Текст книги "Последний год Достоевского"

Она не знала, что визиту чиновника сопутствовали некоторые события.

29 января Победоносцев сообщает государю цесаревичу: «Вчера вечером скончался Ф. М. Достоевский. Мне был он близкий приятель, и грустно, что нет его».

Выразив в столь умеренных выражениях свою личную скорбь, обер-прокурор Святейшего Синода не забывает и общественную сторону дела: «Но смерть его – большая потеря и для России. В среде литераторов он – едва ли не один – был горячим проповедником основных начал веры, народности, любви к отечеству. Несчастное наше юношество, блуждающее, как овцы без пастыря, – к нему питало доверие, и действие его было весьма велико и благодетельно. Многие несчастные молодые люди обращались к нему, как к духовнику, словесно и письменно. Теперь некому заменить его».

Умелой рукой Победоносцев умело расставляет акценты. В его формулировках присутствуют почти все элементы будущей официальной версии. Деятельность Достоевского оценивается в категориях государственной пользы, и его смерть трактуется как государственный ущерб.

Именно поэтому Победоносцев ожидает от правительства немедленных действий – на первый случай, благотворительного характера. «Он был беден, – продолжает автор письма, – и ничего не оставил, кроме книг. Семейство его в нужде. Сейчас пишу к графу Лорис-Меликову и прошу доложить, не соизволит ли Государь Император принять участие. Не подкрепите ли, Ваше Высочество, это ходатайство. Вы знали и ценили покойного Достоевского по его сочинениям, которые останутся навсегда памятником великого русского таланта»[1377]1377
  Цит. по работе: Достоевский и Победоносцев // Красный архив. 1922. Т. 2. С. 252. В указанном письме к Лорис-Меликову, написанном в то же утро, 29 января, Победоносцев утверждает, что у его «большого приятеля» – «4 или 5 детей». (Что свидетельствует о степени его осведомлённости. Чиновник, утром 29 января посланный Лорис-Меликовым в семейство покойного, доставил куда более точные сведения – вплоть до возраста детей.) Возможно, впрочем, что такое преувеличение, равно как и указание на то, что Достоевский оставил семейство «в бедности», было направлено ко благу: «Не сочтёте ли, добрейший граф, приличным и благовременным обратить на это милостивое внимание Государя Императора. Смею думать, что было бы достойно и праведно – теперь пособить жене его на похороны, а потом дать семейству от щедрот монарших пенсию на прожиток» (Цит. по: Федоренко Б. В. Указ. соч. С. 268–269). Если верить камер-фурьерскому журналу, приезд Лорис-Меликова к государю 29 января не отмечен (но зафиксированы его доклады – в присутствии наследника престола – 28-го и 30-го. (Там же. С. 268.) С другой стороны, нет оснований сомневаться в информированности цесаревича.


[Закрыть].

Победоносцев спешит подтолкнуть власть: он прекрасно понимает, что безучастность правительства была бы в настоящий момент серьёзным политическим просчётом.

Наследник цесаревич отозвался немедля:

29 января 1881

Очень и очень сожалею о смерти бедного Достоевского, это большая потеря и положительно никто его не заменит.

Гр. Лорис-Меликов уже докладывал сегодня утром государю об этом и просил разрешения материально помочь семейству Достоевского.

А<лександр>[1378]1378
  К. П. Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки. Т. 1 (Novum regnum), полутом 1. Москва – Петроград, 1923. С. 43.


[Закрыть]

Победоносцев недооценил государственную мудрость графа Михаила Тариеловича: необходимые действия уже предпринимались. Правда, отыскивается ещё одно лицо, склонное приписать себе эту заслугу.

28 сентября 1899 года Суворин записал в дневнике: «Я помню, какое впечатление произвела моя статья, без подписи, о смерти Достоевского. Я называл его “учителем”. Лорис-Меликов, как рассказывал А. А. Скальковский, тотчас поехал к Государю и выхлопотал пенсию вдове»[1379]1379
  Дневник А. С. Суворина. С. 212.


[Закрыть].

Суворин имеет в виду свой некролог в «Новом времени» от 29 января. Возможно, статья действительно произвела впечатление. Как бы там ни было, деньги на похороны ассигнуются – очевидно, из фондов Министерства внутренних дел. Затем – надо признать, очень оперативно – срабатывают другие части государственного механизма. В тот же день Лорис-Меликов письменно обращается к министру финансов А. А. Абазе – не сочтёт ли тот возможным «спросить всемилостивейшее Государя Императора соизволение на производство вдове Достоевского пожизненной пенсии в размере двух тысяч рублей в год из сумм Государственного казначейства»[1380]1380
  Федоренко Б. В. Указ. соч. С. 199.


[Закрыть]. И уже на следующий день, 30 января, на дневную панихиду в Кузнечный приезжает начальник Главного управления по делам печати гофмейстер Н. С. Абаза и вручает вдове документ следующего содержания:

Милостивая государыня Анна Григорьевна!

Государь Император в 30-й день сего января Всемилостивейше повелеть соизволил: во внимание услуг, оказанных покойным супругом Вашим русской литературе, в которой он занимал одно из самых почётных мест, производить Вам, Милостивая Государыня, нераздельно с детьми, пенсию в размере двух тысяч рублей в год.

Прошу Вас принять уверения в совершенном почтении и искренней преданности,

А. Абаза 30 января 1881 г.[1381]1381
  Красный архив. 1922. Т. 2. С. 255.


[Закрыть]

Письмо было подписано министром финансов (родственником Н. С. Абазы).

Анна Григорьевна говорит, что она тотчас поспешила в кабинет мужа, чтобы порадовать его доброй вестью, и, только войдя в комнату, вспомнила и горько заплакала[1382]1382
  В письме М. А. Рыкачёва А. М. Достоевскому сообщается, что весть о пенсии и повелении государя в случае её желания принять детей в одно из учебных заведений на казённый счёт привёз Анне Григорьевне Победоносцев – ещё 29 января. «Она бросилась сообщить об этом Фёдору Михайловичу и тут же опомнилась, что нет уже его!»[1531]1531
  Материалы и исследования. Т. 1. С. 288.


[Закрыть] Победоносцев писал Каткову: «Почтенный Фёдор Михайлович мне, так сказать, завещал заботу о семье, и сам нередко мне про это говаривал…»[1532]1532
  Литературное наследство. Т. 86. С. 535.


[Закрыть] Очевидно, Достоевский понимал, что в случае его смерти обер-прокурор Святейшего синода, тайный советник и член Государственного совета (иными словами, самый влиятельный из его знакомых) сможет легче, чем кто бы то ни было, добиться реальной помощи семье. Этот посмертный «план» осуществился: Победоносцев стал официальным опекуном его детей.


[Закрыть].

Хорошо осведомлённый генерал А. А. Киреев 31 января записал в дневнике: «Знаменательно, что Победоносцев уведомил о смерти Лориса, этот доложил Государю, представление о пенсии сделал Абаза, где же во всём этом Сабуров? Он ко всему этому непричастен»[1383]1383
  Там же. С. 535.


[Закрыть].

Действительно, всё это совершается помимо министра народного просвещения. Достоевский не числится по ведомству Сабурова. Автора «Дневника писателя» спешат включить в иерархию не столько культурных, сколько официально-государственных ценностей.

Видимо, запомнился урок 1837 года. Тогда впервые смерть русского писателя сделалась событием. Власть была раздражена и напугана. Прессе приказали молчать, отпевание произошло не там, где первоначально задумывалось, и покойника украдкой, по-воровски спровадили из Петербурга. Но Николай I даже из этой, бросавшей тень на него лично смерти сумел извлечь некоторый моральный капитал: толки об августейших благодеяниях (пенсия вдове и детям Пушкина, уплата его долгов и т. д.) перешли в потомство. Теперь, спустя почти полвека, правительство тем более не могло не сознавать, что его равнодушие выглядело бы просто неприличным. И, наоборот, публично явленное высочайшее участие – беспроигрышный ход в столь ответственный исторический момент[1384]1384
  Сообщение о пенсии было немедленно опубликовано крупнейшими петербургскими газетами (См.: Новое время. 1881. 31 января; Голос. 1881. 31 января). Приведём благодарственное письмо Анны Григорьевны императору Александру II, написанное в первой половине февраля 1881 г.:
  «Государь Всемилостивейший,
  Из глубины души желаю, но не в силах выразить Вашему Императорскому Величеству беспредельную благодарность за великую милость, которую благоугодно было Вам явить мне и осиротевшим моим детям. Верую, что и усопший, незабвенный муж мой, живый у Господа Бога, вместе со мною и с ними молится о Вашем благоденствии. Он пострадал много, но безропотно, в самом страдании своём почерпая веру в Божественное провидение. Господь да поможет детям моим последовать примеру отца, а мне возрастить в них завещанные родителем веру, горячую любовь к Отечеству и верную преданность власти царской и Вашему Величеству, Благодетелю нашему и всей России» (Цит. по: Федоренко Б. В. Указ. соч. С. 267).


[Закрыть].

Решение это в некотором смысле было беспрецедентным.

Из числа русских литераторов пенсии назначались за Пушкина и за Карамзина: и тот и другой состояли на государственной службе. Достоевский был первым писателем, чьи литературные заслуги признавались, так сказать, сами по себе. Пенсия «производилась» вдове и детям частного человека. Впервые удостоверялось, что признание отечества можно заслужить не только на поприще государственном.

В правительственной реакции на смерть Достоевского можно усмотреть два важных момента.

Во-первых, официальные круги публично отдают дань уважения писателю. Литература берётся в расчёт как реальная историческая сила. Русский абсолютизм желает выглядеть просвещённым.

Во-вторых, правительство пытается перехватить общественную инициативу. Для него крайне важно, чтобы те, кто идёт проститься с покойным, шли бы ко гробу человека, осознавшего заблуждения молодости и добровольно разделившего с властью её нравственный труд.

Правительство имеет и более далёкий прицел: похоронив Достоевского как «своего», предъявить законные права на его духовное наследство, «застолбить» за ним выгодное, с точки зрения господствующих идеологических сил, место в будущей духовной борьбе. Смерть и похороны – хороший повод для закрепления официальной легенды.

Здесь важно всё: и где будет могила, и кто будет хоронить.

Торг вокруг могилы

«В течение дня 29 января, – пишет Анна Григорьевна, – многие спрашивали меня, где будет похоронен Фёдор Михайлович? Помня, что при погребении Некрасова Фёдору Михайловичу понравилось кладбище Новодевичьего монастыря, я решила похоронить его там»[1385]1385
  Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 383.


[Закрыть].

Тогда, проводив Некрасова, он сказал: «Когда я умру, Аня, похорони меня здесь или где хочешь, но запомни, не хорони меня на Волковом кладбище, на Литераторских мостках. Не хочу я лежать между моими врагами, довольно я натерпелся от них при жизни!»[1386]1386
  Кстати, из тех, кто похоронен на Волковом кладбище, ни Белинский, ни Добролюбов, ни Писарев не могут, строго говоря, считаться «врагами» Достоевского: все они – пусть с оговорками – дали в своё время высокую оценку его творчеству.


[Закрыть][1387]1387
  Там же. С. 317.


[Закрыть].

Он хочет лежать рядом с Некрасовым – ближайшим другом его литературных «врагов»; с Некрасовым – вождём направления, ему, Достоевскому, глубоко чуждого. Он не желает лежать рядом с «теоретиками»: он предпочитает поэта.

Анна Григорьевна не любила таких мрачных разговоров. Она постаралась обратить всё в шутку: сказала, что похоронит его в Александро-Невской лавре, месте почётном и привилегированном. Он засмеялся и возразил, что там хоронят только генералов от инфантерии.

Дочь Любовь Фёдоровна так передаёт дальнейший диалог:

«– Так что же. Разве ты не генерал от литературы? Ты имеешь право быть похороненным около них. Какие чудные похороны я тебе устрою. Архиепископы будут служить по тебе заупокойную обедню, митрополичий хор будет петь. Огромная толпа будет провожать твой гроб, и, когда шествие приблизится к Лавре, монахи выйдут навстречу тебе.

– Они делают это только для царей, – сказал отец, которого забавляли предсказания его жены.

– Они сделают это и для тебя. О, у тебя будут чудесные похороны…»[1388]1388
  Достоевская Л. Ф. С. 100–101.


[Закрыть]

Теперь Анна Григорьевна вспомнила этот давний разговор. Конечно, она не собиралась осуществлять своей шутливой угрозы: Александро-Невская лавра была не по чину, да и не по карману. Она командировала брата, И. Г. Сниткина, и зятя, П. Г. Сватковского (мужа покойной сестры), в Новодевичий монастырь – чтобы приобрести место: возможно ближе к могиле Некрасова. Взрослые захватили с собой детей – прогулка в санях была им полезна.

«…Вернулся зять, – пишет Анна Григорьевна, – и заявил, что игуменья монастыря предъявила какие-то затруднения по поводу выбранного моею дочерью места, а потому покупка могилы отложена до завтра»[1389]1389
  Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 383.


[Закрыть].

Анна Григорьевна прекрасно знает, о каких «затруднениях» идёт речь, но пишет об этом глухо, не вдаваясь в подробности. Любовь Фёдоровна, присутствовавшая при переговорах, вносит в рассказ матери важные дополнения.

Когда посетители изложили настоятельнице монастыря (монастырь был женский) желание Достоевского покоиться в его стенах и присовокупили, что семья хотела бы осуществить это желание не за столь высокую плату (были захвачены с собой все наличные деньги), игуменья «сделала презрительную мину»: «Мы, монахини, не принадлежим больше миру, – возразила она холодно, – и ваши знаменитости не имеют в наших глазах никакого значения. У нас установленные цены на могилы, и мы не можем их изменить для кого бы то ни было».

Таких денег у Достоевских не было (вот когда могло вспомниться непринятое погребальное пособие!). Просьба разрешить внести сумму по частям была с негодованием отвергнута. «Не оставалось ничего больше, как встать и распрощаться с этой ростовщицей в монашеском одеянии»[1390]1390
  Достоевская Л. Ф. С.101–102.


[Закрыть], – заключает Любовь Фёдоровна.

Между тем 30 января газета «Порядок» сообщила, что тело будет завтра перенесено в ближайшую от дома Владимирскую церковь (Достоевский любил селиться в угловых домах – так, чтобы окна непременно выходили на какой-нибудь храм). «Место погребения ещё не определено»[1391]1391
  Порядок. 1881. 30 января.


[Закрыть], – осторожно добавляла газета.

Газета «Минута» (издание полубульварного пошиба) оказалась более информированной. В тот же день, 30 января, она воспроизводит на своих страницах следующий диалог:

«Я обратился к полицейскому приставу:

– Когда назначено погребение?

– Завтра будет вынос во Владимирскую церковь, а в воскресенье – погребение в Новодевичьем монастыре, – любезно отвечал мне он»[1392]1392
  Минута. 1881. 30 января.


[Закрыть].

Любезность пристава Надежина (а это, надо полагать, именно наш знакомый) не уступает его осведомлённости. А также – его выносливости. Ибо в последнюю неделю приставу 2-й Московской части пришлось изрядно потрудиться: руководить обысками и засадами в доме № 5/2, составлять отчёты и протоколы, а теперь ещё следить за порядком в толпе, осаждающей всё тот же беспокойный дом. Когда он отдыхал? Он любезно отвечает корреспонденту, и его ответ попадает в газеты, но, увы, сообщаемая им информация уже устарела.

Достоевского не перенесут во Владимирскую церковь и не похоронят в Новодевичьем монастыре.

Близорукий митрополит Исидор и дальновидный Победоносцев

Анна Григорьевна говорит так: пока родственники ездили объясняться с игуменьей, её посетил редактор «С.-Петербургских ведомостей» В. В. Комаров. «Он объявил, что является от имени Александро-Невской лавры предложить на её кладбищах любое место для вечного успокоения моего мужа. “Лавра, – говорил В. В. Комаров, – просит принять место безвозмездно и будет считать за честь, если прах писателя Достоевского, ревностно стоявшего за православную церковь, будет покоиться в стенах Лавры”»[1393]1393
  Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 383.


[Закрыть].

По словам Любови Фёдоровны, Анну Григорьевну посещает не Комаров, а некий лаврский монах, который «“по поручению братии” обращается к вдове с аналогичной просьбой»[1394]1394
  Достоевская Л. Ф. С. 102.


[Закрыть].

«Предложение, сделанное Александро-Невскою лаврою, – продолжает Анна Григорьевна, – было столь почётно, что было истинно жаль его отклонить»[1395]1395
  Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 383. После отказа Новодевичьего монастыря дать место Анна Григорьевна предполагала похоронить мужа на Охте, рядом с могилой их младшего сына Алёши, хотя Охтинское кладбище никогда не нравилось Достоевскому.


[Закрыть]. И так как с Новодевичьим монастырём все разладилось, то желание Лавры получило удовлетворение.

Итак, если верить семейному преданию, инициатива погребения Достоевского в стенах Александро-Невской лавры исходила от самой Лавры и отвечала, так сказать, заветным чаяниям её руководства. Однако существует один малоизвестный источник, который заставляет усомниться в этой – ныне общепринятой – версии.

Речь идёт о дневнике генеральши Александры Викторовны Богданович. Её муж, Евгений Васильевич, исправлял должность церковного старосты Исаакиевского собора. Он не был чужд литературы: его перу принадлежит множество душеспасительных брошюр. Но литературное наследие его жены (хроника трёх царствований) – значительно интереснее.

29 января Александра Викторовна записывает: «Пришёл Комаров, пришёл от покойного Достоевского, говорит, что семья в нищете. Мною была высказана мысль, не попросить ли митрополита похоронить Достоевского безвозмездно в Александро-Невской лавре. Комаров схватился за эту мысль, и меня Е<вгений> В<асильевич> и он попросили съездить к Владыке и попросить у него разрешения»[1396]1396
  Богданович А. В. Три последних самодержца. Москва – Петроград, 1924. С. 43. Генерал-майор Е. В. Богданович обладал весьма сомнительной репутацией («авантюрист и жулик» по характеристике историка П. А. Зайончковского). Его услугами пользовался Лорис-Меликов, «предполагая и впредь возлагать на г-на Богдановича исполнение некоторых особых поручений» (см.: Зайончковский П. А. Кризис самодержавия… С. 193).


[Закрыть].

Таким образом, выясняется, что счастливая мысль впервые пришла в голову даме – Александре Викторовне: сама Лавра об этом пока ничего не подозревает. Не подозревает об этом и пресса, приписывая «погребальную инициативу» именно тем, кому следовало озаботиться такими вещами не в порыве сердечного увлечения, а по долгу службы.

В день похорон Достоевского «Голос» сообщал:

«Его Высокопреосвященство Исидор, Митрополит Новгородский и Петербургский, всегда относился с уважением к отечественной литературе и её представителям. Весть о кончине Ф. М. Достоевского глубоко опечалила Священноархимандрита Святотроицкой Александро-Невской лавры, и он, желая достойным образом почтить новопреставленного писателя, сделал распоряжение о безвозмездном отводе места для могилы на лаврском кладбище»[1397]1397
  Голос. 1881. 31 января. Ср.: «Говорят, митрополит сам предложил церковь Святого духа в Лавре, чтобы поставить там тело Достоевского и уж прямо оттуда и хоронить, что и было принято» (Петербургская газета. 1881. 1 февраля).


[Закрыть].

Если бы корреспонденту «Голоса» каким-то чудом удалось присутствовать при беседе генеральши Богданович с митрополитом Исидором, его информация, надо полагать, была бы выдержана в менее восторженных тонах.

«Митрополит, – записывает Богданович, – встретил очень холодно это ходатайство, устранил себя от этого, сказав, что Достоевский – простой романист, что ничего серьёзного не написал, что он помнит похороны Некрасова, которые описывались, – было много всякого рода демонстраций, нежелательных в стенах Лавры, и проч.»[1398]1398
  Богданович А. В. Три последних самодержца. С. 44.


[Закрыть].

Свидетельство А. В. Богданович более чем красноречиво. Высший церковный иерарх (за полуторавековым отсутствием патриаршества – первый в России по своему положению духовный пастырь) категорически отказывается поддержать столь невинную и, главное, казалось бы, столь выгодную для Церкви идею. При этом его доводы достаточно любопытны.

Во-первых, в глазах Исидора Достоевский «простой романист». Если для игуменьи Новодевичьего монастыря автор «Братьев Карамазовых» – человек мирской, равный всем прочим мирянам и абсолютно ничем не заслуживший просимой его родственниками материальной уступки (мзда, взимаемая монастырём, для всех одинакова), то высокопреосвященный Исидор приводит доводы идеологического порядка: покойный – с точки зрения Церкви – «ничего серьёзного не написал».

Во-вторых, владыка опасается «всякого рода демонстраций». Но Достоевский – не Некрасов. Он – писатель, по-видимому, благонамеренный.

Тем не менее настоятель Александро-Невской лавры выказывает присущую его сану осторожность: он не переоценивает степень этой благонамеренности.

Официальная Церковь в лучшем случае индифферентна к самому Достоевскому и к его делу. Эта официальная сдержанность граничит порой с прямой подозрительностью.

В записках Е. Н. Опочинина приводятся слова одного православного священника, русского миссионера в Китае отца Алексия. «Вредный это писатель! – так отзывается о Достоевском отец Алексий. – Тем вредный, что в произведениях своих прельстительность жизни возвеличивает и к ней, к жизни-то, старается всех привлечь. Это учитель от жизни, от плоти, а не от духа. От жизни же людей отвращать надо, надо, чтобы они в ней постигали духовность, а не погрязали по уши в её прелестях. А у него, заметьте, всякие там Аглаи и Анастасии Филипповны… И когда он говорит о них, у него восторг какой-то чувствуется… И хуже всего то, что читатель при всём том видит, что автор человек якобы верующий, даже христианин. В действительности же он вовсе не христианин, а все его углубления… суть одна лишь маска, скрывающая скептицизм и неверие»[1399]1399
  Опочинин Е. Н. Беседы с Достоевским // Звенья. Т. 6. С. 470.


[Закрыть].

Отец Алексий полагает, что жизнь сама по себе бездуховна. И раз такая жизнь вызывает у Достоевского неподобающий восторг, значит, он вовсе не христианин.

Достоевский, исходя из своего понимания христианства, мог бы переадресовать этот упрёк самому отцу Алексию. Старец Зосима знает, что творит, когда отсылает Алёшу из монастыря в мир: он не страшится, что «прельстительность» жизни поколеблет его веру.

Между тем сам старец Зосима не вызывал особых симпатий у тех, кто считал себя глубокими знатоками и ревнителями истинного православия.

Константин Леонтьев писал В. В. Розанову: «Его (Достоевского. – И.В.) монашество – сочинённое. И учение от<ца> Зосимы… ложное; и весь стиль его бесед фальшивый»[1400]1400
  Русский вестник. 1903. Апрель. С. 643.


[Закрыть].

Это не только частное мнение самобытного религиозного писателя, одного из примечательнейших деятелей русского консерватизма. Он спешит подкрепить его авторитетом едва ли не самой известной в России православной обители. «В Оптиной, – продолжает К. Леонтьев, – “Братьев Киреевских” (описка К. Леонтьева или опечатка. – И.В.) “правильным” православным сочинением не признают… У от<ца>Зосимы (устами которого говорит сам Фёд. Мих.!) – прежде всего мораль, “любовь”, “любовь” и т. д., ну, а мистика очень слаба»[1401]1401
  Там же. С. 650–651.


[Закрыть].

Суровое (можно сказать – угрюмое) христианство Константина Леонтьева имеет мало общего со «слишком социальным», открытым вовне, жизнеприемлющим христианством Достоевского. Но оказывается, что последнее отлично и от тех верований, которые, на первый взгляд, должны быть Достоевскому близки. Недаром, желая сделать свою точку зрения более убедительной, К. Леонтьев цитирует (правда, по памяти) письмо к нему Владимира Соловьёва, в котором автор «Оправдания добра», считающий себя последователем покойного «учителя», говорит следующее: «Достоевский горячо верил в существование религии и нередко рассматривал её в подзорную трубу, как отдалённый предмет, но стать на действительно религиозную почву никогда не умел».

«По-моему, это злая и печальная правда!»[1402]1402
  Русский вестник. 1903. Май. С. 162.


[Закрыть] – заключает К. Леонтьев.

Два религиозных мыслителя, как правило, редко согласных друг с другом, сходятся в одном: Достоевский не вполне религиозен или, по крайней мере, не вполне теологичен. Его вера, если не внецерковна, то, во всяком случае, не глубоко церковна, не ортодоксальна; его воззрения страдают неким изъяном, который заставляет усомниться в их абсолютной религиозной ценности.

В 1883 году Я. П. Полонский писал Страхову: «Я понял… как понимал Достоевский Христа – но одного, признаюсь Вам, не понял – как мог Достоевский – с таким пониманьем Богочеловека – думать, что понимание его вполне совпадает с духом теперешнего православия?»[1403]1403
  Литературное наследство. Т. 86. С. 554.


[Закрыть]

«Теперешнее православие» в лице митрополита Исидора чувствует это несовпадение. Оно не желает почтить покойного автора «Карамазовых» каким-то особенным вниманием, как, впрочем, и не спешит высказать в его адрес своё пастырское неудовольствие. Оно предпочитает не вмешиваться.

Но в России 1881 года Церковь ещё не отделена от государства, и, если она в чём-то ошибается, государство мягко, но решительно её поправит.

Генеральша А. В. Богданович записывает: «Победоносцев на панихиде выразился, что «мы ассигнуем деньги на похороны Достоевского», и нелестно отозвался об Исидоре».

Светский глава духовного ведомства (фактически – министр по делам культов) оказывается дальновиднее и тоньше не только дуры-бабы из Новодевичьего монастыря, но и самого петербургского митрополита. «Мы ассигнуем деньги на похороны Достоевского» – в этом «мы» звучит внушительная государственная нота. У Победоносцева нет ни времени, ни охоты вдаваться в далёкие от жизни богословские прения. Он, реальный политик, спешит извлечь из ситуации максимальную пользу.

«Сейчас был наместник Лавры, – записывает А. В. Богданович на следующий день, 30 января. – Победоносцев тоже ходатайствует, чтобы похоронили Достоевского в Лавре, и это ходатайство равняется приказанию. Митрополит прислал наместника нам сказать, что он исполняет нашу просьбу, даёт место, и служение будет безвозмездно»[1404]1404
  Богданович А. В. Три последних самодержца. С. 44.


[Закрыть].

Очевидно, лишь после этого В. В. Комаров поспешил известить Анну Григорьевну о «лестном предложении» Лавры[1405]1405
  «При мне приходили уведомить Анну Григорьевну, – пишет Е. А. Рыкачёва, – чтобы она не хлопотала об месте на кладбище, так как какое-то общество (я не разобрала – какое) берётся выхлопотать место даром в Александро-Невской лавре и просит Анну Григорьевну ни о чём не заботиться и ни о чём не просить…»[1533]1533
  Материалы и исследования. Т. 1. С. 290.


[Закрыть] Это свидетельство относится к 29 января. Таким образом, «уламывание» лаврского начальства взяло целые сутки.


[Закрыть].

То, что случайно пришло на ум прекраснодушной, но политически не очень далёкой генеральше А. В. Богданович и что благодаря одной её личной инициативе никогда бы не смогло осуществиться, по достоинству оценивается обер-прокурором Святейшего синода и незамедлительно проводится им в жизнь. Вообще за кулисами событий чувствуется его незримая, но твёрдая рука.

Победоносцев, более чем кто-либо другой, занят идеологическим (и материальным) обеспечением похорон Достоевского. Он приводит в действие правительственный механизм – и добивается высочайшего повеления. Он нажимает на петербургского митрополита – и Достоевский удостаивается места в Лавре. Он хочет, чтобы Церковь и государство – в первую очередь они – согласно и торжественно проводили почившего в последний путь.

И хотя этот план отчасти удался, нельзя сказать, что Победоносцев добился своей цели. Общественная волна, вызванная смертью Достоевского, буквально захлестнула собой все попытки официального участия. И дарованная вдове пенсия, и неожиданное благотворение Александро-Невской лавры – всё это показалось незначительным в сравнении с теми проявлениями общего чувства, которые изумили современников и в которых оттенок скорби – как это ни странно – играл далеко не главенствующую роль.

В субботу 31 января пророчество Анны Григорьевны стало сбываться.

Венки на любой вкус

В субботу 31 января громадная толпа запрудила Кузнечный переулок, Ямскую и прилегающие улицы.

День выдался солнечный, сухой, тёплый.

«Похороны Достоевского, – пишет Страхов, – представляли явление, которое всех поразило… Можно смело сказать, что до того времени никогда ещё не бывало на Руси таких похорон».

Действительно, ни один русский писатель не удостаивался доселе подобных проводов. Гроб частного человека сопровождала тридцатитысячная толпа (некоторые газеты называют ещё бо́льшую цифру): зрелище для Петербурга невиданное.

«Каким образом составилась такая громадная манифестация – это составляет немалую загадку, – продолжает Страхов. – Очевидно, она составилась вдруг, без всякой предварительной агитации, без всяких подготовлений, уговоров и распоряжений, потому что никто не ожидал смерти Достоевского, и время между неожиданным известием о ней и похоронами (три дня) было слишком коротко для каких-нибудь обширных приготовлений»[1406]1406
  Биография… С. 324–325 (первая пагинация).


[Закрыть].

Накануне выноса Анну Григорьевну уведомили о восьми депутациях, изъявивших желание нести венки за гробом её покойного мужа. Вдова была утешена такой великой честью. Утром 31 января депутаций оказалось шестьдесят семь, а число венков перевалило за семьдесят.

Гроб вынесли из квартиры в начале двенадцатого.

«На колокольне Владимирской церкви, – говорит И. Ф. Тюменев (тот самый, который оставил в своем дневнике запись об Алёше – евангельском социалисте. – И.В.), – загудел колокол, и почти вслед за первым ударом… раздалось торжественное “Святый Боже”… При первых звуках молитвы головы всех обнажились… у многих из нас к горлу подступили слёзы… В тот момент все действительно как-то ощутили веяние Божества, и верующие, и неверующие…»[1407]1407
  Литературное наследство. Т. 86. С. 340–341.


[Закрыть]

Этого момента, говорит Тюменев, он не забудет никогда.

«Милая Сара, – пишет И. П. Павлов невесте, – ничего подобного я ещё не видал. Народу собралось видимо-невидимо, вся процессия на целую версту растянулась. Масса народу, и над головами этого народа бесконечная вереница венков… Золотом (парчой. – И.В.) обитый гроб всё время несли поднятым над головами. Вокруг гроба на три-четыре сажени во все стороны поддерживали руками непрерывные гирлянды из свежих цветов. Вдоль всей этой на версту растянувшейся массы переливалось беспрерывное пение: Святый Боже. Пели не только хоры певчих, но и отдельные группы: разных студентов, студенток и гимназистов»[1408]1408
  Москва. 1959. № 10. С. 175–176.


[Закрыть].

«Студентов, студенток и гимназистов» оказалось изрядно: во многих учебных заведениях были отменены занятия. (Правда, не во всех: так, ученики Первой гимназии, как свидетельствует осведомлённый наблюдатель, «несмотря на запрещение директора, собрали деньги на венок и старшие из них ушли тайком из гимназии, чтобы участвовать в процессии».)

Венки покупались на общественные деньги, сборы были быстрые и щедрые.

«Конечно, – замечает Тюменев, – и у нас (то есть в Академии художеств. – И.В.) нашлись люди, которые спрашивали сборщиков: – “Кто же это такой, Достоевский?” – но таких было очень мало и с таких собиратели денег не спрашивали, а просто шли дальше, оставив их без ответа (кто-то из них, услыхав такой вопрос, будто бы даже плюнул с досады)»[1409]1409
  Литературное наследство. Т. 86. С. 338.


[Закрыть].

Д. В. Григорович в качестве главного распорядителя шествовал во главе процессии. За ним, сопровождаемый юнкерами в полной парадной форме, следовал большой лавровый венок от Николаевского инженерного училища, где некогда учился покойный.

Далее двигались воспитанники нескольких петербургских гимназий, коммерческого и реального училищ, Женские педагогические курсы, студенты-технологи, Горный институт и т. д. Несли венки от Петербургской академии художеств, от учителей и учительниц, от Петербургской духовной академии и Института инженеров путей сообщения, от Медико-хирургической академии и женского хорового музыкального общества, от Училища правоведения и – из живых белых маргариток – от Бестужевских курсов, от Комитета грамотности и от консерватории, от Общества русских драматических писателей и от русской оперы (за этим венком следовал артист Мариинского театра И. А. Мельников (баритон), который получит выговор от начальства за то, «что пошёл на вынос без разрешения: он мог там простудиться, осипнуть, заболеть и нарушить репертуар»[1410]1410
  Там же. С. 339.


[Закрыть]), от судебных следователей Петербургского окружного суда и от присяжных поверенных…

Вознесённый на трёх высоких шестах, раскачивался громадный венок, привлёкший общее любопытство. По нему вилась надпись из белых иммортелей: «От студентов СПб. университета».

Вообще надписи были разные.

На одних лентах значилось просто: Ф. М. Достоевскому. На других были воспроизведены названия произведений: «Униженные и оскорблённые», «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы» (о «Бесах» стыдливо умалчивалось). Попадались и более развёрнутые формулировки.

Студенты Историко-филологического института написали: «Заступнику меньшой братии». Венок от города Москвы гласил: «Великому Учителю – из сердца России». Славянское благотворительное общество пометило: «Русскому человеку». Мелькнуло даже такое: «Истолкователю Пушкина».

Несли большую трёхцветную русскую хоругвь с лавровым венком и надписью: «От редакции журнала “Русская речь”». Несли лавровые венки от «Петербургского листка» и «Нового времени». «Всемирная иллюстрация» и «Огонёк» обошлись общим венком.

От демократических и либеральных изданий отдельных венков не было, но в общей депутации петербургской прессы шли представители «Голоса», «Недели», «Отечественных записок»[1411]1411
  М. Е. Салтыков-Щедрин писал Н. К. Михайловскому: «Не возьмёте ли Вы на себя труд присутствовать на похоронах Достоевского. Я лично не могу, ибо вскоре сам надеюсь последовать туда же, а если совсем уж никого не будет от “Отечественных записок”, то неловко»[1534]1534
  Салтыков-Щедрин М. Е. ПСС. Т. 19. Кн. I. Москва, 1976. С. 201.


[Закрыть].


[Закрыть].

Обращал на себя внимание венок от Главного тюремного управления (упомянув о котором «Новое время» резонно вопросило: «Зачем?»[1412]1412
  Новое время. 1881. 1 февраля.


[Закрыть]): возможно, он был знаком элегической признательности бывшему узнику Мёртвого дома.

О Мёртвом доме попытались напомнить и более действенным способом.

Почему не вмешивалось начальство?

«Одну минуту, – вспоминает Е. П. Леткова-Султанова, – на Владимирской площади произошёл какой-то переполох. Прискакали жандармы, кого-то окружили, что-то отобрали. Молодёжь сейчас же потушила этот шум и безмолвно отдала арестантские кандалы, которые хотела нести за Достоевским и тем отдать ему долг как пострадавшему за политические убеждения»[1413]1413
  Звенья. Т. 1. С. 476.


[Закрыть].

Этот факт не упомянут более ни одним из мемуаристов. Но он находит косвенное подтверждение в дневнике генеральши Богданович, принадлежащей к совсем иному, нежели Леткова-Султанова, общественному кругу. «…Рассказывал Краевский, – записывает автор дневника, – что Женские курсы хотели вместо венков нести на подушках цепи на похоронах Достоевского, в память того, что он был закован в кандалы»[1414]1414
  Богданович А. В. Три последних самодержца. С. 44. Ср.: «Был даже пущен слух, что кто-то собирается нести кандалы. Конечно, ни кандалов, ни демонстраций никаких не было, а была только давка» (Дело. 1881. № 2. С. 163).


[Закрыть].

Богданович не уточняет, было ли осуществлено это намерение: по-видимому, эпизод на Владимирской площади остался ей неизвестен.

Опасалась ли власть подобных инцидентов?

На первый взгляд, как будто не опасалась: все воспоминатели единодушны в том, что, несмотря на огромное стечение публики, в основном молодёжи, никаких особых мер предосторожности принято не было.

«Она – эта молодёжь, – говорит Леткова-Султанова, – окружала гроб надёжной цепью сильных рук и не допустила полицию “охранять порядок”»[1415]1415
  Звенья. Т. 1. С. 476.


[Закрыть]. Похороны были проявлением общественной самодеятельности, так сказать, в чистом виде: лица неофициальные приняли на себя все распорядительные функции. Немногочисленным представителям власти (их, по некоторым данным, было не более шести человек) досталась роль сторонних наблюдателей.

«Полиция, – подтверждают слова мемуаристки «С.-Петербургские ведомости», – была совершенно не приготовлена к такому стечению народа, и, сравнительно, она отсутствовала, а между тем, какой был везде и во всём порядок, какая чинность!»[1416]1416
  С.-Петербургские ведомости. 1881. 1 февраля. Ср. другие источники: «Таков был порядок шествия, не нарушаемый ни полициею, ни жандармами, которых было только шесть человек: всё было чинно» (Фёдор Михайлович Достоевский. Биография. Его сочинения. Последние минуты его жизни. Проводы тела, похороны его и овации русского общества. Москва: Изд. А. В. Хлебникова, 1881. С. 34). «Полиция почти не вмешивалась. Публика сама соблюдала порядок, образуя цепи, оберегавшие строй процессии» (Новое время. 1881. 1 февраля).


[Закрыть]

Полиция действительно «не была приготовлена»: прежде всего потому, что никто не предвидел, какого размаха достигнет эта погребальная манифестация.

Правда, сохранилось одно до сих пор не отмеченное указание, которое, если только оно справедливо, снимает с правительства часть вины за проявленную беспечность.

«Лорис-Меликов, – пишет современник, – не счёл нужным сдерживать порывы “национального горя” и ставить ему какие-нибудь препоны. Однако на Казачьем плацу, рядом с Александро-Невской лаврой, где хоронили Достоевского, случайно было ученье казачьим войскам, – и они были всё время в “боевой готовности”»[1417]1417
  Гнедич П. П. Книга жизни… С. 133.


[Закрыть].

Лорис-Меликов не зря слыл государственным человеком. Он поспешил оказать усопшему знаки официального внимания. Но у него же – в качестве шефа жандармов – были причины опасаться эксцессов: последние могли иметь далеко идущие последствия.