обязан проверить их правдивость. Извозчики, кондукторы, кассиры, ну, не вам мне объяснять, у вас есть в таких делах определенный опыт.

– Вы правы. – усмехнулся Николай. – год и два месяца.

– Вот именно, – указательный палец Путилина смотрел в Лютого. – у меня хватит возможностей уличить вас во лжи, тем более имеются свидетели, видевшие вас совсем в другом месте, которые уже дали показания и опознали вас по фотографической карточке из нашего архива.

– Сдаюсь. – поднял руки в верх Митрофанов, – ваша взяла, не хочу греха на душу брать. Я в самом деле был в столице…

– В одном из домов на Николаевской улице.

– Да, именно там я был, в доме…

– Господин Митрофанов, договаривайте, что были во внутреннем флигеле Морского училища.

– Да, – Николай сглотнул накопившуюся во рту слюну, – я был там около полуночи. Нанес визит Анне Сергеевой.

– Так.

– Я позвонил, но дверь оказалась открытой, Анна… лежала на кухне и уже не дышала, первым делом я хотел ретироваться, но натура взыграла и я взял то, что попало под руку, в частности пальто., золотые часы, немного денег…

– Двести рублей.

– Совершенно верно, но к убийству Анны не имею никакого касательства.

– Но вы же угрожали ей?

– Господин…

– Путилин.

– Господин Путилин, прошло столько времени и событий, что я давно и позабыл обо всем. Неужто вы думаете, я привел свою угрозу спустя три месяца после выхода из тюрьмы, если бы во мне кипела месть, то я побежал бы сразу воплощать ее в реальность.

– Кто знает, кто знает, я встречал людей, приводящих угрозы спустя десять лет.

– Во мне быстро все перекипает, я не способен долго держать обиду.

– Это только слова.

– Я не знаю, чем их подтвердить, но я умею обманывать. Воровать. Но до крови опуститься не могу, есть определенная черта, за которую я ступить не смею.

– Хорошо, допустим я вам поверю, – Иван Дмитриевич с интересом смотрел на Митрофанова, – тогда припомните, что вы видели необычного или обратили внимание?

– Ничего, – пожал плечами Николай. – прошелся по комнатам, если вы интересуетесь, был ли кто там? То скажу нет, я был один. На обратном пути встретил только дворника и все.

– А в дверях с вами столкнулся господин?

– С ним, когда я только поднимался в квартиру.

– Более ничего добавить не хотите?

– Пожалуй. Все.

– Где вы были, перед приходом к Сергеевой?

– В трактире на пятой линии с Иваном Прокопчуком. А после, сразу же поехал к Ксении Михайловой, где и провел ночь.

– Где живет Прокопчук?

– Там же, на пятой лини в доходном доме Елкина.

– Вы понимаете. что совершено убийство. И я обязан все проверить тщательным образом.

– Несомненно.

– И вам придется задержаться в доме предварительного заключения.

– Это я тоже понимаю. – угрюмо произнёс Митрофанов.

После допроса Митрофанова Иван Дмитриевич вызвал к себе титулярного советника Евсневича и коллежского секретаря Лермана.

– Вот, что господа агенты, сегодня уже поздно, – Путилин посмотрел на часы, стоявшие в углу, а– а завтра с самого утра займитесь проверкой сведений, данных мне при допросе Николаем Митрофановым, – потом указал на делопроизводителя, присутствовавшего при беседе, – возьмите допросные листы у Федора Ивановича, ознакомьтесь и за дело.

Утром Путилин пришел в сыскное отделение с хорошим настроением. Солнце ласкало землю, хотя и бежали темные тяжелые тучи, но не было и намека, что испортится погода. Хотелось побыстрее услышать новое по делу, чтобы дальше изобличать преступника, ведь убита отнюдь не старая выжившая из ума процентчица, как в известном романе, а вполне молодая, полная сил женщина. Убийца непременно должен понести наказание, иначе зачем нужна сыскная полиция…

Надворный советник Иванов появился в девять часов. Несколько минут поговорил с дежурным чиновником, хотя ни словом не обмолвился о деле в Морском училище. По дороге в Путилинский кабинет поздоровался с Жуковым, тот все—таки похвастал, что почти в одиночку задержал вчера днем Митрофанова.

Иванов не стал расстраивать Мишу шуткой, похвалил и направился дальше.

Иван Дмитриевич расхаживал по кабинету взад и вперед. В последнее время болели ноги, но как не удивительно, но боль исчезала при ходьбе, вот Путилин и лечился таким образом. докторам показываться не хватало времени.

– Разрешите?

– Заходите, господин Иванов, надеюсь с хорошими новостями.

– Пока порадовать нечем, я смог проследить путь Шнейферова только до выхода из поезда, далее пока обрадовать не могу. Разрешите, сегодня продолжить изыскания.

– Продолжайте, Василий Андриянович, – Путилин в первый раз назвал надворного советника по имени и отчеству, – ваше мнение о господине Шнейферове?

– Неприятная личность. Больше добавить ничего не могу, видел его один раз и разговор состоял из нескольких слов. Извините, – и тоже назвал начальника сыскной полиции по имени и отчеству, – Иван Дмитриевич.

– Хорошо, жду от вас полного отчета.

После ухода Иванова Путилин остановился у окна, по улице ходили люди. Спешили по делам или только прогуливались, проезжали легкие коляски и тяжелые кареты, грохоча железными ободами колес по булыжной мостовой. город жил обыденной жизнью, не подозревая, что рядом ходит убийца или грабитель, коих должна ловить сыскная полиция, начальник которой стоит у окна и думает о Морском училище, сопоставляя полученные сведения, выискивая в них не только противоречия, но и заведомую ложь, стремление ввести в заблуждение. Казалось, простое дело, но указывает сперва на одного, потом на другого.

Почему не сказал правды Шнейферов. Ну, ладно он кинулся проверять, что могло пропасть, но зачем говорить о поезде, приезде, ведь такое проверяется довольно быстро. Может быть, он просто не подозревал об этом, тогда Генриха Карловича можно записать не в очень умных людей или здесь защита чести женщины, как пытался сделать Митрофанов? Сомнительно, ведь господин Шнейферов расчетлив, как все немцы. Проверка покажет, что все—таки скрывает титулярный советник на самом деле. Теперь стоит дождаться Лермана и Евсневича, что выяснят они.

Жуков со вчерашнего дня пребывал в превосходном душевном состоянии, как же, все только бегают по городу в поисках убийцы, а он его уже арестовал. Конечно, приятно, невзирая на недовольство жены, которая все больше и больше начинает отговаривать от службы в сыскном, ведь можно спокойно начать службу в департаменте дяди Семена Ефимовича, там и свободного времени больше, не надо ночами не известно где пропадать, при этом имея возможность нарваться на нож или пулю.

– А, Миша, – вместо приветствия произнёс Путилин. – давай поезжай—ка в анатомический театр университета, там доктор Остен делал вскрытие нашей убиенной, возьмешь у него акт, пока с посыльным пришлет, а так…

– Задание понятно.

– Постой. – крикнул вдогонку Иван Дмитриевич. – господин Остен – человек осторожный и иной раз лишнего не напишет, уточни, на его взгляд, в котором часу лишили жизни Сергееву, по возможности точнее.

– Бусделано, – и Жуков скрылся за дверью.

Доктор Остен, высокий господин с седыми висками и небольшой бородкой, сидел за столом. Акт он давно написал, теперь хотел вызвать посыльного, но в последние дни было много работы и усталость давала знать. Он уже взялся за колокольчик. Когда без стука вошел помощник Путилина. Доктор не любил бесцеремонных людей, но сейчас не придал большого значения выходке Жукова. Он, наконец, вспомнил фамилию.

– Вы за актом? – голос доктора звучал бесцветно, словно шорох сминаемой бумаги.

– Так точно.

– И как я понимаю, – опередил Мишу доктор, – Иван Дмитриевич просил разузнать обо всем, что не вошло в эту бумагу. – он опустил руку на лежащий перед ним акт.

– Вы совершенно правы.

– Тогда могу добавить, что я склоняюсь к тому, она была убита около полуночи, хотя я и пишу между девятью и двенадцатью, убита твердой рукой. Возможно, между женщиной и неким господином происходил разговор и убийца схватил первое попавшееся под руку. Этим первым оказался нож, отсюда я могу сделать вывод, что человек, совершивший это деяние, нервический, невоздержанный.

– Хорошо. А. – хотел спросить Жуков, но доктор его опередил.

– Убитая ко всему прочему была беременна.

На лице Миши проступило удивление, он ожидал чего угодно. Но только не таких слов.

– Да, да, беременна и приблизительный срок четыре—четыре с половиной месяца.

– Тогда может…

– Молодой человек, я могу высказывать соображения по поводу знакомого мне предмета знаний, а уж ваше, сыскного отделения, строить предположения и выстраивать картину происшедшего. Более мне добавить нечего, так и передайте Ивану Дмитриевичу. Самое главное забыл, убийца, видимо. порезал руку, когда ударил женщину ножом. следы остались от пальцем, я посмотрел. что это не могла быть кровь убитой.

– Значит, порезался и соответственно на руке должен остаться порез. Глубокий?

– Не очень, но свежий след должен остаться. ищите, пока не зажил.

– Непременно передам, – Жуков поднялся с места. Доктор протянул акт.

– Более вас не смею задерживать.

– Благодарю.

Вначале доложился Лерман, что господин Митрофанов говорит правду и весь вечер, почти до одинадцати часов провел в компании с Прокопчуком, с которым иногда встречается в трактире, это же подтвердили половые и другие работники, Люты примелькался в этом заведении в последнее время.

Евсневич получил подтверждение. что в самом деле Николай пришел в возбужденном состоянии к Ксении Михайловой с узлом в руках и с ней провел ночь, по большей части налегая на водку, так как хмель не брал и жаловался на жизнь, что теперь его могут заподозрить в преступлении, которого не совершал. Полицейским лишь бы кого арестовать.

Дело сдвинулось с мертвой точки, конечно, Митрофанов у Михайловой мог лукавить, но с другой стороны, если он совершил убийство, то зачем рассказывать о нем чужим людям, пусть даже женщине, с которой находится в любовной связи. Ведь он может с ней порвать отношения. А она в запальчивости или раздражении кому—то об этом сказать, и не исключена возможность, что такая весть не дойдет до ушей кого—нибудь из сыскных агентов. Можно сделать определенный вывод, что Митрофанов – вор, а не убийца. Отпускать пока его рано, пусть посидит в одиночестве, о жизни подумает, полезно.

Более подходящим кандидатом в убийцы несомненно являлся титулярный советник, по всей видимости державший Анну не только в качестве прислуги, но и вступил с ней в определенные отношения.

Жуков протянул акт вскрытия Ивану Дмитриевичу и, не ожидая вопросов, выпалил:

– Сергеева была убита около двенадцати, таково мнение господина Остена, ничего добавить он не может, кроме того, что женщина была беременна.

Путилин поднял взгляд на Мишу, в глазах читалась заинтересованность и озорные огоньки.

– Ай да, Шнейферов, – и покачал головой, – вот и мотив для совершения преступления. Ай да, Генрих Карлович, немецкая душа.

– Берем под стражу? – заинтересовано произнёс Жуков. Хотя недовольство сквозило во взгляде, вроде бы он и задержал предполагаемого преступника, а оказалось не того, кого следовало.

– Да, Миша. Бери двух агентов и к Шнейферову, но без особого шума, Генрих Карлович может впасть в ярость при таком известии.

– Будет произведено в лучшем виде. Слава Богу, опыт в таких вопросах имеется, – самодовольно сказал Жуков.

– Знаю я тебя, тихо, без излишнего шума, понятно?

– Так точно, господин действительный статский советник!

– Ступай уж, – отмахнулся от помощника Иван Дмитриевич. – я бы и сам поехал, но, увы, к сожалению, не располагаю временем.

– Иван Дмитрич, доставлю в лучшем виде. – и только стукнула закрываемая дверь.

Шнейферов сказался на службе больным и поэтому находился дома. Ему не было жаль убитой прислуги. Мысли тревожили иные.

«Подумаешь не стало одной служанки! – проносилось в его голове, – в столицу каждый день прибывают. Надо заняться поисками новой и непременно помоложе и покрасивше, а вот похищенного жаль, заработано, а не получено в дар. Да и даренное было бы жаль».

Генрих Карлович прохаживался по комнате с чашкой в руке, иногда прикладываясь, отпивая по маленькому глотку уже остывшего чая.

«Надо бы сегодня же дать объявление в газету о новой служанке. Именно сегодня».

Когда раздался звон колокольчика, Генрих Карлович выругался в полголоса и тут же пожалел, что Анны нет, она бы открыла дверь и доложила о пришедшем. А так приходится самому.

– Кого там, – и пошел отчинять дверь.

Добрый день, господин Шнейферов. – Миша улыбался, показывая белые крепкие зубы. – у нас возникло несколько к вам вопросов, которые можно решит в сыскном. Не будете ли так любезны и не проедите со мною в отделение.

– Я болен, – резко обрезал Шнейферов.

– В ваших же интересах. – Жуков была сама любезность, – тем более, что вор задержан.

– Вы, вероятно, хотели сказать – убийца.

– Вы совершенно правы, – а за спиною Миши маячили два высоких агента.

– Тогда прошу меня подождать, пока я буду переодеваться. Прошу, – и Генрих Карлович пригласил пришедших в гостиную.

Через несколько минут титулярный советник, подтянутый, в новой пиджачной паре, вышел из комнаты.

– Я готов, – произнёс он, адресуя фразу куда—то в сторону, неизвестно кому.

Внизу, на первом этаже столкнулись с Севушкиным, который открывал дверь квартиры и с елейной улыбкой и в полупоклоне поприветствовал Шнейферова.

– Добрый день. Генрих Карлович! – не сдержался и полюбопытствовал. – и куда путь держите? – При этом покосился на Жукова.

– В сыскное, Иван Федорович, вот говорят, что убийцу Анны задержали.

– Генрих Карлович, – повысил голос Жуков.

– Все умолкаю.

Севушкин довольным взглядом проводил соседа и сыскных агентов.

– Прошу, – Иван Дмитриевич указал на металлический стул, он попросил проводить Шнейферова в камеру для допросов, не хотелось разговаривать с ним в кабинете.

– Никогда бы не подумал, что в сыскном такие кабинеты. Надеюсь, это не ваш? – с усмешкой проговорил Генрих Карлович.

– Спешу вас разочаровать, не мой.

– Я так и подумал.

– Это допросная для…, – Путилин сделал театральную паузу, – преступников.

– И к какому разряду, господин Путилин, вы относите вашего покорного слугу? – в тоне титулярного советника сквозила нескрываемая ирония.

– Вы сами к какой относите себя?

– Пострадавшей. – с тем же насмешливым тоном продолжил Шнейферов.

– Прекрасно, и вы не имеете ни малейшего соображения, почему оказались в этой комнате?

– Никакого.

– Похвально, мне нравятся спокойные рассудительные люди.

– Увы. Покажите мне хотя бы одного из живущих на земле, кому нравится общество помешанных.

– Соглашусь с вами, Генрих Карлович.

– Так подскажите цель моего появления в этой комнате. Не то ваш помощник, господин Жуков, кажется, не удосужился мне объяснить.

– Не буду играть с вами в вопросы и ответы, но у меня складывается впечатление, что вы все—таки знаете, зачем приглашены в сыскное отделение.

– Ваш помощник сказал, что пойман вор, а я делаю заключение, что если пойман вор, то он является и убийцей, не так ли?

– Не всегда можно прийти к таким умозаключениям, если предположить, что убийца и вор – два разных человека, едва не столкнувшихся над еще теплым телом бедной женщины.

– На все воля Господня, – Шнейферов сидел, закинув ногу на ногу, – он дает жизнь, он и ее забирает.

– Согласен. Только вот иной раз человек берет на себя роль Господа и лишает своего ближнего, не только заработанных средств, но и, что самое неприятное, и самой жизни.

– Может быть, но я бы хотел перейти к вопросу. Ради которого меня вызвали из дому.

Все—таки вы странный человек. Генрих Карлович.

– Не понимаю, чем?

– Хорошо, перейдем к делам нашим скорбным, если вы настаиваете.

– Да, настаиваю.

– В прошлый раз вы мне сказали, что никаких личных с убитой не было, кроме тех, что существуют между прислугой и хозяином.

– Я и сейчас могу это подтвердить.

– И вы говорили, что Анну никто не посещал и она никуда не ходила?

– Да.

– И не могла иметь отношений вне дома?

– Господин Путилин, имела ли моя служанка любовника или нет, мне не известно, но я при приеме предупредил, что не потерплю в доме присутствия мужчин.

– Хорошо. Но вы сможете пояснить тот факт. Что ваша прислуга, не приводящая в дом никого, никуда из него не отлучаящаяся, могла в положенный срок родить дитя.

– Это что, шутка?

– Нет, такими вещами в стенах сыскного не шутят.

– Об этом я не знал.

– И вы утверждаете, что Анна не отлучалась из дома и мужчины у нее не бывали.

– Утверждаю, – резко заявил титулярный советник и покраснел, – и вы предполагаете, что я… Путилин, – я не думаю, что непорочное зачатие способно повториться.

– Вы… да я… вы… не смеете так говорить. – Генрих Карлович вскочил со стула, замахал руками, – не смейте так говорить, я к прокурору… вы… я…

– Господин Шнейферов, возьмите себя в руки, иначе я вызову полицейских и они препроводят вас в камеру, где вы сможете успокоиться.

Титулярный советник сел, но с лица так и не сошла краска.

– Это нелепая ошибка.

– Вы проживаете вдвоем с молодой женщиной и такие отношения возникают…

– Не смейте так говорить, – Шнейферов ударил кулаком по столу, – не смейте марать мое имя нелепыми подозрениями.

– Почему же подозрениями. Вы же приехали не сегодня утром, а вчера вечером, это установлено моими агентами.

– Вы правы, я соврал вам.

– Я знаю и знаю, что ложь, сказанная один раз порождает новую, так что теперь мне хотелось бы услышать правду, ибо от нее зависит ваша жизнь.

Шнейферов задумался, посмотрел в глаза Путилина.

– Вам, как я понимаю, неизвестно, где я был вчера вечером?

– Пока нет, но дело времени и я буду знать, что вы от меня скрываете.

– Тогда я выбираю камеру. – Генрих Карлович опять поднялся, – мне более добавить нечего.

– То есть вы подтверждаете, что вчера вечером были в своей квартире?

– Ваше право так думать. Больше вы от меня ничего не узнаете.

– Господин Шнейферов, вам хочется прослыть убийцей молодой женщины и пойти на каторгу, если вы не виновны?

– Я готов на такие жертвы.

– Самопожертвование не всегда таковым является. Таким образом вы покрываете убийцу. А он будет насмехаться над вами, прочитав в газете, а процесс будет громким, что за его преступление пошел на каторгу невинный, взявший на себя весь грех преступления.

– Ну и пусть.

– Это похоже на мальчишескую выходку, Генрих Карлович.

– Ведите меня в камеру.

– Я понимаю. честь дворянина не позволяет сказать, что вы были у дамы, притом замужней.

Шнейферов вцепился в край стола.

– Ну, уведите меня, уведите, мне нечего больше вам сказать.

– Я не понимаю вас.

– Если вы так хорошо все знаете. То отчего меня мучаете. Да я был у дамы, но не смею назвать ее имени, не смею. Можете, хоть на миг представить это или вам обязательно надо с ней поговорить. Чтобы она подтвердила, что я был у нее. Лучше каторга, чем бесчестие. Все, я устал и не хочу больше с вами разговаривать.

– Ваше право…

Но через час пришлось господина Шнейферова вести, но не в допросную, а в кабинет Путилина, где Иван Дмитриевич, хотя и выглядел усталым с осунувшимся лицом, но вполне бодрая улыбка скрасила его губы.

– Господин Путилин, я же вам сказал, что более с вами не намерен разговаривать.

– Не стоит злиться, Генрих Карлович, я вынужден просить вашего прощения. Ибо Наталия Федоровна…

Шнейферов пронзил Ивана Дмитриевича таким взглядом, что тот невольно втянул голову в плечи и на секунду умолк.

– Наталия Федоровна подтвердила ваши слова…

– Я ничего не говорил, – взвизгнул пронзительным голосом титулярный советник.

– Да, не говорили, но нетрудно было найти извозчика, которого вы наняли и который запомнил дом, к которому вас подвозил, так что не стоило делать тайн из того, что мы могли узнать.

– Но вы узнали это не от меня, – настойчиво повторил Шнейферов.

– Да, не от вас, но потеряли много драгоценного времени благодаря вашему упрямству, простите, благородству.

– Надеюсь, никто не узнает о Наталье Федоровне?

– Мы тоже умеем хранить чужие тайны.

– Честь имею.

После ухода Шнейферова наступила тишина. Было два подозреваемых и не осталось ни одного. Надо было начинать с нуля. Положим, что Генрих Карлович не имел связи с Анной и не допускал мысли и. если он так ревностно охранял имя замужней женщины, готовый последовать на каторгу, лишь бы не открылась его тайна, то в самом деле, рассуждал Путилин, он не имел никакого отношения к ребенку, которого носила под сердцем Анна. Тогда выходит, что надо искать мужчину, имевшего связь с Сергеевой. Если сам хозяин не имел и такой, то кто мог знать? Кого из родственников имела в столице Анна? Если не родственников, то знакомых и уже через них пытаться узнать тайну, унесенную Сергеевой в могилу. Далее, может быть, жильцы флигеля кого—то видели раньше, ведь приходил же кто—то к ней. Не святой же дух, в самом деле. Стоит хорошо пораспрашивать, потом дворник, наверняка, должен кого—то видеть, для такой цели он и поставлен, чтобы посторонние не имели возможности ходить там, где им вздумается. Следующее, начал Иван Дмитриевич, но размышления были прерваны стуком в дверь.

В кабинет вошли чиновники по поручениям – Иванов, Евсневич, Лерман, последним, как всегда Миша Жуков.

Иван Дмитриевич предложил вошедшим присесть и, когда умолк скрип стульев, произнёс:

– Каковы, господа, соображения по делу в Морском Училище? Подозреваемые благополучно перешли в разряд свидетелей, итак.

Иванов, как самый старший и по возрасту. и по чину, щипал ус и не собирался первым что—то говорить.

– Хорошо, нам известно, что Анна Сергеева была убита в двенадцать часов, к тому же ждала ребенка, как определил доктор, четыре—четыре с половиной месяца. Можно предположить, что соблазнитель или любовник, как хотите его называйте, живет недалеко, иначе Шнейферов бы знал об отлучках прислуги, к ней никто не приходил, таково условие приема в служанки. Теперь будут соображения? Убийца ходит по земле, а два человека, да, господа, два человека лишены права на жизнь ударом ножа.

– Я думаю. Снова надо начинать с флигеля, – подал голос Иванов, – дворник, жильцы. Могли они видеть или слышать, наверняка, разговаривали с Анной. Мне кажется, надо начинать с тех краев.

– Иван Дмитрич, – сказал Жуков, мне кажется, что мы зря не проверяем Лютого, то есть Николая Митрофанова, он же был в то время, когда было совершено убийство двумя свидетелями и оба в один голос утверждают, что видели его.

– Ты прав, но к нему вернемся позже, тем более, что он просто, появился не в нужном месте. Доктор же сказал, что руку убийца повредил при ударе, свежий след. Затянется и тогда нам трудно будет что—либо узнать.

– Но все—таки Лютый…

– Жуков, – прикрикнул Путилин.

– Хорошо, – успокоился Миша, – живет неподалеку, повредил руку. Не густо, не находите?

– Возможно.

– Господи. – вскочил Иван Дмитриевич. – ну конечно же. Живет рядом, практически в двух шагах, порез на руке, оттого и руки в карманах и не совпадает время встречи, то есть узла в руках Митрофанова не видел. Все сходится. Миша, когда ты показывал фотографическую карточку. про узел говорил?

– Возможно, но точно не помню.

– Василий Андриянович, Миша и Лерман, вы со мной и поживее.

– Куда едем?

– К Шнейферову.

– Но он же…

– Все разговоры потом, сейчас же во флигель Морского училища.

– Оружие…

– Берите.

Два экипажа неслись по большой Морской, распугивая людей. а Иван Дмитриевич постукивал тростью по плечу извозчика и торопил, словно минута опоздания стоила чьей—то жизни.

Выскочили из экипажей и быстры шагом вперед, только возле флигеля Иван Дмитриевич остановился.

– Так. – произнёс Путилин, – где живет господин Семушкин?

Жуков указал на дверь рукой, Иван Дмитриевич позвонил.

Дверь открыл хозяин, правую руку держал в кармане домашей куртки.

– Господин Семушкин? – поинтересовался начальник сыскной полиции.