Текст книги "Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон"

Оддин рассмеялся:

– Это правда. Доставалось от Ковина и отца, они терпеть не могли, когда я бежал к матери с каждой ссадиной.

Он хмыкнул: можно было подумать, что делился теплыми детскими воспоминаниями, но Элейн это вовсе не казалось милым.

– Но я быстро понял, что против них мне поможет только сила, поэтому с юных лет много тренировался. Ты не представляешь, как я мечтал, что однажды смогу одолеть обоих в рукопашном бою, и они, постанывая, лежа на земле, будут просить о пощаде…

Отчего же, она легко могла это представить.

– Но сбыться этому было не суждено, – вздохнул Оддин: впрочем, вздох был не слишком печальным, скорее полным досады. – Отец умер раньше, чем я смог набраться сил. А там и Ковину стало не до меня.

Видимо, заметив взгляд Элейн, полный сожаления, он бодрее добавил:

– К тому же он вовремя заметил, как силен я стал. – Оддин поиграл мышцами на руках, чуть выпятил широкую грудь. – От этого тела веет мощью, не каждый решится вступить в бой.

Элейн не смогла сдержать улыбку, но все же покачала головой, будто осуждая такое дурачество.

– Короче говоря, Ковин перестал прибегать к физической силе. – Оддин вернулся к прежнему спокойному тону. – Теперь он пользовался своим положением главы семьи, временами шантажировал меня матерью, угрожал, что отошлет ее в другой город или перестанет выделять средства. Порой влиял через учителей. Убеждал их, что я никчемный ученик, постоянно лгу, поэтому мне не стоить верить на слово. В общем, – Оддин вдруг прервал свой рассказ, решительно ударив себя по бедрам, будто стряхивая воспоминания, – мне действительно порой приходилось несладко из-за добросердечной натуры, но, к счастью, это только укрепило мой дух. Думаю, за это стоит благодарить мою мать.

Элейн несколько мгновений смотрела на него, а затем встала.

– Знаешь, это очень интересно, но мне пора идти, – заявила она. – Спасибо за ужин.

Оддин выглядел растерянно. Еще бы: излил душу, а в ответ получил холодное прощание. Но Элейн не могла больше слушать его рассказы: с каждым словом Оддин казался ей все лучше и лучше. Такой правильный, рассудительный, преодолевший трудности. Уравновешенный, не поддающийся на провокации – видимо, слишком уверенный в себе, чтобы злиться из-за ее подтруниваний. С любовью и уважением отзывающийся о матери. Сильный, мужественный…

– Увидимся, – зачем-то добавила Элейн, бросила на него еще один взгляд и поспешила к выходу.

Еще немного – и она решит, что ей нравится этот карнаби.

«Брат убийцы», – напомнила она себе.

Он нагнал ее уже на улице, вынудил остановиться, взяв за локоть.

– Что случилось? – спросил он, заглядывая ей в лицо.

Элейн вздохнула. На улице было уже темно, но то тут, то там горели факелы, принося хоть какой-то свет на темную мостовую.

– И куда ты собралась одна средь ночи? – добавил он, озираясь. – Разве ты не слышала историю об убийце, которую я рассказал совсем недавно?

– Мы же выяснили, что для него у меня слишком большая грудь, – не без иронии ответила Элейн.

– И на твою грудь найдутся охотники, – убежденно заявил он, кажется, даже не замечая, насколько многозначительно и дерзко прозвучало это заявление. – Я провожу тебя. И пока идем, ты объяснишь, почему так внезапно сбежала.

Они шли по полупустой улице, Оддин терпеливо ждал ее ответа.

– Я десять лет считала карнаби животными без мозгов и сердца. А ты, возможно, лучше многих кападонцев, которых я знаю. Я не хочу менять свое мировоззрение просто из-за того, что ты весь такой «солнечный зайчик».

Оддин хмыкнул.

– Ты не хочешь испытывать ко мне симпатию?

Элейн утвердительно промычала в ответ.

– Но ничего не можешь с собой поделать? – с явно слышимой улыбкой продолжил он.

Она закатила глаза.

– Подожди, пока на нас нападут какие-нибудь хулиганы, и я покажу, как владею саблей, – сообщил он, для наглядности крутанув оружие в руке.

Блеснул металл.

– Тогда точно не сможешь противостоять двум метрам чистого обаяния, – завершил Оддин, и Элейн все-таки рассмеялась.

В пекарне она улеглась на свою лавку, накрылась дырявым мешком и вскоре крепко заснула. А наутро еще одна новость переполошила весь Нортастер.

Пекарня работала три ночи подряд, все валились с ног от усталости. Элейн тоже привлекли к приготовлению пирогов и лепешек, и ей это нравилось. Но с еще большим рвением она взялась за доставку. Напомнив, что профессионально катает тяжелые телеги, она четыре раза прошла маршрут от пекарни до дома мормэра, чтобы перевезти все изделия. На четвертый раз ей казалось, что она знает всю биографию местной разговорчивой кухарки и почти без ошибок может назвать имена детей и котят, крутившихся вокруг нее. А это не менее трех мальчишек и не менее четырех животных!

Она заметила, что дом украсили флажками из ткани. Синими, конечно, – традиционный цвет карнаби. Но главные приготовления шли в квадратном внутреннем дворе и большом зале.

– Королевский бал – здесь. Подумать только! – то и дело восклицала кухарка, одновременно будто бы недовольная и все же явно польщенная перспективой готовить для самых важных особ.

Девушки-помощницы при этом каждый раз вздыхали, томно закатывали глаза и перешептывались.

– Это на сколько же человек вам нужно готовить? – покачав головой, спросила Элейн.

– Да под три сотни!

Элейн задумалась: бал мог стать хорошей возможностью досадить Ковину. Но каковы были шансы попасть туда неизвестной девушке из Кападонии? Насколько сложно затеряться среди трехсот гостей?

– А кто будет подавать блюда и напитки? – продолжила она расспросы.

– Да вызовут еще лакеев, это уж точно, – отозвалась кухарка, нарезая зелень.

Вот оно что…

– А где их берут? – не унималась Элейн, но кухарка была только рада поболтать, поэтому не выразила и капли недовольства.

– Это уж не моя забота, их набирает мажордом. Мне бы со своим справиться. Меню-то хозяин составил знаешь какое! И мясные блюда, и рыбные. Вина навез и даже, – она чуть склонилась к Элейн, – чего покрепче из Кападонии. Он же страсть кападонцев не любит, но никто лучше них не делает крепкие напитки. Ну и надо ж как-то показать, что хозяин у нас за единое королевство Англорум.

Кухарка фыркнула, определенно уверенная, что это не так.

Элейн продолжила разговор, теперь надеясь, что этот самый мажордом зайдет на кухню пообедать. Так и случилось. Спустя почти час высокий седовласый мужчина в черном сюртуке вошел в помещение и требовательно произнес:

– Мари, дай-ка мне похлебки, да побыстрее.

– Замаялся, Робо? – с нотками заботы спросила кухарка, ставя перед ним тарелку.

Мажордом утер со лба невидимые капли пота.

– Не то слово. Поскорее бы этот бал прошел! Мои нервы этого не выдержат, я умру раньше, чем оркестр сыграет польку. Оркестр! – воскликнул он и хотел было вскочить, но кухарка положила полную руку на его плечо.

– Сперва поешь, – сказала она.

– Еще этот занавес, фейерверк…

– А лакеев уже набрали? – поинтересовалась Элейн.

– Конечно, это я первым делом, – отозвался Робо, а затем вопросительно взглянул на Элейн: – А ты кто?

– Я привезла хлебá и лепешки из пекарни Зонтага. Жду, когда Мари освободится и составит новый заказ.

Робо кивнул и продолжил трапезу.

– Это сколько же человек нужно для обслуживания такого большого праздника? – Элейн сочувственно поджала губы.

– Двадцать семь лакеев, – устало вздохнул Робо. – У нас своих только трое, остальных пришлось искать. Обученных лакеев с хорошей рекомендацией днем с огнем…

Она понимающе покачала головой.

– А во что же они будут одеты? Я хочу сказать, надо же, чтобы у всех был одинаковый наряд. Так ведь?

– Все уже пошито и лежит в кладовой, – отмахнулся Робо.

Элейн неспроста задавала эти вопросы. Явиться на бал она могла лишь двумя способами: как гостья или как прислуга. И представив себя в облике лакея, она посчитала такое решение вполне сносным.

Цель авантюры казалась неясной, но возможность оказаться рядом с королем Болтайном и его племянницей, на которую нацелился Ковин, нельзя упускать! Раз он готов был на убийство ради этого брака, видимо, считал союз очень важным для себя.

Попрощавшись с Мари и Робо, Элейн вышла в коридор, но вместо того чтобы направиться к выходу, пошла в другую сторону. Если господские дома в Мидленде хотя бы немного напоминали дома в Кападонии, кладовка должна была быть недалеко от кухни.

Она осторожно открывала все двери, что попадались на пути. За одной обнаружилось хранилище солений, за другой – комната с полками, заставленными посудой. Третья вела в чью-то жилую комнату – видимо, кухарки Мари или ее помощниц. Открыв четвертую, Элейн готовилась увидеть еще одну спальню и совершенно не ожидала столкнуться с хозяином дома.

Ее сердце подпрыгнуло, рука так и застыла на ручке. Она выдохнула:

– Демонское отродье!

На самом деле не в попытке оскорбить – это было простое восклицание, допустимое для девицы, хотя и не слишком изящное. Однако Ковин, то ли в шутку, то ли всерьез, воспринял его буквально.

– Ошибаешься, мои родители не имели никакого отношения к нечисти, – произнес он спокойно, делая шаг Элейн навстречу. – Хотя насчет моей человечности у некоторых действительно есть сомнения.

Она мельком заметила, что за его спиной была не комната, а лестница вниз, вероятно – в подвал.

– Я не имела в виду… – залепетала она, отступая.

Элейн опустила голову, надеясь, что Ковин не узнает ее лица, а поведение примет за испуг и смущение. Он сделал еще пару шагов, вынуждая ее прижаться к стене коридора.

– Не Бенни ли прачка снова пожаловала в мой дом? – поинтересовался он, брезгливо скривив губы.

Поскольку она продолжала рассматривать носки его сапог, он подцепил пальцем ее подбородок и заставил взглянуть в глаза. Элейн ощутила страх другого толка. Если неожиданное появление Ковина на лестнице вызвало моментальный испуг, то холодный, безжалостный взгляд поднял в душе все самое запрятанное, подавленное, полузабытое. Этот необъятный ужас, охватывающий в детстве перед сном, когда в голову лезли мысли о вероятностях и потерях, о непостижимых опасностях, таящихся под кроватью, и о собственной беззащитности перед пугающим многообразием человеческого зла.

– Что ты тут делаешь? – процедил он, с издевкой оглядывая ее темные волосы.

– Я прачка, – выдохнула Элейн, ощущая нехватку воздуха.

Светлые глаза пытались проделать дыру в ее голове.

– Это мне известно, – кивнул Ковин.

– В пекарне Зонтага.

– Прачка в пекарне? – уточнил он почти без тени любопытства.

– Им нужно стирать мешки от муки.

Ковин сложил руки на груди и встал, широко расставив ноги. Вся его поза показывала, что он чувствовал себя хозяином положения. Раздражение, которое это вызвало, придало Элейн смелости.

– Но из-за бала, который вы устраиваете, им понадобилась моя помощь. Я привезла пироги и лепешки для праздника.

Ковин вздохнул.

– Предположим. Это объясняет, что ты делаешь в моем доме, но не объясняет, что делаешь здесь.

– Я была на кухне у Мари, передала ей все и получила новый заказ. И шла к своей телеге.

Он чуть склонил голову:

– Ты оставила ее в подвале? – Голос его был ровным, но Элейн нутром чувствовала, что сдержанность была напускной.

Мысленно он наверняка размышлял о том, чтобы свернуть ей шею.

– Нет, я не знала, что здесь подвал. Я немного заблудилась. Не помню, чтобы проходила мимо такого количества дверей…

Ковин какое-то время разглядывал Элейн холодным взглядом.

– Что насчет Оддина? – поинтересовался он.

– Он, думаю, ориентируется здесь лучше, но его не было рядом, чтобы помочь.

Взгляд Ковина стал еще пронзительнее, и Элейн решила за лучшее пояснить:

– Мы повздорили. Он сказал, что любит меня, но ему не нужны проблемы, поэтому предложил немного повременить! – Она подняла подбородок. – Я гордая девушка! Если он даже не попытался воспротивиться вашим словам, значит, не очень-то я ему и нужна.

Медленно, очень медленно Ковин склонился к ней, разглядывая лицо.

– Давай-ка разберемся: тебя позвал замуж хоть и жалкий, но все же знатный мужчина, полицейский – а это значит, есть большая вероятность, что его убьют на службе и все убогое состояние достанется тебе. В Кападонии ты, подозреваю, спала где-нибудь в канаве и ела гнилую капусту. Ты хочешь убедить меня, что отказалась от предложения из гордости?

Элейн хотела ответить очередной ложью, но Ковин внезапно – хотя движения его были плавными и размеренными – схватил ее за горло, прижал к стене и чуть надавил, отчего она начала задыхаться.

– А теперь ты скажешь мне правду. И я подумаю, что с тобой делать.

Беспомощно цепляясь за его пальцы, Элейн пыталась освободиться. Но он был слишком силен.

Так же неожиданно, как схватил, Ковин отпустил ее, и она рухнула на пол, будто куча мокрого тряпья.

– Я жду.

Паника охватила Элейн. Она не знала, как спастись. Чувствовала, что Ковин готов причинить более серьезный вред, но ощущала себя загнанным зверьком и просто глядела по сторонам в поисках спасения. Поднявшись по стене, она, потирая шею, попыталась собрать все свое мужество и ответить.

В этот момент в коридоре появился Робо.

– О, хозяин, я хотел… – начал он.

Элейн использовала шанс и рванула с места в сторону кухни. Робо, не удивленный присутствием девушки, позволил ей проскочить мимо. Ковин не успел приказать задержать, как и сам не сумел схватить беглянку. Поэтому теперь вслед Элейн доносились ругательства, но погони не было.

Она пробежала мимо кухни, к черному входу, и, подхватив тележку, поспешила смешаться с толпой на улице.

Сердце неистово колотилось.

Вернувшись в лавку, она передала новый заказ от кухарки Ковина, а затем ушла на задний двор. Села там на деревянный ящик между развешенными фартуками и мешками и глубоко задумалась. В ближайшие два дня Ковин не станет разбираться с ней: завтра он давал бал, и забот было полно и без неподходящей невесты брата. Но вот если Ковин увидит Элейн на балу, ей несдобровать. У нее будет только одна возможность разрушить все надежды Ковина на брак с племянницей короля.

И упускать ее точно нельзя!

Устало вздохнув, Элейн достала из мешочка колоду. Тщательно перемешав карты, она вытянула одну из них.

Девушка, облаченная в красивое светлое платье, ехала на колеснице, сделанной из цветов и запряженной птицами. Девять голубей несли колесницу, два же держались особняком, летели ниже в потоке осыпающихся цветов.

Глава восьмая,
в которой Элейн попадает на бал

Девушка, облаченная в красивое светлое платье, ехала на колеснице, сделанной из цветов и запряженной птицами. Девять голубей несли колесницу, два же держались особняком, летели ниже в потоке осыпающихся цветов.

В роли девушки Элейн увидела себя. Платье и цветы вызывали только одну ассоциацию: гостья на балу. Вздохнув, повертела карту в руке. В душе она понимала, что это был наиболее очевидный способ оказаться на празднике. Как еще подобраться к королю?

Элейн знала, что следовало сделать, и это не радовало.

Впрочем, времени на размышления оставалось немного, поэтому она отправилась к гостинице, в которой остановился Оддин. Тот еще не вернулся, и, вместо того чтобы дождаться его, она пошла к дому, где жила госпожа Торэм.

Дверь открыла служанка, очевидно, узнавшая Элейн: она поспешила доложить госпоже о гостье, несмотря на бедное платье и неясную цель визита. Уже через пару минут в комнату вплыли хозяйка дома и ее младший сын. Она – с выражением вежливой заинтересованности, он – излучающий доброжелательность и любопытство.

Дождавшись, пока они остались в комнате одни, хмуро сообщила:

– Мне нужно попасть на бал.

Госпожа Торэм скривилась. Оддин сдвинул брови, что немного успокоило Элейн: ей начало казаться, что этот человек все в мире принимал со странной безмятежностью. Можно подумать, брат все детство держал его в таком напряжении, что самостоятельная взрослая жизнь, что бы в ней ни происходило, казалась Оддину сплошным праздником.

– И единственный вариант, – продолжила Элейн, – пойти на бал как твоя невеста.

Хозяйка дома недоверчиво выдохнула.

– У меня так много причин, почему этого делать нельзя, что я даже не знаю, с какой начать, – заявила она, качая головой.

– На каждую у меня найдется ответ, не сомневайтесь, – не осталась в долгу Элейн.

Госпожа Торэм мрачно опустила веки, втянула носом воздух.

– Дитя мое… я понимаю, ты пережила невероятные страдания. Но в своих требованиях заходишь слишком далеко. И твоя манера поведения… то, с какой наглостью ты сейчас разговариваешь, говорит лишь о том, что ты никогда не сойдешь за знатную девицу.

Пока Элейн заверяла собеседницу, что может вести себя предельно скромно и вежливо, когда считает нужным, Оддин задумчиво рассматривал ее, ничего не говоря. В тот момент, когда спор перешел на повышенные тона, он наконец сказал:

– У меня есть идея получше.

Когда тишина и два заинтересованных взгляда стали ему ответом, он сказал:

– Если ты придешь туда в качестве моей невесты, это привлечет слишком много внимания. Это то, чего ты хочешь?

Элейн покачала головой.

– Направлять на тебя гнев Ковина я тоже не хочу. А если мы так открыто ослушаемся его приказа, он воспримет это как бунт и отреагирует сразу. Он может причинить тебе вред.

Госпожа Торэм кивнула, поддерживая сына.

– И, если говорить откровенно, я совершенно не имею желания весь бал отвечать на расспросы высшего света, кто ты такая, какое у тебя наследство, как тебе удалось заставить меня остепениться и все прочее. Когда в прошлый раз я случайно дал им повод думать, будто собрался под венец, на меня обрушилась бездна.

Он расхаживал по комнате, пока говорил. Элейн внимательно следила за его перемещениями, понимая и принимая его слова, но готовясь спорить, как только он закончит.

Ей. Нужно. На. Бал.

– Но есть другой вариант: мама объявит, что ты – ее дальняя родственница, которую она взяла на попечение.

Оддин соединил ладони, как бы показывая, что сейчас на их глазах сложилась идеальная картинка.

– Во-первых, это объяснит твое присутствие, при этом едва ли привлечет внимание: бедные троюродные племянницы мало кому интересны. Во-вторых, разозлит Ковина хотя бы немного меньше. Я скажу, что хочу с ним поговорить о тебе, и мы намеренно не стали объявлять, кто ты… Надеюсь, он оценит этот жест.

Элейн фыркнула, но он продолжил:

– В-третьих, ты, мама, сможешь оказывать поддержку Элейн на совершенно законных основаниях.

– Поддержку? – уточнила Элейн.

Госпожа Торэм глубоко вздохнула.

– Разумеется, – утомленно сказала она. – Ведь тебе нужно подготовить платье, где-то взять украшения, веер… Приготовление к балу в присутствии короля занимает четыре-пять недель. Мы же должны все это сделать за день! Я даже не представляю, как…

Вопреки кажущемуся недовольству, госпожа Торэм взялась за дело с необычайным энтузиазмом. Порой в течение дня Элейн думала, а не оставить ли всю это кутерьму и не отправиться ли на бал в качестве лакея.

А еще неожиданно для себя она осознала, что по происхождению была ровней Торэмам: будучи дочерью главы кападонского клана, она соответствовала наследнику какого-нибудь лорда карнаби. Просто в Думне светская жизнь выглядела несколько иначе, чем в Нортастере. У нее было полное право вращаться в кругах, к которым привыкла госпожа Торэм. Самое страшное, что ждало Элейн, – прослыть деревенщиной, но, честное слово, это последнее, что ее волновало.

Госпожа Торэм, похоже, тоже быстро все это вычислила, поэтому время от времени делала комментарии: «Будем считать, что у вас в деревне не проводили балы» или «Полагаю, все сочтут закономерным, что твое общество было несколько ограниченно». Это произносилось без заносчивости или презрения, скорее задумчиво. Позже, уже в присутствии Оддина, госпожа Торэм сказала:

– Думаю, не стоит скрывать, что Элейн родом из Кападонии. Скажем правду: что она дочь главы одного из кланов, которую я решила взять на попечение. Наш высший свет слабо себе представляет жизнь в горах, но в основном все считают, что в Кападонии все плохо. Никого не удивит, что я из жалости стала помогать несчастной девушке.

Элейн скривилась, но решила довериться, потому кивнула.

– Но подробности твоей биографии оставим в секрете, дорогая.

Всю дорогу к поместью Ковина госпожа Торэм поправляла платье и прическу Элейн, причитала, что буквально все поймут, что наряд шился за ночь, напоминала не снимать перчатки («Никто не должен видеть твоих рук, они выдают в тебе прачку»). Элейн же, не привыкшая ездить в каретах, пыталась просто не проститься с жизнью на кочках и колдобинах.

Оддин казался очень собранным, будто готовился к важному бою. Он выглядел блистательно в нарядном камзоле с белым шелковым платком, и Элейн испытала нечто вроде обиды или ревности, что он не захотел представлять ее своей невестой. Разумеется, такой завидный жених не стал бы давать всем повод думать, будто он более недоступен для дам. С другой стороны, такая ненадежная соперница, как Элейн, наоборот, могла вызвать больший интерес к его персоне.

Когда в какой-то момент их взгляды встретились, хмурое лицо Оддина разгладилось, он ободряюще улыбнулся.

– Слава Солнцу, хотя бы на рукава хватило дамаска, – покачала в это время головой госпожа Торэм.

Оддин перевел на мать вопросительный взгляд, явно совершенно не видя причин для беспокойства, но вскоре пожалел об этом: заметив интерес сына, она уже в который раз за день рассказала ему о том, как обычно шьют платья для балов.

– Я же из дикой Кападонии, – закатила глаза Элейн. – Мне положено выглядеть немного неотесанно. Никто ведь не хочет, чтобы я затмила красотой прочих девиц на выданье.

– Но платье прекрасно, – пожал плечом Оддин. – Как и ты.

Не замечая взгляда госпожи Торэм, он совершенно расслабленно отвернулся к окну. Она же поджала губы, затем посмотрела на Элейн и произнесла будто бы ей, но чтобы услышал и сын:

– Вот уж кому мы не будем доверять оценку нарядов, так это тому, кто ходит в одной и той же форме одиннадцать месяцев в году.

– Это служебная одежда, в чем еще, по-твоему, я должен ходить?

Госпожа Торэм не удостоила вопрос ответом. Судя по всему, тему она подняла не впервые.

– Как бы то ни было, дитя мое, – после небольшой паузы произнесла она, – мы сделали все возможное и превзошли мои ожидания. Ты действительно выглядишь неплохо. Наверняка я переживаю больше, чем есть поводов для беспокойства.

– Думаю, вы действительно волнуетесь не о том, о чем следует, – многозначительно отозвалась Элейн, отворачиваясь к окну.

Они уже вышли из кареты, но еще не успели пройти ко входу, как госпожа Торэм приобняла Элейн за плечи и прошептала:

– Скажи мне, что я нарядила тебя не для того, чтобы ты эффектно появилась и убила моего сына?

– Убить Ковина я могла бы и не страдая три часа, пока мне делали эту жуткую прическу, – покачала головой Элейн.

Оддин встал между ними и выставил локти, чтобы дамы могли подхватить его. Так, втроем, они вошли в особняк.

Лицо хозяина бала, увидевшего, в какой компании явилась его семья, Элейн запомнила надолго. Это была гамма эмоций: от гостеприимной улыбки к узнаванию, от него – к брезгливости, а затем – к всепоглощающей ненависти. Глаза Ковина обещали Элейн нескончаемые муки, но позже. Сейчас же он сумел справиться с собой и, натянуто улыбнувшись, поприветствовал гостей кивком. Затем поцеловал руку матери.

– Надеюсь, ты не против, что с нами сиротка Элейн из Кападонии, которую я взяла под опеку? – томно проговорила та.

Ковин стиснул зубы.

– Разумеется, – процедил он, и Элейн впервые увидела, как человек произносит слово, не разжимая челюсть.

– Она хоть и дочь главы клана, – многозначительно продолжила госпожа Торэм, – но бывала на балах непростительно редко. Пускай девочка развеется, так ведь?

На это он ответил обжигающе холодным взглядом. Затем предложил локоть и проводил в зал, где уже собрались гости. Оддин и госпожа Торэм шли следом, ни на секунду, как с благодарностью заметила Элейн, не оставляя «кападонскую сиротку» без присмотра.

– Я придушу тебя, как только будет возможность, – прошептал он так, чтобы услышала только она.

– Если будет, – мрачно ответила она и сделала шаг вперед, оставляя позади разъяренного Ковина.

Элейн понимала, что с ее стороны это была лишь бравада – и, вполне вероятно, бравада излишняя. Догадывалась и о том, что Ковин если и преувеличивал убийственность собственных планов, то лишь немного, а теперь и подавно мог загореться идеей избавиться от выскочки. Но если этот бал был последним событием в ее жизни, Элейн не могла позволить себе весь вечер терпеть угрозы и оскорбления.

Ковин оставил семью, чтобы приветствовать прибывающих гостей. Король Болтайн по обыкновению должен был явиться позже остальных, поэтому пока Элейн просто ходила следом за госпожой Торэм, кивала, делала печальное лицо и скромно отвечала на расспросы. Оддин, как она заметила, старательно отбивался от девиц на выданье и их матерей, но справлялся из рук вон плохо. Его вынудили пообещать не меньше трех танцев. Заметив, как Элейн откровенно хихикает над его неловкими и безуспешными попытками, он ухмыльнулся и сказал:

– Рано радуешься: вечер только начинается, и неизвестно, чем он закончится для тебя.

«Это точно», – подумала Элейн и посмотрела туда, где в соседней комнате Ковин встречал вновь прибывших. Внутри нее все содрогнулось, когда она заметила, что он стоял в дверях, слушая какого-то высокого господина, взгляд же – жесткий, злой – был прикован к Элейн. Она поспешно отвернулась.

Ее тоже хотели пригласить на танец, но госпожа Торэм сообщила: «Девочка находится в трауре по отцу». Это давало хороший повод избежать танцев и объяснений, почему Элейн путалась в па. Госпожа Торэм и платье ей намеренно заказала синее, допустимое по правилам этикета для девушки, переживающей утрату.

Праздник протекал весьма скучно: никто не сплетничал – по крайней мере, насчет Ковина, – ничего не происходило. Даже смотреть на Оддина, страдающего от навязанных танцев, Элейн быстро наскучило: он хорошо двигался и умел быть обаятельным и милым, даже если беседовал против воли. Девушки жеманно улыбались, после танцев кокетливо на него глядели, прикрывая румяные щеки веерами, а он беспечно кивал им в ответ, будто и не замечал особого к себе интереса.

Ковин, к счастью, все это время был занят другими гостями.

Наконец, приехал король. Церемония приветствия, на вкус Элейн, вышла затянутой. Слишком много бессмысленных перемещений как со стороны гостей, так и со стороны Его Величества. Длительное ожидание, пока королевская компания пройдет от входа к установленному для правителя трону. Реверансы, реверансы, реверансы.

Когда вновь начались танцы, Элейн вздохнула с облегчением.

Принцесса – та, что племянница короля, – выглядела непримечательно. Она ничем не отличалась от нескольких десятков девушек, явившихся на бал. Даже, пожалуй, показалась Элейн скучнее прочих гостей. Лицо принцессы было бледным, лишенным всякой живости, румянец выглядел неестественно. Больше прочего Элейн бросилось в глаза, как племянница Болтайна устало вздыхала, когда думала, что никто на нее не смотрит. Девушка явно не хотела присутствовать на балу, а возможного жениха находила совершенно неинтересным.

Ковин же так и вился вокруг короля: шутил, смеялся. Время от времени, судя по жестам и мимике, делал комплименты в адрес Его Величества и окружения, с которым тот прибыл.

– Моя дорогая Виттория, – вдруг пропел кто-то, и Элейн вместе с госпожой Торэм повернулась, чтобы увидеть, кто так радостно приветствовал мать хозяина бала.

Это был мужчина среднего роста с короткой, еще темной бородой, но уже значительно поседевшими волосами. Его наряд был демонстративно богатым: жилет покрывала серебряная вышивка, рукава были сшиты из дамаска с набивным рисунком, белый шейный платок из тонкого шелка завершался изысканным кружевом. Если бы не несколько шрамов на лице и не явная хромота, с которой он справлялся при помощи трости, Элейн назвала бы мужчину привлекательным.

– Годвин, – кивнула госпожа Торэм, и Элейн сразу поняла, что человек был той несимпатичен.

Вроде бы та же вежливая улыбка, что и с остальными, тот же легкий поклон, тот же небрежный жест, чтобы подошедший мог поцеловать кончики пальцев. Но неприязнь ощущалась так отчетливо, что Элейн удивилась, почему этот Годвин не покинул их сразу, спасаясь от полного презрения взгляда.

– Элейн, дорогая, познакомься, это Годвин Донун, – легкий акцент на фамилию, – наместник Мидленда. Годвин, это Элейн, дитя, оставшееся без родителей. Я взяла ее на попечение.

Донун…

– Вы были мормэром Роксетера? – уточнила Элейн.

Она и не сомневалась, каким будет ответ.

– Верно, в былые времена я руководил этим городом, но затем меня перевели в Мидленд, – отозвался тот, улыбаясь.

Казалось, его лицо пытались поделить на пять частей: один шрам разделял лоб, другой шел от глаза к уху, третий – от носа к подбородку. Еще один, небольшой, прочерчивал линию вдоль подбородка, последний – пересекал переносицу. Элейн становилось не по себе, когда она думала, откуда взялись и раны, и хромота. Почти наверняка мужчина приобрел увечья на поле боя, и в таком случае это легко мог сделать отец Элейн или кто-то из ее клана.

– На самом деле я был мормэром и Нортастера. А когда меня назначили наместником всего Мидленда, я предложил на свое место Ковина. Верно, Виттория?

Госпожа Торэм улыбнулась, но улыбка не достигла глаз. Женщина поправила прическу и явно собиралась солгать что-нибудь о том, что ее заждались в другом конце зала. Но Донун помешал, спросив:

– А что же Оддин? Кажется, я видел его среди танцующих?

– Да, – кивнула госпожа Торэм небрежно, – он, как всегда, в центре внимания.

– Отчего бы нам не показать этой молодежи, как нужно танцевать? – Донун протянул руку.

Пока Элейн размышляла, как же он собирался танцевать с тростью, на которую опирался не только когда ходил, но и когда стоял, госпожа Торэм, похоже, придумывала повод отказаться. Ее взгляд блуждал по комнате, губы из вежливой улыбки так и норовили сложиться в недовольную гримасу.

– Я не думаю, что могу оставить свою подопечную… – начала наконец она.

Но Донун перебил:

– Пустяки! Ковин! – Хозяин дома был где-то поблизости, потому что через секунду он возник прямо перед Элейн. – Почему бы тебе не развлечь прекрасную подопечную твоей матушки танцем: она боится оставлять девушку одну и лишает себя удовольствия самой оказаться на паркете. А Виттория, если хочешь знать, мой дорогой, когда-то считалась лучшей партнершей для танцев.

Донун вновь улыбнулся, и госпожа Торэм сдалась. Обреченно вздохнув – не слишком старательно замаскировав это любезной улыбкой, – она вложила ладонь в руку мужчины.

Элейн осталась с Ковином один на один. Он жестом предложил ей присоединиться к танцующим.