Текст книги "Свет истины"

Глава 25

Иннис-Тор. Ничьи Земли. Коралловая Бухта.

Создание, неподвижно лежавшее в воде среди мангровых зарослей, высматривало добычу – подходящего по размерам зверя – каймана или кабана, что пришли бы поискать добычу во время отлива. На первый взгляд, чудовище походило на крокодила – с короткими ногами, массивным хвостом, длинной вытянутой мордой и высоко посажеными, выступающими над поверхностью головы глазами. Однако его тело покрывали не пластинки панциря, а шерсть, ноги заканчивались не когтями, а ластами.

Большая сплюснутая голова с многочисленными костными выступами и буграми заканчивалась огромной пастью, усаженной многочисленными зубами и зубы эти были клыками зверя, а не пресмыкающегося. Большие веслообразные ступни и мощный хвост животного свидетельствовали о том, что оно было хорошим пловцом, а крепкие кости ног, что оно неплохо передвигалось и по суше.

Клыкач, или как его именовали умники в профессорских мантиях Rosmarus Illiger Linnaeus, беспокоился. Все три с лишним тысячи фунтов его веса были пропитаны тревогой...

Ибо в облюбованных им угодьях совсем недавно появились незваные гости – два больших непонятных существа с длинными, торчащими высоко над водой плавниками.

Они не пахли плотью и кровью, и не издавали приличествующих живым существам звуков.

Возле них вдруг появились похожие на первую парочку существа, хотя и много меньше, и двинулись в его сторону, шлепая по воде плавниками.

Клыкач забеспокоился все сильнее.

Он был уже не юн, прожил почти две сотни лун, и помнил, что с подобными созданиями может быть связана большая опасность. Ибо они, не имея зубов, щупалец и бивней, тем не менее, могли приносить смерть таким, как он.

Правда иногда там, где они проплывали или уходили на дно, можно было сытно поесть – из их чрева выбрасывало странных созданий, похожих на тюленей, – с черной или белой кожей, плохо плавающих и быстро тонущих в воде. Сюда, в эти теплые воды, он как раз и приплыл, следуя за таким, с которого регулярно падали по одному, по двое таких «тюленеподобных», однако ж худых и костлявых, чье мясо отдавало вкусом долгого страха, а шкура воняла.

Но сейчас тот же самый инстинкт подсказывал морскому хищнику, что на добычу надеяться не стоит.

С шумом и фырканьем клыкач скользнул в воду и поплыл прочь к востоку, где, как он помнил, плескалось несколько ламантинов – жирных вкусных и беспомощных.

* * *

Завершив утренний туалет, Игерна принялась за сборы. Как бы там ни было, но дело есть дело.

Выбрав новые парусиновые штаны и такие же сапоги – все работы погибшего три месяца назад от шальной пули парусного мастера Ларо, она отложила в сторону еще пару рубах и изящный шелковый камзол с капюшоном. Пусть дураки, если таковые в командах есть, потешаются над щеголихой. Но ее поймет всякий, кто видел, как скатывается с гладкой, будто стекло, ткани пятнистая тысяченожка, древесный скорпион или бурый слизень, встреча с которыми иногда кончается смертью незадачливого бродяги.

Потом, выбрав такую же парусиновую перевязь, Альери присела на койку, еще хранившую выразительный отпечаток тел...

Изгнав из головы посторонние мысли, она, зажала пистолет между коленями дулом вверх, отвинтила крышку серебряной пороховницы и крышкой же отмерила нужную мерку пороха. Руки работали почти независимо от головы – обычная хорошо знакомая работа. Всыпала заряд в длинный изящный ствол, заткнула пыжом из провощенной бумаги, немного подогрев в ладонях. Затем выбрала из бархатного мешочка (где в свое время какая-то арбоннская мадам держала лорнет) несколько пуль, и, завернув одну в ту же вощеную бумагу, забила поверх заряда.

Затем эгерийка повернула пистолет, направив ствол вниз, в палубу, как учили, и рычагом черного дерева, медленно и плавно оттянула курок, слушая, как урчит взводимая пружина. Большим пальцем передвинула стопор. Поворот винта – и пиритовый камешек вошел в пазы.

Пистолет теперь можно было пустить в ход в считанные мгновения.

Вставив в затравку шарик из все того же воска, смешанного с серой и селитрой (чтобы влага не проникла к заряду), она положила пистолет на койку рядом с собой. Следом проделала то же самое с двумя другими пистолетами. Положила все три, заряженные и взведенные, на край стола рукоятками к себе – чтобы легко было сразу схватить их. (Тоже старая привычка).

Взглянула на себя в зеркало из полированного металла, висевшее на переборке у двери.

Впервые в жизни подумала, что красива...

* * *

Скрипнула дверь, и Игерна еле успела удержать дернувшуюся было к рукоятям пистолей ладонь (вот тоже – обыкновение!).

Эохайд, слава Эллу, этого не заметил. Или не подал виду.

И по его виду Бесстыжая почуяла – ему есть, что сказать.

И еще...

Поняла окончательно: то, что произошло между ними этой ночью, – не просто так.

Он сел рядом. Помолчал. Механически завернул крышку пороховницы.

А потом тихо сказал:

– Иг, не знаю, что нас ждет впереди... Меня мучает предчувствие, что есть немалый шанс… не выбраться из этого дерьмового дела. Те древние развалины... Я кое-что про них слышал, и не все, о чем болтают, вранье. Но отступать поздно... Может, мы все погибнем, поэтому я хочу, чтобы ты знала о том, что твоя судьба мне не безразлична. Я хочу, чтобы ты жила, поэтому, если что, бросай все к Хамирану, и беги. Доберешься до побережья, и станешь капитаном «Отважного»... Он надежнее, чем твоя старая лохань «Акула»... Если ребята будут протестовать, передашь им это...

Снял с руки кольцо с небесно-голубым сапфиром и протянул Игерне. Его печальный взгляд утонул в черных очах девушки... В их глубине изумление смешалось с испугом.

– Нет... нет... не говори ерунды... чушь это все... – забормотала она.

Эомар вздрогнул.

Ему очень захотелось обнять девушку, и он это сделал.

Гладя ее волосы мозолистой от рукояти палаша рукой, он испытал необычное, доселе неведомое чувство.

Вдруг представилось, что вот сейчас он заснет, а наутро проснется в Хойделле, в маленькой деревенской гостинице в Востершире или Дувнонне, и увидит рядом с собой мирно сопящую Игерну. Потом они сядут в дилижанс и поедут на север, там, где у границы с Шоннаном, неподалеку от Касла, примостилась маленькое поселение, а в нем домик с садиком... А там ребятишки бегают, мальчик и девочка... Мальчик гордый и немного печальный, а девчушка озорная и с темными глазищами, прям как у своей матери...

И еще ему помстилось, что это все вполне может произойти.

Даже ему, грешнику и пирату, болтающемуся в мире крови и ужаса, мире Изумрудного моря, может улыбнуться Элл...

– Возьми, – твердо молвил Счастливчик. – Я хочу, чтобы ты стала моей нареченной, если не перед лицом Создателя, то перед ликами тех богов, что правят в этих местах...

Он затаенно посмотрел в глаза девушки, ожидая ответа.

Ее брови взлетели вверх. А потом Игерна протянула ему правую руку.

– Это значит?.. – вопрос застыл на его приоткрывшихся в изумлении губах.

Она нервно кивнула, едва ли в состоянии что-либо добавить.

Эомар надел кольцо ей на палец. Тотчас же будто что-то соединило их неразделимой нитью.

Впервые за долгие годы де Альери почувствовала, что ей хочется плакать – и она доверчиво прижалась к нему, почти по-детски обняв за шею.

Счастливчик настолько был потрясен, что не удивился, а только стал гладить девушку по голове. Вот бы забыть про весь этот дурацкий поход и оказаться с ней где-нибудь далеко-далеко, там, где нет опасностей и суеты... А главное – подальше от Дальних Земель.

В дверь постучали, и вошел боцман.

– Извините, что отвлекаю, капитан, но хотел сообщить, что все в порядке... Можно начинать высадку.

Словно очнувшись, Эомар сказал Игерне:

– Ладно, не буду мешать. Собирайся, а я пойду, посмотрю, как там его преосвященство со своим вечно мрачным помощничком.

Девушка смотрела на Счастливчика, а тот смотрел на девушку... В эти большие темные глаза. Она хотела что-то сказать, но Эохайд развернулся и вышел вслед за Банном, чересчур аккуратно прикрыв за собой дверь.

Альери еще некоторое время стояла, не шевелясь. Сейчас, при мягком свете утреннего солнца, она была похожа на растерянную девчонку, а не на дерзкого капитана пиратского судна, чье имя заставляет дрожать половину обитателей Изумрудного Моря...

* * *

Стоя у кормовой надстройки, Эохайд смотрел на синюю гладь, лишь чуть тревожимую мертвой зыбью, и виднеющуюся прямо по курсу зелень берега.

Бухта эта именовалась Коралловой, хотя кораллов тут ныне наличествовало не так много. В свое время, правда, она вполне оправдывала свое название – были тут и великолепные розовые «пальчики богини», и роскошный, черный, как ночь, «олений рог», и глубокий синий «глаз павлина», и красная, как кардинальская мантия, «царская кровь».

В общем, все, что так дорого ценится женщинами и ювелирами.

Но лет шестьдесят назад, владевшая тогда Ничьими Землями Эгерия сдала эту бухту на откуп танисскому купцу. В считанные годы коралловые заросли были буквально выкорчеваны, и что не доделали рабы-ныряльщики с ломами и крючьями, доделал порох, которым взрывали самые крупные рифы. Так что к концу хозяйничанья ушлого неверного в заливе не то, что кораллов, даже приличной рыбы не осталось. Потом была Война за Наследство Эрдвина, или как говорили на родине Игерны – война Вероломства.

И бывший полуостров Унгва от самой Дороги Штормов и почти до Туделы стал Ничьей Землей.

Бухта не была такой знаменитой, как лежащая в дне плавания Костяная Лагуна – Каро-дель-Осто, где торчат среди мангров руины города Вилья Фердинандо, который должен был стать главным портом Изумрудного моря и перевалочным пунктом между океанами, а стал жутким местом, где войско пиратов и пикаронов вместе с экспедиционным корпусом Арбонны и Хойделла перерезало пять тысяч пленников и мирных жителей. Или как знаменитый Лос Кабанельяс на другой стороне полуострова, где корпус и его союзники нашли злую смерть под мечами и картечью армии дона Ирмо.

Залив как залив.

Тут не было деревушек беглых рабов, не останавливались контрабандисты, а пираты, нет-нет да и пытавшиеся основаться на Ничьих Землях, ни разу не устроили тут убежища. Возможно, причиной было то, что бухта могла легко стать ловушкой – довольно узкий проход. И акватория сдвинута к северу – на картах она напоминала стилизованное изображение абордажного топора.

Неужели храм где-то тут?

На палубе появился епископ. Он был одет нарочито скромно, хотя поверх полотняного камзола зачем-то надел панцирь буйволовой кожи, а на поясе по-прежнему висел клеймор рыцаря Истины.

За ним следовал его молчаливый слуга с неизменным мешком за плечами.

– Он хоть на исповеди открывает рот? – зачем-то осведомился Эохайд, за все путешествие не слыхавший от угрюмого монаха и пары слов.

Тот все больше изъяснялся жестами, словно немой.

– Я исповедую его, как и положено по церковным регламентам исповедовать немых – спрашивая о грехах и получая ответ кивком головы, – кротко улыбаясь ответил преосвященный. – Но он отнюдь не немой. Просто дал Эллу обет молчания. Впрочем, возможно я расскажу вам это когда-нибудь потом. Начинайте погрузку.

Пираты засновали по палубе под пронзительный свист боцманского свистка. Из каюты вышла Игерна. На лице Эомара возникла усмешка:

– Недолгими были сборы.

– Дольше собираешься, дольше живешь... – невнятно ответила девушка.

– Сейчас у тебя появится возможность проявить себя.

– Да, капитан Эохайд, – как бы невзначай бросил епископ. – Сейчас вы отправитесь на свой корабль и выделите должное число людей во главе с квартирмейстером.

– Не понял... – напрягся Счастливчик.

– Вы остаетесь тут, командовать кораблями.

– Я не...

– Или вам напомнить, что вы подписали консорт, где в пункте пятом черным по белому написано, что я имею право определять, кто именно отправится в поход? Надеюсь, вы не подозреваете меня в стремлении сбежать с добычей? Мимо вас мы не пройдем.

– Не спорь, – попросила Игерна. – Я справлюсь одна. А ты давай на «Отважного», поторопи своих бакланов. Вас же, ваше преосвященство, прошу к трапу.

Капитан ловко спустилась по веревочной лестнице в шлюпку, где уже сидело несколько бравых молодцев. Встав на качающиеся доски, один из них галантно протянул руку девушке. Она руку проигнорировала, достаточно легко достигнув скамьи.

– Лучше помоги Кармисе, – велела, ткнув пальцем себе за спину. – И попам.

Поднимаясь на палубу своего судна, Счастливчик подумал, что дело это очень плохо пахнет. Допустим господин Серчер уже не канцлер – но свой флот есть у Урмоса, и корабли под флагом Первосвященника давно ходят в Дальние Земли – туда везут слуг господних, оттуда – товары и десятину. Да в конец концов – кто мешал епископу и бывшему канцлеру просто поговорить со своим королем, чтобы тот выдели ему вместо старой торговой калоши «Орлана» фрегат или шлюп с командой нормальных военных моряков – крепко просоленных морских волков? При этом, конечно, исключив его из списков флота и продав какому-нибудь подставному купчишке, а команду «распустив» и отправив офицеров «в отпуск». Обычно так ведь и делалось, когда речь шла о всякого рода темных делишках... Почему епескоп так не поступил? Или размолвка с Его мощью Рупертом была сильнее чем кажется? Вроде нет, а других причин словно и не имеется для подобной скрытности.

Если только… Если только его преосвященство не хочет в данном деле натянуть нос не только монарху, но и своему святейшему патрону в Урмоссе... В конце концов, что известно о причинах его отставки?

Но и тогда не легче.

Мало того, что в случае чего гнев короны и церкви может обрушиться на пособников заговорщика и еретика. Так еще ведь сильные мира сего имеют странную привычку избавляться от тех, кто знает неподобающе много об их делишках...

* * *

Шлюпки быстро скользила по волнам, все более удаляясь от кораблей.

На волнах резвились многочисленные моллюски – от мелких летучих кальмаров до морских ангелов. То и дело попадались огромные медузы. Шарообразные организмы солнечным зайчиком скакали в воде, подхлестываемые порывами бриза.

В глубине вод залива тоже кипела жизнь – грациозные мелитуи с их странными придатками в виде мартийского креста светились, словно раскаленная лава. Акалары сверкали так, словно были усеяны настоящими бриллиантами. Очаровательные веллы испускали из-под своеобразного паруса пучки нежно-голубоватого света, а косяки морских огурцов с круглым телом, усеянным острыми шипами, мерцали таинственным зеленоватым светом.

Всевозможные рыбы то появлялись, то исчезали у поверхности. Причудливые по форме морские луковицы переливались всеми цветами радуги. Мелькнула стайка серебристых рыбок-ласточек.

По мере приближения к берегу горная гряда, чьи верхушки поднимались над деревьями, становилась все выше. Горы – серые и голые, известково-блестящие на солнце, напоминали теперь спины каких-то древних чудовищ, навеки застывших в окаменении.

Лес стоял высокой непроходимой стеной. С лодки было видно, как с деревьев иногда вспархивают невиданной окраски птицы – ярко-красные, ядовито-желтые, пурпурно-багровые.

Лодка остановилась недалеко от берега, Альери спрыгнула в воду, оказавшуюся ей по колено.

Подплыв к берегу, пираты высадились и стали подниматься вверх по отлогому склону.

Около мили они шли вдоль берега, присматриваясь и прислушиваясь, пока Игерна раз за разом всматривалась в даль через подзорную трубу.

Берег снова стал подниматься, местами пираты наталкивались на густые прибрежные заросли. Им пришлось переходить через неглубокий ручей с прозрачной водой, впадавший в море.

Наконец, отряд углубился в джунгли.

Глава 26

3342 год. 17 число месяца Аркат.

Иннис-Тор. Ничьи Земли. В нескольких десятках миль от Коралловой Бухты.

Со шканцев своего флагманского корабля капитан первого ранга Орио де Ронкадор благостно озирал морской пейзаж.

Галеон шел вдоль побережья на юг по залитому солнцем морю, цветом похожему на великолепный изумруд.

И будто вторя ему, зеленели склоны прибрежных гор, заросшие пальмами и бамбуком.

Капитан повернул голову. Туда, где на баке с дюжину матросов оттягивали снасти – умело, деловито и без суеты.

 
– Я благодарен рому за свой багровый нос
И по его совету штаны в заклад отнес…
 

– выводил чей-то хриплый бас на орудийной палубе.

Улыбнувшись, Ронкадор поднялся по резному трапу на мостик, и стал, опершись о резную балюстраду. Тут уже выстроились все свободные от вахты офицеры «Леопарда» – все как на подбор в белых полотняных рубахах и штанах, в легких башмаках и больших широкополых шляпах с тележное колесо, защищавших голову от солнца.

Обежав взглядом подчиненных – от второго штурмана – юного младшего лейтенанта Эухенио Бальбоа, до седого как лунь капитана второго ранга Аррано да Нуньес, дон Орио мысленно вздохнул от зависти.

На судах эгерийских колониальных эскадрах вольности по части офицерской формы были давно узаконены, и всякий разумный капитан по выходе в море отдавал приказ: «Как сказано в уставе, господам офицерам одеваться по усмотрению, выбирая, что для лучшего службы несения подходит...». Но, увы, отдать такой приказ самому себе капитан первого ранга Ронкадор не мог.

И приходилось ему в жару преть в полной форме – камзоле из синего сукна с изрядным количеством золотого шитья и пышным воротником, неудобной тяжелой треуголке, узких штанах, непристойно обтягивающих чресла, в перевязи и при шпаге, да словно этого мало – еще и в ботфортах: всенепременно желтой кожи и со шпорами.

Вот скажите на милость, зачем шпоры в море? Понятное дело, что они – старинный знак рыцарского достоинства! Но к чему они там, где на сотни миль кругом вода, и ни одного коня не сыскать!

Но не просить же у вице-короля дозволения ходить не по форме! Так что теперь вся прислуга в доме Ронкадора в Геоанадакано ходит в перешитых мундирах – сопревших и выцветших под тропическим солнцем.

Правда, не все офицеры одеты так легко – на правом фланге строя торчит облаченная в полный мундир, точно как сам каперанг, долговязая фигура.

Дон капитан еле удержался, чтобы не поморщится.

Старший лейтенант Эрнан де ла Вега, маркиз Себальес был досадным исключением из дружной офицерской семьи «Леопарда». Прислали его три месяца назад, мнения Ронкадора не спрашивая, и тому были свои причины. Ибо маркиз был каким-то родственником вице-короля по боковой линии, и недавно прибыл из метрополии. Причем не в поисках славы и не для продвижения по службе, а можно сказать в ссылку. С ним приключилась какая-то мутная история – вроде как слишком настойчиво волочился за некоей придворной дамой строгих правил, которая, наконец, пожаловалась королеве, и та потребовала от супруга выгнать вон наглого маркиза. Поговаривали также, что причиной высылки его из Толетто были нескромные взгляды, которые красавчик бросал на кого-то из родственниц королевы, и чуть ли не на саму государыню. Еще болтали про какую-то дуэль с особой королевской крови.

И узнав маркиза получше, дон Ронкадор готов был даже в это поверить. Самодовольный нагловатый тип, мнящий себя неотразимым красавцем и образцовым идальго.

Видимо потому что в Небесной Канцелярии сочли что «Леопард» уж слишком хорошо, засунули его именно к нему.

Нет – ясно что он родич вице-короля – ну так и оставил бы при себе, сидел бы лейтенантик в Геоанадакано, и никому не мешал. Так нет же! И угораздило же этого сопляка стать моряком!

Как знал дон Орио, до того как попасть ко двору, тот служил в галерной флотилии Змеиного моря. Служили там по давней традиции самые родовитые дворяне, также по давней традиции ничего не смыслящие в морском деле. Ну положим, им это и в самом деле не очень нужно. Для плавания в тех водах, вблизи берегов хватит и обычного лоцмана, а всякие хитрые штуки с перестроением и боевым маневрированием тоже там не в ходу: тактика самая простая – нахлестывая гребцов подойти поближе к врагу, и выпалив пару раз из пушек, свалить на абордаж.

Ну так и не лез бы в то что не понимаешь!

Прислали его четыре с небольшим месяца назад – и Ронкадор уже не знал куда деваться.

Для начала, зная – что собой представляют галерные офицеры он определил маркиза третьим офицером к абордажникам.

Через неделю он застал лейтенанта буквально у входа на мостик когда тот лупил своей идиотской галерной тростью двух матросов по его словам замешкавшихся с ответом.

Де Ронкадор про себя матерясь, напомнил тому Устав, в соответствии с которым командир не может наказывать виновных «иначе как через профоса, и согласуясь с капитаном».

Хотя порвался уже объяснить благородному ослу: если уж он не понимает, что опускающийся до кулачной расправы офицер позорит мундир, то пусть хоть возьмет в ум, что тут ему не скованные каторжники, и слишком жестокий начальник имеет шансы выпасть за борт во время ночной проверки вахт. Но ведь этот же чего доброго побежит жаловаться, что де Ронкадор распустил команду!

Он ограничился тем, что перевел лейтенанта из морской пехоты в штурманскую часть. Но сменив серебряный офицерский свисток с клыкачом на такой же – с астролябией, дон Эрнан не унялся.

Это кем надо быть чтобы в присутствии лейтенанта Бальбоа заявить, что будь его воля, запретил бы сыновьям рабынь, а тем более темнокожих, получать офицерские чины! Да еще с этакой галантной придворной небрежностью, мило улыбаясь и глядя в глаза оскорбляемому! Тут уж сам дон Орио не сдержался, и напомнил зарвавшемуся наглецу, что он спорит с королевским указом, по которому признанные отцами дети невольниц вправе наследовать титул!

Бедняга Эухенио тогда чуть не расплакался. И ведь на дуэль не вызовешь – мало того, что родня вице-королю, так еще и старше по званию.

Каюта маркиза была битком набита ящиками с дорогим вином, в общении с которым он и проводил часы досуга, и что главное – не предлагал никому угоститься, напиваясь в одиночестве – что было не только не по товарищески, но являлось прямой дорогой к тому чтобы спиться.

Нет, в конце концов если бы все плавания знатный фертик так бы и сидел в каюте, поглощая хмельное, Ронкадор бы ничего не имел против. Но время от времени на лейтенанта де ля Вегу нападал какой-то угрюмый служебный раж, и тот бродил по кораблю, проверяя хорошо ли выдраена палуба, и уныло требуя назначать его на вахту.

Да, а еще ведь мечтает о подвигах и славе победителя пиратов! В последних абордажных боях его приходилось в прямом смысле слова держать за штаны, потому как дону Орио уже прозрачно намекали, что вице-король будет весьма опечален, если с его беспутным родственником приключится что-то нехорошее.

А эта его манера – при каждом удобном случае подносить к своим завитым усам изящный шестигранный флакон из червонного золота с крепкими духами – привычка выдающая галерного офицера, чувствительные ноздри которых страдали когда ветер доносил до них нестерпимый смрад двух-трех сотен гребцов.

И это на "Леопарде" где даже нижние палубы дважды в день проветривали, и промывали морской водой раз в три дня, а матроса осмелившегося помочиться в трюм ждала порка у мачты! Причем он все норовил достать свою склянку когда рядом оказывался Бальбоа.

Сопляк не понимал что этим оскорблял не одного лейтенанта – между прочим сына достойного отца, но и всех офицеров, весь корабль – а значит оскорблял и его – дона Ронкадора! Нет, в очередной раз пообещал себе капитан, при первом же удобном случае он выкинет придворного хлыща прочь с галеона, снабдив, разумеется, наилучшими аттестациями и припиской, что такому блестящему офицеру нужно всенепременно состоять при особе губернатора.

Ладно…

– Утренний рапорт сдать! – сухо приказал Ронкадор.

Вахтенный офицер приосанился, и начал:

– Младший лейтенант Эухенио Бальбоа заступил на вахту в полночь семнадцатого дня девятого дня месяца Аркат года 3342 от возведения Первого Храма. За время моей вахты пройдено по счислению семьдесят миль указанным курсом. Кораблей под королевским флагом, а также любых других не замечено. Ночью наблюдались огни на берегу. Наложено два взыскания – матрос Хайме Каро из третьей вахты лишен винной порции за то, что назвал матроса Танубу мартышкой, проиграв ему в кости. Еще Ханито Пири арестован профосом за угрозу сварить младшего кока Иеронимо Густори в камбузном котле, что сопровождалось действиями… по приведению угрозы в исполнение.

– Сварить или поджарить? – уточнил каперанг и отметил, как трое обтягивающих снасти матросиков ухмыльнулись при его словах.

– Так точно, именно сварить! – сообщил вахтенный офицер.

– Рапорт принят, после того как сменитесь, лейтенант, разрешаю отдых до завтрашнего полудня. Все свободны, господа!

Спустившись вниз с мостика, Орио поманил к себе одного из матросов – здоровяка Довмонта, старшего в десятке рулевых.

– Снасти отставить, найди мне профоса и передай, пусть немедленно даст Хайме Каро пять плетей. А Каро передай – пусть впредь будет умнее. Можешь идти.

Развернувшись на месте по-уставному, старший матрос зашагал на корму.

Ронкадор проводил взглядом громадную фигуру Довмонта, под босыми ногами которого вздрагивала палуба.

На кораблях его величества вообще кто только не служил – от танисцев до скуластых низкорослых жителей холодных тундр северного Иннис-Тона – «Море не виселица – примет всех». Довмонт был, правда, выходцем даже не из Староземья, а из по-прежнему диковатой и загадочной Сурии. Был он у себя дома рыбаком, ловил в холодных северных морях рыбу да бил клыкачей и мелких китов, пока не захватили его заплывшие за каким-то демоном в те воды фризские пираты, да не продали арбоннцам на плантации, с которых он дал тягу при первой же возможности.

Так было или иначе – неведомо. Да и не важно – многие из моряков носят каторжные и рабские клейма. Конечно, были капитаны, кто старался таких не брать, но только не дон Ронкадор. «Море не виселица…»

Правда, здоровяк отказался от предложения записаться в абордажную партию: мол, людей почем зря убивать вера не велит. Это при том, что трусом Довмонт не был. Когда во втором плавание бойцы с того хойделльского фрегата все же прорвались на палубу «Леопарда» он, схватив валявшийся под ногами гандшпуг, первым кинулся в схватку и разнес башку ихнему мичману, чем привел врага в замешательство и позволил подоспевшим товарищам взять тех в сабли.

Так что Ронкадор не стал настаивать. В конце концов, среди матросни всегда хватало желающих за пару лишних медяков жалования надеть оранжевый берет морского пехотинца. А вот найти человека, способного в одиночку стать к рычагу брашпиля, или удержать штурвал в жестокий шторм – это вот надо поискать.

Он таких и искал – и находил.

Взять хоть капеллана – падре Учоа – грузного крепкого мужчину лет под пятьдесят уже: до того как принять сан побывал этот сын батрака из Валиссы и матросом, и грузчиком и наемником. Прозябал он на должности духовника военной тюрьмы ибо капитаны предпочитали священников пообразованнее – с кем можно повести умную беседу в кают компании. А вот Ронкадору Учоа приглянулся – и не поотому даже что не слишком часто присуждал к церковному покаянию.

Или старший боцман Гэйди – основательный моряк из фрисландцев. Белобрысый детина с широченной испитой рожей, низким покатым лбом, тяжелой челюстью и огромными кулачищами.

Урио не раз видел, как члены экипажа подскакивали на месте и быстро исчезали, как только раздавался боцманский рев…

Нет предмета на корабле, которого бы он ни касался. В его ведении находятся все работы палубной команды – от установки парусов, постановки судна на якорь и спуска шлюпок до мытья палубы.

А еще боцман – это начальник над мачтовыми матросами, которые управляют верхним бегучим такелажем и парусами при свете дня и во мраке ночи, а равно во время жестоких штормов, и под вражеским огнем. Подобная должность требовала силы, опыта и смелости – и всем этим Гэйди ван Торп сполна обладал: не зря Ронкадор платил ему тройное жалование против казенного из излишков корабельных денег – которые между прочим мог забрать себе (то есть почитай, из своего кармана).

Или вот судовой казначей. Лейтенант Майдерас – немолодой, носящий очки в оловянной оправе, и носящий нарочито стоптанные башмаки и потертые залатанные штаны, как это принято у казначейской породы.

Казалось бы – что такое судовой счетовод и кладовщик?

Молодые офицеры считают прямо таки обязанными упоминании казначея презрительно скривиться. Но каждый толковый капитан знает что личность это важная. Человек, ведающий жалованием, подписывающий счета, хозяин овощей, сыра, вина и сухарей – без которых так же не повоюешь, как без ядер и картечи. Типичная канцелярская крыса, которая ведет амбарные книги и как водится, при возможности кладет что то себе в карман.

Ронкадор был снисходителен – если удается отщипнуть от пирога, то и Элл с ним – лишь бы кормил команду не впроголодь, не тратил серебро на тухлятину, и сухари с долгоносиками и хрущаками. Дона Орио волновало лишь чтобы его матросы получали свое сало и ром с бобами в срок и вдоволь. А если кто и построит себе от казенных щедрот уютный домик на старость лет, то не судить же его строго?

Так что как ни крути – казначей фигура важная, не меньше даже и боцмана. Тем более что толкового боцмана было найти проще чем честного казначея.

Его судовой лекарь судовой был – в этом капитан был свято уверен – лучшим во всем флоте короны. Ибо должность эту исправлял на "Леопарде" не кто-то а бывший адьюнкт-профессор Толеттского университета мэтр Айдаро да Понсо.

Тут надо отметить, что хоть уставами и было предусмотрено уже скоро как сто лет нахождение на борту кораблей второго и первого ранга включительно, дипломированного медикуса, но вот с деньгами на оплату казна поскупилась, да и чины офицерские им дать не решились. В пеших и кавалерийских полках с лекарями было попроще – ибо там как-никак он приходился на тысячу с лишним лбов, а не на четыре сотни, да и народ был побогаче – так что бывало офицеры из богатых и знатных оплачивали расходы на "мясников для двуногой скотинки" и "коновалов" из своего кармана.

Да и должность военного врача на скрипящем качающемся островке из дерева все же не столь завидная как медик в гарнизоне или полку.

Так что обычно корабельные врачи были двух разрядов.

Во первых – всякие докторишки-неудачники, или вообще выброшенные из университетов за пьянки и глупость студиозусы, запродавшиеся флоту за полной никчемностью. Во вторых – темные личности, которым по каким-то малопочтенным причинам стало жарко на твердой земле. Но судовой лекарь "Леопарда" был счастливым исключением – хоть про самого себя он так сказать бы не смог.

Нашел его старший офицер, в матросском кабаке в Архантене, где увидел оборванного неряшливого старика, искусно зашивавшего свежий порез на лице полученный в мелкой поножовщине каким-то пьянчугой – причем орудовал тот иглой не хуже любого портного, сыпя мудреными учеными словечками. Да при этом успевавшего трояко использовать стоявший перед ним кувшин с черным грубым "галерным" ромом – а именно – сбрызгивать им раны убивая заразу – ибо как было отмечено издревле, промытые крепкими напитками раны реже гниют, вливать в глотку страдальцу – с успехом заменяя маковый настой, да еще прикладываться самому.