Текст книги "Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон"

Глава десятая,
в которой решается судьба

Молодой человек с длинными кудрявыми волосами сидел перед девушкой в красном платье. Судя по вороту и чепцу, девушка была знатного происхождения, но поза была не слишком благородной: она беззаботно устроилась на подоконнике, скрестив ноги. Лицо при этом не казалось расслабленным. Молодой человек же сидел на скамье или сундуке у ее ног, отчего смотрел на собеседницу снизу вверх.

Раз вопрос касался Художника, Элейн отчего-то решила, что молодым человеком был именно он. Может быть, еще и потому, что в ее представлении у всех живописцев были длинные волосы.

В девушке она, разумеется, увидела себя. Только Элейн, хоть и была дочерью главы клана, таких нарядных платьев никогда не носила. Вот сесть так запросто на подоконник могла бы. Но платье…

От неожиданно посетившей идеи Элейн выронила карту. Ну конечно! Девушка на картинке не была знатной, она ею лишь притворялась. Притворялась, чтобы встретиться с молодым человеком.

Элейн могла помочь поймать Художника!

Надеясь, что Оддин еще не покинул Храм Света, она поспешила туда. Удача оказалась на ее стороне: стражи порядка действительно все еще были там. Они опрашивали прихожан и других служителей Света. Оддин сидел на скамье неподалеку от солнечного диска, вмонтированного в пол, и слушал рассказы пожилой дамы. Судя по его скучающему лицу, говорила та много и не по делу.

– Господин Торэм, у меня для вас срочная и важная новость, – перебила Элейн даму и заметила, как радостно сверкнули глаза Оддина.

Извинившись, он оставил собеседницу и поспешил за Элейн прочь из храма. Они снова оказались у той же скамьи, что и утром. Там-то она и изложила свой план.

– Ты хочешь стать наживкой? Ты ума лишилась? – воскликнул Оддин, услышав ее предложение.

– Просто послушай. Сейчас, когда все знают о том, что в городе душегуб, будут более осторожны. Девушки не станут разгуливать по ночам в одиночку. Ему будет трудно найти жертву. И тут я, – она изобразила, как прогуливается по дорожке, – иду по улице. Он попытается напасть, а вы с другими полицейскими будете следить за мной. Как только Художник объявится, схватите его, и всё. Главное, не убейте, чтобы он смог подтвердить, что к смерти Магистра не имеет отношения.

Оддин покачал головой и сообщил, что не намерен рисковать ее жизнью. Они спорили не меньше получаса, пока наконец Элейн не использовала свой последний аргумент:

– Если мы не поймаем Художника в ближайшее время, меня убьет не он, а твой брат. Из Нортастера я не уеду, пока не доведу все до конца, а город маленький. Сегодня вот опять столкнулась с Ковином. Еле ноги унесла. Как думаешь, сколько неудачных попыток убийства нужно, чтобы довести до исступления?

Тяжело вздохнув, Оддин ответил:

– Братец и так озвереет, когда узнает обо всем.

Но по тону Элейн поняла, что он сдался.

Подготовка началась нешуточная. Прихватив Элейн, Оддин и еще несколько полицейских отправились в участок, что находился на Ратушной площади. Там они обсудили идею с шерифом Нортастера и, получив одобрение, стали планировать поимку душегуба. Нарисовали на карте маршрут прогулки Элейн и места, где должны были караулить полицейские. Позвали девушек, которые затянули ей корсетом талию и грудь и подобрали подходящее платье глубокого синего цвета. Волосы Элейн они спрятали под чепец, но несколько прядей оставили вокруг лица. Их напудрили, чтобы те казались не рыжими, а светлыми. Все, кроме Оддина, оценили результат, решив, что Элейн прекрасно подходила на роль жертвы. Оддин же только хмурился и кривил губы. А еще много раз повторял, чтобы никто не спускал с нее глаз и Элейн каждую секунду была у кого-то под наблюдением. Кажется, к концу вечера все устали от однотипных наставлений и разбежались по разным комнатам. У Элейн такая возможность отсутствовала – ей некуда было идти.

– Ты боишься больше, чем я, – заметила Элейн.

– Конечно! Если тебя убьют, тебе будет безразлично все происходящее дальше, – проворчал Оддин. – А я до конца дней буду жить с этой ношей.

Она не была уверена, шутил ли он. Подойдя к нему ближе, Элейн улыбнулась и искренне сказала:

– Спасибо, Оддин. Давно никто так не беспокоился обо мне.

– Оно и понятно, беспокоиться о тебе вредно для здоровья, – недовольно ответил он. – Мои бедные нервы…

Она хлопнула его по предплечью:

– Ты сильный, ты справишься.

В ответ Оддин в своей излюбленной манере аккуратно сжал ее плечи:

– Ты все еще можешь отказаться. Я даже все еще готов жениться на тебе и увезти в другой город.

Элейн улыбнулась шире:

– Не думаешь ли ты, что это будет слишком тяжелое испытание для твоих слабых нервов?

– Я готов пойти даже на такие жертвы!

Она покачала головой.

– Я все еще не сказала «нет», но на наши планы это никак не влияет. Я попытаюсь привлечь внимание Художника, а ты попытаешься его поймать.

– Нет никакой уверенности, что он не ложится сейчас спать в своей мягкой кровати. Сколько ночей ты собираешься гулять?

Элейн дернула плечом.

– Я настойчивая, ты же знаешь. – А затем добавила: – Он ведь давно не убивал, верно? Только прачка Ковина была его жертвой, с тех пор он не появлялся. Наверняка жажда крови уже бурлит в нем.

Элейн только делала вид, что ей не страшно. Не хотела, чтобы Оддин переживал еще сильнее. На самом деле желудок скручивался при мысли о том, что ей, возможно, предстояло встретиться с этим таинственным убийцей. Ковин казался не таким опасным, потому что Элейн знала его в лицо, знала, чего ожидать. Неизвестность же пугала до дрожи.

Ее прогулка началась затемно. Она старательно делала вид, что спешит домой. Но при этом из ее рук постоянно падали свитки. Это должно было дать ей возможность продвигаться по маршруту медленно, позволяя Художнику заметить ее.

Стук каблучков Элейн по мостовой эхом разносился по пустынным улицам. Несколько встретившихся ей выпивох казались ничуть не менее опасными, чем убийца: один из них попытался ухватить ее за подол платья, другой лез обниматься, третий зазывал к себе. Помогло лишь то, что все они были изрядно пьяны, а оттого медленно бегали. Самым сложным при этом было держаться маршрута. Там, где, казалось бы, стоило обойти сомнительных прохожих, на самом деле было безопаснее держаться дороги, ведь рядом прятались полицейские.

Но еще более жутко становилось, когда все вокруг утопало в неприятной, пугающей тишине. Элейн слышала только свои шаги, только свое дыхание, шуршание только своей одежды. А как же полицейские? Разве не должны они были быть рядом каждое мгновение? А если они были рядом, значило ли это, что и Художник мог так же бесшумно преследовать ее, даже не подозревающую о нависшей опасности?

Сердце стучало быстро, и идти хотелось быстро, но приходилось прилагать усилия, замедляя себя. Шаг, еще шаг, Элейн считала их, чтобы совладать с собой.

Она завернула за угол и оказалась на совсем узкой улочке. Сюда не выходили двери домов, только окна, а если расправить руки, то правой можно было коснуться одной стены, левой – другой. Все тонуло в такой густой мгле, что терялась земля. Даже ноги Элейн растворялись в липкой темноте, будто вязли в черном болоте.

Дыхание ее стало еще громче, хотя она пыталась успокоиться, не выдавать себя раньше времени. Если ее плану суждено сработать, она предпочла бы, чтобы душегуб напал в другом месте. Здесь полицейские не могли идти достаточно близко. Скорее всего, они обошли проулок другим путем и уже ждали Элейн по ту сторону этого мрачного коридора. Здесь же она была совсем одна.

Не выдержав напряжения, она сорвалась на бег. До конца проулка оставалось несколько шагов, когда кто-то поймал ее: попытался обхватить за плечи и в то же время осторожно изловил щиколотку. Элейн завизжала. В следующее мгновение она поняла, что напавший не держит ее, а скорее просто касается, ее лицо ощутило легкое прикосновение ткани его одежды. Она пыталась выбраться, спастись, жалобно хныча от страха. Внезапно все прекратилось. В темноте она все же смогла разглядеть знакомого мужчину – один из полицейских, вероятно, подоспел на ее крик. Теперь он стоял там, загораживая почти весь проулок своей мощной фигурой, и держал в руках… Элейн пригляделась:

– Это что, просто тряпка? – уточнила она слабо.

Полицейский поднес темную ткань к лицу:

– Похоже на какое-то покрывало. Видимо, оно сушилось на веревке.

– Я подумала… я подумала…

Элейн вздохнула. По ее воплю, от которого кровь стыла в жилах, он, должно быть, догадался, что она подумала.

Полицейский кивнул, громко и многозначительно сказав: «Не стоит гулять по ночам одной, девушка», – и удалился. Элейн наконец вышла на более широкую и светлую улицу. Здесь горели редкие фонари, отчего идти было чуть менее страшно. Довольно быстрое появление подмоги тоже внушало некоторую уверенность. Если Художник не кинется на нее с ножом сразу же, полицейские, вполне вероятно, успеют ее спасти.

И тем не менее страх крепче и крепче опутывал тело. Идти становилось сложнее, хотелось, чтобы все поскорее завершилось.

К концу маршрута нервы Элейн были на пределе. Она вошла в дом, который принадлежал одному из полицейских, там уже ждал Оддин. Совершенно неожиданно он прижал ее к себе и пару секунд держал, вынуждая слушать бешеный стук его сердца.

– Ну все, все, – прошептала она, смущенная такой встречей, а затем, сама того не желая, добавила: – Мне нужно идти обратно.

Оддин сжал ее крепче, но затем вздохнул и отпустил. Не чувствуя азарта, овладевшего ею, когда идея с ловушкой для Художника только пришла Элейн на ум, она побрела в обратную сторону. Не было похоже, что душегуб собирался напасть в эту ночь, иначе давно бы воспользовался возможностью. Но ей следовало держаться плана и пройти обратно до гостиницы «Вереница», где она легла бы спать. Легла бы только для того, чтобы на следующую ночь повторить прогулку, и так пока Художник не клюнет на их наживку.

Порядком уставшая, Элейн мысленно застонала, когда увидела впереди мужской силуэт. Наверняка очередной пьяница шел домой из таверны. Встречаться с ним совершенно не хотелось.

Она бросила взгляд на маленький тупик между домами. Можно было спрятаться там, пока прохожий не окажется где-нибудь подальше. Оглядевшись, Элейн свернула в темную подворотню. Шаги мужчины приближались, она слышала, как он насвистывал какую-то песенку. Все еще боясь, что он мог заметить ее, она поспешила спрятаться за бочку с отходами. Воняло жутко, но стоило немного потерпеть, и можно было спокойно продолжить путь. Элейн присела, чтобы полностью скрыться от прохожего, и второй раз за вечер истошно завизжала. Там, у стены, прижатый этой самой бочкой, лежал мужчина. Его безжизненное лицо навсегда отпечаталось в ее памяти.

Элейн отпрянула к противоположной стороне, закрыв лицо руками. Через несколько мгновений в подворотню влетел полицейский, на этот раз другой – невысокий, коренастый мужчина с пышной бородой. Элейн безмолвно указала пальцем туда, где лежало тело. Через минуту там собрались еще двое полицейских и сам Оддин, который «гулял» по соседним улочкам.

Она поняла, что что-то было не так, когда все четверо застыли над жуткой находкой в совершенной тишине. Отсутствие звука после их долгой возни и переругиваний было настолько оглушающим, что Элейн отыскала в себе силы подняться и подойти к ним чуть ближе. Оддин медленно обернулся, глядя устало.

– Что ж, Элейн, поздравляю.

Она вопросительно подняла бровь.

– Ты нашла Художника.

Выдохнув «Что?», она обогнула Оддина. На оголенной груди и животе молодого мужчины, что лежал на земле, белели многочисленные шрамы. Было ясно, что раны были нанесены много лет назад. Но даже несмотря на это, символы все еще угадывались. Надпись на теле гласила: «Искупай грехи свои, усмиряя плоть», – Элейн произнесла это вслух, и все посмотрели на нее – кто с любопытством, кто просто с усталостью.

– Это может быть не наш душегуб, – заметил один из полицейских.

Затем он присел на корточки и принялся разглядывать шрамы.

– Может, – кивнул Оддин. – Но я уверен, что это он. Слишком странное было бы совпадение: кто-то много лет назад наживую вырезал на теле этого парня символы, которые мы теперь находим на телах жертв. Чутье подсказывает, что он мстил своему мучителю в такой извращенной форме. Кроме того, его лицо мне кажется знакомым. Думаю, я встречал его раз или два в тавернах и гостиницах. Он следовал за мной.

– Но кто его убил? – спросила Элейн отворачиваясь.

– Думаю, это очевидно, – пожал плечом Оддин. – Кто-то, кому не нужно было, чтобы настоящий убийца мешал использовать его почерк. Ты верно заметила: Художник не появлялся с тех пор, как убили прачку. – Он указал на тело: – Теперь мы знаем, почему.

Элейн вспомнила кое-что. Она отвела Оддина в сторону и прошептала:

– Госпожа Бойл сказала, что до бала ее муж не ночевал дома несколько ночей подряд. Говорил, что у него были какие-то дела.

Оддин кивнул, а затем поджал губы.

– Значит, этот тупоголовый Бойл оказался успешнее в поимке преступника, чем я. Это так льстит мне.

Улыбнувшись, Элейн накрыла ладонями его сжатые в замок руки.

– Ты слишком благородный, пытаешься действовать так, чтобы никому не навредить. Возможно, Бойл тоже использовал девушку в качестве наживки. А может быть, он пытал кого-нибудь каленым прутом, чтобы выяснить правду… А может…

Оддин рассмеялся:

– Спасибо, что пытаешься подбодрить. От тебя это слышать особенно ценно. Ты даже «благородный» сказала без насмешки. Это дорогого стоит.

Элейн шутливо хлопнула его по предплечью.

– С другой стороны, – чуть веселее добавил он, – у этих людей свои законы, а я слишком уж известен что в Альбе, что в Нортастере, чтобы вызывать желание поделиться секретами. Скажу тебе, расследовать преступления с этим лицом – настоящее испытание. Одни путают с мормэром, другие считают, что я невероятно хорош, и начинают заигрывать.

Элейн возвела глаза к небу, стараясь скрыть улыбку.

– Лучше скажи, что нам теперь делать? Художник не сможет ни в чем признаться.

– Это не совсем так, – отозвался Оддин. – По ранам и состоянию тела можно сказать, когда примерно было совершено убийство. Видно, что Художник мертв не один день. Когда это подтвердят, мы сможем заявить, что не он убил Магистра.

Элейн кивнула, отчаянно желая верить, что все было именно так.

Оддин проводил Элейн до гостиницы, где ее ждала уютная комната, хлеб с теплым молоком и мягкая кровать. Они условились встретиться на следующий день и вместе пообедать в таверне на первом этаже.

Полиция продолжала расследование. Чтобы утверждать, что Магистра убил кто-то другой, надо было доказать, что в подворотне нашли именно Художника. А еще предстояло выяснить, кто убил его.

Ковин был в ярости. По рассказу Оддина, кричал, что раз уж был вовлечен в это дело, должен был дать свое согласие. Настаивал, что они не имели права ставить под угрозу жизнь бедной девушки.

Элейн рассмеялась от абсурдности ситуации. Знал бы Ковин, о ком беспокоился, – полицейские-то звали ее просто «Приманка», без имени.

– И мы снова в тупике, – вздохнула Элейн. – Даже если докажем, что Художник не убивал Магистра Света, как доказать, что к этому причастен Ковин?

Ответа не было. Оддин задумчиво ел похлебку, глядя куда-то мимо Элейн.

– Завтра прощание с Магистром, – сообщил он ближе к концу обеда. – Думаю, придет много народа. Собираются устроить церемонию в парке за храмом. Это очень приятное место. Окружено стенами, как будто закрыто от внешнего мира. Зеленое, с большими лужайками. Феолор любил там гулять.

Элейн кивала в такт словам Оддина, но вдруг замерла.

«Легенды, сказания и верные приметы, известные с давних пор», книга, которую она читала в доме Торэмов, рассказывала о нескольких поверьях, связанных с похоронами. И сейчас, вспомнив о них, Элейн поняла, что читала не напрасно!

– Мне нужно на похороны! – воскликнула она, откладывая со стуком ложку.

Оддин пару секунд хмуро смотрел на нее, затем ответил:

– Что ж… думаю, Ковин не станет проводить там целый день, так что дождись, пока он уйдет, и…

– Мне надо туда, именно когда там будет Ковин, – перебила его Элейн.

Он откинул голову назад, умоляюще глядя на потолок. Вновь взглянув на нее, Оддин спросил:

– Хочу ли я знать, зачем? – Когда она покачала головой, продолжил: – Но тебе хотя бы не обязательно встречаться с ним?

Элейн не была уверена. Все зависело от того, собирался ли мормэр Нортастера соблюдать традиции. Знал ли он старинные поверья.

– Тогда поедем вместе, – вздохнул Оддин. – Мне нравится быть рядом, когда ты рискуешь жизнью. Столько новых эмоций!

Она усмехнулась его шутке.

Воздух был наполнен солнечным светом. Золотая пыльца парила над тропинками, касалась глади небольшого пруда. Листья горели зеленым. В парке, благодаря тени старых дубов, осин и кленов, было свежо. Легкий ветерок ворошил юбки женщин, играл плащами мужчин, пытался растрепать прически и создавал приятный уху шепот в кронах деревьев.

Казалось, что попрощаться с Магистром Света собрался весь Нортастер. К каменному постаменту с возлежащим на нем телом в белом одеянии выстроилась огромная очередь. Восемь гвардейцев охраняли место церемонии и следили за порядком.

Каждый горожанин мог подойти к усопшему, сказать пару слов и коснуться руки. Это была известная традиция: чтобы умерший не являлся во снах, к нему нужно прикоснуться. Об этом Элейн слышала и раньше, а в «Легендах, сказаниях и верных приметах…» нашла подтверждение.

Когда они с Оддином оказались в самом сердце парка, недалеко от каменного постамента с телом, Элейн свернула с дорожки и прошла к небольшой беседке чуть поодаль.

– В очередь вставать не будем? – уточнил Оддин.

Элейн обернулась через плечо и улыбнулась. Она прошла в беседку, села на скамью и, жестом приглашая Оддина сесть напротив, ответила:

– Нам нужно дождаться, пока появится твой брат. Сомневаюсь, что он будет стоять в очереди, так что просто понаблюдаем отсюда.

Когда Оддин сел, Элейн снова улыбнулась и добавила:

– Спасибо, что доверяешь мне. И спасибо, что не расспрашиваешь, что задумала. Я пока боюсь говорить хоть что-то. Совсем не уверена, что план – не полная глупость.

– Я совершенно уверен, что план – полная глупость, – покачал головой Оддин. – Искать с Ковином встречи после того, как он попытался убить тебя…

– Не переживай, мы уже встречались с ним после этого, – отмахнулась Элейн и подробнее рассказала, как случайно столкнулась с ним в его поместье.

Оддин пытался глядеть сурово, но затем все-таки рассмеялся:

– Меня просто радует, что я не один такой дурак, который клюнул на твое «дай мне вон тот камень». Даже мой брат… Хотел бы я видеть его лицо в тот момент, когда он понял, что ты его облапошила.

После паузы, во время которой Элейн пыталась представить, как будут развиваться события с появлением Ковина, она сказала:

– Оддин, сегодня, если все пойдет как надо, в какой-то момент тебе нужно будет арестовать брата. Как думаешь, сможешь?

Он дернул плечом:

– Если будут основания, то да. Но уточню на всякий случай: ты же видела восемь гвардейцев возле тела? И еще несколько групп патрулируют парк.

– Если все будет как надо, они должны тебе помогать, а не мешать.

– О Небо, что у тебя на уме? – воскликнул он.

Элейн закусила губу, а затем, вздохнув, ответила:

– Ладно, слушай. Есть такое поверье: если на похоронах убийца прикоснется к человеку, которого убил, раны откроются, и из них пойдет кровь.

По мере того как выражение лица Оддина сменялось с заинтересованного на полное скептицизма, уверенность Элейн таяла.

– Мы явились сюда рисковать твоей жизнью из-за поверья? – мрачно уточнил Оддин.

– Семь свистунов. Огонь правды, – напомнила Элейн, загибая пальцы. – Можешь не верить в это, но чудеса существуют и работают. Вот увидишь, – твердо сказала она, гордо посмотрев в сторону.

Голос ее звучал убежденно, но вот на душе стало неспокойно.

– Я верю в чудо, Элейн, – услышала она, но не решилась поворачиваться, зная, что Оддин вновь смотрел на нее своим открытым, проникающим в душу взглядом.

От него все время замирало сердце и становилось трудно дышать.

В парке началась суета. Элейн вышла из беседки узнать, что случилось. Чутье не подвело: приехал мормэр. Поманив за собой Оддина, она стала подбираться ближе к месту, где лежало тело Феолора.

Все еще оставаясь незамеченной, она наблюдала, как по широкой тропинке, игнорируя очередь, к постаменту прошла небольшая процессия. Во главе ее уверенно шагал облаченный в привычные черные одежды Ковин Торэм.

Его лицо, худое, бледное, будто кто-то высосал из этого человека все жизненные силы, казалось злым. Однако, подойдя к Магистру Света и дождавшись, пока очередной прощающийся торопливо отойдет в сторону, Ковин чуть склонился и скорбно улыбнулся. Выражение его лица будто бы говорило: «Ну что ж ты так, приятель?»

Элейн стояла за деревом всего в несколько метрах и видела, как Ковин вплотную подошел к покойнику, склонил голову, что-то пробормотав, и покачал головой. Концерт, подготовленный для горожан, продолжался недолго. Несколько мгновений, и вот, тяжело вздохнув, Ковин сделал шаг назад.

– Будь здесь. Если что, иди на помощь, – бросила Элейн Оддину, даже не оборачиваясь на него, и рванула вперед.

– А вы не знаете о поверье, господин мормэр? – громко спросила она, привлекая внимание и Ковина, и его сопровождающих, и всех, кто оказался неподалеку.

Она прошла ближе – но так, чтобы стража или сам Ковин не могли схватить ее сразу.

Ковин на мгновение прикрыл глаза. Возможно, боролся с желанием запустить в нее камень прямо в присутствии других горожан.

Так как мормэр не торопился уточнять, что она имела в виду, просто глядя на нее из-под опущенных ресниц, человек из очереди уточнил:

– Какое поверье?

Элейн едва заметно улыбнулась. Ее и мормэра разделял постамент, она смотрела на Ковина через пьедестал с телом Феолора и молилась, чтобы Магистр Света «подыграл» ей.

– Нужно обязательно прикоснуться к мертвецу на похоронах, чтобы он не являлся во снах.

Ковин прожигал ее взглядом, тяжело дыша. Было очевидно, что он пытался совладать с яростью, но справлялся из рук вон плохо.

Будь они одни, Ковин в два прыжка преодолел бы расстояние между ними, перелетев через постамент с Магистром, повалил бы Элейн на землю и просто избил до смерти. Однако все – от гвардейцев, что охраняли покойного, до зевак в толпе – внимательно наблюдали за разворачивающейся сценой.

Поэтому губы Ковина скривились в некоем подобии вежливой улыбки, больше напоминающей оскал. Он чуть поклонился и ответил:

– Любезно, что вы сообщили, но я не верю в приметы. Это всё глупости.

Кто-то в толпе ахнул. Женщины начали переговариваться. Мужчины многозначительно глядели друг на друга с явным осуждением. Весь их вид будто говорил: «У мормэра нет ничего святого».

– Это не шутки, господин Торэм, – продолжила Элейн настойчиво, когда тот собрался было развернуться. – Я расскажу вам одно поверье, которое сбылось. Но сначала прикоснитесь к руке Магистра, чтобы он не снился вам каждую ночь.

Продолжать ломаться было глупо, Ковин это понимал. Элейн намеренно сделала вид, будто проявила заботу. Так она дала ему возможность изобразить, что он снисходительно поддался из-за ее глупого женского беспокойства.

Закатив глаза, Ковин наконец осторожно коснулся пальцев покойного, замерев на секунду, а затем отошел на пару шагов назад.

– А теперь идемте со мной, любезная девушка, – он поманил Элейн двумя здоровыми пальцами. – Расскажете свою суеверную сказку.

Элейн неотрывно смотрела на тело Феолора. Но его одежды оставались безукоризненно белыми. Что ж, в этот раз поверье подвело ее. Но нужно было что-то делать. Как-то выводить Ковина на чистую воду. Только его признание при свидетелях могло стать причиной для ареста. Других доказательств его злодеяний не было.

Сделав пару шагов к Ковину, она громко заговорила:

– Один раз я видела, как поют семь свистунов.

Народ ахнул. Ропот начал разноситься по парку: одни передавали услышанное другим – тем, кто стоял поодаль.

– И что? – фыркнул Ковин. – Пойдем, расскажешь мне все подробно в моей карете.

– Семь свистунов – предвестники скорой смерти.

Он сделал шаг в сторону, приближаясь к Элейн. Услышав ее ответ, закатил глаза.

– Стража… – начал Ковин.

– Но они предвещали не мою смерть. Напротив, в тот вечер в моей деревне умерли все, кроме меня.

Ковин застыл, чуть сузив глаза.

– Вы там тоже были, Ковин Торэм.

Люди снова охнули. Все внимательно следили, чем закончится эта беседа. Забыв про порядок в очереди, они подходили ближе, чтобы не пропустить ни слова.

Пронзительная трель заставила и Элейн, и Ковина поднять головы. На разлапистой ветви ближайшего дерева сидели три птицы.

– Это же свистуны, – заметил кто-то.

На соседней ветке Элейн увидела еще двоих. Пять.

– Сколько их? – вопрошали все, разглядывая дерево.

– Вон еще один, повыше! – воскликнул гвардеец.

– Я трех вижу, – крикнул высокий юноша.

– Да вон же на другой еще ветке! – ответили ему.

– Я вижу шестую!

А затем все в немом ужасе наблюдали, как седьмая птица, расправив крылья, плавно спускается с ветвей и садится мормэру на плечо.

Он изумленно повернулся к свистуну, слишком ошарашенный, чтобы прогонять.

– Это по вам поют Семь Свистунов из Думны, – отчеканила Элейн, наблюдая, как удивленно расширяются глаза Ковина и в них появляется узнавание, понимание.

– Ты! Это ты, маленькая рыжая…

Он не смог договорить, потому что женский крик заставил застыть всех.

– Посмотрите на Магистра Феолора! – выдохнул высокий мужчина.

Все обратили взоры на покойного. На его идеально белой одежде начали проступать кровавые пятна: одно в области шеи, два на груди и еще одно на животе. Кровь пропитывала ткань, казалось, на снегу распускались алые цветы.

Элейн кожей ощутила, как изменилась атмосфера. Секунду назад толпа, с любопытством наблюдавшая за разговором, начала будто вибрировать от возмущения. Казалось, что ее и Ковина окружил рой огромных разъяренных пчел.

Почувствовав опасность, Элейн начала медленно отступать. Ковин тоже, не отрывая от нее взгляда, полного ненависти, начал осторожно отходить в сторону.

– Если раны закровоточили, – выкрикнул кто-то, – значит, мормэр убил Магистра!

Толпа загудела, зажужжала, обступая Ковина, не давая ему уйти.

– Господа гвардейцы, – стараясь скрыть нервные интонации в голосе, произнес Ковин, – успокойте народ.

Но те стояли как вкопанные и глядели на покойного.

– За что вы нашего Феолора-то? – визгливо всхлипнула дама в годах.

Послышались рыдания.

– Гвардейцы, это приказ! – прорычал Ковин, делая уверенный шаг к широкой аллее, но окружившие его люди не шелохнулись, не давая пройти. – Лично кишки выну каждому, кто ослушается!

– Это чтоб на принцессе жениться! – раздался гневный голос.

– Ах ты проклятый, собак на тебя нет! – прокричал кто-то.

– Господа, успокойтесь. Я не трогал вашего Магистра. – Почувствовав угрозу, Ковин сменил тон, речь его теперь лилась тягуче, как мед. – Известно, что это дело рук душегуба, которому дали имя Художник.

– Художника нашли убитым, – заявил вдруг один из гвардейцев. – Он мертв уже несколько дней.

Толпа взбеленилась.

– Лжец! Убийца! – кричали со всех сторон.

Люди постепенно сжимали кольцо вокруг Ковина, явно занервничавшего. Он пытался прорваться, но народ стоял плотно, лишь отпихивая его назад.

– Он же постоянно издевался над своими слугами, – заметил кто-то.

– А лекарей всех распугал, уехали кто куда, никто в Нортастере работать не хочет.

– Он моего сына выпорол за то, что тот случайно камнем в его карету угодил.

– Сволочь!

– Будь ты проклят!

– Мразь!

Элейн понимала, что сейчас случится страшное. Застыв, она наблюдала за происходящим, не имея ни сил, ни желания что-то делать. Оддин же решил вразумить людей. Но как он ни пытался пробраться к месту событий, ничего не получалось. Никто не подпускал его ближе, поэтому он начал убеждать всех разойтись с миром.

– Давайте решим все по-человечески! – раздался его низкий голос над толпой.

– Это тоже Торэм! – крикнул кто-то, и сердце Элейн встревоженно сжалось.

Она дернулась вперед, чтобы вступиться за Оддина, но стоящий рядом гвардеец опустил тяжелую руку на ее плечо. Пытаясь освободиться, она воскликнула:

– Он ни при чем! Это другой человек! Он вообще из другого города!

– Уберите его, – отдал тогда кто-то приказ, и сразу пять мужчин подхватили Оддина и поволокли в сторону. Скорее всего, они держали его довольно крепко, но он в любом случае почти не сопротивлялся. Зная Оддина, Элейн догадывалась: он боялся навредить, поранить или убить. И, возможно, не хотел еще больше разъярить толпу.

Вместо этого Оддин продолжал попытки успокоить собравшихся. Ковин в это время тоже не сдавался, повторяя, что не имел отношения к смерти Магистра, угрожая расправой и даже обещая награду любому, кто тотчас поможет ему покинуть парк. Но Элейн знала, это было бесполезно: у горожан появилась возможность избавиться от нелюбимого мормэра. Они понимали: всех под суд не отдадут. А вот казнить, если Ковин спасется, могут.

Сперва она еще слышала его слова: «Я дарую вам!..», «Я убью вас!», «Вы пожалеете!», «Озолочу!». Но вскоре уже не могла ни видеть Ковина из-за окружения, ни слышать за криками озверевшей толпы.

В то время как Элейн полностью заслонили от происходящего, будто во сне она увидела темный всполох: маленькая птичка взвилась к веткам и села рядом с другими. Теперь ошибиться было невозможно: семь свистунов, юрко поворачивая головки, наблюдали за казнью. Раздалось тихое и протяжное пение, от которого появилось чувство безысходности и страха.

Вопль Ковина вызвал волну дрожи в теле. Элейн не чувствовала злорадства, радости, удовлетворения. Она не хотела того, что происходило, и не желала подобной смерти даже проклятому убийце.

Подавленная, она наблюдала за тем, как людская масса в последнем порыве стеклась к центру, полностью поглотив мормэра, а затем быстро растеклась, будто убежавшая каша. Поток оставил после себя вытоптанную землю и лежащего на земле человека.

Оддина отпустили. Спустя мгновение рядом не оказалось никого: ни гвардейцев, ни людей. Остались только два мертвых тела, Элейн и Оддин.

Она подошла к Ковину и отвернулась, борясь с подступившей тошнотой. Люди оказались к нему безжалостны. Оддин не спешил. Какое-то время он стоял в стороне, отлично понимая, что шансов на спасение у брата не было. Затем, набрав воздуха в грудь, все же приблизился.

Всхлипнув, Элейн подалась навстречу и, обвив талию, прижалась к его груди. Она не была уверена, пыталась ли успокоить или найти успокоение. Хотела поддержать или найти поддержку.

Ощущая странное опустошение, Элейн искала подходящие слова, но не находила. Она чувствовала, как напряжен был Оддин, слышала, как он пару раз издал что-то вроде всхлипа, и боялась, отстранившись, увидеть, что он плакал.