Текст книги "Свет истины"

Отчего ж так тревожно на душе?

Наконец, младший лейтенант даже подумал, что нужно провести Обряд Созерцания и посмотреть опасности в лицо. Но это было совсем не просто. Нужна тишина и сосредоточенность, а какая-тут тишина и сосредоточенность, если только и слышно, что стук молотков да радостные песни, которые горланят получившие абордажную чарку матросы?

К тому же пришло время покормить сурчана. Несс к нему очень сильно привязался, хоть и команда и капитан считали его любимца ничем не лучше обычной корабельной крысы.

Уже у двери магической лаборатории, крошечной каютки почти у ватерлинии, он почувствовал... Или лучше сказать, на него накатило? Впрочем, слова этого не передадут...

Маг судорожно втянул в себя воздух – крылья носа затрепетали, словно паруса под шквальным ветром, а скулы напряглись, угрожая прорвать кожу. По виску его покатилась крупная, сверкающая капля пота, перебралась на шею, оттуда – на грудь. Следом за каплей устремилось уже сразу полдесятка ее сестер... Вскоре пот стекал уже ручьями.

Он сжал зубы, а вены на его руках превратились в полноводные каналы, несущие стремительные, бушующие потоки крови...

Энильо был не очень сильным магом, но даже он почуял, что токи магических энергий, пронизывающих мир, вдруг странно сместились, а потом отовсюду и ниоткуда хлынуло незримое темное пламя. Да такой силы, что даже воздух вокруг них раскалился и заполыхал нестерпимо.

Внезапно пришла сильная волна боли в теменной части головы. Она нарастала постепенно, словно медленно выплывающая из холодной глубины акула (крупная, и очень голодная акула), превращаясь в яростно бушующее море нестерпимой боли.

Когда видение исчезло, Несс вытер обильный пот, пропитавший всю его одежду.

Ничего подобного он никогда в жизни не испытывал, и даже не мог припомнить похожих описаний из наизусть вызубренных книг. (На факультете натуральной магии, очинения великих волшебников прошлого заставляли выучивать чуть не наизусть – как всегда похвалялись профессора, у них не какая-нибудь провинциальная школа травниц да чародеев где даже грамоту знать не обязательно).

В расстроенных чувствах Энильо переступил порожек своей магической каморы, где хранились его причиндалы, да так и замер.

В клетке жалобно бился, стараясь вырваться на волю, Севир. Он не просто метался или грыз прутья – он именно бился о прутья клетки, совершенно обезумев.

Носик зверька был разбит в кровь, жалобный писк почти непрерывно раздавался из его широко открытого ротика.

Несс перестал владеть собой. Вылетев из каюты, он взбежал по темным крутым трапам не хуже «пороховой обезьяны» и, оказавшись на шканцах, что-то сбивчиво начал говорить капитану Аррано.

Тот не поднял мага на смех, как можно было предположить. Он хорошо видел, что магу сейчас очень страшно. И поспешил следом за Энильо.

* * *

Когда они распахнули дверь лаборатории, то оба замерли.

Несс всхлипнул, а Аррано сквозь зубы процедил ядреное богохульство.

На полу валялась растерзанная клетка из крепкого бамбука, изгрызенная в мочало и разломанная. А в углу покоилось окровавленное тельце сурчана, в последнем приступе ужаса закрывшего голову сведенными судорогой лапками...

– Сеньор Аррано, – на пороге лаборатории стоял младший боцман, склонившийся в полупоклоне. – Я прошу меня простить, но вы это должны видеть сами.

Обреченно кивнув, старпом «Леопарда» проделал обратный путь в молчании.

– Смотрите, сеньор, – рука боцмана указала на морскую гладь по левому борту.

Там в синей глубине наблюдалось какое-то непонятное движение.

Приглядевшись, Аррано увидел, что это поток рыб, кальмаров, медуз, уходящих в сторону горловины Коралловой бухты. Вдалеке он заметил голову матерого клыкача, справа от которого, торопливо перебирая короткими ластами, плыли ламантины, причем ни хищник, ни его потенциальные жертвы друг на друга внимания не обращали. Взгляд капитана отметил несколько изгрызенных акулами и отчего-то брошенных трупов. Акулы тоже, видать, ушли. Самая тупая и бесстрашная тварь, безмозглая тварь, способная пожирать собственную требуху, которая тут же вываливается из распоротого брюха...

А ведь и в самом деле плохи дела!

– Я хочу сказать, сеньор, что так бывает в этих широтах перед большим землетрясением, когда приходит волна-убийца... – озабоченно сообщил боцман.

– Нет!! – взвыл вдруг появившийся из люка Несс. – Это не землетрясение, это... это...

Он сжал голову руками, застонав...

Аррано тоже стало страшно.

Глава 30

Поначалу казалось, что преодолеть десяток миль (и как раньше не нашли?), отделявших горную гряду с городом ата-аланцев от побережья, – это пара пустяков. Ронкадор полагал, что их отряд доберется до цели если не к вечеру сегодняшнего, то уж точно к утру следующего дня. Однако дело не задалось с самого начала.

Не решившись оснастить пленных пиратов таким грозным в умелых руках оружием, как мачете, дон Орио поручил вырубку леса на пути следования экспедиции своим матросам. Осознание опрометчивости подобного решения пришло тогда, когда он обнаружил, что в основной колонне соотношение пиратов и солдат приближается к угрожающему один к одному, а его люди к тому же еще и выматываются, тормозя движение. Завидев такое непотребство, члены команды Ронкадора стали роптать (явление небывалое!). Капитан, понимая, что в такой ситуации лучше не перегибать палку с наведением дисциплины, объявил привал. Благо, как раз нашлось подходящее местечко.

Они двинулись дальше, и теперь в голове колонны шли пираты, лихо размахивая дюссаками и абордажными саблями, заставляя работавших бок о бок с ними эгерийцев вздрагивать время от времени – когда сталь сверкала чуть ближе от них, чем хотелось бы.

Следующий привал сделали уже перед наступлением темноты – возле озера, помеченного на карте.

Озеро было примерно в милю шириной, и посреди него виднелась небольшая полоска отмели – голые выходы песчаника.

Гигантские кайманы, обитавшие в озере, издавали громкое басовитое мычание, словно рассерженные быки, протестуя против непрошенного вторжения, и время от времени взбивали хвостами воду, щелкая зубастыми челюстями.

Кое-кто из эгерийцев выразил сомнение в том, не опасным ли будет такое соседство для их лагеря, на что де Ронкадор ответил, дескать, кайманов бояться – за золотом не ходить. А если серьезно, то, само собой, следует выставить часовых с аркебузами, чтобы в случае чего отпугнуть мерзких тварей. Всезнающий Северин добавил, что кайманы, как правило, безопасны для людей.

– Правда, не в таком месте и не в такое время, – добавил он вполголоса, чтобы его мог услышать только отец Тибальт.

Молодцеватый фельдфебель Иширо, достав из-за спины оба своих кривых меча, предложил поохотиться на гигантских ящеров, чтоб, наконец, вкусить нормального жареного мяса, а не питаться изрядно поднадоевшей солониной. На зов хэйянца тут же откликнулось трое смельчаков, в том числе и Бренн. Дон Орио сначала с сомнением поглядел на пирата, снова таки раздумывая о том, стоит ли давать пленным оружие, но потом махнул рукой. В конце концов, перевес все равно на стороне короны, и в любое мгновение с пленником можно будет покончить. А ребятам не помешает кусок хорошего мяса, да и развлечься тоже необходимо. Хоть это и не традиционная забава эгерийцев коррида, однако на безрыбье и кайман – бык.

Присмотрев зверя средних размеров, футов этак в семь-семь с половиной длиной, как раз вылезшего на берег погреть бока, охотники стали производить маневры. Иширо взялся отвлекать каймана, пока остальные смогут приблизиться к нему и обстрелять из аркебуз. Для этого хэйянец подобрался чуть ли не к самой морде огромной ящерицы и стал выплясывать перед тварью замысловатый танец.

Сначала кайман никак не реагировал. Прищурил одно око и просто разглядывал прыгавшее перед его носом существо. Потом он с шумом втянул в себя воздух. Как видно, запах, идущий от фельдфебеля, показался животине аппетитным. Потому как она открыла оба глаза и распахнула зубастую пасть, полагая, что добыча сама туда запрыгнет. Не дождавшись этого, кайман злобно щелкнул зубами и сделал пару ленивых шажков в сторону Иширо, затем еще парочку. Расстояние между ним и озером увеличилось. Этим и воспользовались остальные охотники, зайдя зверюге в тыл и открыв по ней огонь одновременно из трех стволов.

Пуля лейтенанта Веринто угодила в правый бок каймана, отчего животное дернулось и, жутко взревев, повернуло морду к ним. Вторая эгерийская пуля попала в основание черепа, вырвав внушительный кусок плоти и обнажив кость. Самым метким оказался Бренн, поразивший левый глаз монстра. Этот выстрел и оказался смертельным.

Тут в дело вступил Иширо. Сноровисто, будто такие твари водились у него на родине, и он полжизни упражнялся в их разделке, фельдфебель содрал с каймана шкуру и покромсал мясо на порционные куски. Сам и принялся поджаривать его на костре, предварительно нанизав на аркебузные шомпола.

Жаркое чуть отдавало рыбой и какими-то водорослями, что не смутило изголодавшихся мужчин, тут же набросившихся на угощение. К тому же выданная по приказу Ронкадора порция рома заглушила неприятный аромат.

Преосвященный Северин ок Серчер и отец Тибальт от участия в общей пирушке отказались, сославшись на постный день. Подкрепившись сухарями и водой, клирики отошли в сторонку и принялись осматривать свой сундук, проверяя сохранность печатей и тихо переговариваясь между собой на старо-умбросском наречии.

Изрядно приложившуюся к спиртному и насытившуюся мясом Кармису потянуло на подвиги. Девушка присела рядом с Виранто и принялась корчить капитану умильно-призывные рожицы, на что эгериец никак не реагировал. Тогда магичка прямиком заявила, что если благородный господин чего такого захочет, то она будет ждать его в ближайшем лесочке. Встала и шатающейся походкой удалилась под сень деревьев. Орио согласно кивнул на умоляющий взгляд лейтенанта, и тот тут же скрылся в том самом направлении, что и девушка.

За ужином уже присмотревшиеся друг к другу пираты и матросы принялись беседовать. То тут, то там слышались удивленно-радостные возгласы – это встречались старые знакомые. Завязывались разговоры – обычно начиналось со слов в духе «Как ты докатился до такого?!» а затем вспоминали общих приятелей, кабаки, где вместе пили, корабли и прелестниц.

А под конец ужина к Ронкадору украдкой пробрался кто-то из пиратов – насколько он помнил из шайки Эохайда, а не Игерны.

Шепотом он сообщил, что матрос Иво Норано, служащий под началом «благородного дона капитана» – не только бывший пират, но также был замечен им, верным сыном Церкви, на собраниях еретиков-мартинатов.

Ронкадор сурово сдвинул брови и выдал доносчику, что ереси, это, конечно, дело серьезное, и пусть пират по возвращении напомнит ему этот разговор. Тогда Ронкадор всенепременно сообщит святым братьям Супремы, и те сами поговорят с заблудшим, хорошенько расспросят про все эти дела, и про то заодно, как верный сын Церкви оказался на собраниях еретиков, где и видел упомянутого матроса...

Съежившийся вмиг пират, что-то бормоча, исчез в темноте.

Альери ела неохотно, тревожно прислушиваясь к голосам жаб, реву кайманов и ночным звукам джунглей.

Эомар кинул взгляд на Игерну. Девушка сидела неподалеку, грустно глядя в костер. В последнее время было не до разговоров, и Эохайд вдруг подумал, что, может, сейчас наступил тот самый момент, когда он должен до конца прояснить чувства, которые он питал к девушке, ибо завтра их могло ожидать все, что угодно...

Словно почувствовав на себе его взгляд, Отважная подняла голову и обернулась. Поймала взгляд Эомара, неловко улыбнулась и вопросительно посмотрела на него. Она тоже хотела кое-что прояснить. Ее взгляд передавал немой вопрос: «Мне подойти? Поговорим?».

И тут они оба, не сговариваясь, посмотрели на Ронкадора. Тот, прищурившись, косил глазом то на Счастливчика, то на его подругу.

«А, ладно, Шагор с ним...»

– Скажи... Игерна, – обратился Эохайд к ней, и тут понял, что не знает, как продолжить разговор. – Скажи, а то, что ты сказала, то есть насчет того, что ты графиня... – это правда, что ли?

Горькая улыбка тронула губы девушки.

– Зачем тебе это знать? Хочешь потом похвастаться, что спал с благородной дамой?

– Иг, зачем ты так? – чувствуя, как окаменели скулы, тихо ответил Счастливчик.

– Да, в самом деле, – она повела рукой, поправляя кандалы. – Мне ведь все равно уже!

– Игерна, я... – он запнулся, поймав взгляд эгерийского капитана, и слова о том что он обязательно что-нибудь придумает и спасет ее, остались невысказанными.

Как сомнамбула он отошел от костра...

– Охедо, – прозвучало ему в спину, – не обижайся. И... жаль, что я поняла кое-что слишком поздно.

Счастливчик опустился на землю и закрыл глаза. Оковы не помешали ему уснуть спустя несколько минут тяжелым больным сном.

А Игерна обнаружила, что напротив нее, на месте, где только что был Эохайд, уселся Ронкадор.

– Сударыня, я прошу прощения, но вынужден повторить вопрос, заданный доном Счастливчиком. Дело в том, что если вы присвоили себе чужое имя и... чужую вину, это не обязательно поможет вашим... спутникам, но вот вашу собственную вину отяготит сильнее, чем вы можете даже себе представить. Может быть вы этого не понимаете, но дело обстоит так, что если вы возьмете свои слова назад, то свое положение уже не ухудшите, а вот улучшить можете – и довольно сильно. Так что вы скажете?

– Полагаете, дон Орио, что я мечтаю взойти на плаху за кого-то другого? – после долгой паузы справилась Игерна. – Или это вы мечтаете спасти мою душу от лишнего греха лжесвидетельства?

– Нет, я забочусь о своей заднице: если вы окажетесь вдруг не той, за кого себя выдаете, я тоже окажусь – в дураках, – зло процедил капитан.

– Так чего проще! Напишите в рапорте: «назвавшая себя графиней де Торрес нечестивая пиратка Игерна Бесстыжая», и дело с концом, – хрипловато рассмеялась девушка.

– Мы тут не в игрушки играем! – глаза Ронкадора опасно сузились.

– Я не играю в игрушки с пятнадцати лет, с тех самых пор как... – Игерна резко оборвала фразу. И вообще, вот что я вам скажу, дон Ронкадор. Будь я десять раз самозванкой, но если власть предержащим покажется выгоднее объявить меня чудесно спасшейся заговорщицей, будьте уверены – признают. И будут вам и награды и чины. Точно так же, как если даже покойные отец, мать и... и дядя графини де Торрес восстанут из мертвых и под присягой подтвердят, что я – это я... или она, – зачем-то поправила девушка сама себя. – Но вот Мартинес и остальная придворная псарня решит, что лучше графине оставаться мертвой... Уверяю вас, именно так и будет объявлено. Меня даже могут помиловать и амнистировать, чтобы подтвердить это. Ведь презренную пиратку можно помиловать – это бунтовщик не подлежит пощаде. Как вам дон Ронкадор такое – еще десяток лет гоняться за мной по всему Изумрудному морю? Так что не мучайтесь, все решат без вас – поверьте бывшей статс-фрейлине, если не можете поверить простой дворянке, – она горько и саркастически ухмыльнулась.

Голос ее лишь слегка дрожал, но было видно, что в глубине ее темных глаз кипит неподдельная ярость.

– Элл вам судья, – помолчав, бросил Ронкадор, поднимаясь. Только хочу сказать – я ведь знаю в подробностях о заговоре "Синего Пера" затеянном вашим дя... доном Кассо.

И, поймав удивленный взгляд девушки, зачем-то пояснил:

– Офицерам, начиная от генерал-майора, и высшим чиновникам была разослана специальная роспись дела. Мой командир умер, не успев его сдать в канцелярию, и я, каюсь, подсмотрел в него, не имея на то права. И вот что я вам скажу, – он понизил голос до полушепота, – мне было бы легче понять разбойницу, жертвующую собой во имя товарищей, какими бы они не были, нежели благородную сеньору, пытавшуюся расправиться с четой помазанников божьих, может и не блистающих всеми достоинствами, но от которых она не видела ничего, кроме добра!

Игерна дернулась было вскочить, явно теряя самообладание, но тут же расслабленно опустилась на место, звякнув цепями. И выдвинувшиеся из темноты пикинеры отступили назад.

– Ничего, кроме добра?! Ничего?! – прцедила она свистящим шепотом. Значит, не все вы знаете, не про все написали в тех бумагах... Ну, еще бы!

– И чего же там не написали? – едко осведомился капитан.

– Раз не написали, то и знать это простому идальго не надо. А то, если помните, королевский прокурор, лично допрашивавший уцелевших мятежников, потом взял, да и выпал из окна Каса дель Муэрте... – зло усмехнулась Игерна. – Целее будете. И добвила зло и уничижительно – словно это Ронкадор сидел перед ней в цепях. – Это наши дела, графов и грандов...

Громкий, протяжный вой раздался над озером. От этого звука тревожно заколотились сердца людей, расположившихся на отдых у темных вод.

Вой этот не могло издать никакое из известных людям животных. Настолько жутким и неестественным он был. Напоминал одновременно шум бури, скрип падающего дерева и рев раненного слона.

Он повторился несколько раз. И, заслышав его, смолкло окрест все живое. Заткнулись кайманы и жабы, перестали шелестеть деревья, и даже надоедливая мошка исчезла неведомо куда.

– Что это?! – дрогнувшим голосом поинтересовался Ронкадор у епископа.

– Не знаю, – пожал плечами тот. – Уж не сам ли нечистый пожаловал?

– Шутить изволите, святой отец? – не понял капитан.

– Может быть, – усмехнулся преосвященный и знаком подозвал отца Тибальта.

Монах без слов понял, что от него требуется.

Взяв в руки сундучок, он поднял его высоко над головой и принялся распевать во весь голос по-амальфийски.

– Чего он? – заподозрил неладное эгериец.

– Все в порядке, – успокоил его Северин. – Отец Тибальт знает, что делать в таких случаях.

И впрямь, вой вскоре затих, уступив место более «привычной» человеческому уху какофонии. Снова послышался рев кайманов и кваканье жаб, вновь завозилась назойливая мошка. Однако все это не шло ни в какое сравнение с теми жуткими звуками, которые довелось услышать путешественникам пару мгновений назад.

«Господи, слава Тебе!», – вырвалось не из одной груди.

А дон Ронкадор, осенив себя святым знамением, глубоко задумался, невольно вспоминая все что связано с этим заговором и графиней де Торрес – она же Безумная Графиня. Заговоры в Эгерии само собой случались. Не так часто как в соседней Амальфии и хотя и чуть пореже чем в Арбонне. Конечно были и мятежи – бунтовали города и целые провинции, солдаты которым задерживали жалование; бунтовали замордованные податями мужики и дворяне, недовольные каким-то указом. Королей тоже убивали. Иверо Толеттского и его сына Алехандро Касильянского прикончили ассасины халифов; Альфонса V застрелили из арбалета во время Кавадосской вечерни, Хайме Последнего нашли заколотым в каком-то грязном кабаке – он любил под видом простолюдина погулять по столице...

Еще полдюжины королей и королев скоропостижно испустили дух, откушав несвежих маслин или некстати простыв на охоте. Еще про дюжину говорили что вроде умерли они слишком молодыми... Но тут дело было не так просто.

Дон Ронкадор не имел родных при дворе и все что знал черпал из разговоров более осведомленных приятелей да еще из сплетен – ну из пресловутого отчета.

Сколько он помнил, Игерна...тьфу ты – Лейла де Торрес была отпрыском очень небедной семьи – и единственной наследницей состояния. Однако после безвременной (или напротив – довольно-таки своевременной)смерти родителей она сперва попала под опеку тетке – баронессе Фарионе де Уголино, судя по отрывочным слухам – той еще дряни. Вскоре весьма приличное состояние изрядно сократилось, из за чего даже произошел какой-то скандал, и в итоге пятнадцатилетняя донья Лейла была передана под опеку уже двоюродному дяде – тому самому графу де Кассо, пристроившего ее во дворец – камер-фрейлиной, а потом даже и статс-фрейлиной. По этому поводу ходили ехидные шуточки что дядя слишком уж молод для опекуна невинной девушки, да и родство уж слишком отдаленное... Впрочем другие утверждали что юное создание будет в полной безопасности ибо граф вообще-то предпочитает мужчин...

Ронкадор напряг память, но как ни старался, ничего существенного насчет де Кассо вспомнить не мог – светский человек, поэт, даже пьески какие-то писал, состоял на службе в министерстве двора... Да – а ведь странно – только сейчас дон Орио понял – ведь для заговорщика уж больно неподходящие данные у покойного дяди Игерны... тьфу, уж не разберешься тут! Но заговор был – и почти удался: сколько он помнил, какой-то недавно переведенный из провинции в дворцовую стражу капитан страдая бессонницей заметил в ночном парке дворца Эскориало подозрительных личностей... Воистину – в тихом море русалки водятся!

А госпожа эээ Лейла должна была сделать между прочим главную работу – войти с женской половины дворца через предназначенные для королевы двери в монаршью опочивальню да и заколоть мирно спящих государя и государыню – благо под придворными нарядами можно пронести внутрь не то что кинжал или шпагу, а даже живого эспадачина.

И ведь все было рассчитано – у тех дверей охраны нет – евнухов как у неверных язычников слава Эллу в Святых Землях не принято держать во дворцах, а кто ж в женскую половину пустит грубую солдатню? Есть конечно внешняя охрана – но та больше присматривает чтобы никто не лез снаружи куда не надо... Что собирались делать смутьяны и кого сажать на трон – вот тут в бумагах ничего не было.

И какого Хамирана ей это понадобилось? А ведь похоже причина там была – потому как ненависть в ее глазах была неподдельная! Чем ей так могли насолить их величества? Хм... Вообще если вспомнить, то два века назад Альфонса Любвеобильного (он же Эль-Потаскун) зарубил жених обесчещенной им девушки. Но сейчас-то не те времена! Государь Карл Тринадцатый конечно изрядный бабник – хоть злые языки и поговаривали, что в постели не слишком могуч. Но чтобы силой домогаться приглянувшейся девушки? В худшем случае – уволил бы с придворной службы глупую недотрогу, не понимающую своего счастья – а скорее всего махнул бы рукой, да утешился бы с другой.

Он вновь попытался вспомнить – что там было не так с графиней. Девица она судя по слухам была своенравная и странная. Любила охоты и скачки, и даже состояла в компании принцессы Маргариты Нериго, прославившейся самыми экстравагантными выходками вроде собственного корабля под красными шелковыми парусами, на котором они отправлялись в морские прогулки, днями и неделями пропадая на островах – причем девицы там пребывали в обществе молодых донов без дуэний... Такое безобразие творилось пока сеньор Мартинес не разогнал этот крольчатник – а потом вообще не посадил кузину чуть не в домашнюю тюрьму...

Стоп! Девка ведь поминала герцога Мартинеса!

А вот тут могло быть что угодно. Если графиню Лейлу угораздило каким-то боком задеть Великого Референдария по заслугам прозванного доном Гиеной – то ей остается лишь посочувствовать.

Сам Ронкадор встречал этого человека лишь раз – шесть лет назад когда ходил с Казначейским флотом в метрополию, и груз принимал именно он.

Орио и видел то герцога лишь мельком – на передаче ключей от сундуков и торжественном ужине.

Но он надолго запомнил пухлые губы сластолюбца и холодные с прищуром глаза излучавшие равнодушную жестокость. Одного взгляда на бледное лицо и лысый череп хватило чтобы понять – все темные слухи об этом человеке пожалуй правдивы. И еще – что от этого человека надо держаться как можно дальше – и равно не дай Анахитта-Милосердная иметь его командиром, врагом или другом!

Допустим... Но в любом случае – какого Шаргата убивать их величеств? Если он так ей насолил – ну пырнула бы дона Гиену на очередном балу в брюхо стилетом, в кровостоки которого вмазана аконитовая смолка – и можно с чистой совестью на эшафот. А то еще помилуют, если есть причина. Ладно – что бы там ни было, а душой дворянина и умом верноподанного не мог дон Ронкадор понять и принять того что его пленница (если конечно не соврала) намеревалась исполнить...

Капитан в невесть какой раз проклял судьбу, втянувшую его в это дело, где намешано столько всего... Мало ему пиратов, епископа, ата-аланских сокровищ и разорванного в фарш маркиза! Так еще и угораздило его хоть краем, да влезть в дела, в которых не то что один, а десяток капитанов первого ранга и честных идальго запросто потонут как мыши в ведре!

...Утром поход продолжился.

Полдня их процессия брела по низинной, болотистой местности, разбрызгивая грязь, спотыкаясь о кочки и переплетения корней, от одного сухого островка до другого. Под конец пираты и эгерийцы перемешались в колонне, слишком усталые, чтобы думать о взаимной резне, а за мачете взялись и офицеры, не исключая и самого дона Орио. Его правая рука, которой он прорубал тяжелым мачете дорогу, казалось, налилась свинцом, пот пропитал одежду, нагрудник базилисковой кожи пришлось сбросить, всучив для переноски одному из корсаров, но идальго дважды становился в передовой отряд. Бывают случаи, когда командиру нужно быть впереди – хоть на лихом коне, хоть в болотной грязи и с мачете в руках. Его люди, шатаясь от усталости и недосыпа, плелись позади. Ронкадор слышал всплески, сопровождаемые взрывами замысловатой брани сразу на пяти языках.

Но худшее было впереди.

Когда они приблизились, по прикидкам Орио, к цели, он, приказав стать лагерем, послал вперед дозор из двух человек, невзирая на попытку епископа возразить.

Когда к условленному времени они не вернулись, капитан выслал вперед еще троих, и среди них корсара-добровольца.

Минул почти час, когда, плюнув на все, Орио поднял людей и двинулся вперед.

Полчаса спустя они наткнулись на всех пятерых, лежавших буквально в нескольких саженях друг от друга. Все пять были мертвы, и умерли, судя по синим лицам и высунутым языкам, не своей смертью. Точнее, были задушены, о чем свидетельствовали позы бедолаг, как будто бы они пытались оторвать от горла чьи-то руки. Но куда хуже было то, что сообщил Ронкадору матрос Тирго, исполнявший обязанности костоправа. Скорее всего, несчастные каким-то образом задушили сами себя, потому как синяки на шеях точно отпечатали их ладони.

Капитан вопросительно уставился на преподобного отца.

– Я ведь предупреждал вас, дон Орио, в этих местах одиночке трудно выжить... – кротко изрек Серчер.

Признаться, видя угрюмые лица спутников, Ронкадор даже подумал, а не повернуть ли назад, предоставив проклятое золото древних язычников своей судьбе? Но тут же опомнился, тем более ситуация требовала его вмешательства – к нему протискивался сквозь толпу Эохайд.

– Сеньор капитан, – молвил он, – может быть, на всякий случай выдадите нашим людям оружие, хотя бы некоторым? А то, неровен час, придется драться, и каждый клинок будет на счету. Мы сейчас в одной лодке...

После короткого раздумья, де Ронкадор приказал Веринто раздать половине пиратов клинки и аркебузы, тем более, что многие и так уже тащили их на себе.

Заминка произошла лишь когда Эохайд попытался забрать из связки свою шпагу.

– Извини, разбойник, но это клинок благородного идальго, – осклабившись, наставительно сообщил Виринто. – Бери себе вашу саблю или дюссак, а на краденное не посягай.

– Это оружие принадлежало моему приемному отцу, – сжав челюсти, ответил Эохайд, решив, что почти не погрешит против правды.

– Все равно, значит, его украли до тебя, – пожал плечами лейтенант, тем не менее ища взглядом поддержки у подошедшего де Ронкадора, мол, пусть тот урезонит распоясавшегося бандита.

– Этот клинок носил мой приемный отец, дон Хуан да Коста эль-Ферро, и я ношу его по праву, – тихо процедил Счастливчик.

Де Ронкадор ухватил пиратского капитана за плечо и с неожиданной силой (аж кость заныла) развернул его к себе. Внимательно посмотрел в глаза Эохайду.

– Ты хочешь сказать, твой приемный отец – сам дон Хуан?

Несколько секунд глядел в глаза пирату.

– А ведь, похоже, ты не врешь! – покачал вдруг головой капитан. – Ладно, лейтенант, отдайте ему шпагу.

* * *

Так они прошли еще с час, когда выяснилось, что дорогу им преграждает гряда отвесных, поросших кустарником и лианами известняковых утесов. Откуда-то доносился шум быстрой реки, посвистывала и кричала разнообразная лесная живность.

Но епископ как ни в чем не бывало поправил подоткнутую сутану, напоминавшую сейчас грязную дерюгу, и вместе со своим молчаливым спутником двинулся вперед, к неприметной расщелине.

Последовав за ним (все уже усвоили, что «падре» знает, что делает), пираты и эгерийцы оказались перед узким темным скальным коридором, откуда тянуло сыростью и тленом. Воинство втянулось в проход, заваленный прелыми листьями и ветвями, занесенными сюда ветрами и водными потоками.

Коридор был узок – двум всадникам было бы не разъехаться, но как-то слишком уж прям для природного ущелья. Где-то их над головами, на высоте нескольких сотен футов, виднелась узкая полоска света, но чтобы нормально двигаться, пришлось зажечь импровизированные факелы из ветвей.

Глядя на трясущуюся то ли от промозглой сырости, то ли от страха Кармису и безучастно вышагивающую Игерну, Ронкадор подумал, что если, не дай Элл, кому-то из них привидится что-то в этом полумраке, то визгу и воплей не избежать.

Но опасность поджидала с другой стороны.

Позади раздался жуткий утробный звук, тут же кто-то заверещал, как охолащиваемый хряк, послышались испуганные крики, брань; бабахнул выстрел из аркебузы, а затем раздались звуки, какие издает кромсаемая сталью плоть. Потом все стихло, а через мгновение взорвалось новым залпом отборной брани.

Первой мыслью Ронкадора было, что корсары таки решили взбунтоваться, но когда он протиснулся туда, где столпились, вперемешку эгерийцы и пираты, выяснилось, что отличились его подчиненные.

Один из матросов наступил в темноте на огромную, с таз или кадушку, жабу, должно быть жившую в этой мрачной щели много лет, и разросшуюся, как гриб в подземелье. Та взревела, словно бык. В ужасе он метнулся прочь, вопя во всю глотку, сбив с ног человек пять, кто-то выпалил в белый свет, как в медный грош, а потом пришедшие в себя ребята принялись пластать ни в чем не повинное земноводное.

Чудо, что люди не перебили друг друга!

Они вновь двинулись вперед, и вскоре узрели свет впереди. Потом скалы расступились, и они вновь вышли под лучи солнца.

Отряд очутился в поросшей травой котловине.

...Вздох изумления вырвался разом из сотен грудей – перед ними раскинулись развалины древнего города, по другю сторону которого сияло отраженной синевой небес озеро, из коего вытекала река – не та ли что впадает в залив недалеко от места высадки? Но Ронкадору было не до таких мелочей. Ибо первой мыслью дона Ронкадора была как будто совсем неуместная – что теперь никому из его потомков, пожалуй, не светит поступить в Толеттский университет: ибо он только что посрамил его капитул и все его тридцать профессоров и двадцать докторов.