Текст книги "Сердечный трепет"

19:15

Печали вредны тем, кто печалится. А гнев вреден тем, на кого он направлен. Я никогда, никогда в жизни не была так зла, как сейчас. Позор тебе, Филипп фон Бюлов, и твоей скандинавской гадючке на шпильках. Знать, что тебе изменили, уже достаточно мерзко. Но делить это знание с широкой общественностью – совсем другое. Это позор, который нужно искупить.

Ну, я вам устрою! Потому что Амелия куколка Штурм уже недалеко от Берлина. Она в гневе. И она абсолютно готова выставить и вас и себя на посмешище перед семью миллионами телезрителей. Потому что – как ранить вас больнее, чем опозорить в глазах себе подобных. Вы, элитные задавака. Писюшки. Вы, хвастливые ничтожества. Вы, телешуты. Вы, самовлюбленные отъевшиеся хари.

Я никогда не принадлежала к этому кругу. Всегда была слишком толстой, слишком маленькой, слишком незначительной, слишком милой. Я не потеряла лица – но приобрела самоуважение. Я стану лучше спать, если вы от стыда потеряете сон. У меня нет еще никакого конкретного плана, но будьте бдительны. Трепещите! Эту церемонию награждения вы не забудете никогда!

19:25

Я вся в предвкушении мести. Вижу, как летят тухлые помидоры, придумываю злобные выкрики, представляю воочию разноцветные напитки на одном светлом вечернем наряде.

Чуть не забыла о самом главном: что я сама надену? Как мне пройти без приглашения мимо охранников? И успею ли я на награждение вовремя?

Радио 105,5 сообщает о происходящем на красной ковровой дорожке перед залом на площади Жандармплац:

«На присуждение премии Бэмби в Берлин прибыли такие звезды, как Том Круз, Анжелина Джоули и Робби Уильямс. Вот, дорогие слушатели, подходит Фрауке Лудовиг, ведущая сегодняшнего вечера… Привет, Фрауке. Как вы чувствуете себя перед вашим выступлением?»

«Спасибо. Хорошо».

«Это была Фрауке Лудовиг на волне радио 105,5. А вот в своем откровенном платье появилась Бенте Йохансон. Это скандальная звезда вечера. Номинация ее программы «Овуляция твоей жизни» вызвала жаркие дебаты и даже угрозы бойкота. Кроме того, сегодня Бенте придала огласке свои любовные отношения с адвокатом… Добрый вечер, фрау Йохансон! Как вы оцениваете ваши шансы завоевать премию Бэмби?»

«Я уверена, потому что моя команда и я очень много работали».

«Ваш новый друг тоже здесь?»

«Конечно. Он желает мне успеха».

«Спасибо, фрау Йохансон. А теперь вернемся ненадолго в студию».

Что ты на это скажешь, мой Бюлов-медвежонок: «знаменитый берлинский адвокат», «новый друг». Со мной – ты бы блистал, с ней потеряешь свое имя. Мои соболезнования, солнышко, держи себя в рамках.

19:45

Знакомо тебе? Когда ты думаешь, что никогда в жизни не сможешь ничего съесть? И даже не можешь радоваться сэкономленным таким способом калориям?

Знакомо тебе состояние, когда ничто из того, что ты любишь, что делает тебя счастливым, что ты считаешь красивым, не доходит до тебя, не утешает? Желтые поля рапса рядом с дорогой выглядят как модное украшение в глубоком голубом декольте неба. Все дружелюбно, пахнет летом, а ты точно знаешь, что счастье навсегда тебя покинуло. Потеряна любовь – единственная, огромная, бесконечная. Та, которую, тоскуя, ждет каждый.

Я выехала на городское шоссе. Я всегда радовалась Берлину. Этому надменному городу. Сегодня Берлин пугает меня. Как будто я могу здесь погибнуть.

Подружки! Вы все знаете. Что мне вам сказать? Когда-то и вы испытали такое же чувство. И снова, и снова вы думали, что хуже быть не может, что это никогда не пройдет. Но – проходит. И – бывает и хуже.

20:05

В Америке, я читала, существуют странные законы. В Мемфисе, штат Теннесси, женщины могут водить машину только при условии, что впереди машины бежит мужчина с красным флажком, сигнализирующим об опасности. Я считаю, этот закон стоит ввести и в Германии. Передо мной женщина никак не может припарковаться. Она снова и снова пытается втиснуть свой свежевыкрашенный опель в узенький промежуток. Допускаю, что мои регулярные гудки ее нервируют. Женщины и без того нервничают, когда ставят свои машины на стоянки. Но я-то всего лишь хочу ей просигнализировать: «Эй, девушка, у тебя не получится! Езжай дальше! Я спешу и стою позади тебя на очень узкой улице. Не могу проехать, и у меня действительно не слишком хорошее настроение. Итак: кончай!»

Наконец она так и сделала. Включила аварийную мигалку, вышла, послала мне виноватую улыбку и начала выгружать из багажника многочисленные, видимо тяжелые, ящики.

Я пытаюсь успокоиться.

Это мне не удается. Мне, черт побери, нужно попасть на эту церемонию награждения!

Я знаю, подружки мои, если бы я позвонила кому-то из вас, вы бы меня отговорили. Запретили бы мне. Умоляли бы меня на коленях. Но есть вещи в жизни женщины, которые она должна сделать. Даже если ее подруги против.

Я хочу видеть их обоих! Бенте на сцене, Филиппа где-то поблизости в первых рядах. И после, рука об руку, на вечеринке. Ее на моем месте. Место еще не остыло. Я должна это видеть. Будет больно. Понятия не имею, что я сделаю. Может, что-то криминальное. Кто из них заслуживает пасть первой жертвой моего преступления? Я колеблюсь. Придется положиться на свой инстинкт.

«Эй, если ты сейчас же не уберешь с дороги свою дерьмовую тачку, я твоих детей сделаю сиротами!»

Женщина из опеля испуганно смотрит на меня. Ей тотчас становится ясно, что со мной лучше не связываться. Она быстро захлопывает багажник, прыгает за руль и мчится вперед – насколько возможно с неопущенным ручным тормозом.

Это мне нравится, это излучение силы, требующее моментального и безоговорочного повиновения. Что-то в этом есть. Надо бы почаще бывать обманутой и узнавать об этом из газет. Это необычайно портит характер. До ужаса. Я сама себя боюсь.

20:12

Слишком поздно! Поздно! Пру под девяносто по улице 17 Июня к Бранденбургским воротам.

Вдруг мне приходит в голову, что у меня нет вечернего платья. Только узкий черный летний сарафанчик, скомканный, валяется в багажнике.

20:39

Дом актера. Дамский туалет.

Слегка нервничаю. Это понятно. Крашу ресницы дрожащей рукой. Я годами искала тушь для ресниц, которая бы не растекалась. Когда я нашла ее – черную, от «Oil of Olaz», – фирма обанкротилась, и мои мытарства начались заново. Те же проблемы с карандашом для губ, который вечно заезжает мимо цели. Существование каждой женщины омрачено целым рядом косметических товаров, с которыми не просто работать.

Иногда, например, я спрашиваю себя, сколько денег за свою жизнь я угробила на шелковые чулки, которые ползут под рукой в первый же день. Причем ползут особенно активно, когда у меня нет запасной пары, а я приглашена на шикарный прием. Иногда у меня создавалось впечатление, что шелковые чулки появляются на свет с заранее спущенной петлей.

Похожим образом складываются и мои отношения с воском для волос и тенями для век. Мне никак не удается рассчитать дозу. С воском в волосах я смотрюсь так, будто мою голову ненадолго окунули во фритюрницу со старым использованным маслом. А тени для век, все равно какого цвета, выглядят, как последствия драки, которая закончилась моим поражением.

Рядом со мной красит губы Сандра Маишбергер. Она ловко орудует контурным карандашом. Зато у нее проблемы с пинцетом, потому что мне кажется, что ее брови – не образец формы. Что ж, каждый несет свой груз. И это справедливо.

Во всяком случае, она не выше меня. Это делает ее симпатичной. Но, возможно, она намного умнее, чем я. Это делает ее несимпатичной. Женщины, которые прекрасно выглядят и умеют беседовать с политиками, меня пугают. В их присутствии я чувствую себя неуютно, они напоминают мне, что я хотела закончить курсы усовершенствования английского языка и каждый день читать фельетоны в газете «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг». Я часто решаю, что вечером займусь своим образованием. Но, как назло, по телевизору обязательно покажут что-нибудь стоящее.

Я достаю заколку для волос, а фрау Маишбергер смотрит на меня отчужденно, как будто я вознамерилась с ее помощью соорудить какую-то неимоверную прическу. Она, наверное, думает, что я просто помешана на внешности и являюсь позором для всех эмансипированных женщин. Вы правы, фрау Маишбергер. А я уверена, что вы придаете слишком большое значение тому, чтобы самой зарабатывать деньги, ездить на машине, которую оплатили из собственного кармана, и чтобы у вас был мужчина, готовый делить с вами декретный отпуск. Вы то, что называют независимой женщиной. Я не такая. Я зависимая. И получаю от этого удовольствие. Мне нужен кто-то, кто меня любит, хотя я всего лишь такая, какая есть. Кто-то, кто будет меня утешать и у кого хватит на меня терпения.

Я хочу, чтобы тому, кого я люблю, можно было смело сказать: «Ты мне нужен», и он бы, услышав это, не испугался и не сбежал в другой город. Нет, я не независима. И может быть, поэтому я намного эмансипированнее, чем все эти эмансипе вместе взятые. Потому что я перестала делать вид, что я независима.

Я достаю шпильку, как обнажила бы меч в борьбе за свою зависимость. Сандра Маишбергер уходит.

Я глубоко вздыхаю, пытаясь успокоиться. Чистая случайность, что я вообще сюда попала.

В четверть восьмого я припарковалась в запрещенном месте, взяла из багажника пару вещей и, конечно, мою мисс Марпл на поводке.

Я мчалась по пустой красной ковровой дорожке. Марпл не любит быстро бегать, но в этой ситуации я не могла ей потакать. Церемония награждения уже началась, а выход Бенте Йохансон, если бы ее наградили, я не могла пропустить ни в коем случае. Я была обязана испортить ей радость и от премии и от г-на фон Бюлова.

Когда я его увидела, сразу поняла, жди неприятностей. Этот сотрудник службы безопасности смотрел на меня очень недоверчиво: на мне все еще были светло-голубые бермуды и футболка с цветочком.

«Я приглашена», – сказала я как можно увереннее.

«Тогда у вас должно быть приглашение».

«В принципе да, но я только что с самолета, прилетела с острова. А оно лежит на письменном столе в моей вилле на берегу Шлахтензее».

«Без приглашения нельзя».

«Я обручена с одним из награжденных».

«Я слышал это сегодня уже пять раз». Два метра мускулов безразлично смотрели на меня, как будто сверху я была вообще неразличима. «Иди отсюда, девочка, я повторять не буду».

Пожалуйста, не сейчас! Ведь я так близка к цели! Сейчас мой замечательный последний выход! Дебют ангела в роли мести и фурии. Что же, мне сорвать выступление из-за твердолобого кретина, который показывает власть и самоутверждается за мой счет? Я уже готова была разрыдаться, как вдруг тяжелая рука опустилась мне на плечо и отодвинула меня в сторону.

«Пропусти-ка меня, малышка».

Я обернулась. Позади меня стоял – узнаваемый по темной коже и тонированным очкам-каплям – Негеркалле Швенсен, бывший гамбургский сутенер и осужденный король улиц красных фонарей.

Когда несколько лет назад его подстрелили, он, лежа на носилках, показывал знак V и не давал снять с себя очки.

Угрожающим тихим голосом Негеркалле спросил охранника:

«Ты меня знаешь?»

«Ммммм».

«Хочешь иметь спокойный вечер?»

«Дааа».

«Тогда пусти меня. И малышку тоже. Или я тебе новое лицо сделаю».

Охранник посторонился и зло посмотрел на меня, как будто я была виновата в его унижении. Я улыбнулась ему так язвительно, как только могла. Потом Негеркалле потащил меня к входу, пожелал приятного вечера и исчез в направлении зрительного зала. Я смущенно, удивленно и благодарно смотрела ему вслед, потом стала искать туалетную комнату.

Марпл взволнованно сопела, как будто искала местечко, где бы сделать свои дела. Я подумала, что собакам вход в зал воспрещен, но мне показалось излишним возвращаться и уточнять это у охранника.

Бросаю в зеркало последний взгляд. Вид, что называется, на крайний случай, но, в общем, я довольна. Филипп сказал бы, что я выгляжу «естественно». Что ж, он прав: черное платье на тоненьких бретелях, золотые босоножки на шпильках, свежие веснушки на носу и красный мстительный рот. Дав пятьдесят марок уборщице, я уговорила ее последить за Марпл.

«Не больше чем на полчаса. Мне только нужно уладить там кое-что».

«Вы получаете награду?»

«Что-то вроде».

Как хорошо, что всю свою жизнь я почти всех любила. Безобидная, любящая, глупенькая Амелия куколка Штурм. Все злое, что во мне накопилось за тридцать два года, я выплесну за один этот вечер. С днем рождения, куколка!

Настал час Икс.

Глубокий вдох.

Вперед. Я не могу проигрывать. Слишком далеко я зашла.

21:05

Через боковую дверь вхожу в зрительный зал. Вижу знакомые лица. Шерно Джобатай, дурачок, сидит сбоку. На ногах кроссовки, красные, как задница павиана. Не понимаю, как его сюда пустили. Оливер Гайссен выглядит так, будто он только что с постели, а Харальд Шмидт вообще задремал между Хайке Макач и Бастианом Пастевкой. Ну, это как раз понятно: но перед огромным золотым Бэмби Фил Коллинз поет свою новую колыбельную. Вызывая скуку даже у меня. Напряжение, однако, снимает.

Теперь за дело.

Я обнаружила Филиппа!

Он сидит в первом ряду, между двумя блондинами: Томасом Готтшлаком и Бенте Йохансон. Рядом с Бенте сидит Юлиус Шмитт, потом Ксавьер Найдо и Том Круз.

Ну хорошо, Бюлов, ты получил, что хотел. Твоя номинированная пассия – в одном ряду с тобой, твоим любимым певцом и актером, чей текст из «Миссии», которая «невыполнима», ты знаешь почти наизусть.

Стук крови в висках. Капли пота бегут по спине. Я хочу забрать собаку и уехать домой. Но ноги не слушаются, а взгляд не отрывается от двоих, которые не могут, не должны быть парой.

Упади я сейчас замертво – не стану жалеть.

21:07

Аплодисменты возвращают меня назад из страны грустных мыслей. Фрауке Лудовиг передает Филу Коллинзу букет цветов, два воздушных поцелуя и объявляет следующего:

«Дамы и господа, еще никогда номинирование не привлекало такого внимания. Какая передача будет объявлена передачей года? Ответ даст наш следующий гость. Пожалуйста, приветствуйте единственную и неповторимую Верону Фельдбуш!»

Глупая перепелка с ненатурально хорошей фигурой. Я не знаю фрау Фельдбуш, но, несмотря на это, терпеть ее не могу.

Верона не сразу открывает конверт и немного хихикает: «Дамы и господа! Премию Бэмби получает… «Овуляция твоей жизни», ведущая Бенте Йохансон!»

Ааа! Еще и это! Кажется, сейчас будет взрыв. Мало того, что она получает моего мужчину, так теперь еще и Бэмби. Совершенно незаслуженно! Шведская сука! Пока Бенте триумфально шествует к сцене под крики и аплодисменты, я медленно выхожу вперед.

Верона передает Бенте золотого оленёнка.

«Дорогая Бенте, рада ли ты награде, хотя кое-кто здесь, по-видимому, завидует тебе?»

«Ах, дорогая, по-моему, я честно заслужила своих завистников». Бенте ржет, как игрушечный мешок со смехом.

Я смотрю на ее облегающее платье, на ее длинные, тонкие руки. Длинные стройные ноги. Длинную стройную шею. Редко когда еще я казалась себе такой маленькой и толстой. К сожалению, у меня в глазах слезы, и только тревожная мысль о том, как ужасно буду я выглядеть с размазанной тушью, не позволяет мне разрыдаться.

Через час можно реветь сколько влезет. Сейчас я могу кричать, что хочу. Но сейчас этой истории будет положен достойный конец.

Бенте приступает к благодарственной речи.

«Спасибо, Верона. Спасибо членам жюри, и моему продюсеру, и моим родителям, которые всегда в меня верили. Но самое большое спасибо – моему любимому. Потому что с сегодняшнего дня для меня и для него начинается новый отсчет времени. Эта награда принадлежит и тебе, доктор…»

Громкий вопль заставляет всех зрителей вздрогнуть. Верона Фельдбуш хватается за голову и падает за сцену.

А я в тысячный раз проклинаю себя, что не научилась как следует целиться.

Но как-нибудь, когда-нибудь я найду нужную цель.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 5:30

У меня плохой характер и хорошая фигура. Я умею хорошо парковаться, а еще лучше умею говорить «нет». У меня рост метр шестьдесят, но я давно не обращаю на это внимание. Каждый такого роста, насколько он себя ощущает. Можно чувствовать себя выше, если смотреть на других сверху вниз. У меня плохой характер и хорошая фигура… Чуть больше половины шестого… Утро понедельника…

Это был сон…

Всего лишь сон…

5:35

Иногда я просыпаюсь, как вот теперь, и ощущаю необыкновенный прилив сил. Я не могу вспомнить точно, что мне снилось, но остается какое-то очень хорошее чувство. В те несколько минут между ночью и днем, когда все возможно, у меня возникает чувство, что я могла бы быть кем-то другим.

Я открываю глаза. Они постепенно привыкают к полумраку, и чем больше мир вокруг обретает очертания, тем более проясняется сонный туман в моей голове, и я больше не та, кем могла бы быть, а та, кто я есть.

Амелия куколка Штурм. Самая большая дура на свете и звезда церемонии присуждения Бэмби.

Медленно возвращаются воспоминания прошедшего вечера.

Так, хорошо, моя сандалета попала, к сожалению, не в Бенте, а в голову Вероне. Но из-за такой несущественной промашки я вовсе не собираюсь отказываться от мести. Я бросаюсь к Филиппу так быстро, как это только возможно на одной ноге, вырастаю перед ним с самым импозантным, учитывая мой метр шестьдесят, видом и начинаю испепелять его взглядом.

Последние два дня пролетают у меня в голове как короткий фильм: «Занзибар». Несостоявшийся секс с Оливером. Мое кольцо, застрявшее в щели для почты. Юлиус Шмитт. Газета «Воскресный бильд». Боль, которая все это время была моим спутником. Мисс Марпл, которая под присмотром уборщицы ждет, когда я наконец разберусь со всем этим. «Куколка?»

Филипп бросает на меня странный взгляд. Он плохо выглядит, думаю я. Небрит, под воспаленными глазами темные круги, и черный костюм ему совсем не идет.

Затылком я чувствую, как камеры нацеливаются в мою сторону.

Вне себя от гнева я замахиваюсь, – и тут ярость покидает меня.

В этот момент Бенте Йохансон, о которой все уже позабыли, говорит в микрофон плачущим голосом: «Пупсичек, ты с ума сошла? Что происходит?» Она выглядит жалкой там, наверху. Держит статуэтку обеими руками, как будто боится, что кто-нибудь ее отберет.

Я поворачиваюсь к сцене и набираю побольше воздуха: «Что происходит, Бенте? Ты увела моего мужчину, всего-то. Вот это и происходит! И не называй меня пупсичек, ты, глупая овца!»

Бенте зашаталась. Кто-то крикнул «Вторая камера – на Йохансон! Крупный план!»

Я увидела, как у нее из глаз брызнули слезы. Она смотрела на кого-то позади меня. А потом она сказала: «Юлиус? Ты и с ней тоже… Как ты мог?» Бенте, всхлипывая, опустилась на колени. Бессмертие в средствах массовой информации было ей обеспечено.

Юлиус спешил к ней на сцену, крича: «Это недоразумение».

Я же совсем перестала понимать этот мир.

Филипп схватил меня за руку: «Куколка, ты вправду спятила?»

«Почему? Что ты имеешь в виду?»

Снова кто-то закричал: «Первая камера! Этих троих крупным планом!»

«Куколка, не знаю, что на тебя нашло, но я ужасно рад тебя видеть».

«Ты изменял мне с Бенте?»

«Конечно нет».

«Почему нет?»

«С чего ты это взяла? Бенте уже год встречается с Юлиусом. С сегодняшнего дня – официально».

Я слышала себя, как я еще что-то там лепечу про голосовую почту и про газетную заметку. Мне вдруг все стало ясно, но моя душа не могла так быстро перенастроиться от несчастья к счастью, от гнева к любви, от трагедии к хеппи-энду.

Конечно. Юлиус. Выдающийся адвокат. Который больше не любит свою жену. Чья жизнь не в порядке. Бенте, которая вынуждает его признаться и которая говорит об этом решении своему доверенному лицу – Филиппу, оставляет ему сообщение.

«Откуда этот костюм?»

«Одолжил».

«Могу ли я возместить причиненный ущерб?» «Я подумаю над этим». «Ты меня еще любишь?» «Боюсь, что да».

Мы умолкли, глубоко потрясенные. Тут Ксавьер Найду вышел к микрофону и запел. Потому что он все понял. Что речь просто идет о любви. И о страдании. О том, что все будет хорошо.

 
Скажи это громко,
Если ты меня любишь.
Скажи это громко,
Что ты дашь мне все.
Скажи это громко,
Что я всё для тебя.
Скажи это громко,
Мне этого хочется.
 

А потом моя тушь все-таки размазалась. Том Круз встал, захлопал и посмотрел на меня, как на звезду голливудского фильма. Да, ему будет что рассказать дома, Тому Крузу.

 
Я всегда услышу,
Что твое сердце говорит моему.
Перед хором ангелов
Я тебя спрашиваю.
 

Остаток вечера я прожила, как в кино. Как будто на большом экране шел фильм про Амелию куколку Штурм. Как она празднует свой день рождения, хэппи энд и свою большую, новую, старую, вновь завоеванную, хотя никогда и не терявшуюся любовь. Я вижу, как после окончания церемонии она рука об руку с Филиппом идет по ночному Берлину. Он в одолженном черном костюме, она в мятом пляжном платье. На каждом углу она останавливается, чтобы его обнять, чтобы удостовериться, что это не просто прекрасный сон, пришедший на смену кошмару. Они идут домой пешком. Он открывает дверь, переносит ее на руках через огромную кучу костюмов, а засыпая, держит ее лицо в ладонях. И если бы я в самом деле сидела в кино, я бы попросила у соседки носовой платок.