Текст книги "Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон"

Глава восьмая,
в которой происходят новые убийства

Девушка, облаченная в красивое светлое платье, ехала на колеснице, сделанной из цветов и запряженной птицами. Девять голубей несли колесницу, два же держались особняком, летели ниже в потоке осыпающихся цветов.

– Что это? – спросил Оддин, указав на карту в руке Элейн. – Ты еще и гадалка? Послала тебя бездна на мою голову.

– Это не гадание. Карты не предсказывают будущее, они просто помогают мне заглянуть внутрь себя и найти ответы на вопросы.

Он вытянул шею, чтобы разглядеть изображение.

– И сейчас карты советуют тебе лететь на колеснице, запряженной голубями? Я видел такую неподалеку.

Элейн фыркнула.

– Переодеться в более нарядное платье? – продолжил Оддин. – Рассыпать по улице розы?

Вздохнув, она наконец пояснила:

– Это работает так: нужно обратиться к колоде с вопросом, а затем каким-то образом связать картинку и проблему. Например, я спросила, стоит ли садиться на твою лошадь. Ты, конечно, не голубь, но я вижу здесь утвердительный ответ: стоит ехать.

– Очень похоже на гадание, – недовольно покачал он головой. – Служители Света такое не одобряют.

– Вовсе нет. То, как я объясняю себе изображение – это то, чего хочет моя душа. Если колода говорит, что стоит ехать, то это только потому, что внутренне я уже решила, что так и нужно сделать.

– Как-то все равно по-колдовски…

Закатив глаза, Элейн убрала карту обратно в кармашек и внимательно посмотрела на Оддина:

– Если тебя это так тревожит, просто думай о том, что карты на твоей стороне.

Элейн взяла клинок, осторожно обхватив рукоять, и убрала в мешочек с картами. Оддин вновь предложил протянутую ладонь, которую на этот раз она приняла.

– Твои волосы вкусно пахнут, – услышала Элейн через пару минут после того, как они отправились в путь. – Когда они снова станут рыжими?

– Зависит от того, как часто я буду их мыть. И как скоро решу отсюда уехать. Как там дела у Ковина? Что было после того, как я убежала?

Она почувствовала, как Оддин вздохнул, его теплое дыхание защекотало ей затылок.

– Что ж, сначала все были ошеломлены. Клянусь, моя матушка использовала нецензурную брань. И, кажется, не она одна. Потом все кинулись обсуждать увиденное. Они были похожи на стаю голодных собак, бросившихся на кость. Болтайн выглядел оскорбленным и уехал почти сразу. Донун сначала пытался его остановить, наверное – хотел все уладить, но потом я увидел его рядом с Ковином. Думаю, ничего не вышло.

– А что Ковин? – нетерпеливо спросила Элейн.

– Пожалуй, до такого исступления его прежде никто не доводил. Я думал, он начнет оправдываться, попытается объяснить ситуацию гостям. Но все, что его волновало, – не упустить тебя. Он начал давать указания страже, орать, чтобы всех лакеев согнали в одну комнату, потом приказал вызвать отряд полиции, чтобы отправились прочесывать улицы.

От этого Элейн стало не по себе. Выходит, ей повезло, что она сумела улизнуть. В тишине ночных улиц было трудно поверить, что сейчас где-то десятки людей искали ее.

– Наверное, я должна еще раз поблагодарить тебя, что спас меня от тех полицейских… – проговорила Элейн.

Она спиной почувствовала приятные вибрации: Оддин смеялся.

– Прошу, не делай этого лишь из чувства долга! – иронично отозвался он. – Если считаешь, что легко справились бы со взводом солдат, не стану разубеждать. В конце концов, мне ни разу не удалось тебя переспорить.

Элейн задумалась. Чуть обернувшись, она попыталась заглянуть Оддину в лицо.

– Ты кажешься безмятежным.

– Такие черты лица, – беззлобно ответил он.

– Я только что бросила тень позора на всю вашу семью. Твой брат гоняется за мной по всему Нортастеру. Мой отец…

– Отношения с людьми я строю на собственных наблюдениях и чувствах, – твердо заявил Оддин. – Меня не волнуют ни отцы, ни братья.

– Да, но… Ты даже не спросил, почему я это сделала.

– Элейн. – На этот раз в его голосе не было улыбки. – Я же сказал, что узнал твою историю. Клан Мун отказался подписать присягу, за что был жестоко наказан. Никто не выжил в целой деревне – очевидно, кроме тебя. Отрядом руководил Ковин. Твое желание отомстить мне понятно.

Она кивнула, а затем, справившись с комом в горле, добавила:

– Только отец подписал присягу. Донун и Ковин знали об этом, но решили воспользоваться ситуацией и свести счеты с моим кланом.

Повисла долгая, тяжелая пауза.

– Ты уверена в этом?

– Уверена ли я? Что ж, давай посмотрим… Мы праздновали мой день рождения. Солдатам карнаби наливали наравне со всеми, они поднимали кружки и желали мне всяческих благ. Не иначе именно их тосты за мое здоровье помогли выжить после того, как у меня на глазах Ковин лично убил моего отца, а затем братьев. Отец просил о пощаде! – Элейн хотела, чтобы это был спокойный рассказ о том, что ей пришлось пережить, но эмоции быстро взяли верх, и вот ее голос дрожал, дыхание стало неровным, а на глаза навернулись слезы. – Как думаешь, стал бы глава клана предлагать кров солдатам, если бы присяга подписана не была? Допустил бы кровавую резню, которую они устроили, если бы не был уверен, что его люди в безопасности?

Она замолчала, чтобы отдышаться. Оддин тоже не говорил ни слова.

– На днях Донун сам сказал мне, что они с Ковином отомстили Драммонду Муну.

Элейн ждала, что он ответит. Попытается защитить брата? Или станет оправдывать его действия?

Все мысли улетучились, оставив одно лишь недоумение, когда Оддин перехватил вожжи одной рукой, второй обнял Элейн, крепко прижав к себе.

– Мне жаль, что это случилось с тобой и твоей семьей, – прошептал он ей в ухо, а затем отпустил.

Она сердито утерла слезы. Обещала ведь себе больше не плакать из-за проклятого карнаби!

– То, что произошло сегодня, ни на крупицу не искупит всей той боли, что Ковин причинил мне. Однако я чувствую, что смогу жить дальше, зная, что он наказан. Как по-твоему, что с ним будет дальше?

Спиной она ощутила, как Оддин дернул плечом.

– Кто его знает. Если бы это был другой человек, с таким пятном позора он исчез бы из города. Может быть, вернулся бы через год-другой, когда все немного позабудется. Но это Ковин… С одинаковой вероятностью он может выйти сухим из воды или получить сполна за все свои преступления. Многие ненавидят его, а значит, попытаются воспользоваться мгновением слабости. Враги не преминут втоптать его в грязь. Другого шанса может не представиться.

Элейн хмыкнула: разве не иронично было, что столь бессердечный человек, причинивший так много зла, был в итоге наказан за любовь? Пускай и не было ее. В глазах света чувства Ковина стали куда большим прегрешением, чем бесконечная жестокость к слугам, семье, горожанам.

– Это был коварный план, Элейн. Ты страшный человек, – заметил Оддин, усмехнувшись.

– Идея пришла мне в голову спонтанно благодаря тебе и госпоже Торэм.

– Тем более. Когда уничтожение такого человека, как Ковин, тщательно планируется, это внушает трепет, но не вызывает удивления: все привыкли к таким интригам в высших кругах. Когда идея, как лишить влиятельного мормэра всего, приходит случайно и приводится в исполнение за час, это ужасает. Другие не так быстро выбирают платье на вечер, как ты ломаешь чужие жизни.

Говорил Оддин с наигранной пафосностью, и Элейн понимала, что он по большей части дразнил ее.

– Почему ты все время шутишь? Ты вообще к чему-нибудь относишься серьезно? – спросила она, покачав головой.

– Один мой знакомый ко всему относился серьезно. В конце концов он выпил яд, не в силах выносить несовершенство этого мира.

– Жизнь твоего брата, возможно, разрушена, а ты, смеясь, обсуждаешь это с человеком, который тому виной.

– Между нами не было никакой тесной связи, кроме кровной, – отмахнулся Оддин.

– Какая мелочь.

– Это действительно так, – он устало выдохнул. – Я не обязан питать к нему добрые чувства лишь потому, что он родился у тех же родителей, что и я. Ковин плохой человек, он унаследовал жестокость от отца, поэтому к этим двоим я не испытываю ни любви, ни сострадания, ни какой-либо душевной привязанности. Брат или не брат, он получил по заслугам.

Пару минут они ехали в тишине.

– У меня было четверо братьев, – наконец проговорила Элейн негромко. – Трое старших. Я долго была малышкой, которую они баловали. Потом появился Донни. Мама говорила, я в одно мгновение превратилась в заботливую нянечку, примерную старшую сестру. Когда он чуть подрос, мы любили играть вместе, но я все равно чувствовала, что должна приглядывать за ним. Я любила их всех безусловной любовью. Да просто потому, что мы когда-то родились у одних родителей. А еще потому, что они были лучшими, кого я знала.

Воспоминания все еще причиняли боль.

Наконец они оказались у краснокирпичного дома с синей дверью, вокруг которой пышно разрослась глициния. Элейн подумала, что это дом Оддина, но он постучал – значит, был тут гостем.

Им открыла миловидная служанка, и они прошли в комнату с мебелью из темного дерева. Верхняя часть стен здесь была обтянута изумрудной тканью с набивным рисунком, нижнюю покрывали деревянные панели. Пол, как любили в Мидленде, устилала черная и белая плитка. Среди нескольких картин в массивных золотых рамах внимание Элейн привлекла самая большая, изображающая двух мальчиков со светлыми кудрями. Нетрудно было догадаться, что художник изобразил братьев Торэмов. Но мастер подошел к делу поверхностно: братья были похожи как одно яйцо на другое.

Не успела Элейн сесть в предложенное Оддином деревянное кресло, как в комнату вошла та самая женщина, что сопровождала его на балу.

– Госпожа Торэм, – прошептала Элейн, испытывая одновременно стыд, страх и желание достать клинок Оддина и все же всадить его хозяину между ребер.

– Добрый вечер, Элейн Мун, – отозвалась та голосом, лишенным всяких эмоций.

По ее лицу, движениям, интонациям было невозможно понять, как она относилась к гостье.

Вся усталость, накопившаяся за вечер, вдруг навалилась на плечи Элейн, заставив почувствовать себя столетней старухой. Повернувшись к Оддину, она произнесла:

– Пожалуйста, объясни, что ты хотел и зачем привез сюда.

Оддин дождался, пока его мать прошла к окну, повернулась и посмотрела на сына с выражением вежливой заинтересованности.

– Мы должны действовать сообща, чтобы прекратить эту череду убийств, – заявил Оддин.

– Похвальное стремление. – Элейн гордо подняла подбородок, все еще не находя в себе сил смотреть на госпожу Торэм. – Ты мог оставить меня сейчас на улице, я бы исчезла из ваших жизней.

Он покачал головой:

– Я же объяснил, тебя ищет полгорода. Да, если бы Ковин поймал тебя, на этом, вероятно, все бы и закончилось. Ты ведь последняя из рода Мун? Никто не придет мстить?

– Если только духи. Или мой собственный дух.

– Вы похожи на девицу, которая может явиться в образе духа, – заметила госпожа Торэм. – Очень нахальны.

Элейн стыдливо опустила голову. Она не знала, как вести себя. В голосе хозяйки дома не было злости, однако и утверждать, что она шутила, тоже было нельзя.

– Не беспокойтесь, к вам я не приду. Если только чтобы поблагодарить за заботу. – Она бросила взгляд на Оддина.

– О нет! – воскликнул он. – Не стоит благодарности!

– Пройдемте в столовую, – предложила госпожа Торэм, вздохнув. – Вы наверняка не ели весь день.

Элейн с тревогой взглянула на госпожу Торэм: что можно от нее ожидать? Пускай Оддин отрекался от своей родни, уверяя, что не испытывает никаких проблем с тем, что Элейн опозорила Ковина на весь город. Но что насчет матери? Следовало ли опасаться яда в стакане воды?

То ли заметив сомнение в глазах гостьи, то ли просто догадавшись о ее мыслях, госпожа Торэм снисходительно уточнила:

– Хватит стоять с таким лицом, будто вы на плахе. Думаете, мой сын привез бы вас в этот дом, если бы считал, что вам тут угрожает опасность?

Элейн чуть расслабила плечи, понимая, что действительно была очень напряжена. Но ответила она не без дерзости:

– Мы не настолько близки, чтобы я могла разгадать мотивы господина Торэма. В человеке легко обмануться.

– Полагаю, вы выяснили это непростым путем… – задумчиво произнесла госпожа Торэм. А затем, подойдя к Элейн, глядя в глаза, сказала: – Ковин всю сознательную жизнь совершает поступки, которые я не одобряю. Я не могу их предотвратить, но и принять не в силах. Если ему приходится расплачиваться за собственные деяния, то это целиком и полностью его забота. Он никогда не искал моей поддержки, не получит ее и сейчас.

Медленно кивнув, Элейн позволила увести себя из комнаты.

Пока она утоляла голод запеченными овощами и кружкой эля, Оддин переговаривался с госпожой Торэм.

– Ты знаешь, что Ковин намерен делать? – спросил он.

– Твой брат не счел нужным делиться со мной своими планами. Впрочем, судя по выражению его лица, он вообще был не в состоянии разговаривать. Боюсь, если он не найдет девушку, то убьет сегодня кого-то другого.

Элейн почувствовала, как еда застряла в горле, поэтому торопливо глотнула горьковатый напиток.

– Полагаю, до утра он останется дома, ожидая новостей от стражи, – продолжила госпожа Торэм. – Вероятно, напишет пару писем, чтобы заручиться поддержкой высокопоставленных лиц. Любопытно, однако, что, когда я покидала его дом – а делала я это в числе последних, – Донун тоже ждал, пока подадут экипаж. И он даже не взглянул на меня, хотя прежде ни разу мне не удавалось избавиться от назойливого внимания нашего наместника. Крысы бегут с корабля… Не уверена, что кто-то захочет поддержать Ковина.

Оддин потер подбородок.

– Тебе нужно уехать из города, – заявил он. – По крайней мере, на время.

Госпожа Торэм фыркнула.

– Мама, необходимо это сделать. – Слова прозвучали твердо. – Неизвестно, на что способна обезумевшая толпа, а, как ты верно заметила, многие решат воспользоваться шансом избавиться от жестокого мормэра. Слухи разлетятся быстро. Тебе нужно уехать.

– Предлагаешь тоже бежать? – Она вздернула подбородок. – Свет будет с большим удовольствием смаковать эту новость на всех ближайших собраниях.

– Ты же не хочешь лишать их такого удовольствия своим присутствием? – Оддин поднял светлую бровь.

Они обменялись взглядами, и было ясно, что госпожа Торэм разделила шутку.

– Я собиралась провести первые дни лета в Улье. Это поместье на границе с Кападонией, – светским тоном уточнила она для Элейн. – Там добывают вересковый мед. Очень красивое место, но несколько уединенное.

– Возьми с собой пару книг из библиотеки. – Оддин ободряюще ей улыбнулся. – Распорядись скорее, не стоит терять время. Ты должна уехать рано утром.

Госпожа Торэм несколько мгновений обдумывала слова сына. В какой-то момент ее лицо изменилось, внезапно обнажив чувства. Она поджала губы, будто пыталась сдержать эмоции, ее брови сложились «домиком».

– Что, если… с ним действительно… что-то случится? А я буду так далеко.

Оддин досадливо потер лоб:

– Не думаю, что его и вправду убьют. Полиция не поддастся на провокации толпы, офицеры останутся на стороне закона. Ну… по крайней мере, так было бы в Альбе. Здесь слишком много коррупции среди служителей закона и слишком мало чести. Хорошо. – Он хлопнул себя по бедрам, принимая решение. – Поедешь сначала в Альбу. Мой дом там довольно скромен…

Госпожа Торэм скривилась, но попыталась быстро вернуть безразличное выражение лица.

– Дом довольно скромен, но сойдет для временного пристанища, – настойчиво произнес он; от его внимания не утаилась реакция матери.

– Ты очень любезен, Оддин, – не слишком искренне отозвалась госпожа Торэм, а затем встала. – Пойду распоряжусь, чтобы собрали мои вещи.

И как будто в пустоту она предположила:

– Нужно, вероятно, взять с собой хорошие простыни. Фарфор. – Окинула сына взглядом и добавила: – Зеркало. У тебя ведь дома нет зеркал?

Он закатил глаза, и госпожа Торэм ушла, похоже, мысленно перечисляя все, что создавало для нее домашний уют и с большой вероятностью отсутствовало в доме Оддина в Альбе.

– Что касается тебя, Элейн, – обратился он к теперь уже сытой гостье, – почему бы тебе тоже не отправиться с моей матерью? В Альбе вы обе будете в безопасности, но в достаточной близости, чтобы услышать новости о Ковине.

Она слабо усмехнулась.

– Спасибо за беспокойство, но я откажусь.

– Почему?

– В качестве кого я туда поеду? – спросила она раньше, чем он закончил свой вопрос. – Прачки? Я не готова служить в доме Торэмов теперь, когда это больше не нужно. Даже несмотря на то, что ты и госпожа Торэм кажетесь мне достойными людьми.

Оддин хотел что-то ответить, но, вероятно, понял, что Элейн не примет ни одного предложения.

От дальнейших рассуждений их отвлек визитер. Когда раздался стук в дверь, Элейн встрепенулась: что, если это был Ковин? Кажется, та же мысль посетила Оддина. Он встал и будто бы неосознанно заслонил Элейн от взора любого, кто войдет в комнату.

Но это оказался полицейский. Темноволосый молодой мужчина вошел в столовую, коротко поклонился и сообщил Оддину:

– Велели, значится, доложить вам: есть основания полагать, что убийца, известный как Художник, совершил очередное убийство.

Только тогда Элейн осознала, что совершенно позабыла о связи Ллойда с Оддином. Для нее они были разделены пропастью, на самом же деле эти два человека оказались крепко связаны.

– Известно, кто несчастная? – спросил Оддин, делая шаг навстречу полицейскому.

– Ага, – выдохнул тот, а затем с осторожностью, чуть понизив голос, произнес: – Это наместник. Господин Донун.

Кусочек хлеба выпал из пальцев Элейн. Оддин сперва застыл, а затем медленно повернулся к гостье. Его брови удивленно взлетели вверх.

– Ступайте. Я приеду в участок, – бросил он полицейскому, даже не глядя на него.

– Вас ждут в особняке, принадлежавшем, того самое, убитому. Адрес-то знаете?

Оддин кивнул, и полицейский вышел.

– Я знаю, кто убийца, – прошептала Элейн.

– Пожалуйста, – упавшим голосом промолвил он, – скажи, что я не знаю.

Элейн не сразу поняла, что он имел в виду, и сперва растерянно нахмурилась.

Затем догадка озарила ее:

– Думаешь, я убила Донуна?

Ответом была тишина.

– Почему же я, по-твоему, Ковина не убила? – уточнила Элейн, вставая из-за стола. – За что такая честь наместнику: умереть без страданий?

Она подошла к Оддину. Тот смотрел ей в глаза с надеждой. Неожиданно взяв ее за плечи, он чуть склонился, пытаясь, кажется, заглянуть в душу.

– Скажи, что ты к этому не причастна, и я поверю.

– Я не убивала его, не сойти мне с этого места, если я вру, – искренне отозвалась она.

Еще секунда, и Оддин отпустил ее, облегченно выдохнув. Как можно быть таким доверчивым? Даром что полицейский.

– Но тебе все равно придется поехать туда со мной. Нужно прочитать, что за послание оставил убийца на этот раз.

Элейн сглотнула.

– Да, а по пути я расскажу историю об одном кападонском мальчике… – кивнула она.

Оддин не слишком хорошо принял новость о том, что Художник все это время был у него под носом. Впервые с момента знакомства Элейн услышала, как грубые ругательства вылетают из его рта. Она вновь и вновь описывала ему внешность Ллойда, пересказывала его историю, пыталась объяснить, куда тот направил свою лошадь после расставания у Храма Света. Но наконец они приехали к особняку Донуна.

– Почему ты мне поверил? – спросила Элейн, пока они подходили к дому наместника. – Что не я убила Донуна. У тебя нет для этого совершенно никаких причин… наивно верить всему, что говорит малознакомая девушка.

Он покосился на нее и хмыкнул.

– Я знаю, когда мне врут. Считай это даром. Мне достаточно заглянуть в глаза, чтобы понять, искренне человек говорит или нет.

Элейн недоверчиво фыркнула.

– Я серьезно. – Оддин остановился и взял ее за руку. – Посмотри на меня и скажи что-нибудь, что может оказаться как правдой, так и ложью.

Она сперва закатила глаза, потом с притворной серьезностью уставилась на него.

– Не знаю, что сказать…

– Скажи, что я тебе безумно нравлюсь, – предложил он, лукаво улыбнувшись.

– Ты мне ужасно не нравишься, – тут же отозвалась она из упрямства и смущения.

Оддин пару мгновений вглядывался в ее зрачки, а затем расплылся в улыбке:

– Это ложь, Элейн.

На ее щеках появился легкий румянец, который он вряд ли заметил в темноте. Разумеется, она не поверила в дар, но он так уверенно заявил об обмане, что она и сама вдруг осознала, что соврала. Оддин стал ей глубоко симпатичен. Она испытывала к нему чувства, неуместнее которых была только вся эта сцена: в доме убили человека, а они любезничали друг с другом, почти заигрывая. Осознав это, Элейн нахмурилась и взглянула на дверь, ведущую в дом. Оддин проследил за ее взглядом и тут же стал серьезным.

– Мне нужно взглянуть на тело. Пойдешь со мной? – предложил он.

Она вздохнула. Кровь застыла в венах при мысли о том, что предстояло увидеть.

Вместе они вошли в холл, где сразу же наткнулись на убитого в луже крови. Парадный камзол и блузка Донуна были распороты, на бледной коже виднелись кровавые надрезы.

Элейн тут же отвернулась, уткнувшись в плечо Оддина. Открывшаяся картина вызывала тошноту.

– Прости, – пробормотал Оддин. – Давай я перерисую символы и покажу тебе.

Он начал давать распоряжения, чтобы полицейские или слуги принесли ему перо и пергамент.

Но она покачала головой и все же, набравшись сил, подошла ближе к телу. На лицо она старалась не смотреть. Легче было думать о рисунках Художника как о чем-то отдельном, не имеющем отношения к Донуну, человеку, которого она видела танцующим всего несколько часов назад.

– «Нашел покой. Свободен», – произнесла Элейн и поспешно отошла в сторону.

– Нашел покой? – удивился Оддин. – Свободен? От чего?

Она не хотела продолжать разговор на глазах у других полицейских и прислуги, с интересом глядевших на странную парочку, поэтому изобразила, что ее мутит. Оддин тут же вывел Элейн на улицу.

– Ллойд говорил, что ищет покой, – задумчиво проговорила она. – Он пытался мстить той, что была с ним жестока, но, убивая других, похожих на нее женщин, не мог ощутить удовлетворения. Кажется, теперь, убив того, кто действительно этого заслуживал, он ощутил, что наконец… сделал мир лучше. Выполнил свой долг. Освободился.

– Хочешь сказать, он завязал с убийствами? – с сомнением уточнил Оддин.

Элейн дернула плечом. Откуда ей было знать? Она могла лишь догадываться о смысле этого послания.

Оддин тяжело вздохнул.

– Я продолжу поиски Художника. Ты знаешь, как он выглядит, у него есть яркие приметы в виде шрамов. Мы продвинулись в наших поисках, так что…

– Желаю удачи. Правда. Но верю ли я, что однажды ты его отыщешь? Не очень. Я думаю, он покинет эти места. Ты нужен был ему, чтобы… сыграть свою роль в этой истории возмездия. Не знаю, может быть, он считал, что пока ты не поймал его, высшее правосудие дает ему право убивать. Или даже хотел, чтобы ты отправил его на виселицу и таким образом добился справедливости. Не знаю! Но пока он чувствует себя освободившимся, думаю, не станет убивать и не станет искать возможности быть пойманным. А значит, сделать это будет трудно.

Оддин сложил руки на груди, хмуро глядя в темноту ночи.

– Женщины! Как легко вы умеете лишать надежды!

Элейн хмыкнула. Они вместе вышли на широкую улицу, прошли к привязанной к забору лошади.

– Мне нужно обратно, – вздохнул Оддин.

Она понимающе кивнула.

– Я найду экипаж, чтобы ты могла вернуться в дом моей матери и переночевать. Утром отправишься, куда посчитаешь нужным. Может быть, все-таки передумаешь и поедешь в Альбу…

Элейн покачала головой.

– Спасибо, Оддин, но не стоит. Я найду гостиницу и остановлюсь там. Не хочу злоупотреблять твоей добротой и гостеприимством госпожи Торэм. Тем более, возможно, мне придется задержаться здесь на несколько дней. Хочу узнать о судьбе Ковина.

– Тогда позволь, я хотя бы отвезу тебя к гостинице. Я сам остановился в «Веренице». Дождись меня, поедем вместе.

Помня, что пара десятков солдат все еще разыскивала ее по приказу Ковина, Элейн согласилась. Она присела на широкие ступени, что вели к калитке во владения Донуна, укуталась в накидку и привалилась спиной к кованому забору. Полицейские входили и выходили, она не мешала им, как и они – ей. Насыщенный событиями и эмоциями день совершенно опустошил Элейн. Она не испытывала ничего по поводу смерти Донуна и даже почти перестала думать о том, что ждало Ковина. Ей просто хотелось покончить со всем этим, оставить позади, перевернуть страницу. Глаза сами собой закрылись. Она не собиралась спать, просто хотела дать себе передышку, поэтому погрузилось в состояние полусна, из которого ее вывел лай собаки. Вздрогнув, она распрямилась и открыла глаза.

Сердце пропустило удар. В нескольких шагах от нее стоял Ковин Торэм. И Элейн могла поклясться: его глаза яростно сверкали, несмотря на темноту. Может быть, это были отблески луны, но выглядело зловеще.

– Кака-а-я встре-е-ча, – лениво протянул он, обнажив зубы в кривой усмешке. – Воистину, все, что ни происходит, происходит к лучшему. До меня дошли ужасные новости, что мой друг отдал душу Солнцу.

Ковин чуть склонил голову набок и состроил печальную мину.

– Но вот плохая весть привела меня к тебе, прачка.

Он выплюнул «прачка» так, будто это было самое грязное ругательство. Его глаза вновь кровожадно сверкнули.

Элейн, поднявшись на ноги, начала медленно пятиться назад, пытаясь сообразить, услышит ли ее Оддин из дома, если она закричит. Будто специально, рядом с домом не было ни одного полицейского. Двор пустовал.

– Солнцу? – уточнила она, даже не беспокоясь, что голос звенел от эмоций. – Вы и правда думаете, его душу не поглотила бездна? Хотя это слишком незначительное наказание для такого, как он. О нет… Слышите этот лай?

Город был погружен в тишину. Ковин вопросительно поднял брови.

– Это сюда спешит Неистовый гон, чтобы грешная душонка Донуна целую вечность металась по свету, спасаясь от своры кровожадных собак.

Где-то неподалеку и вправду раздался лай, заставив и Элейн, и Ковина вздрогнуть. В воздухе витало что-то пугающее, слишком жуткое даже для мормэра Нортастера.

– Может, они и по вашу душу тоже? – прошептала она, чувствуя, как мурашки пробежали на коже.

Ковин сделал шаг в сторону Элейн, и она, оказавшись рядом с лошадью Оддина, схватилась за поводья. Кто будет быстрее: она, неопытная наездница в длинной юбке, пытающаяся забраться на лошадь, или он, обуреваемый яростью мужчина?

– Тогда в Думне я мстил, прачка, это священное право, – процедил Ковин.

– Я тоже мстила, – со смешком ответила Элейн. – Чувствуете, насколько справедливее и лучше стал этот мир?

Он сделал еще шаг, вынуждая ее прятаться за животным. То недовольно фыркало и переминалось с ноги на ногу.

– Ты грязное кападонское отродье, – прорычал Ковин, неотвратимо приближаясь, сжимая и разжимая здоровые пальцы. – Я убил сотню таких, как ты, но твоя смерть будет для меня особенно сладкой. И не думай, что умрешь так же быстро, как папочка. О нет, я буду резать тебя кусочек за кусочком, пока ты будешь скулить от боли…

С этими словами он выхватил из ножен на поясе острый клинок и поднял его над головой. Лошадь, будто бы почувствовав опасность, громко заржала и взбрыкнула.

Животное попыталось освободиться, взмахивая головой, грива щекотала лицо Элейн. Испугавшись такого беспокойного поведения, она начала отходить, хватаясь за прутья забора.

В тот миг, когда, казалось, Ковин был готов настигнуть жертву, раздался тихий протяжный вой.

Конь Оддина резко дернулся, каким-то чудом отвязавшись от металлических прутьев, и поскакал прочь. Элейн и Ковин застыли, словно приросли к месту. Оба не отрываясь смотрели на черного пса, вышедшего на залитую лунным светом дорогу. За ним из тьмы выплыла еще одна собака. А за нею – целая свора. Их шумное дыхание превращалось в пар, и вскоре все вокруг затянуло прозрачным белесым туманом. Элейн ощутила мороз, пронизывающий до костей.

Свора приближалась, глядя – Элейн готова была поклясться в этом – с любопытством. Глаза их горели потусторонним огнем.

С глухим звуком клинок Ковина упал на землю. Затем на колени рухнул и он. Элейн испытывала страх, но то, что было написано на побледневшем лице Ковина, было больше, гораздо больше, чем могло вместить ее сердце.

Ни один из них, кажется, даже не думал о том, чтобы попытаться защитить себя, убежать или отпугнуть собак. Те же, черные, как сама бездна, неторопливо приближались к ним. Один зверь подошел к Элейн так близко, что она могла заглянуть в его бездонные дыры-глаза, почувствовать странный запах – земли, дыма, гнили и плесени. Ее душу сковал ужас, она ощутила тяжелое, тянущее чувство вины.

То, как она поступила с Ковином, было жестоко. И Донун погиб из-за нее. Ни разу в жизни она никому не помогла, но требовала от судьбы возмездия, справедливости. А что она сделала, чтобы быть достойной счастья? Тогда, в Думне, она должна была защитить братишку, он был мал и глуп. Нельзя было отпускать его! А она… пряталась там, в высокой траве, наблюдая, как рушится мир. Это была ее вина. В этой жизни она творила лишь зло, причиняла лишь вред…

Едва собака отошла, Элейн почувствовала, что снова может дышать. Вина больше не давила на грудь мертвым грузом. Она все еще осознавала бессмысленность собственного существования, но парализующее чувство невозможности исправить собственные ошибки прошло. Невидимая рука перестала сжимать горло.

Тогда Элейн взглянула на Ковина. Тот продолжал стоять на коленях. Два пса обнюхивали его, а он беззвучно рыдал, не смея шелохнуться. Картина не вызывала желания позлорадствовать. Страх, только страх наполнял пространство вокруг, на самом краю сознания отдавая горьким сожалением.

Ковин жалобно заскулил.

Один из псов встал перед ним и чуть повернул голову, будто рассматривал забавное существо.

– Простите, – зашептал сквозь рыдания известный своим бессердечием мормэр. – Простите меня все. Я умоляю, простите меня…

Наконец свора прошла вперед, к калитке. Те собаки, что окружили Ковина, тоже степенно направились в сторону дома Донуна. Кажущиеся мощными, они на удивление легко проскользнули между прутьями и исчезли во дворе.

Элейн, сама не ведая зачем, поспешила за ними, – но животные будто растворились в ночной тьме. Она обернулась на Ковина: тот сжался на земле, касаясь лбом пыльной дороги. Его тело била дрожь, он плакал, всхлипывая, точно ребенок.

Повинуясь неясному порыву, ощущая легкое беспокойство и думая об Оддине – был ли он в безопасности, – Элейн прошла к двери, ведущей в дом. Где-то вдали раздался вопль и лай, кажется, не менее десятка собак. Ковин неподалеку издал испуганный хрип.

Когда Элейн вошла внутрь, ей будто впервые за последние несколько минут удалось вдохнуть полной грудью. Железное кольцо, сковывавшее сердце и голову с самого появления псов, разомкнулось, освобождая.