Текст книги "Сердечный трепет"
Автор книги: Ильдико фон Кюрти
Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
18:05
Пришло время связаться с Ибо.
Бедняга не может до меня дозвониться, потому что не знает мой новый номер мобильного телефона. Она вообще не знает, что произошло, и конечно, страшно волнуется. Скорее всего. Хотя сейчас, после шести, в Химмельрайхе самый большой наплыв посетителей.
Для гостей лучшая часть уикенда еще впереди, и они расслаблены и дружелюбны.
Интересно, везде ли в мире по субботам сразу после шести все так же замечательно хорошо?
Марпл начала рыть яму. Я растроганно посматриваю на нее, как мать на свою шаловливую дочку.
«Ибо? Алло, это я».
На заднем плане я слышу милый шум кафе «Химмельрайх»: гул голосов, звук кофеварки, кто-то как раз вспенил молоко, звон посуды, тихую музыку Рэнди Кроуфорда.
Ибо любит Рэнди Кроуфорда. Она уже лет десять подпевает, когда слышит «One day I'll fly away».[45]45
Однажды я улечу (англ.).
[Закрыть] Сегодня дела в кафе идут отлично, если она поет «Wild is the wind».[46]46
Буйный ветер (англ.).
[Закрыть]
Да, и в моей Ибо притаилась сентиментальная душа. Но, как правило, она это отлично скрывает.
«Куколка! Ты что, с ума сошла?»
«С чего ты взяла? Мне пло…»
«У тебя заскок! Я часами не могу до тебя дозвониться! Что случилось с твоим чертовым телефоном?»
«Я поменяла номер. Ибо, мне жаль…»
«Поменяла номер? Скажи, ты вообще имеешь представление о том, что здесь творится? Ты не можешь так просто обрубить все концы! Твой торчит возле меня и хочет знать, что, собственно, происходит. И не верит, что я ничего не знаю».
«Филипп в Химмельрайхе?» Хотя это ничего не должно бы значить для меня, сердце учащенно забилось. От радости. Потому что он меня ищет. Или от боли, потому что не знаю, пойдет ли мне на пользу, если он меня найдет? Понятия не имею. Возможно и то и другое.
«Ибо, а что он сказал?»
«Послушай, куколка, я понятия не имею, что происходит. Но одно я тебе скажу: мужик чертовски разъярен. И, насколько я понимаю, он имеет на это полное право. Он сказал, что ты облила его костюмы красным вином и погубила ковер. Это правда?»
«И меня были причины, можешь поверить. Ты ведь знаешь, как мне важно, чтобы мой партнер был аккуратно одет».
«Скажи мне наконец, что стряслось. Я тут с ума сойду. Подожди, я возьму телефон на кухню…»
«Ибо? Я тебя плохо слышу. Ибо?..»
«Да, да. Надо говорить потише. Филипп сидит за третьим столиком и очень подозрительно на меня поглядывает. Возможно, он догадывается, что я говорю с тобой. Ну, так что случилось? Ничего не пропускай, не преувеличивай, не подтасовывай факты в свою пользу. Просто скажи мне как есть – что произошло?»
Да уж, это отрезвляет.
Когда я говорю с Ибо, я точно знаю, что мне незачем плакать, пытаясь ее разжалобить, или истошно вопить. Это ее совершенно не впечатляет, не пробуждая ни сожаления, ни солидарности. Ее интересуют только факты, на основании которых она выскажет свое мнение и свой приговор.
Я делаю глубокий вдох. Речь идет о том, чтобы убедить ее в серьезности происшедшего. С этим у меня проблем не будет, потому что все, буквально все, свидетельствует против недостойного Филиппа фон Бюлова.
«Помнишь Бенте Йохансон?»
«Конечно».
«Вчера вечером мы встретили ее в Парижском баре. Она тут же вцепилась в Филиппа и поволокла его в угол. Мне это сразу показалось подозрительным. И утром я решила его бросить совсем ненадолго, но тут зазвонил его мобильник и…»
«Куколка, при всем моем к тебе уважении, у тебя определенно не все дома. Честно. Филипп тоже рассказал мне про вчерашний вечер. Я знаю, что ты ненавидишь, когда он оставляет тебя одну больше чем на пять минут. И я знаю, что Бенте Йохансон для тебя как красная тряпка для быка. Но этого достаточно, чтобы замочить красным вином его старые боксерские трусы. Но все дорогущие костюмы? Куколка, это чересчур!»
«Ибо, дай же мне рассказать до конца! Ты же не думаешь всерьез, что это и была причина, почему я… алло… Ибо?»
«Подожди секундочку».
Я слышу шум.
Ее голос становится громче.
«Нет, с чего ты взял? Нет, это не она. Черт, возвращайся за свой столик, да она вовсе не хочет с тобой разговаривать».
Шум.
Кто-то берет телефонную трубку. «Куколка? Это ты?!»
Это мой Филипп! Мой Бюлов-медвежонок, его характерный глубокий голос, которым можно озвучивать Шона Коннери. Мой Филипп, который сегодня наверняка остался без пены для бритья и которому так к лицу первое серебро в бороде. Знайте, что с трехдневной щетиной мой Филипп выглядит, как Клинт Иствуд после долгой скачки по пустыне Невады: мужественный, отважный, мучимый жаждой.
«Куколка? Проклятье! Скажи что-нибудь!»
В его любимом голосе все-таки явно слышится раздражение. Когда он злится, у него над правым глазом дергается жилка. Она голубая и придает ему такой вид, как будто от него можно ждать чего угодно, хотя обычно он вполне предсказуем. Мой Филипп всегда точно знает, что он делает, даже в гневе ему не изменяет холодный ум.
Только бы не впасть в сентиментальность. Почему он, собственно, злится? Что он о себе воображает, с какой стати кричит на меня? На меня, страдающую, терзающуюся, на жертву. Я права, и это его вина, что я снова одинока.
«Куколка, ответь мне сейчас же, что это за представление!!»
Я молчу.
«Где ты? Я хочу тебя видеть! Какой черт в тебя вселился? Ты должна мне тысячу объяснений!» Он тяжело дышит в трубку.
Я хватаю ртом воздух.
Потом я слышу, как чужим, металлическим голосом произношу:
«Я ничего тебе не должна».
Я выключаю мобильник, падаю на полотенце, смотрю в безоблачное, нежное, мягкое вечернее летнее небо.
И на глаза наворачиваются слезы.
18:30
Не знаю, ревность – это плохое качество? Лично я считаю ревность нормальным делом, когда для нее нет повода.
Ах, какие великолепные сцены я разыгрывала, какие ставила трагические пьесы для одной актрисы, о которых я и сегодня вспоминаю с удовольствием. На самом деле я взлелеяла в себе ревность, чтобы всегда иметь освежающий и обильный источник захватывающих драм. Эта неотъемлемая часть человеческих отношений достойна самого пристального внимания.
Мне нравится волноваться, особенно если я точно знаю, что никаких оснований для волнения нет. Это так же прекрасно, как быть больным, не чувствуя никакой болезни. Или когда тебя утешают, а никаких причин для горя у тебя нет. Или тебе готовят грелку, а живот и не болит.
Благодаря ревности, я попадала в дивные ситуации, что добавляло в жизнь новых красок и тем для разговоров.
Например, я всерьез собиралась оставить Себастьяна, моего второго близкого друга, из-за Нены. Нена только что спела хит «99 воздушных шаров», а Себастьян после концерта стал бурно восхищаться ее прической. Целый день я была безутешна. Нет, на самом деле: я целый день делала вид, что мое сердце разбито.
Я могу внушить себе все, что захочу. Я могу усмотреть угрозу моим романтическим отношениям даже со стороны приближающейся официантки или американской актрисы, а если поднапрячься, то даже и голого манекена в витрине. Не хочу показаться нескромной, но, по-моему, у меня необычайное дарование по части «ревности или как сделать все еще хуже». Я могла бы вести семинары в народном университете.
При этом, хотя я из всякой мухи делаю слона, я никогда не принимала в расчет по-настоящему плохого исхода. Странно, но я никогда не опасалась того, что могу быть обманута. Хотя – обстоятельство, о котором мне следовало бы задуматься, – обманывали меня много раз.
Себастьян вступил в связь с пучеглазой блондинкой, пока я лежала в больнице, где мне удаляли три зуба мудрости. Он не придумал ничего лучше, чем исповедоваться мне на следующий день после операции. Я рыдала три ночи и опухла от слез, как будто распухших щек было недостаточно. Я выглядела, как бычья лягушка перед тем, как лопнуть.
Я простила Себастьяна. К сожалению, в этом не было необходимости, потому что он уже сделал выбор в пользу пучеглазой. Правда, этот выбор я по сей дня не могу ни одобрить, ни просто понять.
Так же ушла и моя большая, большая любовь. Бен Коппенрат – наследник династии книготорговцев из Кёльна, где я семестра три изучала германистику, – изменил мне с моей тогдашней соседкой по комнате. Непостижимо, но она была куда толще и ничуть не красивее меня.
До сих пор не знаю, что легче выдержать: когда твой любимый, изменяя тебе, проявляет хороший вкус или плохой.
У меня лично меньше проблем, когда после его измены я могу немного похвастать. Мало чести той из нас, которая любит мужчину, чью новую возлюбленную стыдно показать друзьям. Но, с другой стороны, плохо и то, когда все, кто тебя утешал, остолбенело изумляются, почему этот тип вдруг вернулся к тебе, после того как уходил к такой потрясающей бабе.
В оправдание Бена я могла бы сказать только одно: в момент преступления он был в стельку пьян. И с умным видом еще раз процитировать моего старого приятеля Гёте: «И с этим пойлом в брюхе увидишь Елену в любой старухе».[48]48
Пер. А.Шавердяна.
[Закрыть]
После двух графинов Сангрии из моей соседки Уты получилась Елена Прекрасная, а из нашей квартирки – место преступления.
Интересно, что мужчины охотно оправдывают свою неверность биологической необходимостью. Напротив, верность они считают сверхъестественным подвигом самообуздания, за который им полагается признание и похвала. Так же, как за почищенную ванну.
«Ходить налево – все равно что заниматься онанизмом», – говаривал даже Говард Карпендэйл, мнение которого по другим вопросам я очень высоко ценю.
Чтобы у вас не сложилось неверное впечатление: на его концерт в Берлинском Конгресс-центре я попала совершенно не по своей воле. Филипп оказал Говарду кое-какие юридические услуги и получил два входных билета. Я посчитала невежливым не воспользоваться ими.
Первые две песни оставили меня абсолютно безучастной. Поглядывая на Филиппа фон Бюлова, я видела, как он демонстративно смотрит на часы, чтобы показать, что дистанцирует себя от происходящего на сцене. Через полчаса я услышала, как хлопаю в ладоши и необычайно громким голосом кричу: «Хови! Хови!» Через час я вынуждена была попросить у сидевшей рядом дамы бумажный платок. Во время любовной песни что-то попало мне в глаз.
В перерыве я купила брелок для ключей с Карпендэйлом, и кофейник с Карпендэйлом, и какую-то светящуюся штучку в форме сердечка, которой я размахивала во втором отделении на каждой медленной песне.
Во время финального поппури я больше вообще не могла усидеть на месте.
«Твои следы на песке – дверь в дверь с Алисой – Ночью, когда все спят – Hello again – Кому после меня ты расскажешь о твоих снах».
Почему-то большинство текстов я знала наизусть. Я проталкивалась к сцене, чтобы, по возможности, быть ближе к творцу. Хотя это было необязательно, потому что Филиппа, само собой разумеется, пригласили на вечеринку после шоу. Естественно, в присутствии исполнителя. Но я такая. Когда меня охватывает восторг, я не прячу свои чувства. Кроме того, я чувствовала, что огромная толпа вокруг меня поддерживает и так же увлечена, как я. Когда все восхищены, я тоже. Когда все грустят, я тоже. Послали бы меня на похороны совершенно незнакомого человека, я бы горько плакала, если бы у всех вокруг текли слезы. По сути – тот же феномен, что на пароме в Англию. Блюет один, блюют все.
Говард по сцене подошел ко мне довольно близко и – могу поклясться – долгие секунды смотрел только на меня.
Возможно, на семинарах для суперзвезд и для ведущих политиков их этому учат: «Как смотреть в толпу, чтобы каждый верил, что ты смотришь только на него?»
Две женщины – справа и слева от меня – истерически вопили: «Ховииии!» Глупые козы. Как будто они кому-то нужны! Я повернулась и посмотрела на воющую толпу. Все подпевали, обнимались, размахивали руками. Я представила себе, как стою на сцене в свете прожекторов, а они все взывают ко мне: «Куколка! Куколка!»
Да, я была бы хороша на сцене.
Тысячи людей раскачивались вправо, влево, вправо, влево. Как волнующееся море. Я тотчас обнаружила Филиппа. Единственный во всем зале, кто не двигался и стоял, скрестив на груди руки, – как учитель, дежурящий на перемене и присматривающий за учениками.
Я уверена, что господин Карпендэйл со своей теорией онанизма выразил сокровенные мысли множества мужчин. Странно, но женщины не столь беспечно относятся к этому способу самоудовлетворения живых объектов. Для женщин это всегда имеет определенное значение.
Ну, не знаю. Я читала, что в среднем женщины чаще обманывают своих мужей, чем те – жен. Это меня несколько обидело, потому что, по-видимому, меня эта тенденция не затронула. Я храню верность не из принципа, а скорее, из застенчивости – правда, результат в конце концов тот же самый.
Ну, ладно, я обманывала Хонку. Некоторых других тоже, но то было сто лет назад. Тогда я была еще юной, без признаков целлюлита и, надо добавить, менее взыскательной.
Я любила спать с мужчинами, которые были мне симпатичны. С такими, о которых можно думать хотя бы полчаса, что в принципе могла бы в них влюбиться. Но мне не часто попадаются мужчины, достойные моей влюбленности. Как и такие, относительно которых я при желании могла бы себе это внушить. И если встречаю такого, то спешу поскорее пойти на попятный, потому что не хочу, чтобы он думал, будто я нахожу его достойным любви.
Так что выходит, я храню верность, вовсе того не желая. Даже скучно. Нужно было попытаться изменить такое положение вещей. Научиться вести себя, как мужчина, – то есть как женщина без эмоций, к тому же с плохим характером. Обмануть, попользоваться и – бай-бай.
Теперь для измены, увы, слишком поздно. Я снова одинока. Но было бы смешно не найти никого, кем можно попользоваться.
19:10
Конечно, он не рассказал Ибо правды о том, что произошло на самом деле. Возможно, он и сам думает, что я устроила это помпезное шоу из-за неприятного вечера в Парижском баре. Он понятия ни о чем не имеет – а значит, не мучится угрызениями совести. Он не знает, что я все знаю. Он не знает, что я прослушала сообщение на его телефоне, а потом удалила его. Теоретически он знает, что у меня есть причина уйти от него, но не знает, что мне эта причина известна.
Узнает ли когда-нибудь? Только не от меня. Пусть всю жизнь спрашивает себя, что же произошло тем судьбоносным ранним утром.
Пусть себе верит, что я рассталась с ним, так и не узнав, что же за повод он мне предоставил. Пускай думает, что я просто его разлюбила. Да, это добавит мне плюсов. Куколка Штурм уходит, потому что хочет уйти. А не потому, что должна. Я победительница – хотя все потеряла. Но это Филиппу фон Бюлову знать необязательно. Я буду молчать, хотя это мне и не свойственно.
Хорошо бы сейчас с кем-нибудь поговорить. Позвонить Ибо я смогу теперь только поздно вечером, потому что кто знает, сколько еще Филипп будет сидеть в «Химмельрайхе» и отслеживать ее входящие звонки. Если бы мне не было все настолько безразлично, меня бы порадовало, что он приехал в Гамбург исключительно ради меня, чтобы наблюдать за моим кафе.
Вдруг он уже нанял частного детектива?
Или послал сообщения о розыске на музыкальные радиостанции? Он знает, что я не пропущу сообщения по радио. Вдруг он сейчас в моей квартире, лежит в моей постели и прижимает мою ночную рубашку к залитому слезами лицу?
Ах, черт, а убрала ли я из спальни этого милого дельфинчика Дидла перед отъездом в Берлин?
А может, Филипп как раз объезжает наши места?
Наши любимые и счастливые местечки.
Незаметный мостик через Альстер, где прошлым летом мы устроили потрясающий пикник, закончившийся тем, что какой-то лебедь-мизантроп решил ущипнуть меня за ногу, и мы сбежали.
Лесная чаща в Ниендорфском заповеднике, где, как нам казалось, никто нас не видит и только, одеваясь, мы обнаружили, что это не так.
Скамейка в парке Жениспарк, где мы проводили, бывало, целые вечера, читая друг другу вслух отрывки из любимых книжек.
Кафе «Ла Скала» в Эппендорфе, где милая официантка, не спрашивая, всегда подавала двойную порцию спагетти с соусом и оливковым маслом.
И, наконец, почтовый ящик, с которого все началось. Пара темных обгорелых пятен еще заметны под новой краской, а отверстие немного искривилось – как криво ухмыляющийся рот. На вторую годовщину мы туда вечером сходили.
Филипп принес шампанское, я бокалы. Мы чокнулись с почтовым ящиком нашей любви, и клянусь, я не сомневалась ни секунды в том, что у судьбы, которая свела нас вместе, намерения были самые лучшие. Я была уверена, что этот мужчина для меня. Совершенно уверена. Так же уверена, как и в свой восемнадцатый день рождения, когда в первый раз переступила порог казино и поставила сто марок на число восемнадцать.
Пора кончать с романтикой. В конце концов, те сто марок я проиграла. А теперь твердо установлено, что тот самый мужчина вовсе не был тем самым. Такое иногда случается. Никаких причин для грусти.
У меня чудесная прическа, у меня плоский живот, потому что я целый день не ела. Мне еще далеко до сорока, моя собака по команде подает лапку, у машины нет крыши, в зоне бикини у меня ни одного волоска, а недалеко от меня в лучах заходящего солнца лежат три молодых человека, один из которых заинтересованно мне улыбается.
Или я это себе внушила? И что? Если он еще не заинтересовался, то скоро заинтересуется. Времена сомнений прошли.
Я посылаю в его сторону подбодряющую ухмылку и, стараясь показать себя максимально привлекательной, направляюсь к воде. К счастью, на мне лифчик, визуально увеличивающий грудь. Изобретение, заслуживающее нобелевской премии, – что могут подтвердить все женщины, которые еще лет десять назад, входя в воду, выглядели совершенно плоскими.
Пытаюсь представить, что думает этот аппетитный юноша, уловив мой хищнический взгляд: «Фигура классная. Характер сомнительный. Излучение опасное. Как у девушки Бонда: ты знаешь заранее, что она потом попытается тебя убить, но ты все равно с ней спишь».
Небрежно приглаживаю волосы и молюсь, чтобы после купания моя прическа сохранилась бы даже без помощи Бурги. Я бросаю кокетливый взгляд через плечо, чтобы посмотреть, смотрит ли он.
Он смотрит. Очень хорошо.
Мисс Марпл плюхает позади. Я медленно вхожу в воду, шаг за шагом. Грациозно, как Брук Шилдс в «Голубой лагуне». Вперед, к борьбе.
19:45
Двадцать минут плескалась в воде, излучая в одно и то же время детскую радость и эротические флюиды, противиться которым невозможно. Постоянно ощущала на себе взгляды красивого юноши. Тщательно рассчитывала каждое движение. Как будто стояла перед знаменитым режиссером, ищущим героиню на главную роль.
Когда я знаю, что за мной наблюдают, я сама не своя. Я придаю большое значение этому состоянию – не быть самой собой. Когда на меня смотрят, я автоматически начинаю за собой следить. И делаю то, что хотела бы увидеть, если бы наблюдала за собой со стороны. Звучит несколько запутанно. Но все-таки стоит попробовать пройти тропой моих мыслей.
Разве не лучше вести себя так, как если бы мы знали, что человек, которому хотим понравиться, за нами наблюдает?
Мы бы не ковыряли в носу, а всегда пользовались носовым платком.
Мы бы не ругались последними словами, если вдруг на оживленную трассу выйдет женщина, заставив весь транспорт остановиться.
Мы бы не стали говорить плохо об отсутствующих людях, чаще смотрели бы программы по искусству и реже – канал РТЛ2.
Мы бы только добродушно улыбались, если бы маленькие дети перевернули нашу тележку с продуктами прямо перед кассой супермаркета или, чтобы не упасть, вцепились бы перепачканными шоколадом ручками в наши кожаные брюки.
Мы бы сохраняли терпение, если в книжном магазине нас обслуживала бы практикантка, которая до этого ни разу не заказывала книги по компьютеру.
Мы бы не позволяли себе опуститься. Мы бы регулярно избавлялись от угрей, удаляли бы отмершие частички кожи, не грызли бы ногти и не стали бы расковыривать едва заживший прыщик. И мы бы вовремя разбирались со своим мусором.
Да, этот мир стал бы лучше, если бы мы чувствовали, что за нами наблюдают. Все мы были бы такими же совершенными, какой была я, когда плескалась там, в красных лучах заходящего солнца.
Изнуренная своими артистическими достижениями, я вышла из волн.
Пляж был пуст.
Я показала лучшее, на что была способна, – а никто этого не увидел. Прекрасный юноша исчез. Актриса без публики. Прихорашиваюсь без зеркала. Пою без слушателей.
Танцую без музыки.
Смеюсь без радости.
Раскланиваюсь без аплодисментов.
Женщина без мужчины.
Несчастна.
Естественна.
Что мне остается?
20:10
Герберт смотрит на меня, как будто никогда прежде не видел. Как будто испугался, что я разношу заразу.
Я думаю: и почему это жизнь так несправедлива? Почему она благосклонна к тем, у кого и так все прекрасно, и немилостива с теми, кто и без того по горло в дерьме?
«Алло, Герберт, все ясно?» Я пытаюсь говорить как можно более самоуверенно. Но сама слышу что звучит это примерно как: «Пожалуйста, Бвана Масса,[49]49
Искаженная форма почтительного обращения чернокожего невольника к белому господину. Примеч. ред.
[Закрыть] подари мне свою благосклонность и посади меня за столик где-нибудь в уголке».
«У нас все занято», – говорит Герберт, как судья, зачитывающий приговор, который обжалованию не подлежит.
Герберт – это бог Занзибара. Ему принадлежит легендарный ресторан в дюнах. Деревянное строение, которое он купил по дешевке тысячу лет назад, а теперь расширил.
Сегодня тут нужно резервировать столик за несколько недель вперед, и то для тех, кого тут знают. Честно говоря, я считала, что меня знают. Считала, что меня проводят за лучший столик, под завистливые взгляды плебса. Рассчитывала, что Герберт будет расспрашивать о моих пожеланиях и моем самочувствии, надеялась даже, что он пару минут посидит со мной за столиком, тем самым выделяя меня среди остальных гостей. Вместо этого я слышу собственное покорное бормотание: «Я ненадолго, четверть часика, не больше».
Герберт разглядывает меня так, будто у меня мокнущая сыпь, и на короткий миг во мне вспыхивает надежда, что он меня все же узнает.
Последний раз я была здесь в марте. Герберт тогда отвесил легкий поклон и сердечно меня приветствовал. Я была гостьей в очень узкой компании, праздновавшей пятидесятилетие Юлиуса Шмитта.
Герберт даже обращался к Филиппу по имени, и я могла позволить себе держаться с богом Занзибара, как с обыкновенным трактирщиком, удостаивая его лишь беглыми взглядами. После десерта Герберт подошел к нашему столу и стал рассказывать историю своей жизни. Что он никогда не берет отпуск, потому что и так живет в раю. Что слава никогда не ударяет ему в голову и что каждого гостя, независимо от ранга и чина, он обслуживает, как короля.
«Вон там есть свободный стул. Но только до половины девятого».
Герберт поворачивается и приветствует какого-то гостя, размашисто хлопая его по плечу и спрашивая, как дела дома.
Я благодарно киваю и быстро прикидываю, стоит ли говорить, что я условилась здесь встретиться с Юлиусом Шмиттом. Но не решаюсь. Нужно срочно начать работать над своим характером.
И вот я сижу на самом плохом месте, на улице, это убогая группка столов и стульев чуть ли не прямо на парковке, напротив входа на веранду. Раскладной стул, ножки утоплены в песок, и – вид на приличные места. Это приблизительно, как если живешь в безобразной новостройке, тогда как все остальные дома на твоей улице – прекрасные старинные особняки.
Что мне делать? Встать и сказать, что я видела живьем Рассела Кроу? Что у меня свое кафе в Гамбурге? Что моя прическа от второго парикмахера Берлина? Что моя собака некрасивая, но очень редкая? Что я знаю Юлиуса Шмитта и что я подружка доктора фон Бюлова? Простите, экс-подружка.
Да! Я такая крутая, я могу даже позволить себе бросить адвоката, которого в самом знаменитом ресторане Силта знают по имени! Я сижу на раскладном стуле и имею наглость послать к черту типа, который никогда бы не стал сидеть на раскладном стуле!
«Герберт, – сказала я тихо, – если бы ты знал, то усадил бы меня на трон».
Я заказываю бутылку «Вдовы Клико», на что брови официанта на секунду уважительно ползут вверх.
Шампанское на раскладном стуле.
Амелия куколка Штурм с этого момента не позволит плохо с собой обращаться. Я возвращаю официанта и говорю ему, чтобы он принес еще порцию икры – для меня и бутылочку самой дорогой минеральной воды – для моего шарпея.
Официант послушно кивает. Я откидываюсь назад, чтобы немного поразмыслить. О том, что бы отвлекло меня от предмета, вокруг которого кружатся мои мысли, когда я их не сдерживаю.
Я лично считаю очень важным умение отвлечься и отрешиться. Талант этот невозможно переоценить, но мужчинам он каким-то несправедливым образом дан, тогда как женщинам приходится с трудом постигать эту науку.
Например, мы годами посещаем дорогого терапевта. Ходим на курсы первобытных воплей, чтобы с их помощью выплескивать свой гнев; рисуем интуитивные акварели, чтобы постичь собственную сущность; вешаем лапшу на уши последователям Юнга, Фрейда и Адлера; консультируемся по вопросам брака, партнерства, сексуальных отношений, воспитания, карьеры. Мы постоянно ищем совета. Мы постоянно ищем кого-нибудь, кто бы решил за нас наши проблемы.
Подружки мои! Мой вам ультимативный совет: молчите про ваши проблемы. Просто отрешитесь от них. Забросьте их куда-нибудь в самую дальнюю часть головы, чтобы оттуда, оскорбленные длительным невниманием, они убрались бы обратно в подсознание. Они попытаются вам вредить, но вы этого не заметите, потому что будете заняты уже чем-то другим. Ваши проблемы заскучают, как классный шут за последней партой, когда к нему никто не поворачивается, и когда-нибудь, просто от скуки, разрешатся сами собой. Да, это моя теория.
Мужчины – мастера отвлекаться. Часто они даже не замечают, что у них проблемы, потому что они постоянно чем-то заняты. Когда они вдруг понимают, что начали лысеть, они быстренько бегут поиграть в сквош, а потом попить пивка. Если их бросает любовь всей жизни, они просто спят с другой, у кого хотя бы грудь больше. Если они чувствуют себя одинокими, то опять же идут выпить пива. Если им грустно, они идут смотреть фильм, в котором очень много людей очень некрасивым способом уходят из жизни, – это их веселит. А потом они снова идут по пивку.
Если бы женщины меньше времени обсуждали самих себя, свои отношения с мужчинами, своих детей, своих родителей и переживания своих самых лучших семи подруг, у них было бы меньше проблем.
Мужчины отстраняются от нежелательных чувств. Женщины смакуют их. Да, они при этом принимают ванну при свечах и слушают песни, которые все только усугубляют. Но они делают музыку громче, заводят снова и снова.
Вот моя персональная «горячая четверка» песен, которые женщины в фазе душевного расстройства не должны слушать ни в коем случае. Все четыре – замечательные и добросовестно мною опробованы.
Обожаемый номер один, и это может быть только: Р.Келли с «When a woman's fed up».[50]50
Когда у женщин кончается терпение (англ.).
[Закрыть]
Она застала меня врасплох, в машине, субботним утром по дороге к продуктовому отделу магазина Карштадт-Эппендорф.
Представь себе: начинается безобидно, может, совсем немного тревожно, но ты пока не предвидишь ничего плохого. Делаешь чуть громче. Что-то нежно трогает твое сердце, у тебя появляется чувство какого-то ожидания, надежды. И, наконец, оно настигает тебя. Чувствовалось, что к этому идет, но все-таки вдруг:
Говорю вам, мне пришлось съехать на обочину, потому что песня потрясла меня до самой глубины.
Номер два – песня Бой Джорджа. Я нашла ее совершенно случайно на каком-то CD, где, кроме нее, ничего стоящего не было. Называется «If could fly»[52]52
Если бы мог летать.
[Закрыть] и начинается бойскаутской гитарой, она звучит долго и печально. А потом тихий прекрасный голос поет прямо в сердце и заставляет завидовать всем влюбленным, которым эта песня напоминает друг о друге. А остальных она просто вырубает.
Номер три – божественная Мэрайя Кэри. Нет ни одного сердца, давшего трещину, которое не разбилось бы на мелкие кусочки при звуках «Му all». По крайней мере, на отметке индикатора 2:54 мин. Это финальный припев, и слезы так и текут:
I'd give my arm to have
just one more night with you
I'd risk my life to feel your body next to mine
'Cause I can't go on livin'
in the memory of our song
I'd give my arm for your love tonight.[54]54
Я бы отдала руку
За еще одну ночь с тобой.
Я рискнула бы жизнью,
Чтобы почувствовать твое тело рядом с моим,
Потому что я не могу дольше жить
Воспоминаниями о нашей песне.
Я бы отдала руку за твою любовь этой ночью (англ.).
[Закрыть]
Номер четыре – группа Гласхаус с песней «Если это любовь». Эта песня – горе от любви. Чувствуешь себя так, будто тебя только что бросили, даже если ты только что вышла замуж.
Если это любовь,
Почему она лишает меня сна?
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
