Текст книги "Свет истины"

И сейчас бормоча слова, она мысленно спрашивала этого запретного и полузабытого, давно переселившегося в Нижний Мир изгнанника.

«Помни, малышка, – твердила Тарба, – этого по пустякам тревожить нельзя. Он ведь не из небесных богов, да и не из земных. Эти из глубины… из самой глубины к нам пришли. Спросишь – ответит, но и если дело мелкое – взыщет. И помни – не поможет – он уже старый, но сказать – скажет верно». И Йорула накрепко запомнила слова старой шаманки одного из древних горных племен – которых называли чернокожими даже сами чернокожие, племен живших тут издревле, для которых жизнь была всегда лишь изнанкой смерти.

Дура, убирайся быстрее отсюда! – рявкнул в ушах капитанский голос. В ужасе Йорулла обернулась – и встретила лишь недоумевающий взгляд любовника-лакея.

И она все поняла. Коротко помолившись Великому Творцу Восседающему в Небе, и его младшим братьям и сестрам – Домбалле, Монгале, Эрзулло и прочим, она схватила одной рукой за ладошку Анго, другой прижала к груди корзинку где посапывала крошечная Джельда, и зыркнув за замешкавшегося лакея, покинула дом, не забыв запереть двери и ворота...

Путь ее лежал в Айланс-Лоу. А под ветхим ситцевым платьем было все имевшееся в доме золото и несколько драгоценных вещиц. Хозяин доверял своей ключнице – в конце концов он не раз оставлял на нее дом, уходя в море. И верная домоправительница не могла обмануть доверие благодетеля и господина.

…Домналл вышел на непривычно пустую Торговую площадь – на которую выходили рабский и лесной рынки.

Прямо перед ним оказалась "Стена Слов" – портик под черепичной кровлей и тонкая в один кирпич беленая стена – такие сооружения воздвигавшиеся еще в имперские времена служили для записи объявлений.

Взор его привычно пробежал строки – кривоватые, с претензией на каллиграфию, но при этом не слишком грамотные – вперемешку на хойделльском – верхнем и нижнем, и на лингва маррис.

"Завидение Понса Торни приглашает достопочтенных Госпот – самая лучшая Выпивка и самые свежие Девачки". «Бежал от старшего приказчика торгового дома Эрдвин и Макспер Джезии Хармета раб Дикон Барьи, из арбоннов, тридцати лет от роду, ростом шесть футов, волосы черные, смотрит исподлобья, силен, может искать работу конюха. Кто поймает упомянутого и поможет вернуть его господину, получит награду в пятьдесят скеатов, которую заплатит означенный выше Хармет». «Продам недорого – партия золотистого кадэнского рома с сахарных заведений маркиза дю Контье, две тысячи галлонов».

«Продается мулатка шестнадцати лет, хорошо знает наш язык, приятная на вид и сообразительная, умеет делать все. (последние слова были выделены крупными буквами). Обращаться в лавку на Фаггот-роуд в меблированные комнаты мастера Кроу». «Айланец-раб сбежал с плантации, на лице шрам, тело в татуировках, при побеге на нем был медный ошейник. Вернувшему обещается десять крон в качестве вознаграждения».

Домналл вспомнил брошенное мельком кем-то городских дам сожаление – что у них до сих пор нет ни единой газеты в то время как в Кадисте их выходит три. Тогда он не нашел что ответить – а сейчас сказал бы что для объявлений о розыске беглых рабов и рекламы веселых домов хватит и имеющейся у них в Стормтоне «Стены Слов».

Вот осталось пройти с полсотни шагов, и он выйдет к собору, где наверное на первых почетных скамьях уже сидят адмирал и Бригитт.

...Сильный толчок сбил его с ног наземь. С треском завалилась стена какого-то из домов, завизжала служанка...

Бешено залаяли все собаки Стормтона – от здоровенных боевых псов, охраняющих рабские загоны мэтра Ардживетти, до крошечной болонки на руках у леди Тоу – жены командира галеона «Канут I».

Истошно блеяли козы, все свиньи верещали так, словно к каждой уже подступил мясник с остро отточенным ножом, мычали, нет – ревели коровы, заполошно вопили петухи.

Площадь перед собором враз окуталась пылью, ржание и храп заглушили на миг все прочие звуки – заметались лошади, обрывая постромки и топча пытавшихся удержать их грумов.

Успевшие занять места в соборе люди в ужасе вскочили, заметавшись. Плиты фундамента заходили под ногами. Пыль клубилась в разноцветных, сквозь витражи, солнечных лучах. Загрохотали колокола собора, громко и вразнобой. То ли звонари обезумели от ужаса, то ли это сама подземная стихия раскачивала их. Пол уходил из-под ног, расползались глыбы фундамента...

Стены зашатались, заходили ходуном, сверху посыпалась разноцветная штукатурка фресок и превращенная в крошево лепнина; сминалась, вспучился медный переплет генуситийского витража, для доставки которого не пожалели потратить деньги на фрахт от самой Амальфии. Разноцветным водопадом рухнули его останки на головы прихожан.

Опомнившаяся толпа ринулась к выходу – спотыкаясь, давясь, толкаясь. Новый удар стихии, и рухнула, покатилась по каменным плитам статуя Анахиты.

Кричали придавленные и зажатые скамейками. Вопили дети, затаптываемые обезумевшим людским стадом.

Капитан-командор только успел подняться, сбитый подземным толчком, как земля вновь ушла из-под ног. За спиной Домналла что-то с грохотом рушилось; мир был полон истошными воплями, собачьим лаем, визгливым ржанием коней. И, перекрывая все, гудели колокола. Надрывались, звали на помощь.

Со звуком, похожим на подземный гром, провалилась земля; капитан, оказавшийся на четвереньках, успел выдернуть ногу из-под опрокидывающейся пальмы. Вокруг истошно орали, пытаясь подняться, упавшие. Клубилась пыль, в пыли чихали и кашляли.

Стены собора, только что кренившиеся внутрь, распахнулись, и дальняя, восточная, рухнула, распадаясь. В грохоте сотряслась земля. Грянул многоголосый вопль.

Люди бросились в другую сторону, полезли через груды битого камня.

Домналл вскочил, ощущая как под ногами шатается земная твердь – не хуже палубы в качку.

Слезились запорошенные глаза, уши закладывало от грохота. В пыли ничего не было видно. По краю сознания проскочила мысль, что уже неделю не было дождей. Грохот потряс землю. Колокольный звон рвавшийся сквозь адскую какафонию оборвался гулкими ударами – звонница рухнула.

Дальнейший безумный путь по руинам трясущегося Стормтона плохо запечатлелся в его памяти.

В голове проскакивали поочередно мысли о начавшемся Дне Гнева, вырвавшемся из преисподней Хамиране – двинувшем свои легионы на захват мира, и еще о том, что теперь форты и стены точно не удержат больше пиратов, и Рагиру будет чем поживиться.

Он выбрался на набережную, да так и обмер.

Море отступало, уходило из гавани.

Седая от пенных барашков гладь с плеском и шумом катилась к горизонту.

Уходящий вал тащил с собой корабли – якоря не могли удержать суда, их тоже волокло по илистому дну.

Сразу на нескольких судах, должно быть, перерубили якорные канаты, или просто не выдержав, лопнули жгуты лучшей пеньки в руку молотобойца толщиной. Фрисландский каррак развернуло на месте, закрутило, и швырнуло на беспомощно прыгающий под налетающими порывами ветра галеас. Вот еще один корабль, и еще...

Капитан-командор разглядел верхушки накренившихся мачт и мокрое, обросшее ракушками днище какого-то бедолаги.

И вновь на краткий миг в нем ожил прежний безупречный служака, грустно констатировавший, что королевство Хойделл осталось без своего Второго колониального флота.

Море уходило из гавани. Оно отступало на глазах, ветер расплескивал лужи, а волны бежали вспять, и за ними оставались рыбачьи лодки, клочья тины.

Нелепо высокими показались сваи причала, обросшие снизу водорослями. Вот уже море отступило так далеко, что стоявшие в гавани суда сели на мель. Кто-то прыгнув с борта бежал к берегу; за ним еще двое, еще один...

Ему тоже пора бежать. Вспомнились строки из лоций, повествующие о жутких землетрясениях в землях Востока, когда вот так вот уходящая вода потом возвращается...

Бригитт, внезапно вспомнил он.

Бригитт!!!

Приподнялся, сжимая зубы, чтобы не вдохнуть; внизу в зелени сада белел дом адмирала.

Где она?! Что с ней! Найти, бежать, спасти!!!

Затем все мелькало, как в дурном тяжелом сне после приступа болотной лихорадки.

Какие-то люди, волочившие раненного на одеяле, вздыбленная площадь с рушащимися домами, груда камней, из которой торчали обломанные мраморные колонны на месте биржи, промчавшаяся карета, увлекаемая обезумевшими лошадьми – за ней волочилось окровавленное тело важного толстяка в дорогом камзоле. Огромные трещины, которые пересекали город и поглощали спасавшихся бегством жителей.

Потом внезапно налетел ветер, прыснув шквалистым порывом. Захлопали двери и ставни, полетели листья и сорванное тряпье.

Секунда, и Домналл почуял, как ветер стремится оторвать его от земли – швырнуть, протащить по мостовой...

Ветер рвал одежду с бегущих, земля то проваливалась, то вставала дыбом, и капитана, как на волнах, качало и швыряло на этой обезумевшей земле.

Он все же не устоял на ногах, рухнув на расползающиеся булыжники мостовой.

А, вскочив, не сдержал крика ужаса.

Массивные стены форта Кон и форта Старфор развалились в мгновение ока. Глубокие трещины, расколовшие землю, жадно поглощали здания и охваченных паникой людей.

Свистел, нарастая, ветер, хлеща пылью по глазам – он рвал одежду, трепал волосы.

И под ветром разивались кринолины раскачивающейся на рухнувшем балконе пожилой дамы – элегатный шелковый шарф захлестнул ей шею, зацепившись за сломанные балки.

В какой-то момент Домналл увидел за рухнувшим домом, как вал кипящей пены катился к берегу – вздымался, высился на глазах. Эта волна была уже выше всех городских зданий, выше собора... А на гребне волны поднимался галеон «Канут I» – с обломанной бонавентур-мачтой, оборванными парусами. И на палубе были люди, как букашки цепляющиеся за обрывки канатов и разлохмаченные снасти...

Затем кипящий пеной гребень окутало багровое сияние: солнце просвечивало взбаламученную толщу противоестественно поднятой волны, где взор потрясенного командора различал зависших – словно замурованных в стеклянной глыбе – акул и тела утопленников.

Странно, но мысль о неизбежности гибели пришла в голову Домналлу только сейчас.

Но смерть не пришла даже когда залпом тысяч «базилисков» загрохотал чудовищный прибой, и море ринулись в последний приступ на город.

Улочки внизу, у подножия холма, уже затопило; вода поднималась, орущие люди, захлебываясь в бурлящих потоках, лезли на крыши, на деревья – тщетно.

А потом волны выплеснулись на площадь. Они бурлили и вздымались как в шторм, сбивая с ног – или это просто ходуном ходила земля? Мимо плыли горшки, сундуки, измочаленные пальмовые стволы; на крутящейся сорванной вместе с косяком двери, вцепившись когтями, сидела кошка – мокрая, взъерошенная, дико мяукавшая.

И лишь когда вода пошла вспять, дойдя капитан-командору, прижавшемуся к рухнувшей стене до колен, он понял, что пока еще жив.

А потом вновь ударило в грудь: Бригитт!!!

Ударило сильнее рухнувших камней собора, который двадцать лет строили доставленные из Хойделла лучшие мастера в знак Эллова благословения на право владеть этой землей, видать, ныне взятого Всевышним назад.

Спасти ее, уберечь от безумной ярости стихии! Сейчас он не был ни капитан-командором, ни рыцарем короны, ни даже дворянином, а всего лишь мужчиной, пытающимся спасти любимое существо.

Впоследствии он вновь станет командиром эскадры и начальником гарнизона.

Будет вместе со своими уцелевшими матросами и солдатами растаскивать развалины, выволакивая из руин мертвых вперемешку с еще живыми, будет вешать на наскоро сбитых вселицах мародеров и грабителей, а вслед за тем, надрываясь, наваливать баррикады в проломах стен на случай пиратского нападения.

Но сейчас лишь одна мысль о Бригитт владела им.

Вода медленно отхлынула, сбегая с улиц, и следом за ней побежал Домналл, пытаясь найти среди руин дорогу к дому адмирала.

Вокруг громоздились словно сплошные завалы бурелома – обломки стен, ограды, ворота, бочки и тюки товара, закинутые стихией на городские улицы, вывороченные с корнем деревья и раскиданные людские тела – ни дать ни взять сломанные куклы, выброшенные капризной великаншей. Клочья водорослей, дохлая рыба, трясущееся желе медуз…

От развалин домов поднимался дым – разгорались пожары там куда не дошла волна – пламя из раздавленных ламп и разбитых кухонных очагов вырвалось на волю. Под обломками стонами раненные, трупы лежали прямо под ногами.

На развалинах копошились люди – в первое мгновение его это изумило: ему чудилось что должны ыли погибнуть почти все… Но люди были живы – перекликались, ругались, молились вперемешку с богохульствами и рыданиями, лихорадочно разбирали груды камня и бревен или безучастно сидели на обломках своего гнезда...

Он вышел на знакомый гребень холма и остолбенел.

Нет, несмотря на то, что адмиральская резиденция превратилась в руины, он ее узнал. Вот только не понял, почему она вдруг стоит почти у берега моря?

Ок Ринн так и стоял, глядя на бурлящее, взбаламученное, мутное от поднявшегося со дна песка и ила море в клочках пены, что плескалось там, где еще недавно был город.

Песчаный берег, косо уходящий в воду, усеивали обломки; за полосой прибоя в море плавал оставшийся от Стормтона мусор. Сломанные пальмы, сорванные измочаленные листья, доски, камни, сорванные с фундамента целиком деревянные домишки... Из воды высовывались обломанные мачты затонувших судов. На торчащих остатках стен переливались блики от пляшущих волн. Какой-то одуревший от случившегося морской крокодил плескался во дворике бывшего особняка, совершенно не обращая внимания на лакомую добычу – треплемую мертвой зыбью тушу крупного архитеутиса, чьи щупальца застряли под рухнувшими колоннами.

А вдалеке так же, как всегда, таяли в дымке горы, и ветер был свеж, будто после шторма; закрой глаза, и покажется, что ничего не случилось. Но даже сейчас было видно, что рисунок горных хребтов тоже поменялся.

Капитан с каким-то ледяным спокойствием направил шаги к дому Оскара ок Ллири.

…Прямо перед особняком, проломив крышу и наполовину обрушив стены, лежал на боку, уставившись бушпритом в небо тысячетонный танисский «купец».

Из проломленного трюма, как кишки из распоротого брюха, вываливались плети грязно-белых жгутов – дорогие восточные ткани, превращенные в мусор, как и весь этот несчастный город.

Домналл подошел, припадая на ногу. Над стеной, краснеющей разбитым кирпичом, нависла, заслоняя небо, облепленная водорослями, пахнущая смолой черная округлость борта.

Шагнул в сторону – и едва не наступил на труп.

В тени корабля, раскинув руки, сломанной куклой, лицом в глубокой луже лежала утопленница – девушка в голубом кружевном платье. Фигурная шпилька с черной жемчужиной торчала из растрепанной водой прически.

Бригитт…

Обреченно опустился на колени, не отводя взора от копны девичьих волос, где трепыхалась мелкая рыбешка, и взял остывающее запястье, проверяя пульс. Потом Домналл выронил бессильно упавшую кисть Бригитт и, запрокинув голову, уставился в синеву.

Сколько так просидел – час или минуту, он бы не смог сказать, но из этого жуткого забытья его вывел тяжелый стон.

С надеждой устремил взор на лежащее перед ним девичье тело. Но чуда не произошло – оно все также было неподвижно и мертво.

Стон доносился с другой стороны корабля.

Не понимая сам, зачем он это делает, и что ему до всех других, если больше нет Бригитт, капитан поднялся и побрел на звук.

Среди растерзанных кустов, наполовину придавленный лошадиным трупом и останками экипажа лежал адмирал ок Л’лири.

С первого же взгляда Домналл, видевший смерть много раз, понял, что спасти губернатора смог бы лишь сам Элл. Обломки кареты пронзили сильное грузное тело во многих местах, глубоко уйдя в плоть – как булавка натуралиста пронзает жука или бабочку. Крови вытекло немного, а значило это, что она вся внутри.

– Домналл, мальчик мой... – произнес адмирал, с усилием выдыхая воздух. – Вот я и отплавался…

– Я сейчас позову на помощь, вам нужен врач! – выдавил из себя ок Ринн.

– Мне нужен поп, хотя, похоже, их всех придавило в соборе... Не возись со мной, ищи Бригитт, спаси мою дочь!

Видимо лицо молодого человека выдало его.

– Домналл, Домналл скажи, что с Бригитт?! – прохрипел адмирал. – Скажи, ты… ты видел ее?!

– Нет, я… не видел леди ок Л’лири, – солгал, сдерживая слезы, молодой человек.

Пусть старик умрет спокойно, без ненужных страданий.

– Капитан-командор, приказываю говорить правду! – с неожиданной силой вцепился в длань Домналла губернатор. – Скажи мне – она… Она…

Офицер инстинктивно вырвал руку, чувствуя, как по лицу катятся слезы.

Адмирал всхлипнул, и две слюдяные дорожки побежали из-под набухших век.

– Я ведь... – прошептал он, – я ведь чувствовал. Норны не солгали, гадание-то было не на твою, а на ее судьбу. А знаешь – может статься, если б не моя проклятая гордыня, я бы отдал Бригитт тебе, и она была бы жива. Может, Элл бы не стал карать тебя за мои грехи, отнимая невесту?

– Я пойду за лекарем, – словно кто-то чужой двигал сейчас языком и губами ок Ринна.

– Не нужно, какой лекарь? Тем более, после всего... Поищи клирика, если хочешь оказать своему командиру последнюю услугу... Нет, поздно, мне уже совсем немного осталось, не успеешь. Тогда прими мою исповедь. Ты ведь помнишь, что если на корабле нет священника, то исповедь может принять и капитан…

– Адмирал… – начал было Домналл.

– Я не адмирал, не Оскар ок Л’лири, не барон, не лорд… – вымолвил старик.

«Он бредит!», – промелькнуло на краю сознания Домналла.

– Я не брежу, и не подвинулся умом, – четким голосом заявил губернатор, словно прочтя мысли Домналла. – Оскар ок Л’лири мертв скоро как сорок лет. Я убил его вот этой рукой.

Он поднял правую руку, на которой не хватало двух пальцев.

– Я... я был... пиратом, сынок... Не таким, каким был ты, когда ходил потрошить эгерийцев на «Альбатросе», – слабая усмешка коснулась его губ. – Простым, без фартовой грамоты. Не здесь, дома, в Хойделле. Была такая шайка Корфарда Безносого. Сейчас уже, наверное, никто не помнит, а я был у него квартирмейстером, и он даже меня боялся. Скорее всего, я бы его сковырнул, если бы… Мы грабили всех, кто попадался, пока не захватили кусок шире рта. Решили взять на абордаж шундарбирского купца. Ну и сами оказались добычей – у них на борту было полсотни султанских янычар: верно, груз был тоже султанский. Каждый из них стоит троих любых наших воинов, так что мы даже не убили никого. Меня продали вместе со всеми, на галеры, в Эль-Акабу...

Как ни был потрясен и раздавлен всем случившимся капитан-командор, но и он в глубине души ужаснулся. Он лишь единожды, еще гардемарином побывал в тех краях, когда его фрегат сопровождал посольский корабль. Но навсегда запомнил выжженные солнцем плоскогорья султаната Эль-Акабы, красные глинобитные стены Шундарбира и Риакии, и стоящие прямо на берегу каторжные муравейники-баньо, где в цепях томятся тысячи галерников с позорным клеймом на спине «Раййя Муаллим» – «Скот правоверных».

– Я попал на султанские галеры, – тихо продолжил адмирал, облизнув бескровные губы. – На них жили по пять лет, и мне повезло, потому как у простых реисов больше трех мало кто мог протянуть...

Ты не слышал как говорят про галерного раба – что непонятно к какой породе животных он принадлежит? Сидит на цепи, как собака, работает как вол, есть как свинья, а шкура от кнута полосатая как у тигра! – он криво усмехнулся. Вот так оно и есть! Если я не сдох, то только потому что очень боялся того что после смерти попаду прямиком в Ад, в самые поганые его местечки – другие накладывали на себя руки, давились собственной цепью, или кидались на надсмотрщика… Если когда-нибудь попадешь на танисские галеры, никогда не кидайся на надсмотрщика: они на этот счету ученые. Зато потом тебя сунут в камеру к самым гнусным ублюдкам, которые сделают с тобой такое что и подумать жутко… Но под конец я уже стал думать, что Преисподняя – не самое плохое местечко если сравнить с галерами этих правоверный сук! К тому времени я уже был не простым рабом а загребным – мне давали два фунта мяса в день и кружку вина – рабочую скотину ведь надо хорошо кормить. Вот тогда к нам и привезли… Оскара ок Л’лири – каторжника с раздерибаненого королевского галеаса. Знаешь – половина надзирателей и даже начальник нашего баньо – тот еще мерзавец, у которого был кнут из человечьей кожи, и тот пришел посмотреть – настолько мы походили друг на друга. Нас и посадили на одно весло и на одну цепь… Через месяц нас уже все считали близнецами – да что говорить – мы стали с ним настоящими братьями: без всяких этих пиратских громких клятв и смешивания крови. Мы делились водой – ее всегда не хватает на галерах, мы вместе дрались в баньо с теми кому мы не нравились, и… и я даже поневоле стал вспоминать все эти сказки про разлученных в детстве близнецов! А между делом он рассказал мне всю свою жизнь, и про то как из за ссоры и дуэли с графом Суффолксом угодил на галеры, и про то что принц Руперт был его другом, и даже про то – какие часы стояли в его замке в гостиной, и как звали его первую любовницу. А у меня... у меня всегда была хорошая память. А под конец он даже сказал, что если мы доживем до смерти старого короля, и принц Руперт успеет его вытащить, то он заберет меня с собой, представив как чудесно найденного брата – близнеца… Да только все по-другому обернулось, – видать Нечистый постарался! Янычары затеяли свергать старого султана – в Эль-Акабе это бывает не реже как раз в десять лет. Шальным ядром разрушило стену в нашем баньо и мы сбежали…

Кстати – думаешь много каторжников бежало вместе с нами? – хохотнул адмирал. От силы человек тридцать… Понятное дело – многие стали жрать досыта только на галерах, да и не очень побегаешь в цепях. Но мы с… с Оскаром все же сумели удрать. Нашли пустую кузницу и разбили наши оковы, потом выбрались из города, набрели на берегу рыбачью фелюку, на которой оказался всего один старый рыбак – его я просто укокошил молотом, прихваченным из кузницы. И мы вышли в море. Нам повезло и мы спокойно дошли до амальфийского берега. И вот, за день до того как мы должны были достигнуть побережья, ночью, я стоял на вахте – помню тогда как раз ветер дул в бейдевинд и нужно было следить за парусом. Так вот – я просто спустился вниз, где спал Оскар, достал нож того рыбака и… и убил его. Одним ударом, прямо в сердце. А перед этим я бросил кости – и мне дважды выпала "ночная кобыла". Но я – я решил что она сулит смерть Оскару.

Потом я выбросил тело за борт, и продолжил путь. А потом добрался до Хойделла, и выдал себя за… за Оскара. Сам принц Руперт – уже регент Руперт не смог нас отличить. А когда я вспомнил у него на пиру наш последний разговор с ним перед моим... перед тем как Оскара арестовали, он заключил меня в объятия. Я тогда даже заплакал – все думали что от избытка чувств, а на самом деле – от радости. Вот… Я попросился на морскую службу, на галеры – потому мол что хорошо знаю это дело. Потом вместе с принцем отправился в Дальние Земли. И так вот и служил тут – чтобы не выдать себя невзначай. Женился, вышел в адмиралы, и даже сам стал почти забывать – кто я такой. Но Элл все видит, и обмануть его потруднее, чем даже наследного принца. Вот так все и случилось...

– Что ты уставился на меня! – вдруг рявкнул адмирал (?), яростно выпучив глаза на потрясенно молчащего капитан-командора. – Какого Шаггора ты нянчился со мной, болван! Мне не нужна твоя жалость. Лучше добей! Жалеешь меня? Да Хамирану в жопу мне сдалась твоя жалость! Бригитт... я ведь теперь ее не увижу больше – потому что она уже в Обители Творца, а мне скоро в Преисподнюю!

Адмирал дернулся было, но при первом же движении острая боль пронзила его.

– Прости, мой мальчик, – выдохнул он. – Прости, я... я ведь проклят. Ты понимаешь, я... убил брата... А теперь Элл убил мою чистую девочку за мой грех... Домналл... – лихорадочно забормотал умирающий, – я хочу сказать... Пусть нас похоронят в одной могиле, и на надгробье напишут... напишут мое настоящее имя... Поклянись! – его рука вновь вцепилась в ладонь капитана. – Поклянись, что исполнишь, что всем расскажешь... Хочу хоть после смерти вернуть имя моего отца... Он был достойный человек, не то что я... Меня зовут... меня звали...

Судорога передернула тело адмирала, изо рта выплеснулся кровавый фонтанчик.

Не выдержав, ок Ринн изо всех сил зажмурился.

Когда Домналл поднял веки, лицо губернатора уже было спокойным и умиротворенным, как на древних фресках. Дрожащими пальцами ок Ринн закрыл глаза грешника и страдальца, потом тяжело поднялся и побрел прочь.

Солнце изливало свой свет с небес, и волны все катились от горизонта, отливая яркой зеленью, вздымая пену на гребнях.

Небо, голубое и бездонное, распростерлось над миром.

А вдоль полосы прибоя, спотыкаясь, брел человек в рваном мундире, протягивая руки к небу, и с проклятиями грозил кулаками Всевышнему...