Текст книги "Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон"

Как же быть: бежать или ждать, чем кончится разговор?

– Х-хорошо, я скажу правду, – произнесла она, наблюдая, как он приближается.

Обойдя Элейн, Ковин подошел к ней со спины. Теперь бежать было поздно, оставалось только искать ответ, который удовлетворил бы его.

– У меня есть… – Она запнулась, почувствовав, как холодный кончик ножа коснулся верхнего позвонка.

Дрожь прошла по телу. Ковин замер, давая Элейн возможность продолжить.

– У меня есть сердечный интерес. Я же говорила вам, что хочу найти мужа здесь, в Нортастере.

Ковин издал смешок. Чуть надавил на нож, отчего прикосновение стало болезненным.

– Не верю, – заключил он.

– Мой господин, но в чем еще может быть дело? – Голос Элейн звенел от напряжения. – Подумайте сами, ну что еще простая прачка может искать в незнакомом городе? Хотите, зажгу огонь правды?! – Последние слова она практически выкрикнула, потому что почувствовала, как тупое лезвие, царапая кожу, поползло вниз.

И замерло.

– Огонь правды? – Голос мучителя выдавал явное наслаждение хозяина.

– Это такое поверье. Огонь правды… обжигает того, кто честен, но не причиняет вреда лгуну.

Вообще-то все было в точности наоборот. Но проверку настоящим огнем правды она бы не прошла.

Ковин рассмеялся, и насколько же это сухое карканье отличалось от приятного, добродушного смеха Оддина!

– Это смешно, но мысль хороша. Только у меня есть свой огонь правды.

Сказав это, он вцепился в ее волосы и потащил к камину, где вынудил Элейн склониться так низко, что ее лицо оказалось почти у самого пламени. Она попыталась упереться ладонями в камни, что обрамляли очаг, и пока ей это удалось, но лишь потому, что Ковин позволил.

– Прости, я забыл, это ведь ты огня боишься? – уточнил он с издевкой.

Элейн жалобно всхлипнула.

– Так вот, я задал вопрос. Что. Ты. Скрываешь. Мой «огонь правды» работает так: если ответ покажется мне неубедительным, твой лживый рот встретится с горящим поленом.

Ее сердце неистово билось.

– Прошу, пожалуйста, мне нечего ответить, – залепетала она, не зная, как долго продержится, прежде чем раскроет правду. – Я ответила вам, мой господин, я всего лишь хочу найти надежного, уважаемого мужчину, чтобы построить с ним семью и…

Ковин надавил на ее шею, вынуждая склониться еще сильнее. Жар стал нестерпимым. Элейн заплакала. Она готова была сдаться.

В дверь постучали. Не отпуская свою жертву, Ковин спросил, кто беспокоил. Услышав голос мажордома, он позволил войти.

– Господин, требуется ваше внимание по поводу… – Робо осекся.

Элейн стояла к нему спиной, поэтому могла лишь догадываться, что его заставила оробеть увиденная сцена.

– …По поводу серебра, – продолжил мажордом, пытаясь звучать невозмутимо. – Мы обсуждали с вами необходимость…

– Да-да-да, я помню, – раздраженно отозвался Ковин. – Ступай в столовую, я скоро буду.

Повисла пауза – вероятно, Робо поклонился и развернулся, чтобы уйти. Уже чуть приглушеннее раздались его следующие слова:

– И прошу, мой господин, уточните, когда прачка сможет вернуться к работе? Мы ее обыскались. Нужно стирать бархатный занавес для зеленого угла. Можем ли мы рассчитывать на нее сегодня? Или нужно пригласить кого-то еще?

Ковин крайне недовольно вздохнул, а потом отпустил Элейн. Выпрямившись, она вопросительно взглянула на хозяина. Скривив губы, он небрежно махнул двумя пальцами, отпуская ее.

– Мы продолжим позже, – пообещал он.

Элейн приложила все силы, чтобы не выбежать из кабинета, а выйти спокойным, неторопливым шагом. Едва двери закрылись за ее спиной, она шумно выдохнула. Затем взглянула на Робо. Он глядел будто бы равнодушно, но, когда Элейн беззвучно прошептала «спасибо», на морщинистом лице проступило сочувствие.

Оставшиеся два дня Элейн старательно избегала встреч с Ковином. Впрочем, это было несложно: умы всех в доме занимал только бал. Слуги вставали еще до рассвета, а ложились затемно, готовясь к визиту большого количества гостей и, главное, самого короля. Элейн, Каталина и Марта отбеливали и крахмалили скатерти и салфетки, тяжелые балдахины и тонкие гардины. Самым сложным оказался бордовый бархатный занавес. Робо готовил удивительное представление: у большой залы, где уже поставили троны для короля, его жены и племянницы, часть помещения должна была быть отделена занавесом. В торжественный момент слугам предстояло потянуть за тяжелые золотые кисточки, чтобы занавес разъехался и открыл изумленным гостям удивительный уголок с редкими цветами, птицами в золотых клетках и фонтаном, бьющим прямо в комнате. Во дворе в это время должны были начаться фейерверки. Двери, ведущие туда, как раз находились в этой части залы.

Все было рассчитано до минуты. При этом Робо, точно как и Элейн, всеми силами старался не отвлекать хозяина по пустякам. В один момент она застала его в коридоре, говорящим с пустотой.

– …С другой стороны, цвета Англорума красные с синим… Но сожри меня бездна, если хозяин увидит красные цветы и красные ленты, он просто убьет меня… Однако это праздник не только мормэра Нортастера, это праздник, на котором будет присутствовать король!

– Почему бы вам не обсудить это с господином Торэмом? – предложила Элейн, проходя мимо взволнованного мажордома.

– Отвлекать? Из-за такой ерунды? – взвился тот, будто только и ждал, как кто-то заговорит с ним и даст возможность немного выпустить пар.

– И правда, – пробормотала Элейн, стараясь побыстрее скрыться из коридора.

Донун снова приходил к Ковину, но на этот раз вечером. Элейн развешивала белье для сушки на заднем дворе, когда услышала знакомый голос.

– Я дождусь господина Торэма в беседке, – обратился наместник, вероятно, к кому-то из слуг, после чего раздался звук шагов и глухого стука трости, на которую он всегда опирался при ходьбе.

Но Элейн знала, что Ковин еще не пришел. Весть, что хозяин вернулся домой, разносилась очень быстро, и прислуга всегда была о том осведомлена.

Торопливо покончив с бельем, Элейн поспешила в сад. Там молча прошла мимо беседки. Как она и надеялась, Донун окликнул ее. Элейн подошла ближе, осторожно озираясь.

– Досталось тебе от хозяина? – якобы с сочувствием, но на самом деле с усмешкой спросил он.

Элейн не видела в этом ничего смешного или даже забавного.

– Хозяин суров, но справедлив, мой господин, – смиренно ответила она, склонив голову.

– Верно, верно, – кивнул Донун.

Его шрамы выглядели жутко. Элейн не могла не смотреть на них. Она отводила взгляд, но потом снова поднимала его на исполосованное лицо.

– Подойди ближе и рассмотри как следует, – позволил он.

Элейн замотала головой, а потом, будто бы спохватившись, сказала:

– О чем вы, мой господин?

– Ты же не можешь не смотреть на мои шрамы, верно? Такое происходит постоянно. Просто посмотри, и это перестанет тебя беспокоить.

Она послушалась.

– Кто вас так? – спросила Элейн, изображая смущение. – То есть… вы говорили, что кападонцы, и я слышала разные слухи, но…

– Это была кровавая битва, – проговорил Донун, глядя вдаль. – У Форта, что к востоку от Хапо-Ое. Там была – да и сейчас, надо думать, есть – большая крепость, и всем было очень важно заполучить ее. И мы, и дикари перебросили туда много отрядов и встали друг напротив друга, через реку. Никто не собирался уступать. Галахен, он у них тогда был военным начальником, пытался организовать это безмозглое стадо. Но бесполезно. Каждый клан был слишком гордым, чтобы подчиняться одному вождю. Стояли они там только на своем знаменитом упорстве. У кападонцев всегда так: будет сто раз неправ, но не уступит просто из упрямства. Не выношу эту их черту, потому что из-за нее совершенно невозможно договориться. Кападонцы глухи к доводам рассудка.

Элейн готова была признать, что эти слова отчасти справедливы. Более того, кападонцы гордились своей особенностью, постоянно подшучивая над нею. Сами они могли подтрунивать друг над другом и над собой, но не дай Солнце чужаку посмеяться над этим!

Поэтому и сейчас Элейн вроде бы понимала, что Донун был прав, но испытывала жгучее желание возразить. Единственное, что ее удерживало: страх быть раскрытой.

– Но судьба сыграла с нами в тот день злую шутку, – продолжил Донун после небольшой паузы. – Вышел туман, а для кападонцев это что снег зимой. Обычное дело. Они умеют в нем перемещаться, будто все видят. И ни с того ни с сего Драммонд Мун взял на себя смелость: он повел в бой несколько кланов. Видимо, ему удалось их как-то вразумить. В тот день они взяли много пленных, в том числе меня и моего сына.

Он снова замолчал, на этот раз почти на минуту. Все это время Элейн стояла не шевелясь, стараясь не переминаться с ноги на ногу, потому что боялась спугнуть. Она должна была узнать всю историю.

– Не буду скрывать, я молил о пощаде. Не для себя, для сына. Я успел пожить на этом свете, но он был юн. Увязался за мной в тот поход, а я, старый дурак, согласился. Хотел показать ему мощь нашей армии.

Донун потер колено. Этот жест выдавал его волнение, хотя голос оставался ровным, а лицо не выражало ничего, кроме разве что некоторой задумчивости, какая бывает, когда человек вспоминает дела далекого прошлого.

– Драммонд поклялся мне, что сохранит сыну жизнь. Той же ночью к клеткам, где нас содержали, проникли солдаты. Они зарезали моего мальчика у меня на глазах. Самого же связали и, – он указал на свое лицо, – как видишь. Пытались поделить на пятерых.

Элейн пыталась сглотнуть, но у нее не получалось – в горле пересохло. Она не могла вымолвить ни слова. Она знала о битве при Форте как о героическом сражении. Кападонцы гордились той победой.

– Скоты, – процедил Донун.

– Это были солдаты из его отряда? Из клана Мун? – хрипло спросила Элейн.

Тот нервно махнул рукой:

– Мне все равно. Клятву давал Драммонд. Это была его обязанность: защитить нас от своих – или чужих – кападонцев.

Элейн понимала, что Донун был прав. Но сознание отказывалось принимать открывшуюся истину.

– Не переживай, прачка. Я отомстил. Увы, Ковин, у которого тоже были счеты с Мунами, поторопился: он хотел, чтобы дети Драммонда испытали ту же муку, что и он, потерявший отца. Я бы, конечно, распорядился иначе. Нет боли большей, чем боль родителя, пережившего своего ребенка. Моя жена не перенесла утраты, зачахла за три месяца и померла от страданий. Я остался, чтобы отомстить.

Элейн не хотела понимать его. Не хотела сочувствовать. Не хотела верить услышанному.

– Теперь ты знаешь, прачка, как я получил свои шрамы, – заключил Донун, со стуком ставя стакан, который опустошил залпом. – И знаешь, за что я ненавижу кападонцев. Всех до одного.

Она медленно кивнула, потому что нельзя было никак не реагировать и оставаться неподвижной.

– Ну, иди прочь. Кажется, я утолил твое любопытство.

Элейн вновь кивнула:

– Благодарю за откровенный рассказ, господин Наместник.

С этими словами она развернулась, чтобы уйти.

– Ай-е! – услышала она вдруг и обернулась.

Сердце пропустило удар, затем забилось гулко и быстро. «Ай-е» – кападонское восклицание. Что-то вроде «эй». Так говорили только на родине Элейн. И сейчас она обернулась на кападонское «ай-е», совершенно позабыв об осторожности. Мгновения, пока они с Донуном смотрели в глаза друг друга, показались вечностью.

– Вы что-то сказали? – уточнила она еле слушающимся языком, ощущая, как кровь отхлынула от лица.

– Не бегай тут больше. Нечего прачке делать в саду.

Для кого-то война прошла, для кого-то – так и осталась в сердце. Для Элейн это была лишь история, но Донун видел напоминание о том, что потерял, каждый день глядя в зеркало.

Хороши были дни, когда она ненавидела лишь образ в своей голове, а не настоящего человека!

Впрочем, с Ковином не было сложностей. Да, он потерял отца, – но на поле боя! Война не щадила никого. Если бы Драммонд не убил Торэма, скорее всего, погиб бы сам. Как бы там ни было, месть Ковина была несоразмерной утрате. Карнаби жестоко убили более двух сотен людей, добрая половина из которых были женщины и дети.

К тому же мормэр Нортастера сам по себе был безжалостным. Элейн видела в нем средоточие всего зла.

А позже, в тот же день, произошло кое-что еще, что добавило ей решимости. Элейн зашла на кухню, покончив со стиркой, перекусить. Мари не суетилась привычно у плиты, а сидела за столом, прижав к себе руку.

– Что случилось?

Мари ответила резким «ничего», но Каталина, ужинавшая тут же, негромко сказала:

– Хозяин рассердился.

– И? – произнесла Элейн, когда продолжения не последовало.

– Да он нервничает из-за бала, всего и делов, – вместо ответа проворчала Мари.

– Так что случилось?

– Он обжег Мари руку.

Глаза Элейн округлились.

– Та просто плеснул кипятка немного, – упорно защищала Ковина Мари. – Очень пряное получилось блюдо к ужину, а у господина Торэма были гости, он так опозорился! А если это во время бала случится?

Элейн села за стол и внимательно посмотрела на кухарку.

– Это не означает, что он может причинять вам боль.

– Не значит, конечно, – ответила Каталина, с сочувствием глядя на Мари, которая осторожно дула на запястье.

Там образовался красный волдырь.

– Только хозяину без разницы. Он знает, что Мари некуда идти.

Стиснув зубы, Элейн смотрела на ожог. Ковин считал себя совершенно всемогущим. Будто никто и ничто не могло заставить его платить за грехи. Она считала иначе.

В кухню вошел Робо. Видимо, мажордом уже знал, что случилось с Мари, потому что он просто ободряюще похлопал ее по плечу и устало плюхнулся на стул.

– Я хочу умереть, – заявил он.

– Всем нужно просто немного потерпеть, – мягко сказала Мари.

– Да, – весело отозвалась Каталина. – Потерпи, и однажды обязательно умрешь.

Она рассмеялась собственной шутке. Робо лишь покачал головой:

– Найти приличных лакеев в Нортастере просто невозможно. Уже двое отказались в последний момент.

– Это не в Нортастере нет лакеев, это никто не хочет рисковать и идти работать к мормэру, – предположила Элейн, многозначительно взглянув на руку Мари.

Робо тяжело вздохнул, ничего не ответив. Все знали, что она была права.

После ужина, уставшая, Элейн отправилась в их с Каталиной комнату, чтобы обратиться к картам. Бал приближался, а она так ничего и не придумала.

Тщательно перетасовав колоду, она мысленно задала свой вопрос: «Как воспользоваться балом, чтобы отомстить Ковину?»

За деревянным столом сидели мужчины в простых одеждах и белых поварских колпаках. Они готовили мясное блюдо: отбивные или нечто похожее. Один из них, самый молодой на вид, куда-то нес поднос с – судя по красному цвету – еще сырыми, но уже готовыми к запеканию котлетами.

Глава седьмая,
в которой Элейн попадает на бал

За деревянным столом сидели мужчины в простых одеждах и белых поварских колпаках. Они готовили мясное блюдо: отбивные или нечто похожее. Один из них, самый молодой на вид, куда-то нес поднос с – судя по красному цвету – еще сырыми, но уже готовыми к запеканию котлетами.

С минуту Элейн задумчиво изучала изображение, а потом вдруг вскочила на ноги. Ну разумеется!

Она выбежала из комнаты и отправилась на поиски Робо. Тот не без труда отыскался в винном погребе.

– У меня есть лакей, – заявила Элейн.

– С рекомендациями? – без особой надежды поинтересовался мажордом, изучая пыльные бутылки.

– Моей рекомендации будет достаточно?

Робо вздохнул:

– Нет, конечно. Но у меня нет выбора. Бал послезавтра. Он должен явиться сюда послезавтра утром для инструктажа.

Кивнув, Элейн расплылась в улыбке.

– Какой он, в теле? – уточнил мажордом, когда она была уже на лестнице. – Нужно убедиться, что форма будет по размеру.

– Средний и невысокий. Примерно как я.

«В точности как я», – подумала в это время она.

Вечером перед праздником Элейн уединилась в кладовке, чтобы подготовиться. Она добыла большие ножницы, распустила волосы и приготовилась состричь лишнюю длину до такой, какую мог бы носить мужчина. Глубоко вздохнув, она взяла одну темную вьющуюся прядь и поднесла ножницы к виску. Но рука дрогнула.

Элейн просто не могла остаться с совсем короткой стрижкой, поэтому перевела ножницы на уровень подбородка. Вздохнула и… ничего не сделала. Она надеялась, что сможет выжить после бала. И если так, как жить с короткой прической?

Она опустила ножницы еще ниже, рассудив, что сумеет стянуть волосы в тугой узел, чтобы спрятать под париком. Поэтому достаточно будет убрать только то, что ниже лопаток.

Управившись со стрижкой, Элейн примерила белый парик и форму лакея. Узкие брюки самым бесстыдным образом обтягивали ноги, выставляя их напоказ. Элейн с облегчением отметила, что синяя ливрея хотя бы немного прикрывала ягодицы. Рубашку в районе живота пришлось набить, чтобы грудь была незаметна. В конечном итоге мужчина из нее вышел несуразный: полноватый, с излишне объемными бедрами, торчащими из-под парика собственными уже рыжеющими волосами и черными широкими бровями, которые Элейн нарисовала сурьмой.

Вероятно, Робо тоже остался не в восторге: утром, перед балом, раздавая инструкции, он несколько раз остановил на ней недовольный взгляд. Элейн стало особенно неловко, когда ей показалось, что мажордом ее узнал. Но она постаралась отделаться от этих мыслей, сосредоточившись на главном. В конце концов, она почти не нарушала правил: прачкам и прочей прислуге, не занятой на балу, дали выходной. В свободное время Элейн была вольна заниматься чем вздумается. Даже выдавать себя за мужчину.

Из-за мыслей о предстоящем празднике поесть она так ни разу и не смогла. Мари приготовила для всех, кто трудился в тот день, скромный обед, но нервозная тошнота отвращала и от еды, и от воды.

К счастью, работа позволяла хотя бы на время выкинуть тревожные мысли из головы. Порой Элейн так увлекалась, перенося посуду, расставляя столы, расстилая скатерти, что даже забывала о своем представлении и заходила на кухню, будто была тут своей. Хорошо, что все были так заняты, что не обращали внимания на нагловатого лакея.

Наконец начали прибывать гости. Робо, не имея достойных рекомендаций в отношении Элейн – а точнее, Ленни, как та представилась, – отправил ее в самый дальний угол, подальше от короля и хозяина. Она должна была находиться во внутреннем дворике, разносить на подносе вино и забирать у гостей пустые бокалы.

Сперва все шло гладко. Элейн справлялась с подносом, гости проявляли больше интереса друг к другу, чем к прислуге, люди ждали появления Его Величества.

Затем Элейн увидела Оддина. Отчего-то ей и в голову не приходило, что он мог оказаться на балу. Вид у него был не особенно счастливый. Кажется, этот Торэм предпочел бы оказаться в подворотне, вытаскивая труп выпивохи из кучи мусора, чем стоять в красивом дорогом наряде на светском мероприятии, под заинтересованными взглядами молодых девиц и их матерей.

Красивую женщину рядом с ним Элейн приняла за госпожу Торэм, мать Ковина и Оддина. Их родство выдавали и светлые волосы, и форма глаз, и правильные черты лица.

На праздник они явно прибыли уже какое-то время назад и успели заскучать, но Элейн увидела их, лишь когда оба вышли освежиться во внутренний дворик поместья.

Оддин утомленно оглядывал сад, время от времени поправляя тесный в плечах камзол. Его спутница любезно улыбалась другим гостям, но в перерывах между этими вежливыми поклонами вздыхала, с неудовольствием косилась на сына и что-то негромко ему говорила. Он, подумать только, закатывал глаза.

Элейн и сама не заметила, что засмотрелась на пару, но тут их с Оддином взгляды случайно встретились. Она поспешно отвернулась и подлетела к ближайшему гостю, учтиво продемонстрировав поднос с вином.

Следующие четверть часа Элейн была занята тем, что избегала Торэмов, обслуживая всех вокруг, кроме них. Она как раз сосредоточенно наполняла чей-то бокал рубиново-красным напитком из графина, когда над самым ухом раздалось:

– Кого здесь надо убить, чтобы получить вина?

Это был Оддин. Он подкрался к ней сзади и промурлыкал слова так, что у Элейн не осталось сомнений: он ее узнал. Никто в своем уме не стал бы так разговаривать с лакеем.

Она склонила голову перед гостем, чей бокал наполняла, затем сделала пару шагов назад и тихо ответила последовавшему за ней Оддину:

– Если не печетесь о своей репутации, господин Торэм, позаботьтесь о моей. Я честный, уважаемый лакей.

Она направилась в сторону кухни, чтобы отнести поднос с посудой. Оддин не отставал. С явным весельем он ответил:

– О какой репутации идет речь, когда вы появились перед толпой гостей в таких обтягивающих бриджах.

Элейн чуть замедлилась, чтобы проходящий мимо молодой человек смог поставить бокал на ее поднос. Затем ответила:

– Почему-то на мужчинах эти бриджи кажутся всем вполне обычным делом. А я, по-вашему, выгляжу вызывающе. – Она бросила на него сердитый взгляд. – К счастью, все здесь уверены, что я и есть мужчина.

– Поверьте, если бы я так вырядился, это тоже выглядело бы вызывающе.

Элейн остановилась и оглядела Оддина с ног до головы. Таких не берут в лакеи. Что это за лакей, в плечах в два раза шире почти любого гостя. Неодобрительно покачав головой, она заметила:

– Не вижу, чтобы вы страдали от недостатка внимания. Но какими же глупостями вы забиваете себе голову! Кому какое дело до чужих взглядов.

– Вы ворчите, потому что завидуете моему успеху у женщин. Но послушайте… – Он сделал очень серьезное лицо, будто намеревался дать ценный совет. – Если бы у вас было не такое большое брюхо, вам бы тоже досталась пара заинтересованных взглядов.

Сказав это, он искренне рассмеялся. Его манеры обезоруживали, и Элейн не смогла сдержать смешок. Затем все же вспомнила, где была и зачем, и чуть нахмурилась:

– Мне нужно работать, господин Торэм. Пожалуйста, возвращайтесь к вашей…

Они были у самого входа в особняк. Элейн обернулась на толпу, чтобы бросить взгляд на спутницу Оддина, и вздрогнула, так как совершенно не ожидала увидеть эту даму прямо у себя за спиной. Он тоже удивленно поднял брови, услышав недовольное шипение:

– Оддин, ты в своем уме?

Элейн развернулась, едва держа тяжелый поднос. Женщина изобразила улыбку и протянула пустой бокал, жестом прося наполнить его. С трудом удерживая поднос одной рукой, второй Элейн взяла графин.

– Если ты продолжишь бегать за лакеем, я тебя придушу, – самым любезным тоном произнесла дама.

– Это Элейн, и она служит здесь прачкой, – прошептал Оддин, будто это меняло дело. – Видимо, никто не захотел поработать у братца даже один вечер, пришлось привлекать девушек.

Элейн кивнула в знак приветствия, а затем бросила на Оддина холодный взгляд. Не вовремя он решил завести светскую беседу. Не вовремя, и не с той.

– А это госпожа Торэм, моя матушка.

Дама сперва недовольно поджала губы, а затем сердито отозвалась:

– Оддин, это может быть сам Магистр Света, но пока кто-то выглядит как лакей, будь добр, веди себя с ним как с лакеем. – Госпожа Торэм возвела глаза к небу. – Я так ждала, когда ты начнешь брить бороду, думая, что с того момента мне не нужно будет разъяснять тебе простые правила приличия.

Оддин фыркнул:

– Я вообще не хотел сюда идти. Но ты сказала, что я смогу развеяться. Впервые за весь вечер мне весело.

Элейн порядком устала держать тяжелый поднос и уже собиралась уйти, когда услышала слова госпожи Торэм:

– Я ни слова не говорила про веселье. Я лишь предложила сменить обстановку и не раздражать брата. Готова поспорить, он не сочтет ничего из этого заслуживающим улыбки.

– Последнее, о чем я думаю – как вызвать улыбку Ковина, – отозвался Оддин.

Прежде чем их мирная перепалка продолжилась, Элейн торопливо заговорила:

– Пожалуйста, госпожа Торэм, держите это в секрете. Робо, мажордом, не смог найти последнего лакея, все отказывали ему, и я решила помочь. Хозяин будет очень зол, если узнает, кто работает сегодня вечером. Пожалуйста, не говорите никому обо мне.

Лицо матери Оддина заметно смягчилось.

– Не беспокойся, дитя, это останется тайной. – Затем уже более сурово она взглянула на Оддина: – Если мой сын не продолжит вести себя как ребенок, впервые увидевший акробата.

Элейн благодарно кивнула и скрылась в доме. Она добежала до кухни наконец, оставила там бокалы, наполнила графин вином. На минуту остановилась у окна, чтобы прийти в себя. В небольшом стекле она увидела собственное отражение: бледное уставшее лицо, белый парик с буклями и нелепые черные брови. Такой красавицей ее увидел Оддин – от мыслей об этом становилось неловко. Впрочем, главное, что остальные действительно видели в ней обыкновенного молодого человека…

Элейн застыла, пораженная внезапной идей.

– Скоро ли прибудет король Болтайн? – спросила она у Робо, забежавшего зачем-то на кухню.

– Да кто же знает! На то он и король, чтобы появляться когда вздумается.

Затем мажордом выглянул в окно. Солнце уже садилось, создавая длинные вечерние тени.

– Так-то должен быть с минуты на минуту. Он не приезжает на балы после захода солнца, его появление всегда должно быть озарено дневным светом.

– А когда будет фейерверк?

– А это уже когда солнце сядет, – отозвался Робо. – Ровно в девять вечера… А чего это ты тут толчешься? – воскликнул вдруг он. – А ну быстро иди во двор!

Элейн послушно склонила голову и, захватив поднос, вышла.

Оддин и его мать уже покинули внутренний дворик, поэтому работа вновь стала однообразной. Вскоре объявили появление короля Болтайна, и все гости тут же поспешили в дом. Но Элейн как лакей должна была оставаться на улице, готовая услужить любому, кто решит выйти освежиться.

Чуть позже она все-таки пробралась в дом, чтобы посмотреть, где сидел король и хорошо ли ему было видно бархатный балдахин, который раскроют перед началом фейерверка. Трон находился в другом конце зала. Пока что скрытую от чужих взглядов комнату с фонтаном и цветами, через которую Его Величество должны были наблюдать фейерверк, от него отделяли десятки танцующих пар. Но Элейн помнила наставления Робо. Короля проводят к самому балдахину, по команде раскроют занавес, и он увидит сперва необычно обставленную комнату, а затем и фейерверк сквозь невероятно большое окно. Там же была дверь во двор – при желании Болтайн мог пройти на улицу, чтобы насладиться зрелищем.

Элейн хотела было покинуть большой зал, но была вынуждена остановиться, когда кто-то преградил путь. Ее взгляд проследовал от туфель с серебристыми пряжками к черным парчовым бриджам, от них к плотному угольному жилету, белоснежному вороту со множеством складок и кружевом. Наконец, охватил злое лицо с искривленным ртом и колючими глазами. Удивительно, как одновременно похожи и не похожи были братья Торэмы. Сейчас Элейн казалось невероятным, что она могла их перепутать.

Ковин сузил глаза и прошипел:

– Что ты здесь делаешь? В этом зале прислуживают другие.

Элейн склонила голову так низко, как только могла.

– Я направляюсь во двор, мой господин, – прохрипела она.

Повисла тяжелая пауза. Элейн не решалась взглянуть на него, а он явно чего-то ждал. То, как он стоял, широко расставив ноги, полностью преградив ей путь, не давало возможности улизнуть.

– Посмотри на меня, – процедил наконец Ковин, отчего у Элейн болезненно сжался желудок.

Этот человек вызывал у нее безотчетный страх одними только интонациями. Понимая, что другого выбора нет, она подняла взор.

Секунды потекли тягуче медленно. Лицо Ковина почти не менялось, оставаясь каменной маской, но в глазах была вся ненависть мира. Он совершенно точно узнал ее и теперь, видимо, раздумывал, каким способом убить.

Элейн видела, как поднималась и опускалась его грудь, заметила, как сжались кулаки. Прежде чем он принял какое-либо решение, она резко развернулась и пошла в сторону танцующих гостей. Он не посмеет причинить ей вред на глазах у короля и всего высшего света.

Подняв поднос, она прошла мимо нехотя изображающего па Оддина, пролетела мимо его матери и через распахнутые двери прошла в другую комнату, через нее – в холл и, наконец, оказалась во внутреннем дворе. Ковин не последовал за ней, а значит, у нее было немного времени, чтобы обдумать, как действовать дальше.

У нее оставалось чуть больше четверти часа, чтобы все подготовить. Проигрывая в голове предстоящие мгновения, она поняла, что ей требовались часы, по которым она смогла бы точно определить время. Одни находились в гостиной, но были слишком большими, в нужное место не перетащишь. Другие, настольные, бронзовые, стояли в кабинете хозяина.

Внутренний дворик пришлось оставить без присмотра, и Элейн могла лишь молить Солнце, чтобы Робо из-за нее не досталось. Она поспешила к кабинету, но, оказавшись на втором этаже, поняла, что требовался ключ. Пришлось бежать вниз и искать мажордома. Сердце бешено колотилось: весь вечер она неторопливо обслуживала гостей, и вот в решающий момент, когда счет шел на минуты, нашла себе важное дело. Незаметно открыть кабинет, достать оттуда часы, тайком пронести их на первый этаж, где было больше двух сотен гостей…

– Робо, хозяин велел принести бронзовые часы в комнату с фонтаном. Он хочет, чтобы они дополнили интерьер, – заявила она, влетая в кухню.

Замученный мажордом сперва одарил ее взглядом, умоляющим о пощаде. Затем собрался, набрал воздуха в грудь и велел идти следом. Он открыл для «Ленни» кабинет и указал на резной комод, на котором стояли массивные часы на каменной подставке. Элейн с ужасом взглянула на предмет. Они, должно быть, весили, как она сама. Робо определенно не собирался помогать ей, поэтому, кряхтя и пыхтя, Элейн стащила часы с комода и, сгибаясь от тяжести, понесла к лестнице. Там у нее возникла дикая мысль просто спустить их по ступеням. Она не представляла, как еще доставить их на первый этаж. Хотелось плакать.

В этот момент внизу у подножия лестницы появился Оддин. Он лениво взглянул наверх и увидел покрасневшую от усилий Элейн. Сперва удивленно подняв брови, он резво взлетел на второй этаж. Мажордом испуганно замотал головой, но Оддин, не обращая внимания на протесты, отобрал у Элейн часы.

– Где ж вы набрали таких хилых лакеев? – ухмыльнувшись, спросил он.

– Я… не стоит, господин… это… – лепетал Робо.

Элейн же просто объяснила, что требовалось. Наконец все было готово: часы оказались в комнате с фонтаном, на мозаичном столике между клеткой с соловьем и мраморной скульптурой, изображавшей Луну и Солнце. Оставалось меньше десяти минут.

Когда Робо ушел, Элейн и Оддин остались одни.

– Зачем вам это? Что вы задумали?

Элейн вздохнула. Это было крайне неподходящее время для объяснений.

– Сюрприз, – отозвалась она. – Ступайте. Здесь никого не должно быть. А мне нужно найти хозяина.

Но Оддин не уходил.

– У вас на уме что-то опасное? – спросил он с явным беспокойством.

Досадливо вздохнув, Элейн стала приближаться к нему, одним лишь уверенным наступлением подталкивая к выходу во внутренний двор.