Текст книги "Отвертка"

3

Поспать удалось всего часа полтора. Надеть чистую рубашку я успел. Побриться – нет. В десять минут шестого я нажал кнопку звонка генерального консульства Китайской Народной Республики.

Из глубины тонированного стекла сквозь потоки воды на меня смотрело вытянутое отражение.

Помню, пару лет назад редактор газеты, для которой я тогда писал, устраивал мне интервью. Брать интервью предстояло у его, редактора, знакомого прямо на улице.

Чтобы мы друг друга узнали, редактор по телефону пытался описать респонденту, как я выгляжу. Оглядев меня, он сказал в трубку:

– Стогов, это три «не». Он невысок, небрит и практически всегда нетрезв. В общем, вы его узнаете.

Надеяться оставалось только на то, что китайцы – народ вежливый. К чужим недостаткам снисходительный.

Дверь открылась.

– Господин Стогов?

– Да.

– Очень приятно! Меня зовут Дэн Шан-ся. Это я звонил вашему редактору. Проходите, пожалуйста.

Внутри было сухо и тепло. Китаец был маленький, юркий и носил массивные роговые очки. Он повесил мою куртку на плечики и убрал в стенной шкаф.

– Промокли? Да-а, погода испортилась! Очень испортилась! Осень в этом году дождливая, не правда ли?

Я сказал, что правда. До сего дня я несколько раз бывал в консульствах. В немецком на Фурштатской, в итальянском напротив Кировского театра, в польском на… не помню, как называется улица… в общем, напротив вендиспансера.

Один раз был даже на банкете в консульстве ЮАР. Удивился, не обнаружив среди персонала ни единого негра. В консульствах азиатских стран бывать мне еще не доводилось.

– Сюда, пожалуйста.

Мы вошли в комнату для приемов. Комната была большая. Окон было не меньше пяти, а за окнами шел дождь и чернели воды Мойки.

Справа от двери на стене висел портрет знаменитого китайца. Мао Цзэдун? Конфуций? У дальней стены полукругом стояли диванчик и два кресла, между которыми был втиснут низенький стол с одинокой пепельницей посередине.

В одном из кресел сидел пожилой китаец в дорогом черном костюме. При моем появлении он встал и заулыбался.

– Позвольте вам представить господина Ю Мин-тао, нашего генерального консула. Господин консул, это Илья Стогов, журналист.

Мы пожали друг другу руки. Рука у генконсула была маленькая, сухая и жесткая. Меня усадили на диван. Дождавшись, пока я протиснусь мимо столика, дипломаты опустились в кресла, и тут же в комнату неслышно вошли несколько официантов.

На столе нарисовался чай, сахарница и несколько блюдец. Увидев чай, я расстроился. По телефону китайцы обещали ужин, и я специально не стал перекусывать по пути.

К моменту, когда господин Дэн в третий раз повторил фразу «Да-а, дождливая осень в этом году…», я начал догадываться, что имеется в виду под выражением «китайские церемонии».

Сперва я решил, что главным собеседником будет важный консул Ю. Однако по-русски консул почти не говорил, и общался со мной в основном юркий Дэн. Я так и не мог вспомнить: называл он свою должность или не называл?

Мы допили чай, и бесшумные официанты унесли чашки. Я подумал, что жмоты китайцы не дали к чаю даже пирожных. Как только я додумал эту фразу до конца, на столе начали появляться холодные закуски, соусы в крошечных соусницах и палочки для еды.

– Вас удивляет, что сперва был чай, а потом закуски?

– Нет, не удивляет. Вернее, да, удивляет.

– Понимаете, Илья, мы хотели бы угостить вас так, как это принято в Китае. А в Китае обед начинается с чая, а заканчивается супом. То есть все наоборот, не так, как в Европе.

– Как интересно!

Где-то я читал, что по-китайски европейцы называются «северные варвары». Странный они все-таки народ. Странная кухня. Дурацкая письменность. Непонятная мимика: то ли действительно рады посидеть со знаменитым петербургским журналистом, то ли изучают меня, как школьники изучают неполовое размножение фикусов.

Мы опять… еще раз… обсудили слякотную погоду. Официанты унесли пустые тарелки. На столе появились три стопочки и бутылка с иероглифической надписью.

– Вы пьете водку, Илья?

К чему врать? Я сказал, что пью.

– Позвольте угостить вас китайской водкой. Думаю, что такой вы еще не пробовали.

Улыбающийся Дэн налил всем на четыре пальца водки и радостно сообщил:

– У этой водки крепость – девяносто шесть градусов. Попробуйте!

Попробовать?

Я положил себе на тарелку креветок. Потом посмотрел на улыбающегося консула и добавил пару кусков обжаренного омара. Потом опять взглянул на девяностошестиградусный напиток и поближе придвинул соусницу.

Я поднял рюмку. Она оказалась тяжелой. Смерти он моей хочет?

Я залпом выпил китайское зелье. И содрогнулся. Дипломаты смотрели на меня в упор, поэтому содрогнулся я про себя. Не схватить креветку прямо руками стоило мне больших трудов.

Не меняя выражения лиц, китайцы едва пригубили из своих рюмок и поставили их на место.

Мазефака!

К моменту, когда на столе появилась фарфоровая супница («Ага, скоро конец», – подумал я), мы с Дэном спорили о пельменях. Я доказывал, что это русское национальное блюдо («Вы читали Гоголя? А? Нет, читали или не читали?»), а он стоял на том, что блюдо это китайское, доказательство чему – сама форма слова «Пель-Мень», что по-маньчжурски означает «отрубленная голова», и, если я хочу, он может рассказать на эту тему старинную и очень красивую легенду.

Иногда я бросал взгляды на забрызганные дождем громадные окна. Думать о том, как в таком состоянии я поеду домой, не хотелось.

Я говорил: «Хорошая водка». «Не выпить ли нам еще?» – спрашивал Дэн. Момента, когда разговор сполз на вчерашние похождения в «MoonWay», я не заметил.

– Скажите, Илья, а как давно вы знакомы с Ли Гоу-чженем?

– Вы знаете, я практически вообще не был с ним знаком.

Дэн скорбно потупил взор.

– Давайте будем откровенны. О господине Ли я спрашиваю вас отнюдь не из любопытства. Убийство нашего соотечественника – событие экс… экзтра…

– Экстраординарное.

– Точно! Не выпить ли нам еще?

– Я с удовольствием выпью с вами еще!

– Вы – журналист. Вы должны понимать: то, что произошло вчера, очень серьезно. Будет скандал. Не в ваших интересах, чтобы скандал получил широкую огласку.

Я вытащил из пачки «Лаки Страйк» сигарету и заверил господина Дэна в желании сделать все возможное для того, чтобы последствия столь печального события никоим образом не смогли бросить тень на наши с Китаем традиционно дружественные отношения.

Фраза оказалась длинной, я запыхался, и поэтому мы выпили еще по рюмочке. После этого я сказал:

– Понимаете, господин Дэн, преступность – это большая проблема. И то, что жертвой бандитского нападения стал иностранный гражданин… Это возмутительно!..

Дэн на меня посмотрел. У него был задумчивый взгляд.

– Бандитского нападения?

– Вашего соотечественника ведь ограбили?

– Нет.

– Нет?

– В ФСБ нам сообщили, что из вещей господина Ли ничего не пропало.

– Даже бумажник?

– Даже бумажник.

Достав из пачки новую сигарету, я прикурил ее от предыдущей. Черт, а действительно… Я как-то не задумывался… но из-за чего все-таки убили китайца?

Вчера в туалете, стоя над его трупом, я решил, что какой-то обожравшийся наркотиков придурок позарился на золотые «Тиссо» коммерсанта. Мало ли уродов с пистолетами ходит нынче по дешевым окраинным клубам вроде «MoonWay»?

– Неужели не взяли даже бумажник?

– Илья, я наводил о вас справки. Все, с кем я беседовал, говорят, что журналистское расследование – это ваш жанр. Расскажите мне, пожалуйста, о чем просил вас наш соотечественник?

Я вздохнул. Медленно, чтобы до китайца дошло, я по пятому разу принялся излагать историю вчерашнего вечера.

Машинисток и их сногсшибательный коньяк из уважения к собеседнику я опустил. Перешел сразу к визиту в клуб. Жасмин со своим никотиновым голоданием. Знакомство с господином Ли. Эрго: я ногой вышибаю дверь мужского туалета.

– Вы хотите сказать, что не знаете, кем был Ли Гоу-чжень?

– Знаю. Ли Гоу-чжень был коммерсантом из Китая.

Дэн продолжал улыбаться.

– Ли Гоу-чжень, убитый вчера в вашем городе, был одним из самых известных в мире коллекционеров.

– Коллекционеров чего?

– Коллекционеров всего. Он был «цзи-цзу» – выходцем из семьи китайцев, живущих вдали от родины. Долгое время господин Ли жил в Южной Африке. Там он сделал капитал на алмазном буме конца шестидесятых годов. Он был очень состоятелен. Очень-очень состоятелен. В начале девяностых годов господин Ли решает вернуться в КНР и привозит с собой все сбережения. Понимаете, сегодня у нас все не так, как было во времена культурной революции. Сейчас многие китайцы – очень состоятельные люди. Они вкладывают деньги в национальную экономику, помогают возрождению отчизны. Ли Гоу-чжень тоже помогал.

– Как это интересно!

– Господин Ли ездил по миру, находил предметы китайской старины, выкупал их и бесплатно передавал в наши музеи. За эти заслуги Государственный совет вручил ему орден. Он всего себя отдавал избранному делу. Господин Ли даже не был женат, чтобы семья не стесняла его возможности ездить по свету.

Ага, женат он не был. Выходил из положения другими способами. Наверное, блондинка по имени Жасмин много чего про эти способы может рассказать.

У меня сложилось впечатление, что перед отправкой в Пекин Дэн обкатывал на мне некоторые тезисы официального некролога.

– Обидно, что я не знал всего этого раньше.

– Вам больше нечего сказать?

– А что вам хотелось бы от меня услышать?

Было видно, как старательно Дэн подбирает слова:

– Нам кажется, что в Петербурге Ли Гоу-чжень обнаружил некую культурную ценность, имеющую большое значение для китайского народа.

– И что же это за ценность?

– Этого мы пока не знаем. Но мы думаем, что вчера вечером эта вещь уже была у него в руках. Что именно из-за нее он был убит. А еще мы думаем, что перед смертью господин Ли передал эту вещь вам.

4

Чертовы китайцы.

Среди всего того дерьма, в котором я живу последние несколько лет, только проблем с их убитыми миллионерами мне и не хватало. Остальное было уже все.

Выйдя из консульства, я поймал такси и доехал до круглосуточного кафе «Мандарин» на Думской. Не хотелось ничего – ни спать, ни думать о том, что происходит… вообще ничего не хотелось. Ну разве что пива. Да и то не очень.

Так всегда: мы рождаемся… живем… и рано или поздно доживаем до времени, когда понимаем, что, может быть, нам не стоило рождаться… не стоило жить ВОТ ТАК.

Сколько себя помню, я всегда был уверен, что стану звездой. Что живу ради этого… или ради чего-то в этом роде.

С появления на свет я был нацелен на то, чтобы стоять в лучах софитов и смотреть людям в глаза с обложек глянцевых magazines, как американские «Трайдент» были нацелены в ту пору на Московский Кремль.

Ребенком-дошкольником я хмурил брови, ревниво поглядывал на висящие в квартире родителей портреты Хемингуэя с Есениным и осваивал алфавит, как ребенок Тайсон осваивал хуки в подбородок.

Какой же смысл я вкладывал в словосочетание «стать звездой»?.. несколько месяцев я мучаюсь этим вопросом и не нахожу ответа.

По утрам я просыпаюсь в смятой постели. Лежу и досматриваю сон: на ветке сидит попугай. На левой лапе у попугая шесть скрюченных пальцев. Вернее, пальцев у него пять, но один, указательный, на конце раздваивается.

Некоторое время прикидываю: пил я вчера или не пил? Похмельный я или не похмельный? Судя по содержанию сна – пил… вот и голова ноет… хотя чего уж тут умничать?.. и безо всяких сновидений понятно, что пил… потому что, когда это такое было, чтобы я – да вдруг не пил?

Потом я варю себе кофе, а в радио шепчет потная итальянка с волосатыми и мускулистыми, как у тяжелоатлета, ногами. Все называют тетечку именем, уместным в средневековых трактатах, но никак – во фразе, начинающейся со слов «В постели с…».

Интересно, снятся ли ей попугаичьи ноги с шестью пальцами? По идее, если кого и называть настоящей, не такой как я, звездой, то итальянскую тетечку. Но что по поводу смятой постели, снов с шестипалыми лапами и отвратительного похмельного кофе?

До шести часов вечера – то, что называется «работа». Единственная радость – иногда звонят читатели:

– Алё, это вы? – Пошел на хуй. – Слушайте, вы такой классный! – Пошел на хуй! – Это самое… как сказать-то… вы такой классный! – Читай по губам: П-О-Ш-Е-Л-Н-А-Х-У-Й! – Спасибо вам за то, что вы такой классный! – Пожалуйстапошелнахуй!

Еще, прежде чем снова просмотреть сюжет по поводу попугая и лапы с шестью пальцами, бывают гости. Сто лет знакомые, абсолютно не интересные люди.

Несколько дней назад заходила подруга. Девушка похожа на итальянскую тетечку из утреннего радио. У нее здоровенная грудь и белые волосы. Помню, как лет десять назад эта здоровенная грудь регулярно демонстрировалась всем желающим.

В те годы подружка отжигала как могла. Девушкина мама злилась и обзывала дочь шипящими выражениями. Сегодня точно такими же словами девушка рассказывает мне про собственную дочь.

Если я брошу пить, то, наверное, доживу до дня, когда следующая юная негодяйка станет жаловаться уже на подружкину внучку.

Потом девятиэтажка напротив моего окна станет бордовой. Я и Солнце – оба звезды. Еще часик, и птица с неарийским профилем начнет перебирать у меня в голове шестипалыми лапами.

Постель – кофе – «Косынка» – багровый фасад дома – постель – кофе…

Самая чудовищная фраза, которую лично я встречал в мировой литературе, – это последняя фраза романа Стивенсона «Остров сокровищ».

Дословно, разумеется, не помню. Суть в том, что, ребенком отъездив по экзотическим краям, герой говорит, что вот, мол, прошли годы, но ему и до сих пор снится берег с пальмами и попугай, картаво кричащий «Пиастры! Пиастры!».

Вы понимаете, да? В большую депрессию меня не повергало ничто и никогда! Парню жить – лет, может быть, еще шестьдесят… всю жизнь. А самое типа того, что интересное, – позади.

Плюнуть на всё. Доехать до того острова. Свернуть попугаю костлявую шею…

Я вытряхнул на запястье часы, застрявшие под манжетой. Официантка убрала пустой бокал и поставила новую пепельницу.

– Еще принести?

– Принесите, пожалуйста. Один бокал.

– Горячее не желаете? Пиццу?

– Денег нет.

Официантка принесла пиво и поставила высокий запотевший бокал на картонный квадратик с надписью «Spendrups». Внутри бокала был никакой не «Spendrups», а «Балтика» номер семь.

Я отхлебнул пива и выгреб из кармана мятые купюры. Если не появится кто-нибудь из знакомых (или еще один полумертвый, но очень щедрый китаец), то, пожалуй, это у нас сегодня последний бокальчик.

Да и хрен с ним.

В «Мандарин» вошла девушка с охапкой букетов. Способ зарабатывания на жизнь у таких девушек состоит в том, что ночь напролет они ездят по барам и кафешкам и мешают людям спокойно отдыхать.

Напирая на джентльменские инстинкты, они втирают подвыпившим гражданам розы по цене, в три раза превышающей цены самых дорогих магазинов. И ведь покупают! Какой джентльмен откажется купить своей даме розы, которые уже принесены прямо к столику?

Лично со мной данный номер не проходит. Вряд ли я когда-либо подходил под категорию «джентльмен». Разве что очень давно.

– Молодой человек, не желаете купить розы?

– Зачем?

– Подарите своей даме.

– Где вы видите даму?

– Неужели у вас нет девушки?

(Жасмин? Бред собачий.)

– Нет.

– Поставите цветы у себя дома.

– У меня нет дома.

Аргумент оказался убийственным. Девушка сделала круглые глаза и отошла в сторону. Я утопил сигарету в переполненной пепельнице и еще раз взглянул на часы.

Можно было и еще посидеть. Или пойти куда-нибудь послушать музыку. Или позвонить Осокину, занять денег и тогда напиться уже по-настоящему. Но не хотелось.

Я отсчитал причитающееся с меня за пиво, положил деньги на стол, накинул на голову капюшон и вышел.

Снаружи лил дождь. Лил так сильно, что «Гостиный Двор» был почти не виден за потоками воды и лишь желтел кокетливым силуэтом.

Под козырьком у входа в «Мандарин» стояли две совсем молоденькие проститутки. Они с надеждой посмотрели в мою сторону. У меня не было автомобиля. Зато была помятая физиономия и давно не стиранная куртка. Девушки печально отвели глаза.

Я дошагал до Невского, подошел к краю тротуара и поднял руку. Если водитель попадется нормальный, то денег должно хватить ровно чтобы доехать до моего блочного гетто.

Назвать меня, живущего в Купчино, петербуржцем можно только в той же мере, в какой житель Южного Бронкса является ньюйоркером.

Я ждал меньше двух секунд. После этого, заломив вираж и окатив меня водой, к тротуару подрулил громадный черный джип. Ну, может, не очень громадный… знаменитому ленинскому броневику размерами он, пожалуй, уступал.

Переднее правое стекло было опущено. Оттуда высунулся здоровенный бритый парень:

– Садись, брат, подвезем.

– Спасибо. Я уж как-нибудь сам.

Прикрываясь ладонью от хлещущего дождя, бритый в упор посмотрел на меня. Сросшиеся брови. Ломаные-переломаные уши. Нос, выглядевший так, будто скульптор, лепивший это лицо, в последний момент решил вдавить его глубоко внутрь головы.

Обаятельный юноша.

– Тебе же сказано: садись.

– Мне в другую сторону.

Я улыбнулся и неторопливо, сохраняя собственное достоинство, зашагал прочь.

Джип дал задний ход. Еще до того, как он полностью остановился, двери распахнулись и из машины выскочили трое.

Унылые гиббоны под два метра ростом. Они начали обступать меня, прижимая к стене.

Происходящее меня удивляло. Чего им от меня нужно? Не вынимая рук из карманов куртки и улыбаясь, так что у меня затекли мышцы лица, я медленно, чтобы до них дошло, проговорил:

– Вы ошиблись. С кем-то меня спутали. Денег у меня нет. Я иду домой. Дойду сам. Спасибо за помощь.

Ни слова не говоря, тот, что был поближе, схватил меня за куртку и рванул на себя. С сочным хрустом куртка порвалась. На асфальт посыпались пуговицы.

Я люблю эту куртку. Ничего особенного: черная немецкая military куртка с капюшоном. В любом секонд-хенде за $25 вы купите такую же или даже лучше. И тем не менее я люблю эту куртку.

Я многое в ней пережил, а кроме того, другой у меня просто нет. Так что ударил я его еще до того, как успел задуматься, правильно ли поступаю.

Удар пришелся чуть повыше скулы. Практически в висок. Парень грохнулся на тротуар. Лицом в неглубокую лужу.

Двое его приятелей не ожидали такого поворота и растерялись. Невский, насколько позволял разглядеть дождь, был пуст. Ни прохожих, ни милиции.

Идиоту понятно: нужно было разворачиваться и бежать… без оглядки… покуда жив… но двое оставшихся гиббонов стояли так, что отрезали мне все пути. Я должен был сбить с ног как минимум еще одного.

Я сделал шаг вперед… одновременно отводя правое плечо… и тут я услышал голос… голос, который я не ожидал услышать:

– Ты чего разошелся, красавчик?

Я повернулся к джипу. Там, в проеме задней двери, высунув коленки под дождь, сидела Жасмин. Герлфренд убитого китайца.

Я отвлекся всего на секунду. Этого было достаточно. В мозгу взорвалась маленькая ядерная бомба, и последнее, что я увидел, это огромные, куда больше неба, желтые глаза девушки, которую звали как цветок.

5

Терять сознание легко. Удар, небеса оказываются у тебя под ногами, и всё.

Приходить в себя – тяжелее.

Первой, еще до мыслей и эмоций, просыпается боль. Тупая боль в том месте, куда пришелся удар. Очень быстро боль становится невыносимой. Она заполняет всю голову и начинает изнутри стучаться в закрытые веки.

Ты открываешь глаза, и тут начинается самое тяжкое.

Я попытался открыть глаза, но сразу же снова их закрыл. Подождал с полминуты и попытался еще раз.

Левый глаз заплыл и не открывался совсем. В правом на мгновение мелькнул окружающий мир. Глумливый и коварный, он норовил уплыть вбок, расплывался и не желал принимать узнаваемые формы.

По мере того как я приходил в себя, боль обнаруживалась в самых неожиданных местах. Болело почти все… ну, кроме разве что пальцев ног.

Языком я пощупал зубы. Вроде бы все на месте. Это хорошо. Зубы и ребра – самое главное. Их всегда ломают в первую очередь.

Стул, к которому я был привязан, стоял посреди комнаты. Та была небольшая и плохо обставленная. Диван, ковер, пара стульев. В углу черно-белый телевизор.

На диване лежал здоровенный бритоголовый тип и крутил ручку настройки радиоприемника. Радиопевцы испуганно хрюкали внутри.

Еще один здоровяк сидел на стуле прямо напротив меня. На физиономии здоровяка расплылся огромный, от уха до носа, синяк.

Набитые кулаки, пятьдесят четвертого размера пиджак, шея борца-тяжеловеса. А на шее – дебильная голова пятилетнего ребенка.

Чтобы все достоинства столь замечательной головы были лучше видны окружающим, парень наголо брил свой недоразвитый череп.

– Дима, он очнулся.

У парня был недружелюбный голос. Его дорогой пиджак был весь заляпан грязью. Есть от чего быть недружелюбным.

– Очнулся? Это хорошо.

Лежавший на диване Дима оставил в покое приемник, встал и потянулся. У него был огромный… необъятный организм.

Дима шагнул поближе ко мне.

– Значит, ты у нас тот самый журналист Стогов?

– «Тот самый»? Развяжи руки, я дам тебе автограф.

– Давай лучше я дам тебе по зубам. Хочешь?

– Не-а.

– Хорошо, что не хочешь.

По идее, глядя на него, я должен был описаться от испуга. Терпеть не могу типов, ведущих себя как герои дешевых gangsta-movie.

Я попробовал угадать:

– Грабить будете?

– Зачем грабить? Нам чужого не надо. Ты нам, Стогов, наше отдай.

– А я что-то брал?

Дима походил по комнате, а потом сел верхом на колченогий стул.

– Стогов, давай не будем ссориться.

– Давай.

– Отдай бумагу по-хорошему.

Я напрягся, пытаясь понять, о чем он.

– О чем ты?

– Я о бумаге, которую тебе в туалете передал китаец.

Я закрыл глаза. Голова гудела. Перед глазами плавали тухлые огненные круги. Кроме того, меня слегка подташнивало. Возможно, от удара по затылку. А может быть, после девяностошестиградусной китайской водки.

Китайцы… китайцы… Бизнесмен Ли? Консул Дэн? Как много новых китайских друзей появилось у меня за последние сутки!

– Никакую бумагу мне никто не передавал.

– Можешь умничать сколько хочешь. Пока не отдашь бумагу, отсюда не выйдешь.

– Но я действительно не в курсе насчет бумаги.

– Значит, ты никогда отсюда не выйдешь.

– Да?

В таком ключе мы поговорили с ним еще какое-то время. Бритоголовый Дима кусал ноготь большого пальца и злился.

– Ты вчера с шаболдой в «MoonWay» ходил?

– Ходил. Только без шаболды. Она ко мне уже там подошла.

– Китаец с вами был?

– Ну был. Только он не со мной был. С девушкой. В смысле – с шаболдой.

– А ты?

– Что я?

– Ты с ним о чем разговаривал?

– Ни о чем я с ним не разговаривал! Нужен мне твой китаец! Он хотел купить мне водки. Давайте-ка, говорит, ребята, я вас алкоголем угощу. Очень он у вас тут в России вкусный.

– Ну и?..

– Что «и»?

– Дальше-то что было?

– А ничего не было. Пошел китаец за водкой… по дороге в туалет заглянул… там его и застрелили. Не ты, кстати?

– И бумагу он тебе не передавал?

– Он хотел мне стакан с водкой передать. Но не успел.

– Пердула получается, а? Когда он в «MoonWay» шел – бумага была у него. На трупе бумаги уже не было. А в клубе, кроме тебя, он ни с кем не разговаривал. Куда ж она делась?

– Ну как сказать? Все-таки человек в туалет пошел. Знаешь, зачем в туалете бумага нужна?

– Ты поостри, поостри! На Северном кладбище целая аллея отведена для тех, кто со мной острил.

Скажу честно: я не люблю долго разговаривать с незнакомыми людьми. От этого я непроизвольно завожусь, нервничаю. Я вообще нелюдимый человек. Но как мне было не поболтать с Димой, если я сидел привязанным к стулу, а он стоял надо мой и задавал вопросы?

Вопросов было много. Вопросы были глупыми и непонятными. Сам Дима тоже был глупый и непонятный. За окном светало. Распаляясь и краснея шеей, он продолжал задавать вопросы по поводу бумаги, китайца и туалета.

Два раза он порывался ударить меня по лицу. Правда, ударил только один раз. Он кричал:

– Порву как грелку!

Я отвечал:

– Не ори. По утрам я пью таблетки, и глухота почти прошла.

Не исключено, что, если бы я испугался их бритых черепов, расплющенных носов, растатуированных бицепсов – ребята бы просто убили меня. Было бы жаль. Я неплохой парень.

Однако страшно мне не было. Ну разве что самую малость.

Спустя еще час Дима плюнул мне под ноги и, не оборачиваясь, прошагал в кухню. Обладатель синяка подошел поближе, наклонился ко мне и прошипел:

– Я до себя, сука, еще доберусь… Ты мне за свои нокаутирующие справа еще ответишь…

После этого он тоже ушел на кухню. В комнате я остался один.

От нечего делать я разглядывал помещение и прикидывал, где все-таки нахожусь.

Где-то я читал, что в последнее время бандиты любят снимать квартиры у небогатых старичков, и потом старички с большим трудом выводят с обоев кровяные брызги и выветривают из квартиры приторный запах жженого мяса.

Утешало одно: возможно, эту историю я не читал, а сам сочинил для какого-нибудь издания. Разве упомнишь все, что для кого-либо писал?

Из кухни Дима вернулся минут не скоро. Но вернулся-таки.

– Ладно, Стогов. Считай, что я тебе поверил. Я все проверю, поговорю с пацанами и рано или поздно найду бумагу. И если окажется, что ты меня обманул, – можешь вешаться. Потому что кранты тебе. Понял?

Я согласно закивал. Понял-понял. Чего тут не понять?

Дима тщательно осмотрел меня и распорядился:

– Развяжите этого придурка. Отвезите его в город.

Он зло посмотрел на меня, еще раз сплюнул на пол и добавил:

– Выкиньте его из машины где-нибудь подальше от дома. Пусть прется пешком.