Текст книги "Отвертка"

Брайан сказал, что лично он советует всем русским, когда погаснет свет, обеими руками придерживать брюки. «Shut your mouth, – беззлобно сказала Дебби. – Shut your fuckin’ mouth».

Я задрал голову и посмотрел на мерцавшие под потолком лампы. Они были большие, мощные, хотя и светили вполсилы. И вправо, и влево, насколько хватало глаз, уходили блестящие рельсы, а на стене прямо напротив висел пожарный щит, выкрашенный красной краской. На щите были развешаны огнетушитель, ведро, топор и совковая лопата.

– Осталось десять секунд. Приготовьтесь, это не навсегда – только на минуту… Шесть… Пять…

Свет погас моментально и везде. Гудение ламп и прочей электрической дребедени исчезло одновременно со светом.

Даже в самую темную ночь на небе светят звезды – хотя бы одна. Даже в самой темной комнате всегда найдется щелочка, через которую будет пробиваться лучик света. Здесь не было ничего. Ни единого проблеска. Наверное, так чувствуют себя похороненные заживо.

– Эй! Кто там вышагивает?! Не расходиться! Заблудитесь – искать не стану!

Я прислушался. Слева, впереди, что-то действительно происходило. Шаги – мягкие, крадущиеся, – звяканье металла, шебуршание. Возможно, все это происходило в миллиметре от моего носа, а я ничего не видел.

Когда только загорится этот чертов свет?

Воздух разрезал свистящий звук. Что-то тяжелое рухнуло на землю. Я почувствовал, как маленькие волоски у меня сзади на шее встают дыбом. В тишине совсем рядом с ногами послышался мерзкий звук.

– What’s that?!

– Что, черт возьми, у вас там происходит? Стогов! Зажигалка есть?!

Моментально вспотевшие пальцы долго не могли нащупать зажигалку в набитых всякой мелочью карманах. В тот момент, когда я наконец достал ее, в воздухе низко загудело, и в туннеле зажегся свет.

Я открыл глаза и выронил зажигалку из занемевшей ладони.

Мартин смотрел на свои джинсы, заляпанные чем-то темным и вязким, а поперек рельсов, уткнувшись в пол лицом, лежал тихоня Шон. Из его затылка торчал всаженный по самую рукоятку топор. Тот самый, выкрашенный красной краской, с пожарного стенда.

А между рельсами расплывалась лужа густой черной крови.

3

– Давайте начнем с самого начала. Где каждый из вас находился в момент, когда в туннеле погас свет? Постарайтесь вспомнить поподробнее, ладно?

Капитан обвел нас всех взглядом, вдавил в переполненную пепельницу окурок и взялся за авторучку.

В пикете милиции мы сидели уже час. У нас сняли отпечатки пальцев, переписали номера паспортов ирландцев и моего редакционного удостоверения.

Постовых милиционеров капитан опять выставил из пикета. Они стояли посреди вестибюля, а вокруг носились типы в штатском. У входа на станцию, мрачные и молчаливые, застыли двое офицеров из того же Комитета, что и капитан.

Само помещение пикета начинало меня раздражать. Грязный, годами не мытый пол. Жесткие и узкие скамейки, спроектированные как орудие пытки для особо несговорчивых клиентов. Вместо пепельницы – банка из-под тушенки с остатками жира на стенках. Выглядела банка омерзительно.

– С кого начнем?

– Давайте с меня.

– Давайте. Фамилия, имя, отчество.

– Стогов Илья Юрьевич…

– Как далеко от убитого вы находились в момент, когда погас свет?

Черт меня подери, если я запоминал, где именно находился в тот момент. Я вытащил из кармана сигареты, закурил и попытался вспомнить. Из памяти не удавалось извлечь ничего.

Пива бы сейчас.

– Точно сказать трудно. Кто мог подумать, что все так получится? Насколько я помню, вы с Шоном стояли чуть впереди… А я чуть сзади и справа. Ближе к правой стене туннеля.

– Как далеко?

– Ну, метрах в трех.

– После того как погас свет, вы перемещались?

– Да. То есть… В общем, когда стало ясно, что творится что-то неладное, я шагнул по направлению к вам.

– Один раз шагнули?

– Один или два – не помню.

– Когда зажегся свет, вы стояли прямо над телом убитого.

– Значит, три шага сделал. Я же говорю – не помню. Не до того было.

– Хорошо. Вы видели… то есть слышали, чтобы кто-то перемещался рядом с вами? Если да, то с какой стороны?

Я обвел взглядом напряженно вслушивавшихся ирландцев.

– Что-то такое я, конечно, слышал. Все слышали. Рядом со щитом что-то лязгнуло. Но я ведь стоял не с той стороны, где висел щит. Так что не знаю, кто это мог быть. Любой мог пройти мимо меня… А потом я почувствовал, как убийца замахивался топором. В смысле, чувствовал движение воздуха… Короче, ничего конкретного по сути вопроса сказать не могу.

Капитан дописал последнее предложение, подвинул ко мне лист и сказал:

– Подпишите. Вот здесь. «С моих слов записано верно». Дата. Подпись.

Я пробежал глазами текст показаний и подписал.

– Идем дальше. Кто следующий?

Ирландцы переглянулись. Брайан решился первым:

– Давайте я.

– Давайте. Фамилия, имя, отчество.

– У нас нет отчества. Есть второе имя, но это не отчество. Другая система, понимаете?

– Отвлекаться не будем, хорошо? Вы уверены, что не хотите воспользоваться услугами переводчика? Имеете право.

– Да нет. Я все понимаю.

– Как далеко вы стояли от убитого, когда погас свет?

– Я стоял рядом с Ильей. Чуть левее. Но от вас с Шоном это было далеко. Метра три-четыре.

– И положения не меняли?

– Нет.

– Слышали ли вы, как передвигались люди, стоявшие рядом с вами?

– Нет.

– Какие-нибудь странные звуки?

– Нет.

– Как давно вы были знакомы с убитым?

– Недавно. Познакомился сегодня с утра. Вернее, вчера с утра. Перед отлетом в Россию.

– Хорошо. Подпишите.

– Я еще хотел сказать… Илья говорит, что начал двигаться в сторону Шона только после того, как лязгнул топор. Вы знаете… Мне кажется… Извини, Илья, просто мне кажется, что я перестал чувствовать, что ты стоишь рядом со мной, еще до этого. По-моему, ты начал двигаться сразу же, как погас свет. Хотя, может быть, мне это только показалось.

Капитан пристально посмотрел на меня и покусал кончик авторучки. Сейчас он кивнет замершим у входа ассистентам, и те бросятся на меня. Выпить хотелось страшно.

– Ладно. К этому мы еще вернемся. Подпишите вот здесь. «Я, такой-то такой-то, подтверждаю, что владею русским языком в степени, достаточной для понимания заданных мне вопросов». Дата. Подпись.

Убрав исписанный лист в папку, он взглянул на Дебби:

– Леди?

Дебби пожала плечами:

– Пожалуйста.

– Вы тоже не желаете воспользоваться переводчиком?

– Не желаю. Хотя считаю, что разговаривать с нами в отсутствие консула Ирландии вы не имеете права.

– Простите, но в Петербурге нет ирландского консульства. За консулом нужно будет посылать в Москву.

– Это не мои проблемы.

– То есть вы отказываетесь отвечать?

– Почему? Просто я сразу вас предупреждаю, что в суде мои показания не будут иметь никакой силы.

– Пока что вы даете показания не в суде. Ваши свидетельские показания необходимы для того, чтобы как можно быстрее и квалифицированнее раскрыть это преступление.

– Я все поняла. Вы можете задавать свои вопросы.

Дебби достала из куртки сигареты и закурила. Капитан стенографировал ее ответы: не слышала, не видела, положение не меняла, никого из присутствующих не подозревает.

Последним на вопросы капитана отвечал Мартин. Капитан вынул из папки новый бланк, закурил сигарету и долго смотрел на забрызганные сгустками крови джинсы Мартина.

Сразу, как мы поднялись из туннеля, Мартин начал просить салфетку, чтобы вытереть брюки. Капитан заявил, что брызги – одна из главных улик следствия, и вытирать их запретил.

Точно так же, как и все остальные, ничего особенного Мартин не слышал. Да, лязгал топор о щит, да, свистело в воздухе лезвие. Но кто и куда перемещался – извините, не разглядел. Темно было.

– Как далеко вы стояли от убитого?

– Дальше всех. Я стоял за спиной Брайана и Ильи. Самым последним.

Капитан отложил ручку, глубоко затянулся и еще раз глянул на его джинсы. Мартин сделал движение, словно хотел прикрыть успевшие почернеть пятна.

– Понимаете, когда все забегали и вы крикнули что-то насчет зажигалки, я бросился вперед. Я хотел посветить зажигалкой, понимаете? Наверное, в этот момент я и забрызгался. Когда я подошел, Шон уже лежал на рельсах.

Капитан продолжал рассматривать его джинсы.

– Поймите, капитан, я не мог бы добраться до щита, где висел топор, даже если бы хотел. Для этого мне нужно было бы пройти мимо Ильи с Брайаном, а потом Дебби. Они бы почувствовали это. Скажите, ребята, вы что-нибудь чувствовали?

– Ну хорошо. В любом случае джинсы пока не стирайте. Понадобится экспертиза.

Капитан снял трубку стоящего на столе телефона.

– Тимошенко? Осмотр закончили? Короче. Через… э-э-э… через сорок минут из туннеля всех убираешь, понял? На Центральную позвони – пусть ток дают. Отбой.

Он встал из-за стола, потянулся и кивнул сидевшим у двери гвардейцам. Один из них тут же встал и вышел за дверь.

– На сегодня пока все. То, что сегодня случилось, – беспрецедентно. Мы обязательно разберемся. В свою очередь очень надеюсь на то, что вы будете оказывать следствию посильную помощь. Если вспомните что-нибудь важное – звоните. Сейчас вас отвезут домой. Где вы остановились? Очень хорошо. Извините, но прошу вас ставить меня в известность обо всех своих передвижениях. Договорились? Очень хорошо! Лейтенант, проводите.

Ирландцы поднялись, попрощались и вышли за дверь.

– Илья Юрьевич, можно я попрошу вас задержаться еще на минуточку?

Капитан снял серый пиджак, повесил его на спинку и несколько раз потер глаза кулаками. Глаза у него были красные, усталые.

– Вы хотели меня о чем-то спросить?

– Скорее попросить.

– Вы о том, что сказал Брайан?

– Что вы! Я ведь тоже стоял неподалеку. Я прекрасно слышал: с вашей стороны звуков не было.

– Приятно слышать. Особенно приятно это слышать от вас.

– Мы же соотечественники. Зачем вам убивать этого парня? Дураку понятно – это кто-то из них. Какие-то старые счеты. Их нужно хорошенько проверить, а времени нет. Сколько они будут в Петербурге?

– Неделю.

– Неделю?

Несколько минут мы молчали.

– Я вас очень прошу – присмотрите за ними. Парня убили в моем туннеле. Расхлебывать мне. За неделю нужно успеть – если они уедут, где я стану их искать?

– Хорошо. Я помогу. Попробую помочь. Только у меня один вопрос.

– Слушаю.

– Перед тем как погас свет, Шон отвел вас в сторону – что он вам сказал?

Капитан помолчал, а потом вытащил из пачки новую сигарету.

– Понимаете, в том-то и дело. Почему, думаете, я тоже уверен, что убийца не вы, а один из этих троих? Когда Шон подошел ко мне, он спросил, правда ли, что я – офицер спецслужбы, и сказал, что хочет сообщить нечто очень важное. Что-то, от чего зависит его жизнь и смерть. Я спросил, что именно, и он ответил: мол, это касается того, что произошло с ним в Ирландии…

Капитан глубоко затянулся и посмотрел мне в лицо.

– Так что убийца – кто-то из этих троих. Брайан, Мартин или Дебби… Вопрос только – кто?

4

Если с Дворцовой площади пройти сквозь арку Главного штаба, а затем перейти Невский, то, чуть не доходя до китайского ресторанчика «Янь Дзяо», вы увидите ступени, ведущие вниз, в полуподвальное малоприметное заведение.

Немногие знают, что там, внизу, расположен бар «Флибустьер». Именно во «Флибустьере» мы с ирландцами и договорились встретиться на следующий после убийства день.

Проснулся я только в два часа дня, встреча назначена была на три. Дождь как зарядил неделю назад, так ни на минуту и не прекращался. Вылезать из постели и переться по слякоти в центр не хотелось.

С трудом я заставил себя побриться, вышел из дому, поймал такси. Настроение было мерзкое. Всю дорогу до «Флибустьера» я думал о том, что произошло вчера в туннеле метро.

У входа в бар я столкнулся с Дебби.

– Привет.

– Привет, Илья.

Судя по выражению лица, настроение у нее было не лучше моего. Отряхивая капли, мы вошли вовнутрь. Оба ирландца уже сидели за столиком прямо напротив двери.

– Давно ждете?

– Привет, Илья. Hi, Дебби. Только пришли.

– Не могли разбудить? Из-за вас чуть не заблудилась в этом чертовом городе. Что пьете?

– «Килкенни». Настоящее ирландское «Килкенни». Кто бы мог подумать, что в Петербурге людям наливают то же самое пиво, что и у нас?

Я скинул куртку и сказал, что закажу пиво. «Мне тоже „Килкенни“», – сказала Дебби. «Хорошо», – ответил я. Принес бокалы, закурил, устроился поудобнее.

– Чертов дождь. В первый же день у меня промокли ботинки.

Брайан и Мартин одновременно заглянули под стол.

– Что ты носишь? Нужно носить «Доктор Мартинс». Я ношу «Доктор Мартинс» уже лет восемь, и за все время ни одни ботинки у меня так и не промокли.

Он вытянул из-под стола свою затянутую в черные джинсы ногу и продемонстрировал черный блестящий ботинок.

– «Доктор Мартинс» – это обувь дешевых пижонов.

– Даже папа римский носит «Доктор Мартинс».

Мы обсудили достоинства и недостатки английской обуви. Брайан рассказал, что пару месяцев назад был на концерте модной группы «Banshees» и видел у их басиста улетные замшевые ботинки с пряжечками. «Ты знаешь, что их барабанщик – гей?» – спросил Мартин. Брайан не знал.

Разговор не клеился. Брайан сходил к стойке и принес всем еще по кружке «Килкенни». Честно сказать, я был не в восторге от ирландских сортов пива. Я предпочел бы обычную «Балтику».

Дебби спросила:

– Здесь есть бильярд?

– Есть.

– Ты играешь?

Я сказал, что нет, зато сыграть захотел Мартин. Мы переместились в бильярдную. Оформлена она была в виде кают-компании пиратского корабля – «Флибустьер» пытался оправдать название.

По периметру вместо стульев – дубовые бочонки, с потолка свисают веревки и канаты, и даже парень, выдавший нам кии, был одет в кожаную жилетку на голое тело и повязку, прикрывавшую один глаз.

В бильярдной здоровенный бородатый тип лениво гонял шары, а его подруга, с трудом сохраняя равновесие, сидела рядом и упрямо тянула пиво. При нашем появлении тип бросил кий на стол, и они вернулись в зал.

– Почему ты не хочешь сыграть?

– Питаю недоверие к любым видам спорта.

– Разве бильярд это спорт?

– Даже шахматы – и то спорт.

– По тебе не скажешь. Ты мускулистый. И нос как у боксера.

– Это у меня просто жизнь такая. Чуть что – сразу получаю от нее по носу.

– Хочешь, я научу тебя играть в бильярд?

Я сказал, что могу послушать, и она долго объясняла мне насчет разного цвета шаров и того, почему именно нельзя забивать в лузу черный шар. После ее объяснений мне окончательно расхотелось учиться играть.

Мартин без замаха разбил шары. Они испуганно заметались по столу, глухо ударяясь друг о дружку. Рядом со мной пристроился Брайан.

– Еще по кружечке?

– Давай.

Скучавший бармен выставил на стойку два высоких бокала. «Большое спасибо», – сказал ему Брайан. Бармен, не ответив, вернулся на свое место.

– У нас в Корке есть заведение, называется «Dirty Sally», «Грязная Салли». Там всегда липкие столы, в пиве плавают дохлые мухи, тарелки моют раз в неделю, а официантов специально обучают хамить клиентам. Считается, что это очень стильно. Народ часами стоит в очередях, лишь бы попасть в этот бар…

Брайан пускал дым кольцами и лениво поглядывал, как Мартин лупит по шарам, не оставляя Дебби ни единого шанса хотя бы вступить в игру.

– Что ты обо всем этом думаешь? Я имею в виду Шона…

Он выдохнул дым, затушил сигарету и принялся выковыривать из пачки новую.

– Черт его знает… Я полночи уснуть не мог, думал об этом… Ты считаешь, это кто-то из нас?

– А ты думаешь, что это я?

– Да нет, тебе-то зачем? Ты, кстати, извини за вчера. В смысле – за то, что я сказал про тебя капитану. По всему видать, это действительно кто-то из нас. Кому мог помешать Шон?

– Вы дружили там у себя, в Корке?

– В том-то и дело, что нет. Встретились только утром в аэропорту. Я нескольких журналистов в Корке знаю, но это в основном политические хроникеры, а Шон, как я слышал, занимался культурой. Странный парень… Тихий какой-то. Мы втроем как-то сразу разговорились. В самолете бутылку «Бифитера» выпили. А он сидел и всю дорогу читал какую-то книжку. Не такой парень, как мы. Не такой, как ты или я.

– Может, Мартин или Дебби знали его раньше?

– Не знаю… Честно, не знаю. Не думаю. Ты считаешь, кто-то из них?

– Ничего я не считаю. Бред какой-то.

– Точно. Бред. Кому понадобилось убивать Шона? Такой тихий парень…

Мартин от двух бортов вбил последний шар и кинул кий на стол. Так ни разу и не ударившая Дебби подошла к нам и, не спрашивая, вытащила сигарету из моей пачки «Лаки Страйк».

– Этот парень играет как механизм. Ни единой ошибки.

– Я долго тренировал свои руки.

Мартин вытянул руки вперед. У него были пальцы пианиста, тонкие запястья, мускулистые предплечья. Вчера, в туннеле, когда зажегся свет, он стоял почти в такой же позе, как сейчас. Слегка наклонившись, выставив руки вперед. И джинсы у него были густо заляпаны свежей черной кровью.

Дебби курила быстро и нервно. Она расстраивалась из-за проигранной партии.

– О чем шепчетесь?

– О Шоне.

Не переставая улыбаться, Мартин сказал:

– Бедняга Шон.

– Вы пытаетесь за парой кружек пива угадать, кто из нас троих его убил?

– Просто разговариваем. Не высказываем ни единого подозрения.

– А я бы высказала пару подозрения. Как ты считаешь, Мартин, кто мог убить Шона?

– Понятия не имею.

– Ты, похоже, вообще не думаешь об этом?

– Нет. Меня это не касается.

– Как это не касается?

– Не заводись. Проиграла, а теперь злишься.

– При чем здесь «проиграла»? Как может не касаться смерть человека?

– Мы все когда-нибудь умрем.

– Это демагогия! Ты играешь как машина, ты говоришь как машина… Тебе вообще на все наплевать?

– Наплевать не наплевать – какая разница? Шона убили. Кто? Я не знаю. С нами был этот… как его?.. русский капитан… Он пусть и расследует.

– Мартин!

– А что такого? До вчерашнего дня я этого парня вообще не знал. Конечно, очень неприятно, что все так получилось, но у меня в этом городе есть определенная программа. И я обязан ее выполнить. За поездку платит мой журнал. Я обещал редактору привезти несколько материалов. Так что я лично продолжаю работать.

– Работать? Как ты можешь думать о работе, если вчера тебя по самую задницу забрызгало его кровью?! Ты ведь стоял к нему ближе всех остальных – так?

– Ну стоял… Что из этого?

– Ты ведь соврал вчера капитану, когда сказал, что стоял спереди от Шона. Ты стоял сзади, я же чувствовала, как ты прошел мимо меня вперед уже после того, как Шон упал на рельсы!

Мартин давно перестал улыбаться.

– Вчера я действительно сказал капитану неправду. А ты хотела, чтобы я сказал, что был единственным, кто стоял сзади от него? Меня бы прямо там же в метро и арестовали бы. А мне нужно работать.

– Зачем ты наврал?

– Что бы ты сказала этому капитану на моем месте?! Вместо того чтобы залезать в койки к русским парням, ты бы поехала в русскую тюрьму! Там-то ты написала бы сенсационную книгу!

Мне показалось, что сейчас Дебби его ударит. Но она не ударила. Она швырнула кий на стол, развернулась и, ногой распахнув дверь, вышла из бильярдной.

Брайан кивнул мне: «Иди за ней», – и принялся говорить Мартину английские слова.

Я купил два бокала «Балтики», отыскал Дебби за дальним угловым столиком и поставил один бокал перед ней.

Мы посидели молча.

– Дай сигарету.

Мы закурили, и она залпом отхлебнула сразу полбокала пива.

– Bloody bastard! Ненавижу мужчин.

– А как ты относишься к русскому пиву?

– Пиво как пиво. У нас в Ирландии и получше есть.

Мы поболтали о том о сем, и минут через десять она немного оттаяла.

– Какие планы на вечер?

– Никаких особенных.

– Пойдем куда-нибудь.

– Да уж, наверное. Не торчать же весь вечер в этом «Флибустьере».

– Тебе здесь не нравится?

– Не то чтобы мне не нравилось. Но уж больно похоже на то, чем я каждый день занималась в Ирландии. Как будто никуда и не уезжала… Предложи чего-нибудь спешиал русского – я с радостью соглашусь.

– Спешиал русского? Смотря что ты имеешь в виду.

– Как проводят время ваши молодые люди?

– По-разному проводят. В клубы ходят…

– Пойдем в клуб. Только пусть это будет не так, как здесь. Давай сходим в типичный петербургский найт-клаб.

Я посмотрел на часы.

– Типичный петербургский? Хорошо. Только до этого мне нужно будет сделать важное дело. Давай встретимся… так… в десять вечера. И возьми ребят с собой. Ладно?

– Ладно…

– Не ссорьтесь. Чего вам ссориться?

– Посмотрим.

«Интересно, – думал я, пробираясь к выходу между столиками, – а зачем Мартину потребовалось заходить по другую сторону от упавшего Шона, если до того, как зажегся свет, он все равно не мог видеть, что тот убит?»

5

Старожилы рассказывают, что есть в моем городе маленькая улочка, название которой никто уже и не помнит, хотя называется она просто – Шепетовская.

Редки пешеходы на этой улице. Особенно редки в поздний час. Ничто не влечет сюда прохожих. Однако если уж свернет на тихую Шепетовскую улочку молодой и симпатичный мужчина, то происходит с таким мужчиной каждый раз одно и то же.

По крайней мере так говорят старожилы.

Сам не заметив как, мужчина знакомится с женщиной редкой красоты. Мало того что она с радостью принимает его ухаживания, так еще и тут же приглашает к себе: они с подружками тут, неподалеку, в общежитии. Вот только забираться в общежитие нужно через окно, а то очень уж строгая у них администрация.

Наивный, обуреваемый инстинктами мужчина, рискуя жизнью, лезет по отвесной стене к вожделенному окну и действительно попадает в общество множества женщин всех возрастов, комплекций и темпераментов.

Ночь напролет мужчина предается чувственным утехам. Пьет, так сказать, нектар со множества цветков. А под утро, тайком, бывает выведен через парадный выход… и вот тут – только тут! – на дверях «общежития» видит он вывеску «Кожно-венерологическая больница для женщин № 17».

И демонический смех прелестниц заглушается воплем отчаяния, ибо ловелас чувствует, как во все поры его недавно здорового организма проникает множество заразных и наверняка неизлечимых хворей…

В планах на сегодняшний вечер у меня значилось навестить друга Лешу Осокина, оказавшегося пациентом другой легендарной больницы. Тоже венерологической, но только мужской.

Таксист, подвозивший меня от «Флибустьера» до улицы Восстания, пытался завязать светскую беседу… и несколько раз высказывал замечания на тему, что дождь в этом году льет… давно так не лил… а в этом году льет.

Настроения болтать не было. Я молча расплатился и вылез перед воротами красного ажурного особнячка.

Еще со времен, когда распространение вензаболеваний рассматривалось как уголовно наказуемое деяние, на окнах особнячка сохранились решетки. Бабушка-вахтерша, встреченная в дверях больницы, осмотрела меня и буркнула, что вход в больницу слева, через металлические ворота, да только там не пускают, можно даже и не соваться.

Первые пять минут я просто стучал в металлические ворота, а потом начал барабанить двумя руками.

Из внутренних помещений выплыл милиционер в мокрой плащ-палатке. Выглядел он немного печальным. Словно знал, что сейчас рубанет незваному визитеру дубинкой промеж рогов, и это его заранее расстраивало.

– Я хотел бы увидеть Алексея Осокина. Он поступил вчера на третье отделение.

Милиционер осмотрел меня с головы до пят и промолчал. Дождь нудно барабанил по его плащ-палатке.

– Алексей Осокин. Третье отделение.

– Ты тупой?

Наверное, я должен был оскорбиться и уйти. Однако я заплатил за такси, и до десяти, когда у меня было назначено свидание с ирландцами, оставалась куча времени.

– Я не тупой. Я мокрый и усталый. Может, поострим внутри, а?

– Читать умеешь?

– Когда-то меня учили этому в школе. Вам хочется послушать перед сном пару сказочек?

– Ну так читай, если умеешь.

Милиционер с лязгом захлопнул дверь и, удаляясь, забухал сапогами. Я поискал глазами, что бы такое мне почитать.

Слева от двери было приклеено расплывшееся под дождем объявление насчет обмена жилплощади. Ни единый телефон на нем оборван не был.

Справа, метрах в трех, я обнаружил стенд, сообщавший, что больница № 6 является режимным лечебным заведением и любое общение с пациентами строжайшим образом запрещено. Основание – приказ министра здравоохранения от 16 января 1964 года.

Прикинув и так и этак, я решил, что вряд ли милиционер имел в виду обмен жилплощади. Приказ министра я перечитал еще раз. Даже забрызганный дождем, он выглядел очень серьезно. Но уезжать, так и не повидав Осокина, все равно не хотелось.

Я вернулся к центральному входу, показал старушке свое редакционное удостоверение и сказал, что хочу поговорить с главврачом. Главврач оказался маленьким человеком с красными от недосыпания глазами.

– Слушаю вас.

– Право слово, неудобно вас беспокоить.

– Что вы, что вы…

– Хотел рассказать вам небольшую историю.

– Я весь внимание.

– Она напрямую касается работы вверенной вам больницы.

– Очень, просто оч-чень интересно.

– Дело в том, что два месяца назад должность руководителя ГУВД оказалась вакантна. Неужели, вы не слышали об этом. Странно – это такое громкое событие. Не важно, почему так случилось, важно, что сейчас на этот пост претендуют два человека – Курицын и Петушков. Вопрос решается в Москве, и пока оба претендента в неведении относительно своих шансов. Ведут, так сказать, собственную предвыборную борьбу. Тот, который Петушков, до сих пор занимается делами постовых и охранных структур. Сейчас он особенно упирает на то, что он – человек новой формации, уверяет общественность, что при нем недостатки прежней системы навсегда отойдут, так сказать, в прошлое…

– Да что вы говорите?

– Как вы думаете – увеличатся ли его шансы на занятие должности, если выяснится, что подчиненные ему части милиции, несущие пост на объектах муниципального подчинения, руководствуются в работе приказами тридцатилетней давности?

Врач задумался и от усердия даже пожевал губами.

– Думаю, что не увеличатся. А зачем вы мне это рассказываете?

– Вы не понимаете?

– Нет.

– Видите ли в чем дело. У вас на входе стоит постовой. Очень вежливый мужчина. Пять минут назад он отказался пропустить меня внутрь больницы на основании того, что в 1964 году министру здравоохранения ни с того ни с сего пришло в голову подобные визиты запретить.

– Ага. И вы собираетесь об этом написать в своей газете?

– Собираюсь. А когда люди Петушкова будут спрашивать меня, зачем я так подставил их шефа, я объясню, что вы не смогли справиться с подчиненными вам милиционерами. Уверяю вас – Петушков этого не забудет.

Я наклонился к собеседнику и прошептал:

– Между нами говоря, он мерзкий и злопамятный человек. Удивительно мерзкий и удивительно злопамятный.

Доктор заволновался:

– Погодите, погодите. Зачем же так драматизировать ситуацию?

Приблизительно три минуты он рассказывал мне о том, как он любит газеты вообще и мою в частности. Потом спросил, не хочу ли я, чтобы постовой извинился? «Не хочу», – сказал я.

Через пять минут дородный медбрат в белом халате провожал меня на вожделенное третье отделение.

Честно сказать, во всей рассказанной истории не было ни единого слова правды. Фамилии Курицына и Петушкова я придумал за секунду до того, как принялся излагать врачу всю эту бредятину.

Глупо, конечно, – но ведь помогло.

На стене кабинета, в котором меня попросили подождать, висел рукописный плакат «Когда идешь к урологу-врачу, попридержи в канале всю мочу!». Я уселся в потертое кожаное кресло и от нечего делать полистал лежавшие на столе брошюры.

Одна из них – «Памятка школьникам старших классов» – описывала, как именно следует заниматься гомосексуализмом, чтобы не подцепить что-нибудь совсем неожиданное.

Вместо «Привет» Осокин спросил, принес ли я сигареты? Выглядел он хреново: небритый, осунувшийся, в дурацких пижамных штанах на два размера больше, чем нужно.

Я через стол кинул ему пачку «Лаки Страйк» и сказал, что он хреново выглядит. Он сорвал с пачки целлофановую обертку, сунул в зубы сигарету и глубоко затянулся:

– На себя посмотри.

– Расскажи, жиголо, почему я должен был переться в эту юдоль скорбей? Неужели ты забыл о технике безопасности?

– Пьян я был, не помню ни хрена.

– Выпьешь?

– А что у тебя?

– Коньяк.

– Хороший?

– Наверное… Дорогой… В «Гостином Дворе» купил, на втором этаже.

– Выпей. Мне нельзя. Меня сегодня с трех часов дня колоть стали. Черт знает что за гадость колют – на задницу не сесть. Сказали, выпью хоть грамм – помру к едрене-фене.

– Долго будут колоть?

– Послезавтра последний день. Чего нового на работе?

– Да так…

– Да так?

Я вытащил из внутреннего кармана куртки бутылку коньяка, отвернул пробку и сделал большой глоток. Коньяк оказался ничего, и я отхлебнул еще раз. Затем завернул пробку и убрал бутылку обратно в карман.

Чтобы рассказать Леше обо всем, что случилось вчера в метро, у меня ушло минут двадцать.

– Вот это ты, парень, влип! Стоило отлучиться поболеть…

– Если бы ты не отлучился, то влип бы сам. Степашин собирался отдать всю ирландскую банду под твое руководство.

– Хрен бы я влип! Думаешь, я бы стал таскать этих чудиков по подземке? Парней – в клуб, девицу – в койку. Разговор короткий.

Цинизм Осокина иногда меня раздражал. Я вытащил коньяк и приложился к бутылке еще разок.

– Точно не хочешь?

– Говорю же – нельзя. Что ты собираешься со всем этим дерьмом делать?

– А что с ним можно делать? С нами был капитан, пусть он и ищет убийцу. Я здесь ни при чем.

– Сам-то что думаешь? Кто зарубил парня?

– Трудно сказать. Я ж не знаю их никого.

– Ни единой мысли?

– Не знаю. Честно не знаю. Может быть, Мартин? Но – не знаю.

– Почему Мартин?

– Нас там было шестеро. Один убит, значит, подозреваемых пять. Допустим, я и капитан не в счет. Остаются трое. Девушка? Вряд ли. Ты бы видел, как всажено лезвие – по самое древко… Блин, лесоруб какой-то работал… А Дебби не похожа на лесоруба…

– Хороша?

– Охренеть можно, какая девица. Остаются двое – Брайан или Мартин. Шансы – фифти-фифти. Но Брайан – как сказать? Он веселый парень. Смеется все время, пиво всем покупает, Дебби за задницу щиплет. А Мартин… Не знаю. Странный какой-то. Как робот.

Мы помолчали. Я еще раз приложился к коньяку. В бутылке его осталось меньше половины.

– Какие планы на вечер?

– В «Хеопс» пойдем. Поболтаем.

– Точно! Сходи, поболтай. Распутаешь дело – тебя Степашин редактором отдела журналистских расследований сделает. С прибавкой к жалованью.

– Ты, прежде чем острить, от гонореи вылечись. А то выпить по-человечески не можешь, а остришь.

* * *

Когда я уходил из больницы, главврач лично вышел проводить меня до дверей.

Он улыбался, говорил, чтобы я заходил еще, и мечтал о том, чтобы никогда в жизни больше меня не видеть.

Я старался на него не дышать.

– Буду жив – зайду.

– Что вы имеете в виду?

– Опасная у меня, знаете ли, работа.

Я вышел под дождь.