Текст книги "Петербургский сыск. 1874—1883"

– Тогда вам волноваться не о чем. Кстати вы знакомы с неким Семёновым?

– Семёновым? – Молодой человек пожал плечами. – Не говорите загадками, людей с такой фамилией пруд пруди.

– Семён Иудович Семёнов.

– Увы, не имел чести быть представленным.

– Вы, как будущий юрист, не хотите узнать, как были убиты ваши родственники?

– Господин Лерман, я повторюсь, но родственников видел раз—два в жизни, поэтому мне глубоко безразлично, как они умерли. Надеюсь, мои слова вы не сочтёте за простое равнодушие или, – на лице высветилась улыбка, – сочтёте за убийцу?

– Отнюдь, – Лерман внимательно смотрел на молодого человека, – убийца найден и, я думаю, вскорости будет арестован.

– И кто же он? – Неподдельный интерес блестел в глазах.

– Антонин, вы простите такое обращение, но вы сами юрист и должны понимать, что существует тайна следствия.

– Я же не настаиваю.

От беседы и даже присутствия молодого человека остался неприятный осадок, словно окунули Петра Павловича в не очень приятную на запах жидкость, поэтому он снова начал наводить справки о Поплавском и оказалось, что Антонин – заядлый игрок и не всегда остаётся в выигрыше.

– Вот недавно Тошка, – говорил о Поплавском один из приятелей, – полторы тысячи за вечер спустил. Зол был, в отчаянном положении.

– Заплатил карточный долг?

– Пока нет, да и срок пока не подошёл. Но говорит всё оплатит вовремя.

– Отлучался он в последние дни?

– Что вы имеете в виду?

– Поездку в другой город, – наобум произнёс Лерман.

– Да, – удивлённо сказал студент, – если не ошибаюсь, вчера ездил в Генсильфорс.

– Значит, говоришь, азартен.

– Ужасно, глаза дьявольским огнём горят, руки подрагивают, в общем в эту минуту его не узнать.

В самом деле, Антонин Поплавский утренним поездом вчерашним днём отбыл в столицу Финляндского Княжества и вернулся в довольно приподнятом настроении. Неприязнь к племяннику убитого усилилась и Лерман, вечерним поездом выехал в Гельсингфорс, имея список украденных драгоценностей из квартиры господина Фролова.

По приезде остановился в гостинице «Клейно», что располагалась на Торговой площади и с утра следующего дня занялся обходом ювелирных лавок и магазинов. Резонно рассудив, что человек впервые прибывший в город, не будет долго выискивать место, где можно продать ювелирные изделия, а выберет места, расположенные рядом с вокзалом. Ещё в Петербурге Пётр Павлович установил, что студент Поплавский ранее в Генсильфорсе не бывал. Только в пятой лавке ювелир бегло пробежал глазами по списку с акцентом, растягивая слова, произнёс:

– Совершенно верно, два дня тому человек лет двадцати пяти, мне предлагал некоторые изделия из списка, минутку, – и он вынес из соседней комнаты браслет, несколько цепочек и колец с большими камнями, – я никогда не переступал закон и мне показалось, что молодой человек вполне законопослушен. – И предвосхитив Лермана, произнёс, – вы должны выписать мне расписку на изъятые вещи.

– Непременно, скажите, вы сможете узнать молодого человека7

– Непременно, – с улыбкой сказал чухонец.

Через несколько часов в отяжелевшем кармане Петра Павловича оказались почти все вещи из списка.

– Значит вы, Пётр Павлович, на свой страх и риск направились в Гелсингфорс? – Спрашивал Путилин.

– Что—то кольнуло.

– Почему именно туда? Ведь Поплавский мог сказать одно, а поехать совсем в другой город?

– Здесь есть определённые резоны. Студент – будущий юрист, а значит, знает, что Финляндское правосудие не очень—то идёт навстречу российскому, хотя и входит в Империю, но имеет обширную автономию.

– Понятно, тогда вам и нужно арестовать господина Поплавского.

– Иван Дмитрич, не мало ли улик мы имеем против него?

– Ценные вещи, которые он продал в столице Финлядского Княжества, ювелирам, он должен объяснить, откуда они у него, потом я думаю, жена Семёнова в нём опознает человека, ошибшегося дверью, городовой, который видел, как с Семёновым он разговаривал, да и побеседовать хотелось бы с ним.

– Насколько я понимаю, – высокомерно произнёс Поплавский, обращаясь к Лерману, стоящему около путилинсткого стола, – вы нашли козла отпущения?

– О чём вы? – Спросил Иван Дмитриевич.

– Господин Поплавский в разговоре со мной намекал, что в деле убийства его дяди и тёти, мы стараемся всю вину свалить на него.

– Что ж, лучшее средство обороны – это нападение.

– А что лучше идти на заклание, как безгласая овца?

– Господин Поплавский, пофилософствуем мы с вами позже, а сейчас ответьте, где вы были в ночь убийства ваших родственников?

– Спал в собственной постели.

– Понятно, но не подскажите, почему вас видели входящим в дверь, ведущую из сада в дом вашего дяди, около часа пополуночи?

– Кто видел, мог ошибиться, – настороженно выдавил из себя Антонин.

– Сейчас несильно тёмные ночи, так что ошибка исключена, – спокойным тоном продолжал Иван Дмитриевич.

– Темно, не темно, меня там не было, – раздражённо сказал студент.

– Не были, так не были, делов—то, тогда скажите, где вы были два дня тому?

– Здесь, в городе.

– Скажите тогда, почему кондуктор опознал в вас пассажира второго класса, едущего до Гельсингфорса. Опять опознался? Кстати и кондуктор обратного поезда вас тоже опознал, как и опознали ювелиры, – Путилин перечислил имена и адреса лавок, – которым вы продали это, – и начальник сыскной полиции высыпал на стол похищенные драгоценности из дома убитых. Поплавский вскочил с дикими глазами, перевернул стул, словно перед ним раскрыла смертелную пасть и капюшон. – Скажите, что они тоже ошиблись?

– Неправда, никто не мог меня опознать, никто, слышите никто.

– Но опознали, тем более о вас рассказал унтер—офицер Семёнов…

– Неправда, он не мог, – хрипел молодой человек, ему явно не хватало воздуха.

– Мог, – спокойным тоном продолжал Путилин, – до того, как вы лишили Семёна Иудовича жизни, я имел с ним обстоятельный разговор.

Поплавский засмеялся, глаза его горели.

– Один раз решился на поступок, но даже здесь не повезло.

– Уведите.

– Не понимаю я, Иван Дмитрич, ну Борис мог убить, там наследство не чета пятидесяти тысячам, что получил бы Поплавский. Почему?

– Миша, когда ты усвоишь, что для некоторых людей и три копейки недостижимая мечта.

Погорельное дело, 1883 год

В ночь на 28 апреля 1883 года исправник Санкт-Петербургского уезда полковник Ридингер был разбужен прислугой, доложившей, что прибыл посыльный от пристава 1 стана коллежского асессора Любимова.

Николай Александрович поднялся с постели, в последнее время из-за беспокойного сна, спал один.

Спросил, что стряслось.

На что получил ответ: пожар в Белом Острове, горит большой добротный дом с хозяйственными пристройками.

Исправник сжал зубы и сквозь них прошипел:

– Хорошо горит?

Прислуга пожал плечами:

– Не извольте беспокоиться, сию минуту узнаю.

– Не надо, – отмахнулся исправник, – передай приставу, утром приеду, – и добавил, – если каждое пепелище буду посещать, то не останется времени для иных дел.

Заснуть до утра так и не удалось, проворочался, намаявшись на мягкой перине с боку на бок. Поднялся разбитый, не выспавшийся и с лёгкой головной болью.

Завтрак так и оставил на столе, даже не притронувшись, пригубил из фарфоровой чашки горячего чаю и отправился в Белый Остров, осматривать то, что осталось от дома.

Кроме пристава у обгорелого дома Николай Александрович встретил доктора Малиса и, уже как год исполняющего должность судебного следователя, Александра Фёдоровича Смитта, человека, хоть и сведущего во многих делах, но в расследовании полного профана, полностью полагающегося в этом вопросе на полицейских. По этой же причине, так и не утверждали его в должность, подыскивали более подходящую кандидатуру.

Исправник поздоровался с присутствующими, недовольно сжимая губы.

– Вот такие вот дела, – закончил доклад Любимов.

– Вы подозреваете, что пожар учинён с целью сокрытия убиенных?

– Так и получается, – пристав качал головой, – среди обгоревших руин обнаружены тела трех детей и обезглавленное женское тело, тут сразу становится ясным, что причиной пожара был поджог.

– Вы правы, – исправник на миг задумался и посетовал, – если бы не женское тело…

– В том —то и дело, если бы голова не была отделена от тела, то все признаки на лицо, топили печь, угорели, поэтому не смогли выбраться из дома, а здесь и огонь, оставленный без присмотра. Получилась бы трагическая случайность, а так…

– Так может она и есть случайность, – подал голос судебный следователь, – голова, ну, может упавшей балкой перекрытия оторвало, – и тут же побагровел под пристальным взглядом исправника.

– Начинайте следствие, Василий Иванович. Вы справитесь?

Любимов задумался.

– Так справитесь? – Ещё раз спросил исправник.

– Как вам сказать, – глаза пристава смотрели с прищуром, который выражал в одно и то же время, и готовность самому довести до конца дело, и облегчение, если кто—то сторонний возьмёт груз расследования на себя.

– Э—э—э, – начал Любимов и остановился, не сказав ни единого слова.

– Если нужна помощь, то я затребую агентов сыскной полиции столицы, благо, они подобными делами занимаются каждый день.

– Я думаю, стоит вызвать, – подал голос господин Смитт и ещё больше побагровел.

– В этом вы, Николай Александрович, пожалуй, правы, чувствую, что в этом деле нам без посторонней помощи не разобраться. Степанида Ганина, это женщина, которая найдена среди сгоревшего дома, была пришлой, но довольно общительной, детей держала в строгости. Куда нас приведёт следствие одному Богу известно, а сыскная полиция сможет быстро получать интересующие сведения со всей России.

– Я попрошу помощи, господин Путилин не откажет, тем более, что распоряжением министра сыскная полиция обязана, по требованию губернских властей, оказывать содействие в следствии.

На том и порешили.

После обеда прибыла телеграмма от исправника Санкт– Петербургского уезда полковника Ридингера и сразу же дежурным чиновником представлена начальнику сыскной полиции Путилину.

Иван Дмитриевич надел очки. В последнее время глаза ослабли, и пришлось обращаться к доктору. Внимательно прочитал телеграмму, отложил в сторону, потом вновь принялся просматривать.

– Дела, – задумчиво произнёс и, словно пробудившись ото сна, добавил, – пригласите ко мне Жукова и Орлова.

Через четверть часа в кабинет первым заглянул Михаил Силантьевич Жуков, бывший путилинский помощник, некоторое время тому занявший освободившуюся должность чиновника по поручениям.

Новоиспечённый чиновник за последние годы слегка погрузнел, лицо округлилось, небольшие усики добавили мужественности, и костюм стал сидеть более элегантно.

– Разрешите?

Путилин только кивнул головой.

Вслед за Жуковым вошёл капитан Орлов.

– Вот вы мне и нужны, господа сыскные агенты, – Миша стал более сдержанным и теперь не торопился задавать излишние вопросы, – вот, – Путилин протянул телеграмму Жукову, присевшему на стул.

После прочтения новоиспечённый чиновник по поручениям передал серую бумагу Василию Михайловичу, тот бегло пробежал глазами небольшой текст, потом более внимательно.

– Какие будут соображения?

– Какие тут соображения, – Миша пальцами помассировал переносицу, – если сейчас выедем, то, наверняка, к вечеру не только будем знать кое-что о преступлении, но, может быть, поговорим с жителями Белого Острова.

– Пожалуй, Михаил прав, – капитан Орлов поднялся со стула, взглянув на вытащенный из кармана хронометр, – стоит, однако, поспешить.

– Не смею задерживать, и не забывайте меня информировать о ходе расследования.

– Иван Дмитрич, – уже выходя из кабинета, покачал головой Жуков.

Сыскные агенты решили, что до Белого Острова быстрее доберутся на коляске, нежели, на поезде. Тем более, что ждать пришлось бы до позднего вечера, а в темноте разыскивать пристава и потом ничего невозможно будет рассмотреть на месте преступления, а значит день потерян.

Проехали сразу на пепелище, возле которого прохаживался приставленный охранять место преступления полицейский.

– Кто такие? – Вместо приветствия насупился служивый. – Только зрителёв тута и не хватало.

Видно, пристав строго—настрого приказал никого близко к пожарищу не подпускать. Чтоб ни одного любопытствующего в округе не шаталось, не то затопчут всё, а этого столичные агенты не любят.

– Где пристав? – В тон полицейскому спросил Орлов.

– В доме пастора, – более спокойным и тихим голосом отозвался служивый.

– Это где? – Миша вертел головой, словно пытался найти сам, без подсказки.

– Вон там, – полицейский показал в сторону рукой и добавил, – видите дом с зелёной крышей, это он и есть.

Исправник Ридингер с небрежно засунутой салфеткой за воротником, после сытного обеда, пил чай из большой фарфоровой чашки. Лицо и без того лоснящееся от жира в обычные дни, теперь покрылось к тому же ещё и испариной. Уж очень вкусно готовит пасторова кухарка, невозможно остановиться.

– Так вы говорите, святой отец, что госпожа Ганина была добропорядочной христианкой?

– Истинно так, – пастор улыбался и глаза при этом затуманились какой—то непроницаемой дымкой, – службы посещала с детьми регулярно, не припомню ни единого случая, чтобы не пришла. Даже в болезненном состоянии и то, дом Господен посещала, не то, что некоторые прихожане.

– Н—да, – невпопад произнёс исправник, вспоминая, что он давно не был в церкви, дома ссылаясь на недостаток времени из—за службы.

– Трое ребятишек у Степаниды было, – покачал головой священник, – неужели и они?

– На пепелище найдены три маленьких трупа, – Ридингер смотрел в окно и не видел, как пастор прикрыл глаза и, сдерживая рвотные позывы, поднёс руку к горлу, – опознать их невозможно, уж больно обгорели, но самое примечательное, – Николай Александрович, то ли не замечал состояния хозяина, то ли не обращал внимания, продолжил, – обнаружен один взрослый, но с отрубленной головой. По кольцам на руках установлено, что это несчастная мать.

– С отрубленной головой? – Оживился пастор.

– Именно.

– Значит, никакого несчастного случая, а убийство?

– Так точно.

– У нас, – лицо священника вытянулось от удивления, – в наших спокойных краях и злодейство?

– Да, именно убийство, ведь сама женщина, эта как её?

– Степанида, – подсказал хозяин.

– Да, да, Степанида. Не могла же она, на самом деле, на ночь голову на стол класть? – Попытался пошутить исправник.

– Это ужасно.

– Что поделать? – Тяжело вздохнул Александр Николаевич, – я бы предпочёл, чтобы всё—таки был несчастный случай.

– Значит, в наших краях бродит злодей? – не слыша слов представителя власти тихо говорил пастор.

– Возможно, – стучал пальцами по столу исправник, но тут же спохватился, успокаивая хозяина, – не думаю. Убийца забрался в дом, разжился деньгами, драгоценностями, ведь эта, как её?

– Степанида, – вновь подсказал пастор.

– Да, да, Степанида. Всё имя забываю, – пожаловался Николай Александрович, – так вот, убийца где—нибудь в столице кутит или из наших краёв в другие места подался.

– Господи, – хозяин дома перекрестился, – что на свете деется, из—за медного гроша души бессмертные губят.

– У убитой большой капиталец был?

– Не могу сказать, но жила, не зная нужды, нанимала работников, земли немало имела. Нет, определённо, деньги у госпожи Ганиной водились, не бедствовала одним словом.

– Вот и…

– Так вы думаете, что злодей после совершения преступления сбежал из наших краёв?

– Думаю, да, если он не из дома умалишённых.

– А может быть, из дома? Только в таком болезненном состоянии можно такую дикость сотворить, – подал голос, дотоле молчавший, судебный следователь Смит, откусывая кусочек от пирожка.

– Не исключено, что и в болезненном, – сказал исправник и добавил со шпилькой в голосе, – вот сыскные агенты приедут и разберутся, – намекая тем самым, что господин Смит не в состоянии не то, что провести следствие, но и найти ночные туфли у собственной постели.

Служанка доложила пастору, что два господина интересуются, здесь ли господин Ридингер.

– Два господина? – Переспросил служитель церкви.

– Да, сказали, что из сыскной полиции.

– Пригласите их, – распорядился исправник, опережая пастора.

Служанка посмотрела на хозяина, тот только кивнул головой.

Через минуту в гостиную вошли Жуков и Орлов, чиновники по поручениям.

– Здравствуйте, господа! – Произнёс Василий Михайлович, подмечая, что за столом пятеро мужчин, и но только один, как хозяин, развалился на стуле. Это и был исправник, лицо которого озарилось улыбкой, но глаза смотрели с некоторой холодностью.

– День добрый! – поднялся пастор. – Милости просим, – он указал на стол.

– Благодарим за приглашение, – за себя и Михаила ответил капитан Орлов, – но придётся его, к сожалению, отклонить, хотелось бы взглянуть на место преступления, пока не стемнело.

– Господин… э..э… – начал было исправник.

– Капитан Орлов, – представился Василий Михайлович.

– Господин Орлов, меня увольте от лицезрения страшной картины, – сказал, скривившись, исправник, – господин Любимов, – пристав вскочил со стула, – и вы, Герман Ильич, – обратился коллежскому советнику Малису, вызванному на место преступление в качестве врачебного эксперта, – расскажите на месте, что думаете по данному делу.

– Гм, да мне надо провести вскрытие и тогда, – начал доктор.

– Потом, – махнул рукой Ридингер, – а вы, господин Смитт?

– Непременно, – Александр Фёдорович, поднимаясь, аккуратно снял салфетку, протёр ею рот, – это моя прямая обязанность, – с гордостью добавил судебный следователь.

Было слышно, как исправник хмыкнул, но тут же взял себя в руки и серьёзным тоном произнёс:

– Простите, господа, но не могу видеть несчастных в таком ужасном виде, поэтому предоставляю вам свободу действий.

Орлов, не говоря более ни слова, пошёл на выход, за ним следом Михаил, последним, гордо подняв голову, вышагивал Александр Фёдорович Смитт.

Дом разрушился, когда горящая кровля не выдержала и обвалилась, остались кое-где сгоревшие стены. Место, где ранее располагались спальни детей, были расчищены первыми и островками среди чёрного сгоревшего дерева лежали маленькие обугленные трупы. В стороне от них брошенным мешком валялось тело, но присмотревшись, Орлов увидел, что оно без головы.

– Вы правы, господин Смитт, это жестокое убийство и с целью сокрытия преступления учинён пожар.

– Я того же мнения, – судебный следователь сделал глубокомысленный вид и продолжил, – на такое способен только больной человек.

– Не скажите, – вступил в разговор Жуков, – нам, сыскным агентам, приходилось наблюдать такие жестокости, что не приведи Господь, и главное, что люди совершали в твёрдой памяти и при здоровом рассудке.

– Н—да, – выдавил из себя Александр Фёдорович, – но всё—таки я думаю, что это мог свершить только больной человек.

– Господин Малис, – обратился к доктору Орлову, – вы, что скажете?

– Скорее всего по поводу насильственной смерти детей и хозяйки вы правы, но точнее я могу сказать после вскрытия. Хотя обычно после пожара, если и остаются трупы, то отнюдь не безголовые.

Целый час агенты столичной сыскной полиции пролазили среди руин и в конце выяснили, что дом был подожжён в трёх разных местах, видимо, воспользовались маслом или керосином, которые применялись в лампах для освещения. Удалось установить, что Степанида воспитывала трёх детей четырёх, семи и восьми лет. Помимо них госпожа Ганина заботилась о приёмной дочери Варваре Костюковой, четырнадцати лет, пребывающей на обучении в Александровском институте для мещанских девиц, что находится рядом со Смольным Институтом на Пальменбахской улице.

– Конечно, сомнительно, чтобы Варвара что—то знала, – говорил капитан Орлов Мише, – но всё может быть. Поезжай в столицу и там разведай, что можешь, тем более, что надо запросить сведения из Псковской губернии о нашей убиенной, ведь она оттуда приехала и купила столь большое хозяйство. Вот тебе господин Любимов поведает о том, откуда прибыла к нам убитая. Вполне возможно, что ниточка к этому злодеянию тянется из тех краёв.

– А вы?

– Я пока здесь в Белом Острове постараюсь получить всё, что возможно, как жила, с кем общалась, какие отношения с соседями, ну и так далее. Как обычно.

– Тогда я сразу же выезжаю? – То ли вопрос, то ли утверждение.

– Лучше сейчас. Сам понимаешь, чем быстрее мы получим сведения, тем быстрее распутаем клубочек, – капитан употребил излюбленное слово своего начальника.

В столицу Жуков прибыл поздно вечером, явиться в такое время в сыскное отделение, не было особой нужды. Можно с утра отправить в Уездное Полицейское Управление Псковской Губернии телеграмму об интересующем объекте – Степаниде Ивановне Ганиной, урождённой Сенцовой. Пока суд да дело, пока исправник распорядится приставу, тот становому, последний старосте, это пройдёт много времени. А на вокзале оказия, паровоз отбывал во Псков через треть часа, поэтому Михаил с комфортом расположился в вагоне и, не дожидаясь отправления поезда, заснул.

До позднего часа капитан Орлов провёл в расспросах соседей о житие госпожи Ганиной. Выяснилось множество любопытных фактов, которые приоткрывали завесу над образом убиенной.

Госпожа Сенцова девять лет тому приехала из Псковской губернии Мясовской волости деревни Конево, купила благоустроенный дом, не считая больших хозяйственных построек – фермы с тремя десятками дойных коров, свинарника на полста голов, курятника, кроме всего прочего солидных размеров луг и участок леса. Женщина неплохо справлялась с хозяйством, имела постоянный доход, кроме неё трудились несколько наёмных работников. Степанида не отличалась строгими нравами, но и подпускала к себе немногих, поэтому окрестные вдовцы и безжённые мужчины начали присматриваться к довольно молодой женщине. И в конце концов, госпожа Сенцова не устояла и у нее завязались отношения с одним из соседей, веселым и обаятельным Петром Ганиным. Через год Степанида родила сына, ещё через год дочь, потом снова сын и тогда же погиб при не очень ясных обстоятельствах – у реки с крутого берега прямо на голову Петру свалился камень. Женщина получила в наследство около пяти тысяч рублей.

Пристав начал расследование с обычного в таких случаях поиска и опроса свидетелей. Как это часто случается в сельской местности, недостатка в желающих поделиться своими наблюдениями не было. О вдове рассказывали все соседи и батраки, хоть однажды поработавшие на ферме.

Рассказывали многое.

– Я помню это расследование, – потирая переносицу, говорил коллежский асессор Любимов, – хотя тогда не служил в полиции. Следствие вёл Александр Иванович Авчинников, в ту пору становой пристав. Были подозрения, что госпожа Ганина причастна к внезапной смерти мужа. Основным доводом служило то, что она являлась на тот час единственной наследницей.

– Но она же была его женой? – Вставил Орлов.

– В том —то и дело, что в тот день Степанида лежала в постели больная после рождения третьего ребёнка, а вот один из свидетелей утверждал, что видел женщину у реки вместе с Петром, но тогда на показания не обратил пристав особого внимания.

– Отчего же?

– Свидетель был слишком пьян, да и разве можно подумать такое на женщину, родившую от мужа троих детей? Сочли, что свидетель обознался.

– А далее?

– Списали всё на несчастный случай, Пётр оказался не в нужное время не в нужном месте.

– А может быть, наоборот: в нужном месте в нужное время.

– Сейчас до сути не докопаться, хотя говорили, что старший сын Степаниды говорил, что мама топором ударила отца, а потом камнем размозжила голову.

– Когда он говорил об этом? И никто не проверял эти сведения?

– Господин Орлов, – с обидой в голосе произнёс становой, – как можно верить ребёнку, которому было четыре года в минуту смерти Ганина? И то, что говорил он недавно, но что с того? Время ушло.

– Да, вы правы, не следует слишком доверять ребёнку, тем более о событиях четырёхлетней давности.

– Вот именно.

Расспросы соседей и жителей Белого Острова ничего не дали. Никто чужаков, праздношатающихся рядом с домом убиенной Степаниды, в последние дни не видел, ничего подозрительного замечено не было. Ни одной зацепки, на которую можно обратить внимание. Да, не очень жаловали вдову за свободу нравов, приписывали, что чуть ли не каждый нанятый работник пользовался благосклонностью вдовы, но все с завистью отмечали, что хозяйство женщины процветало.

Тела ещё вечером отправили в морг. Доктор Малис не стал откладывать в долгий ящик, а в ночь провёл необходимые исследования и выяснил, что голову отрезали уже у мёртвой женщины, отравленной мышьяком. Что подтолкнуло коллежского советника применить метод Джеймса Марша для обнаружения яда, сам толком не мог сказать, а только пожимал плечами и глупо улыбался.

– Так уж получилось, – говорил доктор потом.

Сведения были очень важны, ведь убийца потратил время на отрезание головы, а вот с пальцев рук три дорогих кольца не соизволил снять, словно пришёл в дом не для обогащения, а чтобы возможно, не исключал капитан Орлов, отомстить. Тогда возникал вопрос, кто ж так мог ненавидеть вдову, что решился убить и малолетних детей? Кто поджёг дом, сымитировав несчастный случай, но так опрометчиво отрезал голову? Опять одни вопросы, а ответов нет, пока нет.

– Бессмыслица получается, – развёл руки в сторону судебный следователь Смит, тенью следовавший за приставом и столичным агентом, но ни разу ни в одном доме не сказавший ни одной фразы, – кольца не взяты, а голова отрезана. Не понимаю.

– Есть одна невероятная мыслишка, – Орлов в задумчивости смотрел на бегущие по небу облака.

– И какая?

– Если, – начал капитан, – кто—то хотел, чтобы мы убитой считали Степаниду…

– Позвольте, – прервал столичного агента Смитт.

– Господин Смитт, дослушайте мои доводы, а уж потом представляйте свои.

– Хорошо, хорошо, – засопел судебный следователь, – продолжайте.

– Кто—то не доверяя пожару, хочет, чтобы мы уверовались в смерти госпожи Ганиной, именно поэтому на руках кольца, именно поэтому голова унесена с места преступления.

– Я об этом не подумал, – признался Смитт.

Отсутствие головы могло означать лишь то, что преступник хотел сделать убитую неузнаваемой, но наличие колец, принадлежащих Степаниде, на пальцах жертвы, сводило на нет эту затею. Было странным, что расчетливый преступник отрезал голову жертве и не догадался снять три колечка с руки, ибо их наличие делало бессмысленной всю эту возню с головой. В том, конечно, случае, если убита была действительно Степанида. Если же погибла другая женщина, то отсутствие головы в самом деле существенно затрудняло ее опознание и действия преступника представлялись вполне разумными и логичными.

Капитан Орлов находился в затруднительном положении: кто же на самом деле жертва – Степанида Ганина или другая женщина?

– Господин капитан, – судебного следователя осенила мысль, – если убита не хозяйка дома, то она причастна к преступлению, а значит и к смерти собственных детей. Нет, нет, мне не верится в такой исход событий. Такого просто не может быть!

– Буду уповать на то, что я ошибаюсь, – и Василий Михайлович обратился к становому, – скажите, вы же встречались с убитой?

– Так точно.

– Какого телосложения была госпожа Ганина?

– Женщина в теле.

– Вы видели труп?

– Господин Орлов, я слишком, – становой стушевался, – тонкая натура и не выношу мертвецов, а здесь…

– Понятно, – Василий Михайлович прикрыл глаза, – я бы не сказал, что найденное тело было, как вы выражаетесь, в теле. Стоит, я думаю, к доктору послать менее впечатлительного человека, имевшего дело со вдовой, иначе мы не добьёмся истины. Следствие начинать с настоящего имени жертвы, а не мнимого, поэтому это важное обстоятельство для нас. Вы упоминали детей, могу сказать только одно, что чужая душа, что чужая семья, сплошные потёмки. Никто не может точно сказать, какие нравы и отношения там царят.

– Я понял вас, Василий Михайлович, – в первый раз становой назвал сыскного агента по имени и отчеству, – сейчас распоряжусь о том, чтобы мой человек отвёз кого—нибудь из местных к доктору для опознания.

– Благодарю.

– Неужели эта коварная женщина убила своих детей и сбежала? – Снова встрял в разговор судебный следователь.

– Господин Смитт, я такого не утверждал, – Орлов посмотрел в глаза Александра Фёдоровича, – я только предположил такую вероятность. Вы улавливаете разницу?

– Да, – буркнул Смитт и сжал губы.

Поезд прибыл во Псков в 9 часов 8 минут согласно расписания.

Михаил степенно сошёл со ступенек вагона, кинул головой приподнявшему фуражку кондуктору и проследовал на вокзальную площадь, чтобы взять извозчика. До городского полицейского управления домчались за несколько минут, но там Жукова настигла неудача – ротмистр Саранчов, местный полицмейстер отсутствовал. А именно на него была вся надежда, что Владимир Иванович поможет в розысках родственников или хотя бы знакомых по прежнему месту жительства госпожи Сенцовой. Конечно, можно обратиться к помощнику ротмистра, но если господина Саранчова Михаил знал лично, то последнего ни разу не видел в глаза.

Проблема разрешились сама собой, полицейский с минуту тому говоривший, что ротмистр отбыл по делам на неделю в губернию, был тоже удивлён, как и столичный агент, когда к крыльцу полицейского управления подкатил экипаж, в котором сидел Владимир Иванович.

– Миша, – с неподдельной радостью в голосе соскочил на землю полицмейстер и Жуков пропал в медвежьих объятиях ротмистра.

Саранчов под два метра ростом, как говорит народная мудрость, косая сажень в плечах, не взирая на свои пятьдесят восемь лет, любил охотиться с рогатиной на медведя.

– Владимир Иваныч! – Только и сумел выдавить из себя Жуков, делая попытки выбраться из объятий ротмистра.

– Что тебя привело в нашу лесную чащу – дела или решил старика навестить?

– Дела, – развёл руки в сторону, наконец, освободившийся из рук полицмейстера сыскной агент.

– Вот так всегда, как приехать к старику погостить, так времени нет, а как дела, так и час находится.

– Не буду спорить, вы правы.

– Ладно, может быть, о делах потом, ты же девятичасовым приехал?

– Да.

– Тогда сперва я тебя накормлю, а уж потом о делах и не говори, – замахал руками, – всё потом, дела могут подождать.

После мадеры, до которой был охоч Владимир Иванович, гуся, начинённого яблоками, домашней засолки рыжиков и груздей, хрустящих огурчиков, домашней буженины, Михаил и ротмистр прошли в кабинет последнего.

– Ну теперь выкладывай, Михал Силантич, за чем в наши дебри прибыл? – благодушно сказал полицмейстер, пригубливая из рюмки вино.

– Дело вот какое, – и Жуков поведал о злодейском убийстве в Белом Острове.

– Вот до чего гнусен человек, нет ничего святого, – качал головой Саранчов, – ну, при чём дети? Неужто может рука подняться на ребятню, четырёх, говоришь, лет?