Текст книги "Скитания души и ее осколки"

Но, вероятно, не появлялось подходящего кандидата, соответствующего ее представлениям о престижной жизни с солидным мужчиной, и тогда она отвергала тех немногих, кто был согласен разделить с ней не только ночные утехи, но и тревоги и заботы дня. В тоже время, видя ее целенаправленность, многие, пугаясь, бежали от нее прочь.

Осколок третий

Голос вновь вторгается в сознание Женщины. Она видит себя в комнате с выкрашенными в белый цвет стенами. Теперешнее ее жилье с такими же белыми стенами, но тогда это была больница и она не уверена, что когда-нибудь выйдет из нее. Женщина ясно слышит слова, вплетающиеся в ее память.

– Когда стану миллиардером, а такое обязательно случится, тебя поселю в замке на необитаемом острове. Стены, обитые тяжелыми струящимися тканями, создадут иллюзию монументальности, огромности. Только редкие софы и кресла, разбросанные по комнатам, станут мебелью. А кругом – с густым ярким ворсом ковры, в которых утопает любой звук, даже движение воздуха теряется в них. Вечная тишина и лишь иногда звучащая, словно льющаяся из-под небес, тихая музыка, вызывает непонятные ассоциации чего-то знакомого, но давно утерянного. Она заставляет, что-то вспомнить, что-то пронесется неясными контурами перед твоим блуждающим взором. Появится желание изменить свою жизнь, может быть даже биться головой об стены. Но нет острых углов, нет каменных стен. И никого не сможешь соблазнить, чтобы тебе помогли. Евнухи-великаны, всегда стоящие на страже за дверьми или разгуливающие по широким галереям замка, пробудят досаду и разочарование. Самые лучшие модные одежды, дорогие камни, вправленные в золото и платину, серебряная посуда, украшающая быт, не будут вызывать блеска в глазах и самодовольной улыбки на лице. Никто и никогда не увидит роскоши, окружающей тебя. Нет большего удара для твоего самолюбия, чем не похвастать перед другими, не вызвать их зависть, не почувствовать свое превосходство и совершенство. И лишь на первом этаже замка будет одна комната, построенная из белого мрамора, а большие окна создадут видимость пространства и свободы.

Каждый раз, убегая от евнухов, будешь устремляться в эту комнату. Зажмурив глаза, чтобы осколки не поранили их, ты с разбегу влетаешь в окно, находящееся на уровне пола, всей тяжестью тела и головой ударяешься в ненавистное стекло. Оно издает рыдающие звуки, звенит, словно, разбитое. Это рыдает твое сердце, это оно звенит как разбитое стекло. Ни один осколочек не упал на землю. Стекло из эластичного волокна, вытягивается вперед, а затем подобно пружине, возвращается на место. Итак, происходит из месяца в месяц, из года в год. А сейчас… – Мужчина обнял Нелю и привлек к себе.

– Господи! Что за бред я слышу? – подумала она тогда. – Где я? В сумасшедшем доме? Кто меня обнимает? Неужели тот человек, который ради нее готов на все. Отдать время, силы, здоровье, лишь бы только жила. Может быть, это еще одна придумка, чтобы развеселить ее?! Ведь ей так плохо и не знает, что ее ждет.

Приподняв веки, открыла глаза – никого рядом не было. Возможно, все приснилось, весь бред, который только что слышала, может она находилась в забытьи?! Неожиданно, увидела Душу в белом халате, сидящую на краешке кровати. Она посматривала на дверь палаты.

– Видно, совсем скисла, А, жаль! Все вокруг тебя носятся. А ты капризничаешь все больше и больше. Понимаешь, что все кончится хорошо, но надо отличиться. Хотела всегда выделиться, быть другой. Сама зависти не испытываешь, а удовольствие, когда завидуют тебе другие – получаешь.

– Опять пришла действовать мне на нервы, – огрызнулась Неля, будто еще совсем недавно не было жалости к себе, и не была подавлена своими ощущениями. – А он там, – Душа вновь оглянулась на дверь и, как всегда, растворилась в пространстве, не досказав свою мысль.

– Зачем она опять явилась ко мне? – Но ответа Неля не получила.

Снова печаль затмила ее сознание. Конечно, больничная палата навевает тоску. Ей, Неле, хотелось бы подняться, взлететь и вылететь в окно. И лететь, лететь подальше от этого старого дворянского двухэтажного особняка с величественными колонами, его широкой каменной лестницей, кованной черной чугунной решеткой и дубовыми перилами, сохранившимися еще с дореволюционных времен.

Но Душа притихла в непонятном ожидании. Она никогда не соглашалась с Нелей, всегда сопротивлялась ее намерениям. И сколько Неля себя помнит, Душа возникала перед ней в различных обличиях – вот и сейчас то ли посетительницы, то ли санитарки, то ли мужа, с его раздражающей манерой изъясняться. Бывало, что и в виде актрисы, которая всегда осуждала выбор Нелей очередного «друга». Только стоило Неле сообщить, что она хочет создать семью, как Нина начинала выискивать в «друге» какие-то мелочи, характеризующие его с неприглядной стороны для ее взрослой подопечной. И в такие моменты актриса, всякий раз, произносила одни и те же слова:

– Это мы с Глебушкой любящая тебя семья. Никакой другой у тебя быть не может. Никому, кроме нас, ты не нужна. Кругом притворство чувств.

В свое время Нина вышла замуж за режиссера, родила сына. Но через пару лет муж оставил семью, объяснив свой уход: «невозможностью сосуществования с вздорным человеком, режиссирующим его жизнь и мысли. Пусть эта несчастная, то есть Неля, остается ее «созданием, а он увольняется от такой участи.»

Иногда Душа являлась ей в образе начальницы, которой Неля побыла не столь долгое время на работе. Душа старалась быть для многих дамой доброжелательной, отзывчивой, сострадательной и в некоторых случаях принципиальной и справедливой. Ни в ком не зарождалось и тени сомнения в ее необыкновенной душевности и теплоте чувств. Такие воплощения длились недолго, потому что Душа покидала ее или Неля сама гнала ее прочь от себя. И тогда она оставалась неприкаянной, опустошенной и безразличной ко всему происходящему вокруг.

Когда страшная болезнь свалила ее и предстояла тяжелая операция, ей казалось, что вдруг случится что-то непредвиденное – он ее муж и никто другой, был рядом. Благодаря его заботе, любви к ней, она тогда не только выжила, но через несколько месяцев даже забыла, что с ней произошло. В то время свирепствовала эпидемия гриппа, посещение больных, а тем более послеоперационных, было запрещено. Связь между ней и мужем проходила через ежедневные записки, или скорее письма, которые они писали друг другу. Во всех посланиях мужа звучала одна успокаивающая, дышащая оптимизмом мысль. Он сострадает ей и это заставляло ее верить в лучшее «…мне так надрывно больно, когда ты плачешь, – писал он ей, – я верю, что все будет, как нельзя лучше. Я с тобой, а значит все на мази».

Хотя Нелю, как в быту, так и в переписке раздражала какая-то несуразная, напыщенность его «фигуры речи», она с нетерпением ждала этих посланий. Они давали ей силу и удовлетворенность, радость, что у нее такой муж, готовый ради нее рисковать своим здоровьем. Конечно, было полной нелепостью забираться на крышу больничного корпуса, затем идти на чердак и оттуда попадать в ее отделение, чтобы «одним глазком» увидеть жену. И правдой оказалось то, что он тогда сидел у нее на кровати и говорил всякую чушь, думая, что веселит ее. Правда и то, что была она в забытьи, когда его выгнали из палаты, а ее чуть не выгнали – из больницы. Потом, как он ей рассказывал, ему: «во сне в голову лезли какие-то безобразные зеленые обезьяны в белых халатах, пышные субтропики в яркой зелени, больничные чердаки и тому подобные штучки детективно-маразматического характера». Ребячество взрослого человека, вызывало в ней восторг.

И так же абсурдно выглядели его жалкие потуги рассказать ей о ее любви к нему. Знал же, что она не любит его. Живет с ним из чувства страха, боясь остаться одной, никому не нужной. Но желая рассмешить ее, он писал о безграничной ее любви к нему. Затем, словно, «опомнясь», заключал, что ей очень вредно хохотать, могут разойтись швы.

Вполне, возможно, что юродствуя, он пытался скрыть свою преданность и действительно пылкое и ранимое сердце. Но в то время, его она воспринимала, как человека из более низкого круга, а не того к которому привыкла. Сначала из-за боязни одиночества, а затем и обрушившихся на нее обстоятельств, Неля смирилась с тем, каков он и терпела его рядом, успокаивая себя мыслью – что когда-нибудь она его все-таки бросит, чтобы не стыдится перед окружающими. Но за время болезни эта мысль незаметно исчезла, просто улетучилась. Она очень хорошо осознала, что никто никогда к ней бы так не относился. В те дни, казалось, что он совершал возможное и невозможное для ее выздоровления. Доставал дефицитные заграничные лекарства, выжимал своими сильными руками морковный сок, отчего его запястья покрылись неизлечимой экземой. Медицина была бесплатна, на самом же деле за все приходилось негласно платить. Накоплений у них не было – как он выкручивался, Неля даже об этом не хотела думать. Ей просто хотелось жить.

И был момент, когда корчась от боли и рыданий, она написала ему, что не хочет жить и лучше уж закончить свои дни дома. Потом Неле было стыдно за минутную слабость, но вернуть написанное стало невозможным. Он уже читал ее записку. И ответ не заставил себя ждать. Письмо было резким, отрезвляющим, отражающим твердость характера мужа, которую она ранее не замечала. «Прошу, не пиши больше таких идиотских писем. Все-таки ты в больнице для того, чтобы отболеть и выйти, а не для того, чтобы загонять себя в гроб, а заодно, попутно, еще и других». Он писал и о том, что сейчас единственный смысл его существования – это дом-больница, от письма до письма, а она пичкает своим свинским поведением, позволяя себе подобные мысли, а тем более высказывая их. Потом, будто сменив гнев на милость, чтобы совсем не огорчать ее, словно, призывая к некоему благородству, уже писал: «Ох, Нелюша, Лелюша! Напрасно ты и обо мне хоть немножко не думаешь. Забыла, что мы совсем не собирались на тот свет. Поживем еще на этом!»

Женщина не чувствовала, сколько времени находилась около зеркала, стараясь заглянуть в свое будущее, которое принимало для нее одни и те же очертания необъятных зеленых просторов. Видения то уходили, то надвигались вновь, когда ее покой опять был нарушен голосами, раздававшимися около ее двери. Молодые люди обсуждали поездку в Иерусалимский лес на пикник. Особенно один мелодичный звонкий голос выделялся из этого хора, потому что он произносил только одно слово «шашлыки» В слове шашлыки ей почудилось что-то знакомое, интригующее, точно осознала, что не кусочки мяса, насаженные на железный шампур, она пытается вспомнить. А какой-то другой смысл этого понятия, совсем другие ощущения, приобретенные ею много раньше, совсем в другом месте и произносил это слово совсем другой человек. Она сосредоточенно прислушивалась к голосу за дверью, а сама мысленно твердила «шашлыки, шашлыки, шашлыки».

Эти слова никуда не отпускали, захлестывая, превращаясь в некую мелодию, навевая сочное тягучее однообразие звуков восточного базара, и даже какими-то неясными символами вырисовываясь перед глазами. И вдруг все выстроилось в нелепую фразу: «шашлыки, шашлыки, ах, куда вы меня привели». Словно ударило током.

Женщина действительно увидела восточный базар, но не тот, к которому она привыкла за последние десятилетия своей жизни, а в той стране, которую давным-давно покинула. Посреди базара находилась открытая чебуречная и…одинокий посетитель, уплетающий шашлык под дробь национального инструмента, отстукиваемую местным исполнителем. Посетитель был центром внимания, к которому стекались все лучи солнца, выделяя его в даже жгучем, южном колорите. Первое, что пронеслось у нее тогда в голове: «Викинг». Потом она так его и звала. Викинг был высок, голубоглаз, а его выжженный солнцем ежик волос, стал чем-то вроде маяка этого рынка, на который слетались местные знаменитости.

Он оказался очень насмешлив, предупредив, что день за днем познает здесь жизнь, чтобы потом облачить ее в красочные одежды стиха или на худой случай – рассказа или пьесы. Ничего нет проще, чем написать, глядя по сторонам. Особенно, несколько монологов. Все, как и жизнь – тот же шашлык.

– На идею нанизывай судьбы, а на рынке каких только нет. Слушай и запоминай. Вот видишь шампур – кусочек мяса, кружочек лука, еще кусочек мяса, еще кружочек лука – первое действие готово или маленькая новелла. Кусочек мяса – тот барашек, которого сначала холили, лелеяли, а, возможно, сразу прикончили. Кружочек лука – та горечь, сладкая надо сказать, что нашему барашку придавала остроту. Видишь вроде бы абсурд – а как гениально. Хочешь, сделаю из тебя драматурга. Учить писать стихи сложнее, но тоже можно набить руку, подбирая рифму. Вот, пожалуйста: «шашлыки, шашлыки, ах, куда вы меня привели».

Неля, от услышанного откровения, поразилась. На рынок попала случайно. Находясь в командировке, зашла купить разные мелочи для сувениров. Почувствовав голод, потянулась на запах шашлыков. Здесь он – лучезарный, улыбчивый, а главное – не такой, как все, кто ее окружал. Выяснили, что из одного города.

Неля когда-то, обложив жиром, выставив на мороз, превратила в камень свое сердце. И, если даже кому-то удавалось его разогреть, растопленный жир заглушал биение сердца. Но Викинг, был иной случай. Он заинтересовал ее своей несхожестью с другими. Да, и в искомый образ престижного человека новый знакомый в рваных сандалиях на ногах, никак не вписывался. Но что-то и впрямь было в нем солнечное, что заставило ее задержаться на рынке. Может – быть, тот самый ежик волос, выгоревший на солнце и напоминавший распускающийся подсолнух, который приковывал взгляд и пробуждал в душе какие-то неясные, неподвластные ей чувства. Они одновременно уехали в Москву, предварительно она записала на его коробке из-под сигарет свой номер телефона. Когда через некоторое время, после возвращения из командировки, он позвонил ей и предложил встретиться, она не отказалась, хотя и понимала, что он вроде бы совсем не тот, кто ей нужен.

Увидев Викинга в дверях своей квартиры – лишилась дара речи. Небрежно зашнурованные стоптанные ботинки, потертое куцее пальтецо, драная, из кроличьего меха ушанка, придавали ему скорее вид спившегося человека, чем вальяжно раскинувшегося на стуле южной чебуречной литератора. Да и соседи, выскочив из своих комнат на звонок, с насмешкой поглядывали на стоящего в дверях мужчину. Кто-то вслух произнес: «ну и чудище оторвала себе Нелька». Хотя соседи Нели так и не смогли смириться с чертами ее лица и не раз предлагали ей «убраться» в далекие земли, а она, огрызаясь, говорила, что они могут хоть треснуть, но никуда она не поедет, сейчас понимала, что они правы. Действительно, «оторвала чудище». Но тут он протянул зажатый в руке букетик цветов, затаивших свою южную печальную красоту, внезапно охваченных морозом. Что-то дрогнуло в ней, и она сказала: «Проходите!»

С этого момента он все больше и больше заинтриговывал ее, и как ей казалось, несовместимостью его образа и ее интересов. Она не успевала отойти от одного его «пассажа», как тут же «огорошивалась» другим. Чего стоила кокетливая «исповедальная откровенность» о двух женах и дочери, существующих одновременно, правда живущих в разных концах города. Когда Викинг с наглой безапелляционностью заявил, что «пожалуй» и ее, Нелю «зачислит» в штат своих жен, она сделается «третьей», ей стало, не то что смешно – просто неловко. Неловко за себя, что она сразу не дала понять этому человеку – какая разница, какая дистанция пролегает между ним и ней. Тем более его женами. Она их не знала, и знать не хочет. Если эти две дуры согласны его терпеть, установить график пребывания с ним, то ее увольте. Возможно, от такого, не разорванного круга, он и сбежал, заведя еще и ее.

Да, и Нина, посвященная во все подробности их знакомства и перипетии семейной жизни Викинга, не переставала внушать своей подопечной, что он не достоин ее даже ее мизинца, такой же бездельник, как и муж Нины. Она, Неля для него очередное развлечение, кто на такую, перезрелую девушку, да еще и безденежную, может «клюнуть». Только тот, у кого еще меньше достатка, чем у нее.

– Отчего у него две жены? – восклицала актриса – да только от того, что они содержат его. Когда ты уже поймешь, – продолжала Нина – у тебя есть семья и другой никогда не будет. Детей хочешь, а на что их содержать?! Не видишь, как все трудно дается. Надо заботиться о Глебушке, помочь оплатить репетитора. Хорошо знаешь, у его отца нет постоянной работы. Спектакли ставит редко, оттого и алименты обрубленные. Мое секретарство ничего не стоит. Нет, не нужен нам твой Викинг. Найдешь достойного, солидного человека, чтобы мог обеспечивать тебя, да и нас, чтобы не забывал, с радостью отдам тебя замуж. И детей тебе не нужно. У нас на двоих уже есть сын.

В то же время Неля отчетливо осознавала, что никуда от своих жен Викинг не сбежал. Что-то одновременно заискрило в них. Вероятно, они сами не сразу поняли, что с ними произошло. А, когда осознали, пламя любви пожирало все. Но быть «зачисленной» в его жены – она не хотела, такое выглядело для нее нелепым, несуразным.

Но однажды Неля забыла о том, как выглядел Викинг на восточном рынке и в дверях ее квартиры. Она забыла и о том времени, когда никак не могла взять в толк, каким образом при двух женах он выглядит таким неухоженным и неопрятным. Она сама взялась за дело, и ей даже показалось, что она, отмыла и принарядила его. Тогда-то и увидела она Викинга очень красивым и импозантным. Он ей напомнил придуманный ею образ престижного человека. Но почему-то в созданном ею творении, он перестал быть лучезарным. Ежик, когда-то выжженных солнцем волос, больше не походил на распускающийся подсолнух, к которому тянулся взгляд.

Также ощутила она, что при кажущемся безделье Викинг более «авторитетен весом», чем любой из тех, о ком еще не в столь далеком прошлом мечтала. И Неля почувствовала, что жировая оболочка, расплавилась и сгорела, а ледышка, растаяв, утекла в неизвестном направлении. Ее сердце обнажилось и натянулось как тетива лука. Оно хотело только одного – быть всегда с Викингом, владеть им как собственностью. И как, в свое время центром Вселенной для нее был Гусар, о котором она и вовсе запамятовала, так теперь этим центром, живым идолом стал Викинг. У нее появилось ощущение, что ее жизнь, совсем недавно напоминавшая скрипучую зимнюю стужу, наполнилась весенней капелью, обласканной солнечными лучами, все омывающими на своем пути дождями.

Чувствуя тогда весеннюю легкость и очарование, Неля неустанно говорила себе: «Я обожаю его, не мыслю и дня без него. Безупречность, свежесть, оригинальность мыслей Викинга, очистили меня, убрали все показное, ненужное во мне. Его тепло и нежность согрели и осчастливили меня. Викинг мой оплот. Он мой поток, уносящий с собой. Только он сделал меня, сотворил заново. И я люблю его и молюсь на него». Она больше не думала о замечательных и недоступных для нее мужчинах, забыла о Душе.

Работу свою, которой она и раньше-то не очень отягощалась – бросила. Сейчас работа, никак не выделяла ее и не создавала иллюзий для нее самой, в ее необходимости и значительности. Что же касается сочинения пьес, о котором говорил Викинг на восточном рынке, то к этому делу она не приноровилась – не было особого желания, да и хватки. Но главное при всей незамысловатости формулы Викинга – Неля не была облагодетельствована даром Божьим, который, как видно, не всем дается.

Цепко следуя за взглядом Викинга, она на все происходящее вокруг смотрела его глазами, впитывая манеру его речи. Обретала вкус слова и могла уже сама нет-нет свою речь облагораживать такими терминами, емкость и широта которых создавали иллюзию ее образованности, интеллекта, неординарности натуры, коими она вовсе не обладала, ловко манипулируя ими. В общем, получалось, что она его отмывала, а он ее оттачивал в улучшении ее образа. Такое «совершенствование друг друга» вызывало совместное горение, которое все сметало на своем пути.

И в один прекрасный день Неля поняла, что никогда она не испытывала такого внимания, тепла, заботы, любви, коими окружил ее Викинг. Что вся ее предыдущая жизнь – никчемна и пуста. Выяснения с Душой происходили от безысходности и тоски. А сейчас даже появилась уверенность в себе. Викинг настоял на том, чтобы Нина, как можно реже присутствовала в их жизни. Каждое ее вторжение неизменно вызывало не только недовольство Викинга бесцеремонностью суждений актрисы, но и «семейные дрязги», которые он считал, недостойными интеллигентных людей.

– Неужели, не замечаешь, что Нина высокомерна, скандальна, нетерпима к окружающим – вопрошал он Нелю после каждой встречи с актрисой. – Но главное, – продолжал Викинг, – она пренебрежительна к тебе, всегда старается унизить в присутствии других. Ты, в самом деле, красива и длинненький носик нисколько не портит твоего выразительного лица. Даже твоему носику посвятил стихотворение, настолько мне надоели насмешки Нины. Хочешь услышать? – с удовольствием, ответила Неля.

 
Медальный профиль Мейерхольда,
Медальный профиль Сирано —
Геометричны, словно хорда,
Замысловаты, как бином
Носы Ян Гуса и Шопена,
Орлиный Паганини клюв
Грядут другие поколенья
С ноздрей, прилепленной ко лбу
А мне по сердцу носорожье,
Я красоту увидел в нем.
И лишь одно меня тревожит,
Что нос короче с каждым днем.
 

– Ну, просто ода, – расхохоталась Неля. Никогда бы не подумала, что носу можно посвятить целое сочинение.

– А я вижу тебя в древние времена, как мне кажется, тогда-то и существовали такие лица. Как ты вместе со своим народом, после долгих лет скитаний по пустыне, ступаешь на берег Земли Обетованной. – Викинг стал красочно описывать ее путешествие, Неле показалось, что она и в самом деле находится там.

– Представь, – продолжал он. – Всю зиму беспрестанно шли дожди. И когда на Хермоне весной начали таять снега, огромные водные потоки, подхватывая камни, угрожающе шумя, устремились с гор в Иордан, заполняя реку все прибывающей водой. Измученная кочевьем ты, как и многие твои соплеменники, смотришь на помутневшую, бушующую пучину. Ведь в ней так легко утонуть, и не то, чтобы начинать переход реки вброд, но даже думать об этом кажется невозможным. Как и все за долгие годы скитаний по пустыне, ты мечтала ступить на землю, обещанную твоим Богом, думала о постоянном доме и покое. В столь долгом пути, начатом совсем крошкой, ты успела растерять своих близких и родных. Но не только стремительные воды реки не придают бодрости, а вид жителей Иерихона, что так густо облепили городские стены. Они уверены, что полые воды станут им надежной защитой. Горожане с ожесточением и руганью осыпают камнями тех смельчаков, которые приближаются к городским воротам. Твой вождь не теряет веры в успех переправы. Ведь им был услышан голос Бога, известившего его о победе.

Неля, с открытым ртом, зачарованно слушавшая про свою далекую историю, неожиданно произнесла: «Я не верю в Бога. Нет его. Давно убедилась в этом. Я атеистка. О каких-то событиях предупреждают шпионы, их могут предчувствовать мыслители. Но все равно очень интересно рассказываешь. Я слушаю»

– В назначенный час, – Викинг, не смущаясь признанием Нели, продолжил, – ты слышишь, как серебряные трубы играют зарю, по приказу вождя первыми в реку входят левиты, которые несут ковчег завета на плечах.

– А кто это левиты? – вновь перебила его Неля.

– Ты никогда не читала Библию?! – он изумленно посмотрел на нее, – это история из Ветхого завета, называемая Пятикнижием.

– Но она, же запрещена к чтению. Что-то слышала, но не в таких подробностях.

Тогда она впервые узнала от него, что это самое Пятикнижие состоит из пяти книг, поэтому так и называется и каждая имеет свое определенное значение. Кроме, этого Пятикнижия в Библию входят другие разделы и писания.

– В ближайшие дни я тебе ее принесу. Можешь почитать сама. Левиты, одно из колен праотца Якова. Колено Леви, в последующем дало твоему народу Моисея, его брата Аарона, пророчицу Мириам, поэтому люди из этого колена стали называться левитами. Именно из среды левитов, Моисей и набирал судей, писцов, учителей, заклинателей болезней и сборщиков податей. Это была обособленная общественная группа, в которую входили и жрецы. Они были преданными сторонниками Моисея, верно служили ему в качестве телохранителей во время скитаний.

– О Моисее что-то говорили, – перебила Викинга Неля, – знаю, что водил 40 лет по пустыне евреев. Даже видела репродукцию маленькой статуэтки из Эрмитажа. Там он изображен с рогами.

– Почему с рогами, что это копия мраморной скульптуры великого Микеланджело, знаешь?

– Нет, о рогах ничего не знаю.

– Рассказываю очень примитивно. Так сложилось, что после встречи с Богом, Моисей направился назад в стан. От его лица исходил блеск величия, соплеменники, ослепленные этим блеском, были вынуждены отвести глаза. Тогда Моисей накинул на лицо покрывало. Когда он вдохновенно говорил от имени Бога с сородичами, им казалось, что они будто видят на его голове рога, знак святости. Но вскоре ты сама обо всем узнаешь, прочитав эту замечательную Книгу.

И Викинг, словно, опять погружая Женщину в ту далекую историю, посвящал ее в события, о которых она ничего не знала.

– Они, левиты, с трудом пробиваются сквозь бушующие волны, вода доходит им до плеч, но они упорно идут вперед. И вдруг на твоих глазах происходит чудо. Тебе даже кажется, что что-то случилось со зрением, ты начала неистово кулачками рук тереть глаза. Но картина, возникшая раньше, не исчезала. Иордан на большем расстоянии вверх по реке внезапно остановился, вздыбился высокой стеной между каменистыми берегами. Воды, находившиеся еще в русле, быстро стекали в Мертвое море, народ начал переходить реку, не замочив даже ног. Радость охватывает все твое существо, ведь в течение сорока лет вместе со всеми ты скиталась по пустыне и, наконец, ступила на берег Земли Обетованной.

Викинг умолк, а затем произнес, – остальное додумаешь когда-нибудь сама.

– Господи! – подумала в тот момент Неля, – что делать, чтобы соответствовать ему.

Неожиданно осознала, что Викинг, в их недавнем разговоре был прав. На ее, безапелляционное утверждение, будто людям возраста Викинга, ни пристало носить кресты. Это пережитки прошлого и считается табу, он ей ответил, что у нее рабская психология, стандартность мышления, а газетные штампы надо искоренять. Продолжая сейчас размышлять о Моисее, и своем хвастовстве увиденной маленькой скульптурки, ощутила, как глупо выглядела. Но откуда Викинг все знает? Неожиданная мысль всколыхнула сознание Нели. Она вспомнила о молящейся на незнакомом языке бабушке.

– Наверно, бабушка знала о левитах. Там, где она училась еврейской грамоте, видно, и рассказывали о событиях, происходивших с народом. Скорее всего, и Пятикнижие бабушка знала.

Сейчас Женщина, отчетливо понимает, что существовали такие времена, когда табу было не только на ношение крестов, но и знание истории своего народа. Ничего не знала даже о родственниках дальше поколения своей бабушки, ей ничего не рассказывали, и получалось еще при жизни всех своих близких, оказывалась сиротой.

Нелю тогда еще потрясло, что русский Викинг в их беседах нет-нет употреблял выражения на еврейском языке. Он никогда не называл ее по имени. Только «майне мейделе», что означало «моя девочка». С этим ласковым именем она согласилась, но язык, который она не понимала в детстве и не понимала сейчас, слышать не хотела. Много позже Неля узнала, что одна из его бабушек, с которой он жил во время войны в Магнитогорске, была еврейкой, учила его языку. И это она была первой, кто рассказывал ему библейские сюжеты, которые в восприятии подростка вызывали красочные картины. Но в детстве его крестили, поэтому считал себя истинно русским, исповедующим православие, человеком.

Викинг стал первым человеком, приведшим Нелю в церковь. Как в свое время, в первое мгновение, все в ней сопротивлялось пробе свинины, так и церковь вызвала в ней отторжение. Будто вновь зазвучал голос ее Души, настоятельно твердивший – евреям в церковь ходить никак нельзя. Неля не могла взять в толк – Викинг на самом деле верующий человек или в знак протеста против укрепления атеизма в государстве, носил крест. Он, как в свое время, актриса, убедил возлюбленную, что поход в церковь – это просто знакомство с другой религиозной ипостасью. Ведь она, кроме атеизма ничего не знает.

– Интеллигентный человек должен быть разносторонне образован. Захочешь, мы и в синагогу сходим. Увидишь, насколько красочен христианский храм в сверкающих ликах святых. Может такая красочность и привлекает туда людей. И как прост, строг, целенаправлен молельный дом иудеев. Там все подчинено твоему Богу.

– Да нет у меня никакого Бога. Ни христианского, ни иудейского, – сердито парировала Неля.

В то же время в глубине своего существа хранила секрет. В самом детстве, в девятилетнем возрасте бабушка повела ее в синагогу, предупредив – где они были – никому нельзя рассказывать. Из слов бабушки получалось, не только чужие люди, но даже мама и дядя не должны этого знать. Иначе их могут выгнать из дома, даже посадить в тюрьму. К девяти годам Неля уже понимала, что кроется за словом тюрьма. Потому что не раз, подслушивая разговоры взрослых, узнавала, как кого-то из знакомых «запрятали в тюрьму», после которой и «след простыл». Девочка была так напугана словами бабушки, что даже не спросила, зачем тогда они туда идут.

Потом, Женщина поняла, что ходили они посмотреть на Голду Меир. Но в детстве она не знала, кто такая Голда Меир и откуда она приехала. Будучи совсем взрослым человеком, Женщина знала, что за всеми, посещающими синагогу, следят те самые люди, с которыми когда-то работал ее дядя. Поскольку все это было ей неинтересно, рисковать благонадежной репутацией не хотела, идти с Викингом в синагогу отказалась. В церковь несколько раз приходила, к той иконе, которую ей показал Викинг. Но происходило это намного позже.

Сейчас же желая обладать Викингом вечно, подчинила свою волю, свой распорядок жизни его творческому процессу, став незаметно для самой себя его секретарем, курьером, музой и не признаваясь в этом себе – третьей женой. С замиранием сердца ждала не только его гонораров, но и славы, не уставая при этом утверждать в его сознании свое «значительное Я».

Котеночек, родной мой, – нашептывая в ухо, тихим мягким голосом, почти мурлыча, Неля произносила, – я очень и очень тебя люблю. Мне кажется, что это состояние ни с чем не сравнится. Может быть, только с ощущением, когда входишь в море, сначала обжигаешься, а затем блаженство разливается по всему телу. – Затем, с силой, уже твердые слова, с металлическим звоном, летели воздух. – Ты должен стать идолом для многих людей. Я давно поняла, что в любую эпоху, в любое время поддерживалось все бездарное, глупое. Людям талантливым, таким как ты, приходилось очень долго бороться за свое признание. Не нужно растрачивать силы. Их надо накапливать для основного броска. Всей черной работой должна заниматься я. Ты должен возвыситься над всеми. – И снова переходя на шепот, продолжала, – я ведь правда тебя люблю. И где бы ты ни был, всегда буду рядом. Ты знаешь, я никогда тебя не брошу.