Текст книги "Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон"

Было ясно, что Элейн прервала не слишком приятный разговор. Мужчины, впрочем, быстро переключили внимание на нее, будто забыв, о чем беседовали.

– Вы? – изумился Оддин.

Ковин тем временем внимательно наблюдал, его цепкий взгляд по очереди впивался в лица обоих. Кажется, он и вправду считал, что она солгала ему, когда рассказывала о знакомстве с Оддином.

Нужно было убедить его, что он ошибся! И ни в коем случае не допускать, чтобы Оддин выдал кападонское происхождение Элейн! Слишком уж близко Лимес находился к Думне, Ковин мог о чем-то догадаться.

Не зная, что делать, Элейн демонстративно стянула белый чепец, показывая еще темные волосы.

– Добрый день, господин Торэм. – Она склонила голову, глядя на Оддина, затем повернулась к Ковину: – Хозяин.

Последний подозрительно сощурился. Возможно, действия прачки показались ему странными. Она же не была мужчиной, чтобы стягивать шляпу перед господами. Однако Элейн надеялась, что если Оддин не понял, зачем она покрасила волосы, в предыдущий раз, то уж догадается в этот.

– Я вам говорила, что в Хапо-Ое, где мы с вами повстречались, не нашлось работы, и пришлось приехать сюда, – пояснила она, обращаясь к Оддину. – Здесь, в Нортастере, я дважды спутала вашего брата с вами. Господин Торэм отчего-то решил, что такая невнимательная девица нужна ему в прачки, и нанял в свой дом.

Она не знала, почему думала, будто он станет ее прикрывать. Просто теперь, познакомившись с его братом, начала верить, что Оддин действительно был приветливым и добродушным малым.

Он и вправду ничего больше не добавил, лишь протянул задумчивое «Ммм».

– Так что до Альбы мой путь более не лежит, – продолжила она, намереваясь закончить разговор. – Спасибо, что предложили тогда проводить. Я остаюсь в Нортастере.

Она сделала пару шагов назад.

– Как и я, – проворчал Оддин недовольно.

Элейн, просто из вежливости, отозвалась: «В самом деле?»

– Душегуб, из-за которого я ездил в Кападонию, объявился в Нортастере.

Она снова шагнула ближе к мужчинам.

– Ох, это тот, кто убил Лану?

Оддин явно заинтересовался:

– Вы знали девушку?

– Лично – нет, но другая прачка господина Торэма, Каталина, была ее близкой подругой. Они вчера ходили вместе на танцы.

Оддин выразительно взглянул на Ковина.

– Ну, опроси ее, – безразлично махнул тот двумя пальцами. – Что ты у нее хочешь узнать, непонятно. Кроме безудержных рыданий, едва ли услышишь хоть что-то.

– Любые показания могут дать подсказку.

– Я и вижу, ты в этом деле разбираешься, – язвительно произнес Ковин. – Напомни, братец, сколько ты его уже ловишь? Год? И жертв за это время было больше пятнадцати, верно?

Оддин чуть нахмурился. Элейн же удивленно выдохнула:

– Пятнадцать? – Кровь застыла в жилах, когда она представила, что где-то рядом ходил еще один безжалостный убийца, будто Ковина мало. – Но откуда вы знаете, что это один и тот же человек?

– Он оставляет рисунок на груди и животе жертв, вырезает клинком.

– Слишком много сведений для ушей прачки, – резко сказал Ковин, а затем все теми же двумя прямыми пальцами подал Элейн знак уйти: – Пошла прочь.

Не привыкшая к такой грубости, она рассерженно выдохнула, но говорить ничего не стала. Сдержанно изобразив книксен, Элейн поспешила в дом. Уходя, она услышала слова Ковина:

– И чего тебе надо от меня?

– Содействие вашей полицейской управы. Вели им подключиться к моему расследованию и направить все силы на поимку душегуба.

Она уже не слышала, что ответил Ковин.

Наконец ей удалось найти Робо и справиться о постельном. Тот позволил отложить смену до понедельника, и Элейн отправилась в прачечную. Здесь, в доме Ковина, стирали мылом. Коричневые бруски лежали на полке аккуратными башенками. Прислуги у Ковина было больше, чем у хозяина в Лимесе, поэтому прачки могли попросить кого-то из мужчин натаскать воды в чан. Хоть какая-то помощь!

Когда большая бадья оказалась полна воды, нужно было зажечь огонь. Элейн отправила мальчишку на кухню, чтобы он поджег лучину, а сама попыталась успокоиться. И все равно, когда огонь под чаном разгорелся, она почувствовала, как зачастило сердце. На лбу выступила испарина, ладони увлажнились. В памяти вновь всплыло воспоминание: она бежит мимо дома, в котором заживо горят люди, а солдаты-карнаби не позволяют им выйти, останавливая острыми саблями.

Пока вода грелась, в маленькой комнатке было жарко, открытое окошко не спасало. Элейн встала в дверном проеме, прислонившись плечом к косяку, ожидая, когда можно будет потушить огонь.

Она так глубоко задумалась, что не замечала ничего вокруг. Поэтому вздрогнула, когда кто-то проговорил почти в самое ухо:

– И что здесь происходит?

Элейн резко обернулась. Пару мгновений потребовалось, чтобы понять, кто из братьев оказался перед ней.

Они отличались, безусловно. Увидишь рядом, не ошибешься: Ковин – более худосочный, бледный, хмурый, со злым взглядом, светлые волосы короче, хотя он тоже убирал их назад, оставляя заметным клин на лбу. По Оддину же было видно, что он проводил на улице гораздо больше времени: и кожу покрывал загар, и в целом вид был более здоровый, цветущий. В плечах куда шире, он явно отдавал предпочтение физическим упражнениям, а не сидению за столом. Пальцы у Оддина ничем не выделялись, тогда как у Ковина мизинцы и безымянные вечно были скрюченными. Элейн почему-то представлялось, что вот эти три, что разгибались, были у Ковина очень сильными и костлявыми и что, если бы он, например, схватил ее за руку, остались бы синяки.

Однако в полутьме перепутать Торэмов нетрудно.

Более мягкая линия рта и спокойный, если только слегка заинтригованный взгляд дали Элейн понять, что, к счастью, перед ней был Оддин. Она невольно издала облегченный вздох.

– Вы про что, господин Торэм?

Он указал пальцем на ее волосы:

– Скажите мне, если я ошибся и неправильно понял ваши знаки. Вы не пытаетесь скрыть от моего брата, что родом из Кападонии?

– Вы довольно умны для карнаби, – фыркнула она, делая шаг назад, в глубь прачечной.

Оддин удивленно поднял брови:

– Чем я заслужил ваши оскорбления, милая девушка?

– Для того не требуется никаких заслуг, это честь раздается вам по праву рождения. Ступайте, у меня полно работы.

Ей просто не хотелось выдумывать объяснений, а мягкость Оддина будто бы позволяла разговаривать с ним строго и даже грубо.

У него, впрочем, было другое мнение на сей счет. Он шагнул еще ближе и, уперев руки в бока, тихо, но решительно заявил:

– Раз я такой болван, пойду расскажу Ковину, что впервые встретил вас в Лимесе, в Кападонии, и волосы ваши были цвета рябины на морозе.

Элейн тяжело вздохнула.

– Знаете, что мой брат ненавидит больше, чем кападонцев? – продолжил он тоном, будто собирался рассказать что-то увлекательное. А затем мрачно закончил: – Когда его водят за нос.

– Вот вы сами и ответили на свой вопрос, что здесь происходит: пытаюсь сделать так, чтобы мое происхождение осталось в тайне. – С этими словами она начала перекладывать белье в чан с водой.

Оддин же покачал головой:

– Только безумец стал бы добиваться возможности работать на мормэра Нортастера. Здесь любой только и ищет, как избежать лишней встречи с ним, а уж жить в одном доме и подавно никто не торопится. Вы убеждаете взять вас прачкой? Либо у вас что-то на уме, либо его нет совсем.

Элейн достала с полки мыло и принялась стирать.

– Не тем вы занимаетесь, господин Торэм, у вас там душегуб разгуливает по улицам, а вы допытываетесь до бедной девушки, занимающейся честным трудом.

Он склонил голову, будто пытаясь разглядеть ее глаза. От пара и от усердия лоб Элейн стал влажным. Она утерла лицо закатанным рукавом и продолжила стирку, будто в комнате никого больше и не было.

– И говорите вы не как прачка…

На это она все же подняла голову.

– Так столько вопросов ко мне из-за слишком правильной речи? У вас в Мидленде полиция и такое расследует? Неудивительно, что уже год не можете поймать убийцу.

Краем глаза она заметила, что Оддин сжал кулаки.

– Вы слишком дерзки. Я готов простить это, потому что вижу: вы почему-то защищаетесь от меня, хотя я не представляю никакой опасности. Но вот с Ковином советую в таком тоне разговоры не вести. Если он вас поколотит, я никак не смогу помочь. По закону хозяин имеет право наказать слугу побоями. А уж доказать, что вы перед ним провинились, ему будет проще простого.

Элейн, натирая синий домашний халат о ребристую доску, сердито пробормотала:

– Что за бесчеловечные законы у вас, дикарей? В Кападонии такое если и случается, то совсем уж редко и по большой провинности. Мормэры просто так рукоприкладства не допускают.

– У нас это тоже не везде так, – признал Оддин. – Но в каждом городе свои законы, и тут ими занимается Ковин…

Элейн бросила мокрую тряпку в чан:

– Да как вам не тошно-то от этого всего? Не город, а тюрьма какая-то.

Он сложил руки на груди:

– Я вообще-то уехал в Альбу и служу там.

– А остальные должны страдать из-за вашего жестокого брата?

– А что вы мне предлагаете, убить его?

– Я надеюсь, вы не обо мне? – раздался вкрадчивый голос.

Оддин, стоявший в проеме, дернулся и обернулся. Из полумрака коридора в чуть более светлую прачечную вплыл Ковин. По пути он не преминул толкнуть плечом брата. Сердце Элейн взволнованно забилось: как много он успел услышать?

– Разумеется, нет, мой господин, – почтительно склонила она голову.

– Ах, о каком-то другом брате? – глумливо уточнил Ковин; жесткий взгляд его глаз не оставлял Элейн, пугая до тошноты.

– А это новость, что тебя все в городе боятся? – уточнил Оддин. – Разве ты не трудишься каждый день, чтобы от тебя в страхе трясся весь Нортастер?

Ковин продолжал прожигать взглядом Элейн.

– Быть может и так, но зачем же лгать мне?

Она опустила взор, борясь с переплетающимися в душе страхом и злостью. Ее терзало желание выплеснуть кипяток из чана прямо на Ковина, но вода была не так горяча, чтобы причинить серьезный вред, да и сил бы у нее не хватило…

– А что она должна была ответить? – вновь вступился Оддин. – Что, да, считает тебя бессердечным тираном? Если хочешь, чтобы люди были честны, попробуй хотя бы время от времени не запугивать их и обращаться по-человечески.

Ковин медленно повернулся к брату и прошипел:

– Если думаешь, что я терплю твое присутствие только потому, что когда-то мы побывали в одной утробе, то ошибаешься. То, что я позволяю тебе топтать эту землю, не есть нечто неизменное из-за нашего родства. Лишь некоторые рамки приличия, установленные обществом, и то, что ты отравляешь воздух вокруг меня довольно редко, убеждают меня закрывать глаза на твое существование.

Оддин устало вздохнул:

– Ты тоже не самый дорогой мне человек, братец, но я вынужден быть здесь по долгу службы. Что скажет король, если узнает, что в твоем городе появился душегуб, а полиция бездействует?

Ковин стиснул зубы, явно готовый что-то ответить. Но Оддин вдруг коснулся эфеса своей сабли и продолжил:

– Если хочешь выяснить отношения, давай сделаем это, как учил отец. Доставай оружие, если в нем есть хоть что-то по делу, кроме сапфиров, и сразимся.

Хозяин дома был в ярости. Его лицо побледнело, но он не спешил оголять клинок. Элейн не удивилась: любому было понятно, что Оддин сильнее, и шансов на победу у него было куда больше. Открытый честный бой – не в духе Ковина.

Последний взглянул на Элейн, злобно сверкнув глазами, обещающими бесконечные муки, и подошел к Оддину.

– Надеюсь, эта прачка стоит того, чтобы ты ломал себе жизнь.

Ковин приблизился к брату вплотную, но тот даже не шелохнулся.

– Позабавься с ней как следует прежде, чем отправишься в объятия бездны.

– Поймаем Художника, и я весь твой, – ровным голосом отозвался Оддин.

Наконец Ковин ушел. Элейн чувствовала себя виноватой: это она неосторожно втянула Оддина в опасный разговор, и теперь его ждали неприятности.

– Простите, – пробормотала она.

Он удивленно поднял брови, затем приложил ладонь к уху и отозвался:

– Не расслышал, вы сейчас извинились перед дикарем-карнаби? Могли бы повторить погромче?

Элейн насупилась.

– Скажите-ка мне, что теперь собираетесь делать? – продолжил он.

– А вы?

Оддин снова изобразил удивление, а затем махнул рукой:

– Не обращайте внимания, Ковин любит добавить немного драматизма в общение со мной, но с тех пор, как я научился обращаться с саблей, обычно это просто угрозы.

– А что, если в этот раз он серьезно? – уточнила Элейн, сама не понимая, когда это начала беспокоиться о человеке, которого меньше недели назад подумывала убить.

– В моей жизни крайне мало того, о чем, потеряв, я буду сожалеть. Единственный важный для меня человек – моя мать, и, к счастью, она у нас с Ковином общая. Но… – Оддин подошел к Элейн. – Вы – другое дело. Вас он сожрет и не подавится. Так что почему бы вам не собрать вещи и не сбежать отсюда? Я могу найти попутчика в Альбу, отыщете там нормального хозяина.

Он чуть задумался:

– Вероятно, я даже смогу порекомендовать вас одному приятелю…

Она вздохнула. Разумеется, предложение о работе принимать она не собиралась, но вот вопрос о том, стоило ли оставаться в доме мормэра, действительно оказался непростым.

Ковин был груб, безжалостен, явно скор на расправу. Страх перед ним, кажется, находился за гранью разумного. Все ее существо сжималось, когда она вспоминала, как этот карнаби пронзил саблей сначала ее отца, затем братьев. Ей казалось, она ощущала холодное лезвие, проникающее и в ее плоть. Обжигающее болью, лишающее сил. И, несмотря на ненависть, она боялась так, что порой становилось трудно дышать.

Нужно было обратиться к картам. Не до конца понимая, почему, Элейн попросила Оддина дождаться ее. Сама же поспешила в свою комнату.

Там на кровати спала Каталина: светлые волосы разметались по подушке, лицо все еще было мокрым от слез. Стараясь не разбудить девушку, Элейн достала колоду.

В зале с витражом мужчина в дорогом наряде стоял у надгробия. Искусно вырезанное из камня, оно изображало лежащую женщину. На лице мужчины залегли тени; можно было сказать, что его терзала боль утраты.

Глава пятая,
в которой Элейн строит планы

В зале с витражом мужчина в дорогом наряде стоял у надгробия. Искусно вырезанное из камня, оно изображало лежащую женщину. На лице мужчины залегли тени; можно было сказать, что его терзала боль утраты.

Элейн так и не смогла проститься с семьей. Возможно, кто-то позже похоронил их всех в семейном склепе. Она никогда не думала об этом. Для нее все просто закончилось в тот день, и на десять лет она погрузилась в небытие.

Ее сердце отозвалось ответной скорбью на скорбь мужчины. Элейн показалось, что он чувствовал себя одиноко, как и она все эти годы.

В карте она увидела напоминание о том, что сделал с ее жизнью Ковин Торэм. Она увидела себя, оплакивающую родителей, братьев, малыша Донни, друзей, всех жителей Думны, которых безжалостно убил отряд карнаби во главе с Ковином. И эта скорбь – все, что у нее осталось. Она должна была идти дальше, чтобы заставить убийцу заплатить.

– Я справлюсь, – сообщила она, вернувшись к прачечной.

Оддин терпеливо ждал в коридоре. Услышав эти слова, он сжал ее плечи, отчего она скривилась:

– С чем справитесь? С ума сошли? Куда вы ходили, к колодцу бессмертия? Пойдемте со мной, я смогу защитить вас.

Элейн покачала головой, высвобождаясь.

– Вы не должны беспокоиться обо мне, я всего лишь прачка, случайно оказавшаяся на вашем пути. Ступайте, а мне нужно продолжить стирку.

Он казался растерянным и, похоже, не знал, как поступить.

– Можете просто пойти погулять ночью по Нортастеру, – предложил он, заходя в прачечную следом за Элейн. – Там всего лишь бродит убийца, который охотится на девиц, но это ничто по сравнению с тем, чтобы оставаться в доме Ковина.

Она хмыкнула, намыливая рубашку:

– Я десять лет живу одна, уж как-нибудь разберусь и теперь.

Оддин задумчиво почесал шею:

– Если я просто уйду, а Ковин вас убьет, выйдет очень глупо. Я не смогу сказать, что предупреждал, вы не сможете язвительно ответить. Давайте не будем создавать такую неприятную ситуацию.

Элейн чуть улыбнулась, не прекращая работу.

– И чего вы за меня уцепились? – спросила она лукаво.

– Сам не знаю, – отозвался он серьезно. А потом, после долгой паузы, продолжил: – Ладно, вы вольны выбирать свою судьбу. Знайте, что я готов помочь, если потребуется. Пришлось задержаться из-за Художника – этого душегуба, – так что я остановился в гостинице «Вереница». Ищите меня там.

С этими словами он будто бы досадливо вздохнул и вышел. Элейн тут же почувствовала себя неуютно, словно с Оддином ушла ее уверенность в себе. Он был карнаби, но ненавидеть его от души теперь, когда стала известна правда о Ковине, не получалось. И даже наоборот: его присутствие будто давало поддержку, хотя для этого не было явных причин.

Покончив со стиркой, она решила найти Ковина, прежде чем отправляться на реку. Она не хотела до следующей встречи бояться его, разговор же, казалось, мог смягчить жестокое сердце.

Хозяин дома все еще работал в саду.

– Не сбежала? – спросил он, даже не поднимая головы, видимо, угадав ее лишь по звуку шагов. – Ну и дура.

Он сидел за столом, читая какой-то документ.

– Это вы наняли меня, мой господин, почему я должна бежать?

Ковин медленно перевел на нее взгляд, вероятно, находя ответ лишенным всякой логики. Но она не могла дать истинное объяснение, поэтому сказала первое, что пришло в голову. Пускай считает бестолковой.

– Правильно, – кивнул он, вертя перо между большим и средним пальцами, – если бы попыталась сбежать, мои люди остановили бы тебя. Всю мою стражу Оддину не одолеть.

Элейн мысленно похвалила карты и себя за правильный выбор.

– Не думаю, что господин Оддин Торэм стал бы вступать из-за меня в бой. Мы едва знакомы. – Она скромно опустила голову.

Ковин лишь фыркнул, будто был совершенно уверен, что она лгала.

– Однако, – продолжил он, бросив на нее холодный взгляд, – ты нелестно отзывалась обо мне, находясь в моем собственном доме…

– Я п-прошу прощения. – Слова дались с большим трудом: было трудно извиняться перед убийцей семьи даже ради возможности отомстить.

– Тебе не дозволяется есть сегодня и завтра.

Слова были произнесены самым обыденным тоном, и Элейн сперва решила, что ослышалась или не так поняла.

– Что? – выдохнула она. Но Ковин не ответил, сосредоточив внимание на пергаменте, который читал.

Элейн так и не дождалась ответа, поэтому, прочистив горло и пробормотав «мой господин», развернулась, чтобы уйти. В спину ей раздалось:

– С тобой что-то не так, прачка.

Она обернулась. Ковин с подозрением глядел на нее, его нижние веки дрогнули, сделав прищур колючих глаз особенно хищным.

– Когда выясню, что именно… – продолжил он, заставляя ее внутренне сжаться, – скажем так, надейся, что я ошибаюсь.

Его уверенность в собственной вседозволенности вызывала в ней почти неконтролируемую ярость. Но вместе с тем Элейн сковывал необъяснимый страх. Она верила, что он говорил серьезно.

Проглотив все злые слова, рвавшиеся с языка, она кротко ответила:

– Я всего лишь прачка, мой господин, хоть немного и несдержанная. Но если ваши подозрения позволяют мне работать и жить здесь, так тому и быть. Ищите во мне дурное.

Он ленивым жестом позволил ей идти, и она поспешила прочь.

Меньше чем через час и Робо, и Мари знали, что еда Элейн не полагалась. Неуверенная, распространялся ли запрет только на кухню хозяина дома, или на таверны в округе тоже, вечером она скрылась в своей комнате без ужина. Пока что сердить хозяина было рано.

Тем временем дом готовился к балу. В имении Ковина должен был пройти званый ужин с танцами, на который ждали самого короля Болтайна. Приготовления шли уже несколько недель, но в последние дни суеты было особенно много.

Впрочем, Элейн это почти не касалось. День шел за днем, работы было много, отчего возникал вопрос: как раньше здесь работали только Каталина и Марта? И все же, несмотря на тяжелый труд, Элейн удавалось находить силы и время на то, чтобы поболтать с обитателями дома.

Кто-то рассказывал совсем незначительные вещи, вроде того, что хозяин никогда не ложился раньше полуночи или что однажды за какую-то оплошность он плеснул слуге в лицо горячий воск от свечи.

Другие делились более полезными историями. Например, Элейн выяснила, что у Ковина была жена, которая не так давно умерла от неизвестной болезни, и многие считали, что сам хозяин приложил к этому руку. Почему все так считали, разузнать не получилось, но так ли это было важно? Само то, что подобное мнение существовало и было довольно популярным, многое говорило о личности Ковина Торэма.

А важно было другое: поговаривали, что мормэр Нортастера мечтал связать себя узами брака с племянницей короля. Вероятно, имея высокий пост, он мечтал еще больше возвыситься в обществе, породнившись с Его Величеством. Но для этого, по словам прислуги, ему нужно было дождаться окончания трехлетнего траура. Или же получить разрешение Магистра Света. Но последний, похоже, не собирался давать согласие.

В один из дней, вновь сокращая путь от реки к дому Торэма через мрачную улочку, Элейн и Каталина встретили Ллойда.

– Я так рада тебя видеть, – искренне сказала Элейн, ставя телегу.

– Не более, чем я рад встрече. – Он прижал ладонь к сердцу. – Как продвигаются твои дела?

Он бросил взгляд на Каталину, очевидно, понимая – при ней не стоило быть излишне откровенным.

Элейн не знала, как точно ответить на этот вопрос: ей казалось, что она многое разузнала о Ковине, при этом он сам будто бы потерял интерес к ней в последние дни. Его бдительность, возможно, усыпило ее примерное поведение. Да и предстоящий бал занимал умы всех в особняке – хозяину, вероятно, тоже было не до прачки.

Но сказать, что она сильно продвинулась вперед, было нельзя.

– Скоро будет бал. На него приглашен сам король Англорума. Все в предвкушении, – ответила Элейн.

Ллойд понимающе кивнул.

– Бал может стать знаменательным событием, – многозначительно произнес он, вновь бросая короткий взгляд на Каталину.

Та стояла рядом и загадочно улыбалась. Элейн была уверена, что Каталине приглянулся Ллойд. Было в нем что-то притягательное: то ли темные вьющиеся волосы, которые делали его облик романтичным, то ли гипнотизирующие глаза с длинными густыми ресницами, то ли выразительные губы, слишком изящные и полные для мужчины. Такие подошли бы девушке, чтобы вызывать в мужчинах непреодолимое желание украсть поцелуй.

– Может, но не для нас, не для простых прачек, – вздохнула Элейн.

Она не знала, как воспользоваться предстоящим праздником. Надеялась, что жизнь сама подскажет, что делать.

Взгляд Ллойда застыл на лице Каталины, затем он медленно оглядел ее плечи, талию, ноги, а следом отвернулся, будто и не разглядывал девушку. Элейн подавила улыбку.

– Приходи сегодня в таверну «Лисий хвост», это недалеко от усадьбы Торэма, – предложила она и лукаво добавила: – Мы с Каталиной там будем.

Все еще не глядя на них, Ллойд неопределенно пожал плечом.

– Если меня не займут другие дела, – ответил он.

Отложить все занятия ему удалось: вечером он явился в таверну. Каталина была рада, с ее губ поначалу не сходила улыбка. Правда, настроение ее чуть изменилось, так как кроме внимательных долгих взглядов Ллойд ни словом, ни жестом не выказывал своего к ней интереса. Грустила подруга Элейн недолго. Когда ей не удалось расшевелить Ллойда живой беседой, она села за столик к своим приятелям.

– Если тебе нравится Каталина, почему бы не пригласить ее на прогулку? – прямо спросила Элейн.

Ллойд пронзительно взглянул на нее, затем покачал головой:

– Она – твоя поддержка в доме Ковина. Не хочу лишать тебя ее. Пускай ее внимание будет полностью твоим.

– Я тронута, но правда, ни к чему такие жертвы.

Между ними повисла неловкая пауза.

– Это мило, что ты так обо мне беспокоишься, – заметила Элейн. – Ты помогал мне с самого начала. Совершенно бескорыстно. Спасибо.

Взгляд Ллойда устремился в пространство – он обдумывал то ли ее слова, то ли свой ответ.

– С самой нашей первой встречи я почувствовал некое родство душ. Большинство людей, которых я встречаю, довольно поверхностны. Они вспыхивают и остывают. Их огонь загорается и потухает. Твой же горит уверенным пламенем. Он мог превратиться в едва тлеющие угли, но ты раздула из них пожар, способный поглотить все живое. Я же, как мотылек, полетел на этот обжигающий свет. И, я чувствую, есть опасность сгореть. Я близок к этому. Однако пока держусь, лишь с любопытством летая рядом.

Элейн не знала, что делать с этим признанием; она не была уверена, что поняла все эти многозначительные метафоры. Поэтому, решив не задавать лишних вопросов, просто продолжила пить медовуху из высокой деревянной кружки. У нее было слишком много собственных забот, чтобы вдаваться в глубокий смысл речей Ллойда.

Вскоре она почувствовала усталость. Но Каталина еще не собиралась возвращаться в дом Торэма.

– Иди одна, я приду позже.

– И думать не смейте, – заявил вдруг Ллойд. – Ты не знаешь, что в городе появился душегуб? Вы должны вернуться домой вместе.

Каталина отмахнулась:

– Здесь совсем близко. Вряд ли он поджидает нас под дверью этой Солнцем забытой таверны.

Ллойд шагнул к ней ближе, аккуратно взяв за локоть:

– Никто не знает, где он и что планирует. Думать, что ты в безопасности, – верх безрассудства.

Видимо, что-то во взгляде Ллойда заставило Каталину пересмотреть свои планы. Он проводил их до ворот особняка мормэра и, бросив сухое «до встречи», удалился.

– Знаешь, слишком уж он загадочный, – заметила Каталина, открывая калитку.

Обе успели сделать всего пару шагов, прежде чем заметили движущийся в их сторону факел. В темноте невозможно было разобрать, кто именно его нес.

Наконец свет огня вырвал из темноты лицо.

– Хозяин, – промолвила Каталина.

– Господин Торэм. – Элейн попыталась сделать книксен, старательно изображая послушание и учтивость.

Ковин резко остановился – видимо, в темноте он тоже не сразу заметил девушек. Затем подошел ближе.

Элейн невольно сделала пару шагов назад. Пламя пугало ее. Ковин был достаточно близко, чтобы заметить это.

– Что вы тут делаете в такое время? – резко спросил он, подозрительно оглядывая прачек.

У Каталины от страха, похоже, отнялся язык, поэтому, с опаской косясь на факел, ответила Элейн:

– Мы были в трактире, господин. Отдыхали.

Он приблизился еще, и Элейн не смогла остановить себя от того, чтобы тоже не сделать шаг назад. Ковин с чем-то вроде любопытства склонил голову набок. И приблизился еще.

Элейн поняла: для него это была игра; но она не собиралась никого развлекать.

– Уберите, пожалуйста, факел, господин, огонь слепит после темноты.

– В самом деле? – спросил он и, вытянув руку вперед, провел прямо перед ее лицом.

Дыхание Элейн сбилось, голова закружилась. Ей послышались крики и запах горящей плоти.

– Ты боишься огня, прачка? – спросил он.

Скрывать не было больше смысла, он видел ее реакцию. И, она была уверена, знал, как выглядит страх.

– Когда я была ребенком, в деревне случился пожар, – призналась Элейн. – Мой друг сгорел в собственном доме.

Знать о том, что тот дом подожгли по его приказу, карнаби было ни к чему.

Ковин чуть ухмыльнулся, продолжая держать факел у ее лица. Огонь плясал перед глазами, заставляя сердце бешено стучать. Элейн не выдержала и все-таки сделала шаг назад, но ее мучитель, кажется, ожидал этого – он тут же шагнул следом, едва не опаляя ее волосы. Было тихо, слышался только шорох гравия под ногами, дыхание трех человек и шепот пламени. Дыхание Элейн было самым шумным, она силилась унять волнение, но никак не могла совладать с собой. Ковин расплылся в улыбке, происходящее доставляло ему удовольствие.

– Мой господин… – произнесла Элейн жалобно, отходя назад, в темноту.

Но Ковин последовал за ней с еще большим азартом, выглядящим безумно в глазах, отражающих пламя. Он снова поводил факелом перед ее лицом, даже не скрывая собственного веселья.

Элейн отвернулась, закрыла лицо руками, но он не уходил, продолжая дразнить, не давая возможности уйти прочь. Она готова была выхватить факел и запихать Ковину в глотку, когда он наконец остановился.

– Жаль, что я спешу. Продолжим в другой раз, прачка.

Он раздраженно махнул, чтобы они убирались с глаз. Дважды уговаривать не пришлось: уже через минуту Элейн и Каталина были в своей комнате.

Сон в ту ночь вышел особенно беспокойным.

На следующий день в доме начался переполох. Едва войдя в кухню, Элейн поняла: что-то случилось.

– Ждем важного гостя, – шепнула Каталина, доедая кашу.

Элейн тоже взялась за завтрак, прислушиваясь к разговорам прочих слуг.

«Наместник» прозвучало как минимум трижды.

– Что за наместник? – спросила она у Каталины.

– Наместник Мидленда. Господин Донун.

Сердце пропустило пару ударов. Имя всколыхнуло воспоминания, хотя Элейн не сразу сумела сообразить, откуда именно его знала.

Она слышала его в тот вечер, когда убили ее семью. Тогда целый полк карнаби остановился в их деревне, в Думне.

Кападонцы и карнаби были злейшими врагами, но война закончилась. Болтайн Зарати, предводитель «синих», объединил Кападонию и Мидленд в одно королевство Англорум и стал единоличным правителем. Главы большинства кападонских кланов согласились присягнуть Болтайну, хотя многие делали это скорее от безысходности. Ненависть никуда не делась, но кланы Кападонии не сумели объединить усилия в борьбе против карнаби, и тогда было решено положить конец затянувшейся кровопролитной войне. Каждый глава должен был подписать документ, подтверждающий преданность новому королю. Сделал это и отец Элейн. Он отправил письмо тогдашнему мормэру Лимеса.

Все это он рассказывал братьям Элейн за несколько минут до того, как карнаби, которых гостеприимно разместили в Думне, устроили резню и убили всех. Как сказал Ковин Торэм в тот день, мормэр не получал письмо. И отряд пришел, чтобы покарать непослушный клан Мун. Ковин видел, что никакого восстания, которое они якобы явились подавить, не было, и все равно безжалостно убивал жителей деревни.

Выжить удалось только Элейн.

Мормэра, которому Драммонд Мун, ее отец, отправил подписанную присягу, звали Донун.

Наместник Мидленда – очень высокая должность. Неудивительно, что все в доме Ковина так переполошились. Элейн же думала только о том, как ей выяснить, тот ли это Донун, что якобы не получил письма с присягой от ее отца. И если тот – как выяснить, видел ли он письмо на самом деле?

– Столько дел с этим балом, и еще наместник, – проворчала кухарка Мари.

– А он уже приехал? – спросила Элейн.

– Да, явился к самому завтраку. Они сидят в саду. Где Рада? Нужно отнести господам шалфейной воды.

– Я отнесу! – выпалила Элейн и вскочила на ноги так резко, что тарелка с кашей едва не оказалась на полу.