Текст книги "Лиза"

– Простите, Лаура, за нескромность, – прервал я молчание, – что у вас происходит с мужем?

– А что такое? – резко обернулась она ко мне.

– С того знаменательного вечера, когда мы с вами познакомились, все ночи он проводит с нами в комнате. Не замечал я вас вместе и ни разу не встречал у вас. Что у вас произошло? Большая ссора? Если ссора, то, насколько я знаю Неизвестного, не думаю, что инициатива исходила с его стороны. Мне кажется, вы по отношению к вашему мужу жестоки…

– На вас, Ося, не угодишь! Вы забыли, как вы меня упрекнули, что ночь после бала я провела с мужем?

– Нет, не забыл! Но не допускаю, чтобы мои слова могли послужить причиной для ссоры или, что ещё хуже, для разрыва…

– Они не послужили!

– Так почему вы мне об них напоминаете?

– Я хочу напомнить вам весь наш разговор… Я его помню слово в слово. Вы тогда сказали, что чувствуете тонко, и постарались охарактеризовать ту ночь, как она предстала в вашем воображении. На этот раз ваши тонкие чувства вас обманули… а я вот вас не обманула, сказав тогда, что находилась под впечатлением нашего знакомства. Но муж есть муж, он стал проявлять настойчивость, в то время как это не совпадало ни с моим настроением, ни с желанием. Произошла самая обычная супружеская ссора. Я категорически ему заявила, чтобы он не смел показываться на глаза, пока я ему не разрешу.

– Значит, всё-таки, помимо своей воли, я стал причиной вашей размолвки?

– При чём вы здесь? Какой вы, Ося, самоуверенный! Помните, вы задали тогда мне вопрос, люблю ли я своего мужа? Я оставила ваш вопрос без ответа… Естественно, не могла же я быть откровенной в таком вопросе с человеком, с которым только что познакомилась. Теперь мы узнали друг друга ближе, и я могу вам признаться: мужа я давно не люблю и не уверена, любила ли его раньше. Он оказался не тем, за кого я его принимала… может быть, из него и получится хороший врач, но как человек он тряпка. Как бы я ни была несправедлива по отношению к нему, он со всем беспрекословно мирится, а от этого он в моих глазах не выигрывает. Может быть, это не делает мне чести, я не была ему верна.

Такая откровенность меня оскорбила, и я ответил:

– Безусловно, не делает чести!

– Почему так категорически?

– На этот счёт двух мнений быть не может. Я допускаю, что можно совершить в жизни ошибку – и исправить эту ошибку можно лишь одним путем, честно разойтись. Быть же неверной мужу не только нечестно, но и жестоко. Скажите, Лаура, если бы ваш муж не был таким безропотным, относился бы к вам строже, был бы нечто вроде Отелло, вы бы лучше к нему относились?

– Уж лучше он был бы таким, – поморщилась Лаура. – Но я, конечно, не допустила бы такого отношения к себе. У меня современные взгляды на взаимоотношения мужа и жены. Отношения должны быть свободны от всякой примеси мещанства, эти отношения не должны закрепляться цепями пожизненного рабства…

– Современные взгляды… свободные отношения, – повторил я с досадой. – Эти ваши, с позволения сказать, прогрессивные взгляды в кавычках стары, как мир, и я уже говорил вам, чему они служат…

– Вот и не нужно повторяться!

– Вы правы! Повторяться не надо! Но вы даже не понимаете, Лаура, что вы несчастный человек…

– Это ещё почему?

– Потому что вы не знаете, что такое любовь, не умеете любить, а то, что вы принимаете за любовь, это разврат, или только мираж, который быстро рассеивается, так как пустыня обыденщины продолжает крепко держать вас в своей власти.

– Знаете, Ося, давайте переменим тему разговора. Вы начинаете меня сердить.

– Есть латинская поговорка: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты неправ». Но я не возражаю, давайте переменим тему.

– Послушай, шалопай! – прервала меня Лиза. – Как я ни горю нетерпением узнать, чем закончится эта история, всё же уже поздно – и я начинаю беспокоиться о детях…

– Вот видишь, Лиза, и ты называешь меня шалопаем.

– Я называю тебя так, – сверкнула улыбкой Лиза, – не за то, что ты рассказываешь, а за то, что ты заставляешь меня забывать, что я почтенная мать семейства и у меня в связи с этим есть кое-какие обязанности.

– Это другое дело, – рассмеялся я. – Давай твоё пальто, я провожу тебя. Оказывается, достаточно одного сознания, что пальто с собой, и тебе весь вечер не было холодно.

– Иосиф, не шути! Не надо!

– Ладно, не буду.

Я взял её под руку, и мы пошли.

– Лиза, хочешь, пока я тебя провожаю, я вкратце расскажу, чем всё это кончилось?

– Замолчи! – даже испугалась Лиза. – Ни в коем случае! Я хочу знать всё, во всех подробностях. Ты не возражаешь, если мы послезавтра встретимся здесь, как и сегодня?

– Я буду рад, Лиза!

VII

Задолго до назначенного времени я уже сидел на Тверском бульваре. Прошло около часа, как я ждал. Лиза почему-то запаздывала. Я напряжённо всматривался в ту сторону, откуда должна была появиться Лиза. Я поймал себя на мысли, что буду сильно огорчён, если Лиза не придёт. Наконец, ещё издали заметил её, она очень торопилась. «Ни дать ни взять – девчушка-старшеклассница, опаздывающая в школу», – подумал я. На сердце стало теплее.

Заметив меня, Лиза засияла улыбкой.

– Почему ты так сияешь? – спросил я.

– Знаешь, как только я зашла на бульвар, я почему-то почувствовала себя девчонкой…

– Я только что тоже об этом подумал.

– А эта девчонка, – засмеялась Лиза, – опаздывает потому, что сыновья никак не хотели её отпускать, всё просили взять их с собой.

– Их желание вполне законно. Давай сделаем так: я завтра зайду за тобой пораньше, заберём детей и погуляем с ними.

– Вот было бы хорошо! – обрадовалась Лиза. – А тебе не будет скучно с нами?

– Почему мне будет скучно? Тебе со своими сыновьями не скучно, а мне они тоже приходятся племянниками. Так куда мне тебя сегодня сводить?

– Никуда! Посидим здесь. Я с большим нетерпением жду продолжения твоего рассказа… У меня из головы не выходит твоя Лаура… странная женщина.

– Она никогда не была моей, но мне что-то не очень хочется рассказывать, как будто нам не о чем другом поговорить. Лиза, ты очень хорошо сделала, что приехала из Америки… с твоим приездом у меня словно праздник наступил…

– Но мне скоро придётся туда вернуться.

Мне показалось, что при этих словах какая-то тень грусти пробежала по её оживлённому лицу.

– Ну, это ещё не так скоро. Ты, кажется, говорила, не раньше чем через полгода… А когда уедешь, я буду знать, что на свете есть Лиза, что она живёт, помнит обо мне, как и я её, и мы изредка будем писать друг другу.

Мы замолчали, охваченные своими думами.

– Иосиф, продолжай свой рассказ, – прервала молчание Лиза.

Я вздохнул.

События дальше развивались так. У меня произвели обследование, и через несколько дней я получил в студкоме ходатайство в отдел снабжения на получение обмундирования. Уверенный в успехе, я появился в приёмной начальника снабжения. В приёмной посетителей не было. В углу за столом сидела пригожая девушка, на стене над её головой висела табличка «секретарь». Когда я вошёл, она воззрилась на меня с нескрываемым удивлением. Я подошёл к столу, недоумевая, почему она так уставилась на меня. «Кажется, мы с ней нигде не встречались», – старался припомнить я. Первый же её вопрос поставил всё на своё место.

– Послушайте, коллега! Вам не жарко в плаще?

– Очень жарко! Поэтому и пришёл к вам, – сказал я покраснев. «Чёрт побери, – подумал я, – не очень-то будет приятно, если придётся её знакомить с моим ходатайством».

– Скажите, начальник снабжения сегодня принимает?

– Нет, он уехал. Будет только завтра. А у вас какое дело к нему?

«Эх, была не была», – решился я и подал своё ходатайство. Она внимательно его прочла, сочувственно устремила на меня свои карие глаза и удовлетворённо улыбнулась.

– Вам повезло! Вчера получили партию обмундирования. Я передам ваше ходатайство Алексею Ивановичу. Не сомневаюсь, что оно будет удовлетворено.

«Вот так повезло!» – молнией пронеслось в голове. Что я буду делать с этим обмундированием? Эх, лопнула моя поездка. И какого дьявола я столько мучился в этом чёртовом плаще?

Вид у меня был настолько удручённый, что секретарша не могла не обратить на это внимание.

– Вы, кажется, мне не верите? Но я же вам сказала, что почти наверняка ваше ходатайство будет удовлетворено. Приходите завтра!

– В том-то и беда, что верю, – почти заикаясь пробормотал я – и, в отчаянии махнув рукой, повернулся и вышел, решив, что моей ноги больше здесь не будет.

Первой моей мыслью, когда я вышел на улицу, было поспешить домой, сбросить с себя плащ и лохмотья и принять человеческий вид. Было невероятно досадно. Уже не так мучило, что рухнула мечта о поездке домой, как было стыдно, что столько времени в жару парился в своём плаще, ходил как огородное чучело – и всё для того, чтобы получить совершенно мне не нужные хлопчатобумажную гимнастерку и штаны. Появилось желание хоть на ком-нибудь сорвать свою досаду, и я вспомнил Лауру. Это её выдумка.

Явился я к Лауре чернее тучи. Увидев меня таким, она вскочила со стула и обеспокоенно спросила:

– Что случилось? На вас лица нет, Ося!

– Именно случилось! На какой чёрт мне спецодежда! Нужна она мне как кошке умывальник! Надо же было мне быть таким ослом и столько времени изображать из себя гороховое чучело? И всё это ваши выдумки…

– Ося, не ругайтесь! Я ничего не понимаю. Какая спецодежда, что за чучело и что за выдумки? Успокойтесь и расскажите, в чём дело.

– Хорошо вам говорить «успокойтесь», а каково мне!

– И всё же я ничего не понимаю. Да расскажите толком, что случилось?

Я пересказал Лауре свой разговор с секретаршей снабжения и добавил:

– Теперь этот начальник снабжения, какой-то там Алексей Иванович, подумает, что он, как бог Саваоф33
  Савао́ф (ивр. ‏צבאות‏‎, Цеваот, мн. число от ивр. ‏צבא‏‎, цава – воинство, войско; «Господь Воинств») – один из титулов Бога в иудейской и христианской традициях.


[Закрыть], сотворит великое благо, когда на моём ходатайстве наложит резолюцию «удовлетворить».

К моему крайнему изумлению, Лаура безумно расхохоталась.

– Алёша – бог Саваоф! Надо же такое вообразить… Алёша Джапаридзе – бог Саваоф! – продолжала смеяться Лаура. – Хотела бы я, чтобы он был сейчас здесь и послушал. Нет, я не могу, – снова засмеялась она, не сводя с меня глаз.

Я угрожающе на неё посмотрел и сказал:

– Если вы, Лаура, решили надо мной издеваться, заранее предупреждаю: я малоподходящий объект для этого. Поищите другого… Кто этот ваш Джапаридзе?

– Ося, не хохлитесь! Не сердитесь на меня, пожалуйста! Какой же вы глупенький. Вы ничего не получите!

– Что не получу?

– Ну! Эту вашу спецодежду!

– Не понимаю!

– И понимать нечего! Алёша Джапаридзе и есть начальник снабжения… он мой хороший приятель. С ним-то я и советовалась насчёт организации вашей поездки. Выдумка, которую вы мне приписываете, принадлежит ему. Можете не сомневаться, на вашей бумажке будет резолюция, означающая отказ, под каким-нибудь благовидным предлогом. Я сегодня же у него побываю и напомню, чтобы он чего-нибудь не напутал. Заранее поздравляю вас с успехом.

Я несказанно обрадовался.

– Лаура, если это случится, я и не придумаю, как вас отблагодарить…

– А вы всё-таки придумайте!

– Ну хорошо, я вас расцелую!

Лаура прищурилась:

– Вы уверены, что это доставит мне удовольствие?

– Я не знаю! – В голове промелькнуло: «Мне это наверняка удовольствия не доставит». – Хорошо, Лаура, раз так, я расцелую вас аллегорически!

– Нет уж, лучше не аллегорически! – рассмеялась Лаура

В приёмную отдела снабжения на следующий день я пришёл сияющим. Секретарь, заметив меня в таком хорошем настроении, виновато смутилась и покраснела.

– Я чувствую себя виноватой перед вами. Я вас так обнадежила, а вам, к сожалению, отказано. Как я ни уговаривала Алексея Ивановича, он упёрся как бык: не могу и не могу. Не понимаю, что с ним случилось, он такой отзывчивый человек…

«Милая девушка, – подумал я, – какую же свинью по своей доброте душевной могла ты мне подложить». Я улыбнулся своей мысли.

– Вы, я вижу, не очень огорчены отказом, – удивилась секретарь.

– Совсем не огорчён! Меня отказ в тысячу раз больше устраивает. Теперь я получу пропуск и лето проведу дома, а там у меня есть во что одеться, получше вашего обмундирования.

– Значит, я попала впросак! Сама того не ведая, могла бы оказать вам медвежью услугу!

– Так могло получиться! Но я всё же вам благодарен за хорошее отношение ко мне.

– Ну, я и рада, что всё обошлось хорошо, – сказала она, – протягивая мне моё ходатайство.

Впоследствии, когда я встречал её в стенах университета, мы здоровались и обменивались хитрющими улыбками.

Придя в обычное время к Лауре, я постучал и, не услышав запрета, вошёл в комнату. В изумлении я остановился. Мне показалось, Лаура лежит на кровати обнажённой. Она лежала на боку, лицом к стене, протянув к ней руки и склонив голову. На ней был халат из гладкой светло-коричневой ткани, обтягивающий её словно кожей, не скрывающий ни одной впадинки, ни малейшей выпуклости и подчеркивающий белизну её шеи и обнажённых выше колен ног. Получалось впечатление, что она долго загорала на солнце, защищая от лучей солнца шею и ноги.

– Ося, это вы?

Я промолчал, боясь, что мне изменит голос.

– Я сейчас закончу! Не смотрите на меня, пожалуйста!

Это «не смотрите» прозвучало так, как будто она хотела сказать: «Любуйтесь, какая я».

Не смотреть я был не в силах. Прекрасная спина, изумительный изгиб линии, идущей от шеи и плеча к талии, где эта линия образовывала небольшое, глубоко впадающее, почти правильное полукружие, и в тазу снова переходящей в красивый овал, постепенно потухающий к ногам. Лица её не было видно, и я не сомневался: перед моими глазами спина богини.

– Вот и кончила! – сказала Лаура, усаживаясь в кровати, немного раскрасневшаяся от напряжения, держа иголку с ниткой в руках. – Распоролся по шву матрац, и вылезла вата, пришлось починить. Ну, как ваши дела?

– Великолепны! Пропуск у меня в кармане – через несколько дней уезжаю. Я преисполнен благодарностью вам, Лаура!

– Поздравляю! Очень рада за вас! – и, лукаво улыбнувшись, добавила: – Теперь вам придется выполнить своё обещание и рассчитаться со мной!

Вдруг её лицо стало задумчивым и грустным.

– Мне очень будет не хватать вас…

– Мне тоже… я к вам привык. Вы столько прекрасного открыли мне. Я вам так обязан… без вас я ни за что не мог бы уехать… Я это никогда не забуду.

Лаура взглянула на будильник, стоящий на комоде, и забеспокоилась.

– Ах! Я опоздаю, соседка может уйти, и я останусь без молока для дочки. Поскучайте немного один, я мигом вернусь. Отвернитесь же, мне нужно переодеться.

Она вышла.

В приподнятом настроении я ходил по комнате. Я подошёл к комоду – и кровь бросилась мне в лицо. На комоде лежала открытка, такая же, какую я видел разрезанной. На этот раз у женщины была голова – чуть повёрнутая голова Лауры, причесанной на классический образец, с руками, поднятыми вверх и сцеплёнными на затылке. Снимок, по всей вероятности, был сделан несколько лет назад, Лаура выглядела ещё юной. Меня охватили стыд и возмущение, хотя снимок притягивал глаза как магнит. Хорошее настроение исчезло, как от света исчезает изображение на незакрепленном ещё негативе. Не было никакого сомнения: и поза, в какой я её застал, и эта карточка, лежащая на комоде, не случайное совпадение, а приурочены к моему приходу. Возмущение её бесстыдством охватывало меня всё сильней и сильней. «Повторяется, – подумал я, – библейская легенда об Иосифе Прекрасном, проданном в рабство, и жене купца Пентефрия44
  Жена Потифара (жена Пентефрия) – безымянный отрицательный персонаж Ветхого Завета (Быт. 39:1—20), супруга Потифара, хозяина Иосифа, находившегося в египетском рабстве. Купцам отрок был продан собственными братьями – сыновьями Израиля по совету Иуды за 20 сребренников. Потифар-царедворец занимал должность начальника телохранителей фараона (Быт. 39:1). Увидев успехи нового раба, вельможа назначил Иосифа управляющим своего дома. Не получившая благосклонности Иосифа, супруга Потифара обвинила юношу в попытке изнасилования, показав в доказательство его плащ. За это невиновный еврей был брошен в тюрьму.


[Закрыть]. Я невольно усмехнулся, представив, какое могло бы быть у меня сходство с библейским Иосифом, кроме общего имени, а вот Лаура, если её облечь, вместо современного платья, в белую лёгкую тунику, была бы настоящей женой Пентефрия, какой она рисуется в нашем воображении. «Но, так или иначе, – снова разозлился я, – результат будет тот же».

Вернулась Лаура и, увидев меня стоящим у комода, робко и вопросительно на меня взглянула. Я с возмущением протянул ей карточку.

– Вы это специально для меня оставили?

Лаура вспыхнула, вырвала из моих рук карточку, разорвала её в клочки и со слезами на глазах (хотел бы я знать, какие это были слёзы, стыда или досады) прерывающимся и неузнаваемо изменившимся голосом сказала:

– Как вы жестоки!

– Я жесток? Нет, это вы жестоки! – распалился я. – Это вам нужны новые ощущения, и ради удовлетворения своей прихоти вы не остановитесь ни перед чем! Теперь всё понятно, и так противно… что лучше нам больше не встречаться. Прощайте! – И я направился к двери.

– Ося, подождите! Не уходите! – крикнула с отчаяньем в голосе Лаура и, догнав, схватила за руку и с силой потянула меня, совершенно растерявшегося, к кровати. – Мы так не можем расстаться! Я вам всё объясню… Садитесь, – усадила она меня на кровать, сама усаживаясь рядом. – Я вам всё объясню, – повторила она. – Не думайте, я не буду оправдываться, что карточку оставила случайно… не буду и уверять вас в своей любви…

– Совсем я этого не думаю! И то и другое для меня ленно. Такие вещи, как ваша карточка, не забывают убирать. Что касается любви, то, как бы любовь ни скрывали, как бы глубоко она ни была запрятана, у любви есть свои предатели, конечно, не в гнусном смысле этого слова, эти предатели – глаза. Глаза могут быть обыкновенными, могут быть даже некрасивыми, любовь обязательно оставит в них своё отражение, сделает их красивыми той особенной красотой, которую только и может придать любовь. Наоборот, сколько бы любовь ни обряжали в красивые чувства, в обожание, в желание и другой словесной мишурой, а любви нет – те же глаза выдадут и это, глаза не обретут красоты любви. Вот этой красоты в ваших глазах я никогда не замечал. Я уже говорил вам, что вы не знаете, что такое любовь, но вы восприимчивы к прекрасному, вы любите поэзию, вы её хорошо понимаете и чувствуете… это не может не восхищать меня в вас, но я никак не могу постичь, как у вас чувство прекрасного уживается вместе с самым неприкрытым цинизмом!

– Ося, вы чудесный идеалист, отрешённый от жизни. Причиной, конечно, ваша молодость… Я не хочу скрывать: то, что для вас является проблемой, для меня проблемой никогда не было, боюсь, что и не будет. Может быть, это плохо, может быть, испорченность, лучше испорченность, чем врождённое… Суметь осознать, это уж большое дело… но я старше вас и знаю, что такое жизнь, и она вносит свои поправки во многие идеалы, и поправки эти далеко не идеальные. Вы возмущены моим поведением, вы хотите даже порвать наше знакомство… это ваше право, но мне страшно не хочется выглядеть в ваших глазах хуже, чем я есть на самом деле. Поверьте, мне это совсем не безразлично. Выслушайте меня и постарайтесь понять. Вас возмущает злополучная карточка. Но что тут такого? Природа наделила меня красивым телом, я горжусь этим. Разве придёт кому-нибудь в голову считать ваше поведение предосудительным, если вы любуетесь красивым телом, фигурой, изображенной на картине, скульптуре, в балете, спорте, гимнастике? Почему же нельзя любоваться своим телом, если оно красиво? Я люблю своё тело, лицезрение его, как и всё красивое, доставляет мне эстетическое наслаждение. Сейчас я это могу себе позволить, но всё живое видоизменяется, разрушается, почему же не сохранить эту красоту для любования, хотя бы на фотографии, когда придёт время и живое тело ничем не будет напоминать, что было? Мой первый муж, или возлюбленный, называйте его как хотите, поэт и страстный любитель-фотограф, восхищался моей фигурой, сравнивал её чуть ли не со всеми богинями, уговорил меня сняться, чтобы я сама могла убедиться в этом. Не скрою, было немного стыдно, но всё же я согласилась. Вот и вся простая история этой карточки.

– И как, по-вашему, получилось сравнение?

– Не знаю! Об этом судить не мне…

– Почему бы нет? Разве в вопросах красоты нельзя быть объективной? А я вот скажу: того, что вы хотели достичь этой фотографией, вам добиться не удалось. Я вам объясню. Древние греки любили изображения красивого обнажённого тела. Их великие скульпторы Пракситель, Фидий и другие создали шедевры красоты женского тела. Их Афродиты, Фрины – непревзойдённые образцы искусства. Вслед за ними римские скульпторы и величайшие художники Возрождения создавали своих Венер. Заметьте, что в большинстве они их творили с натуры. Но ни один из великих мастеров не лишал своих богинь женской стыдливости. Это выражалось в жесте, пытающемся прикрыть грудь, лицо, в позе, в руке, прикрывающей живот…

– Не хотите ли вы доказать, что для искусства необходим фиговый лист? – удивлённо спросила Лаура.

– Совсем нет! Фиговый лист – изобретение ханжей, и выдуман он отнюдь не из деятельных соображений. Кстати, фиговый лист – это атрибут для мужского тела. Стыдливость – неотъемлемая часть женской красоты. Это великие мастера хорошо понимали, они понимали, что искусство и голый натурализм исключают друг друга. Существуют понятия: обнаженная, нагая, голая; на первый взгляд, это кажется одним и тем же, но вы согласитесь, что между этими понятиями есть большое различие. В отношении богини, изображённой в скульптуре или на полотне, вы никогда не употребите эпитета «голая». Достаточно одного взгляда на вашу фотографию, и вы сразу скажете: на ней изображена голая. Почему? Женщина подняла вверх руки и сцепила их на затылке не для того, чтобы придать ей особую любострастную форму, а если обнажённые ноги обуты в туфли на высоких каблуках, то это сделано отнюдь не из стыдливости, а совсем наоборот. Если вы хотели сравнения с богиней, то и нужно было выбрать соответствующее изображение. Я знаю репродукцию с картины Гойи «Маха обнаженная»: художник изобразил лежащую обнаженную женщину с руками на затылке, но руки на затылке у лежащей женщины совсем не то, когда она стоит, а ступни ног всё же у неё босые. Но это маха. Что такое маха, вы, наверное, знаете. В результате цель, которую вы хотели достичь вашей фотографией, не достигнута. Фигуры богинь вызывают восхищение. Фигура, изображённая на вашей фотографии, не может не вызвать чувство восхищения, но оно тут же убивается другим чувством, очень сильным, которому трудно противиться, но этому чувству наименование вожделение. Знаете, что напомнила мне ваша фотография? Я как-то ехал в поезде. Лежал я на верхней полке, внизу напротив ехала молодая парочка, познакомившаяся в поезде. Парочка ничем не примечательная. Он – типичный провинциальный сердцеед, безусловно считающий себя неотразимым, с присущим для провинциального ловеласа аксессуарами: крикливо одетый, с прической, разделённой идеальным пробором посередине, волосами гладко прилизанными, но на висках бабочкой, зачесанными к верху крохотными усиками под самым носом. Она – миловидная, но жеманная девушка, или женщина, не знаю. Как ухаживают подобные типы, вы, наверное, представляете. Девушка ухаживания принимала с видом не то оскорблённой, не то непорочной добродетели. Я лежал и смотрел в окно, поглядывая время от времени на эту парочку. Железнодорожный ухажёр, очевидно, решил, что соответствующая подготовка проведена, и перешёл к более решительным действиям. Он достал бумажник и вынул из него открытку. Это была репродукция известной картины, фамилии художника я не помню, на которой изображена лежащая Леда в объятиях Зевса, перевоплотившегося в лебедя. Он показал ей открытку со словами: «Как по-вашему, здорово?» Девушка внимательно всмотрелась, пренебрежительно пожала плечами и хихикнула: «Фи! Неужели ей мужчин мало?» Я чуть не свалился с полки. Вот вам пример, как на прекрасный миф были напялены лаковые туфли. Но тут было невежество. А вы? Ваш муж – поэт, и вы – культурная женщина, о чём думали вы, обувая богиню в лаковые туфли на высоких каблуках и придавая ей позу, которой любая богиня была бы оскорблена? Допустим, что ваша фотография явилась на свет божий как ошибка молодости или в результате должного влияния, это можно понять, хотя и трудно простить. Я допускаю даже, что теперь вы бы этого не сделали. Но чем можно объяснить демонстрацию этой фотографии, причём демонстрацию исподтишка? Что это такое?

– Вот это я и хочу объяснить вам, Ося! Вы обо всём судите с ваших идеалистических воззрений. Идеальных людей, тем более идеальных женщин, на свете не существует. Пройдёт немного времени, и вы в этом убедитесь сами…

– С этим совсем не согласен, я допускаю, что любой человек может иметь свои недостатки, но всё же такие, какие не нарушают его целостности. Смотрю я на вас, Лаура, и удивляюсь, откуда у вас, такой молодой, этот скептицизм? Честно вам признаюсь, был бы я таким скептиком, жизнь потеряла бы для меня во многом интерес…

– Но жизнь всё-таки такова, хотите вы этого или нет. Однако вернёмся к тому, что я вам хочу объяснить, и хотела бы, чтобы вы меня поняли. Я давно заметила: некий юноша не очень выдающейся наружности посматривает на меня с восхищением. К подобным вещам я привыкла и просто не обратила бы внимания. Но то, с каким упорством этот юноша продолжал на меня смотреть, начало меня забавлять, а тут ещё наши оригинальные встречи на узком тротуаре. Мне стало любопытно, что вы из себя представляете. Так пришло решение удовлетворить своё любопытство и выдать вам аванс. В один прекрасный день при встрече я приветливо улыбнулась вам, как старому знакомому. Мне очень хотелось узнать, какой эффект это произведёт на вас. Эффект получился самый неожиданный. Вы как в землю провалились. Сначала меня это заинтересовало, но спустя некоторое время и совсем забыла. И вдруг неожиданное знакомство в вашей комнате. Нет! Нет! Это знакомством назвать нельзя. Это была, скорее, совершенно неожиданная встреча старых знакомых. Мне кажется, мы тогда это одинаково почувствовали…

– Да! Я это так и почувствовал…

– Вот видите! Поэтому и на вечере между нами создалась непринуждённая близость, и даже нечто большее… Вы сами это говорили. Ваши объятия во время танца были смелы, но в них не было и тени порочности. В разговоре вы касались острых тем, но мысли, которые вы высказывали, были непосредственны. Вы не пытались, как принято в таких случаях, рисоваться, завлекать, чего-то добиваться, кружить голову… Вы были по-настоящему искренни. Это произвело на меня хорошее впечатление. Никогда и ни с кем у меня так знакомство не возникало. Вы были для меня совсем новым человеком. Я стала о вас думать, и думать с теплотой, хотелось и самой быть с вами хорошей, быть лучше. В дальнейшем меня поразила ваша восприимчивость к красоте поэзии. Вы впитывали эту красоту, как сухая губка впитывает воду. Но меня поразило другое. Мужчина и женщина при всех условиях остаются мужчиной и женщиной, но мои женские чары не производили на вас действия. Нет, не совсем верно, они действовали, это я видела, но они наталкивались на непонятное мне сопротивление. Сначала я приняла это за грубость и поэтому решила кое-что предпринять, чтобы вы от этой робости избавились. Я позволяла по отношению к вам некоторые вольности, рассказывала вам много лишнего, наконец, не без некоторого колебания, решилась на то, чтобы на моём комоде появилась для вас разрезанная фотография, короче говоря, я решила во чтобы то ни стало добиться своего. Робость перед всем этим не устояла бы. «Значит, тут что-то другое, – подумала я, – очевидно, юноша до мозга костей начинён идеалами, не пришедшими в соприкосновение с жизненной действительностью, не столкнувшимися с искушением». Я до последней минуты не сомневалась, что стоит мне создать соответствующую обстановку – и ваши идеалы испарятся в воздухе…

Я рассмеялся.

– Не понимаю вас, Ося. Только что вы возмущались, а теперь смеётесь?

– Смеюсь я и над своим возмущением, и над вашими усилиями создать соответствующую обстановку. Какая трогательная картина, смешно то, что это опытная дева совращает непорочного отрока. Смешно то, что эта многоопытная дева способ к совращению избрала наименее действенный из всех, которые можно избрать. Непорочных так не совращают, их куда легче поймать на удочку добродетели. Для чего это вам нужно? Что вы хотите этим достичь? Испытать новые острые ощущения или оправдать вашу не очень счастливо сложившуюся жизнь, или доказать себе, что жить можно лишь с такими воззрениями, которые вы взяли себе на вооружение, или проверить себя, что ваши чары действенны всегда, везде и в любых случаях? Не может же вас прельщать сомнительная слава таких субъектов, которые чуть ли не главным смыслом и достоинством своей жизни считают одержать больше побед и лишить невинности доверчивых и неискушенных. Как вы не в состоянии понять, что ваши намерения в отношении меня обречены на неудачу? Я вам рассказывал о своей любви к девушке, которую люблю и сейчас, несмотря на то, что она меня разлюбила. Оттого, что тебя разлюбят, любовь быстро не проходит. Не разлюбив одну, полюбить другую может только тот, кто не умеет любить. Стремление к обладанию женщиной только из чувственных побуждений, без любви к ней, без душевной близости для меня немыслимо, я презирал бы себя. В области чувств, Лаура, мы с вами живём в разных мирах, вы живёте для любви, причём такой, которая быстро воспламеняется и так же быстро потухает, я же хочу жить любя. Для вас целомудрие – мещанский пережиток, для меня оно главное. В вашем мире так называемых современных отношений прекрасное подменяется красивостью. Во взаимоотношениях каждый из вас пытается обмануть другого любовнее и романтичнее, обмануть себя. Обман дело недолговечное, павлиньи перья вашей псевдолюбви и романтики быстро выпадают – и всё предстает в своём истинном свете. Начинают искать спасения в разнообразии, а отсюда быстротечность этих любовных связей, но нет ничего однообразнее этого вашего разнообразия. Знакомством с вами, Лаура, я дорожу. Оно мне много дало и даёт, и мне было бы жаль его лишиться. Общение с вами духовно меня обогащает, мысли и размышления становятся у меня острее. Я не подозревал, что могу рассуждать так, как рассуждаю теперь, и этим я обязан вам. Но наши отношения с вами, Лаура, к большому сожалению, и не по моей вине, приняли такой оборот, который, образно выражаясь, можно сравнить с тем, что мы ходим по краю глубокой пропасти, свалившись в которую, нельзя убиться, а покалечиться, и основательно, – можно. Хорошо, что мы с вами расстаёмся на целых три месяца, нам будет над чем подумать. Посмотрим, встретимся ли мы с радостью?

– Ося, я очень сожалею о том, как я себя вела, но совсем не жалею, верьте мне, что получилось не так, как мне хотелось. Какого числа вы уезжаете?

– Двадцатого утром!

– А сегодня семнадцатое?

– Да!

– Обещайте, что девятнадцатого вы проведёте вечер со мной. В день отъезда я вас провожу.

– Хорошо! Это я вам обещаю!

На другой день на городской станции я узнал, что поезд дальнего следования на Челябинск, через станцию Тайга, где мне необходимо делать пересадку, проходит вечером по нечётным дням. Выехать из Томска двадцатого – значит более суток просидеть в Тайге. Надо было решить, ехать девятнадцатого или двадцать первого. Нетерпение попасть домой было слишком велико; не задумываясь, я взял билет на девятнадцатое – и только тогда вспомнил, что этот день обещал привезти с Лаурой. Вспомнив об этом, я попытался оправдаться перед собой тем, что сама судьба против того, чтобы мы встретились перед отъездом, но легче от этого не стало. Успокоил себя тем, что, когда встретимся снова, всё ей объясню, как это получилось. Разве я тогда знал, что Лауру больше никогда не увижу?