Текст книги "Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон"

Мари посмотрела на нее как на умалишенную, но затем, оглядевшись и не увидев поблизости Рады, махнула рукой.

– Хозяин увидит, что ты пришла, и разозлится, – проворчала она. – Так и знай, ему не понравится, что прачка подает на стол. Если спросит меня, скажу, что ты сама вызвалась, поняла?

Элейн кивнула и схватила кувшин, пока никто не передумал.

Мужчины сидели за столом в беседке и о чем-то негромко переговаривались. Заметив Элейн, Ковин оборвал себя на полуслове и уставился на нее. Он проследил взглядом за тем, как она подошла к столу, поставила кувшин, смиренно склонила голову. Стараясь не обращать внимания на Ковина, Элейн подняла взгляд на Донуна и вздрогнула. Едва заметно, и все же. Причиной ее реакции стало лицо наместника: можно было подумать, кто-то резал его ножом, пытаясь поделить на пять ровных частей. Сейчас это были лишь шрамы, но шрамы неровные, бугристые, меняющие черты. Под ними, впрочем, угадывалась довольно приятная внешность.

– Желаете чего-то еще, господа? – кротко спросила Элейн.

– Да, – кивнул Ковин, – хочу, чтобы ты объяснила, где другая девица и что ты тут делаешь, разнося еду, прачка?

– Я просто вызвалась помочь, потому что все другие были заняты, мой господин, – отозвалась Элейн, глядя на кончики своих туфель.

– Хочешь сказать, у меня слуг недостает, поэтому прачка помогает на кухне? – холодно поинтересовался Ковин.

Элейн же вновь взглянула на Донуна. Тот сидел, развалившись в кресле, и с легкой полуулыбкой следил за разговором. Будто бы наблюдал, как отец отчитывает шаловливое дитя.

– Нет, мой господин, – ответила Элейн, понимая, что достаться может Раде или Мари. – Если честно, я просто очень хотела увидеть господина наместника вживую и забрала у них кувшин. Простите меня.

Она потупила взор. Донун рассмеялся.

– Однако… – проговорил он, пока Ковин глядел на нее, стиснув зубы. – Эта прачка или очень смелая, или очень глупая.

– Глупая, моя господин, – кивнула Элейн, печально вздохнув. – Ведь я знала, что хозяину это не понравится, но все равно сделала. Господин Торэм – первый мормэр, с которым мне довелось говорить, вы – первый наместник. Наверное, я упаду в обморок, когда увижу короля!

– Если ты посмеешь оказаться в поле зрения Его Величества… – угрожающе начал Ковин.

Но Донун похлопал того по плечу.

– Ну-ну, мой дорогой, позволь девушке насладиться моментом. Не каждый день ей приходится оказаться в таком обществе.

Ковин раздраженно выдохнул, затем постучал двумя здоровыми пальцами по бокалу. Элейн понадобилось несколько секунд, чтобы понять: он просил налить ему воды. Сглотнув, она взяла кувшин и подошла ближе.

– А может, ты просто хотела посмотреть на мои шрамы? – спросил вдруг Донун.

Она старалась не отвлекаться, чтобы не пролить ни капли, поэтому лишь протянула вопросительное «Мм?».

– Я знаю, что многие зовут меня Резаным из-за этих отметин на лице, – продолжил он. – Но я горжусь ими. Они – знак того, что я сражался с проклятыми кападонцами.

Рука Элейн дрогнула, вода едва не пролилась на льняную скатерть. Подняв глаза на Торэма, она встретилась с его холодным внимательным взглядом. Ее неосторожность не осталась незамеченной.

Донун же тем временем продолжал:

– И напоминание о том, что, проиграв бой, я выиграл войну… Налей-ка и мне освежиться.

Элейн кивнула и, обойдя стол, встала справа от Донуна.

– Мне казалось, я достиг дна бездны. Но не опустил руки. Слышишь, прачка, никогда не опускай руки! Грязные ублюдки, которые сотворили это с моим лицом, оказались именно там, где им место: в навозной луже. – Он хмыкнул. – Их смех, когда они резали мою плоть, напоминал ржание стада кападонских тяжеловозов, но могли ли они представить, что я стану наместником Мидленда, а Кападония перестанет существовать? Теперь эти кланы часть королевства Англорум, и все они подчиняются королю. И мне.

– Но только не Муны, верно, Годвин? Они так и не склонили перед тобой головы, – заметил Ковин с легкой насмешкой. – Я заколол их всех раньше, чем они успели сделать это.

Элейн все же пролила воду. Она хотела бы, чтобы ее нервы были крепче, но рука предательски дрогнула, а перед глазами поплыло. Со стуком поставив кувшин на стол, она слабо произнесла:

– Прошу прощения, когда вы говорите о кападонцах, мне становится дурно.

Она надеялась, что они «правильно» поняли ее слова, решив, что она разделяет их нелюбовь к северным соседям. Донун понимающе кивнул, а вот Ковин продолжал буравить ее взглядом. Нужно было уходить, пока она не выдала себя.

Элейн схватила лежащее на краю полотенце, торопливо вытерла стол и, даже не забрав грязную посуду, ушла из сада. Она отправилась в прачечную, чтобы там, в одиночестве, немного прийти в себя. Но Каталина уже разожгла огонь, вовсю стирая. В крохотном помещении было душно, а языки пламени, что лизали чан, добавляли Элейн еще больше нервозности. С четверть часа она пыталась добросовестно работать. Но затем, ощутив тошноту, все же вышла в коридор. Там она привалилась к стене, пытаясь собраться с мыслями.

Раздавшиеся в конце длинного темного прохода шаги заставили ее обернуться. К ней стремительно шел хозяин дома. Элейн попыталась что-то сказать, но раньше, чем хотя бы одно слово сорвалось с ее губ, Ковин оказался рядом. Он размахнулся и залепил Элейн пощечину. Она пошатнулась и не упала только потому, что схватилась за ручку двери, ведущую в прачечную. Прижав ладонь к лицу, она испуганно посмотрела на Ковина. Она не хотела плакать, но боль оказалась такой неожиданной и резкой, что слез сдержать не удалось.

Прежде чем Элейн пришла в себя, Торэм схватил ее за волосы и притянул ближе.

– Еще раз выкинешь такое, прибью. Поняла? – прорычал он.

Она часто закивала, отклоняя голову назад.

– Знай свое место, прачка, – процедил Ковин, и она почувствовала его дыхание на щеке. – Посмеешь снова вылезти к гостям – забудешь, как разговаривать.

С этими словами он с силой толкнул ее, она ударилась головой о стену, а затем сползла на пол, все еще оставаясь в сознании, но не чувствуя ничего, кроме боли и ненависти.

Ковин ушел, и из прачечной выскочила Каталина. Даже не спрашивая, что произошло, она начала помогать Элейн. Проводила в спальню, посадила на кровать, принесла воды, от которой Элейн отказалась – из-за тошноты пить не хотелось.

В голове пульсировала одна мысль: «Он пожалеет об этом». Она и прежде намеревалась отомстить, но теперь это желание обрело еще большую силу.

Ей требовалось что-то, что помогло бы успокоить нервы и решить, что делать дальше. Когда Элейн стало чуть лучше, дрожащими пальцами она взяла мешочек с колодой и достала карту.

В лесной чаще, привязанная к дереву, стояла белая лошадь. Судя по седлу и сбруе, принадлежала она знатному человеку. Выглядело животное спокойно, с равнодушием оно смотрело куда-то в сторону. Рядом, у ног, суетилась коричневая собака. Некрупная, но, кажется, охотничья.

Глава шестая,
в которой Элейн понимает, что делать дальше

В лесной чаще, привязанная к дереву, стояла белая лошадь. Судя по седлу и сбруе, принадлежала она знатному человеку. Выглядело животное спокойно, с равнодушием оно смотрело куда-то в сторону. Рядом, у ног, суетилась коричневая собака. Некрупная, но, кажется, охотничья.

Элейн подумалось, что эти животные олицетворяли взаимовыручку: конь спокоен, потому что рядом с ним охотничья собака, готовая ринуться в бой в любую секунду. Собака выглядит такой решительной, потому что рядом благородный скакун, высокий и мощный.

Элейн нужна была помощь, защита. Ковин был слишком опасен, но пока она не нашла способа отомстить, приходилось оставаться с ним.

Интуиция подсказывала: следовало воспользоваться визитом короля. План пока еще не сформировался, но предстоящий бал, казалось, был послан Солнцем. Работа в доме Ковина виделась единственным способом оказаться рядом с праздником. На праздник ее, конечно, никто бы не допустил, но даже быть поблизости – большая удача.

Вечером Элейн стало значительно лучше, и она отправилась на ту самую улочку, где дважды встречала Ллойда. Кто, если не он, мог стать тем самым помощником, в котором она нуждалась? Элейн готова была рассказать ему всю правду, если бы он согласился стать ее сообщником.

Вскоре она поняла, что гулять в одиночку вечером в таком месте – не лучшая затея. Пришлось натянуть капюшон плаща пониже, сгорбиться и начать прихрамывать, чтобы каждый второй прохожий не пытался заигрывать. Элейн потревожила одну женщину, затем другую, третью, и, наконец, узнала, где жил «миловидный молодой мужчина с вьющимися каштановыми волосами и грустными глазами». Дама в засаленном платье указала на третий этаж узкого, чуть покосившегося домика с запертыми ставнями.

Уже через минуту Элейн стучала в низкую дверь из посеревшего от времени дерева. Открыли ей не сразу. Судя по помятому виду возникшего в дверях Ллойда, он спал. А судя по запаху – спал нездоровым, нетрезвым сном.

– Элейн, что ты тут делаешь? – спросил он встревоженно.

– Мне нужна твоя помощь, – выдохнула она, снимая капюшон.

– Нет-нет, надень. – Ллойд огляделся по сторонам. – Лесным феям здесь показываться опасно.

Он вышел и закрыл за собой дверь, пояснив:

– Там такой беспорядок, тебе не стоит этого видеть…

Элейн понимающе кивнула. Они вышли из дома и прошли пару кварталов, чтобы покинуть улочку и оказаться в чуть более приветливом месте. Таверна «Свиньи и розы» готова была предложить сидр, медовуху и пиво, а также высокие столики на улице. За ними можно было только стоять, но Элейн это не волновало: главное – не сидеть в душном помещении с тремя дюжинами выпивох.

Сделав глоток из не очень чистой кружки, она начала свой рассказ:

– Я – Элейн из клана Мун. Это был маленький, но старинный клан, большинство людей из которого жили в Думне, деревне севернее Лимеса. Там моя семья владела большим домом с хозяйством. Отец был главой клана, но, когда звал долг, как все, уходил в военные походы. Потом война закончилась. Я была этому очень рада.

Она вздохнула, хлебнула сидра и продолжила:

– В тот день к нам в деревню пришел отряд карнаби. Они разгуливали в своей синей форме по нашим улицам, обедали в наших домах, пили из наших колодцев. Им предоставили ночлег. Братья и я недоумевали, почему отец допустил это. Хоть война и кончилась, карнаби мы были не рады. Мы знали, что это свирепый, воинственный народ, который только и жаждет кападонской крови.

Ллойд понимающе кивнул.

– Отец объяснил: когда король Англорума объединил земли, он велел каждому главе кападонского клана прислать подписанную присягу. Тех, кто не сделал этого, ждала кара. Клан Мун присягу подписал и отправил мормэру Донуну. Этот отряд, как думал отец, отправлялся призвать к порядку какой-то северный клан. Но он ошибся. Они пришли к нам. Якобы Донун не получил подписанный документ.

– Донун? – уточнил Ллойд.

Его взгляд был не таким сосредоточенным и спокойным, как обычно; он блуждал от лица Элейн к стене дома напротив, от него – к местным, устроившимся за соседним столиком, от них – к его собственным пальцам, сжимающим кружку. Но на словах о Донуне Ллойд чуть оживился и внимательно посмотрел на Элейн.

– Да, я думаю, это был нынешний наместник Мидленда, – кивнула она.

И рассказала об утреннем разговоре с Ковином и Донуном.

– Сначала, услышав имя наместника, я подумала, что это совпадение. Потом предположила, что он мог действительно не получить присягу, из-за чего отправил карательный отряд. Наконец, все это могло быть идеей Ковина. Скажем, он солгал, что Донун не получал присягу от моего отца, просто чтобы устроить резню.

Ллойд с сомнением покачал головой. Элейн печально хмыкнула:

– После того как я услышала, с какой ненавистью Донун отзывается о кападонцах, поняла: скорее всего присяга была, и оба об этом знали. В сговоре с Донуном они сообщили королю, что клан Мун начал восстание, которое было «героически подавлено».

– Для чего им это было нужно? – спросил Ллойд, вертя кружку с пивом.

– Ты видел наместника?

– Нет. Но, насколько знаю, он хромает, а лицо его покрыто шрамами, за что его зовут то Заплатка, то Резаный, то Пирог на Пятерых.

– По его словам, это сделали кападонцы. И… я пока не выяснила наверняка, но, возможно, мой отец имел к этому какое-то отношение. Просто я помню, как он говорил братьям, что победил Донуна в каком-то бою. Кто знает, что могло произойти в пылу сражения.

Ллойд задумчиво потер подбородок:

– Если так, то его желание отомстить твоему клану понятно…

Элейн вспыхнула от негодования.

– Даже если мой отец лично резал Донуна, в чем я сомневаюсь, это не оправдывает той жестокости: Донун не просто подставил человека, но обрек на смерть сотни людей! Отряд карнаби притворился дружественным, воспользовался гостеприимством, а потом жестоко вырезал целую деревню. Мне одной чудом удалось спастись. Жители моей деревни ни в чем не виноваты. Мой братишка – не виноват. Мои друзья – не виноваты.

– Это верно, но желание отомстить порой затмевает разум.

Она покачала головой:

– Ничто не оправдывает того, что они сделали в Думне!

Ллойд смотрел на нее, не споря, но, очевидно, придерживаясь иного мнения.

– Нам необязательно во всем соглашаться, – дернул плечом Ллойд. – Твое мнение – твое мнение.

– Тут двух мнений быть не может, – резко заявила она.

А затем замолчала. Так ли важно ей было переубедить Ллойда? Пожалуй, нет.

Она поговорила с ним еще немного и вскоре сообщила, что хочет вернуться домой.

– Я так понял, тебе нужна моя помощь? – уточнил он в самом конце.

– О, как только будет что-то определенное, я сообщу.

Элейн не собиралась отталкивать того, кто мог однажды пригодиться, но понимала, что Ллойд был не тем, на кого она могла рассчитывать. Кажется, у них были разные представления о справедливости.

– Позволь проводить тебя, – предложил он, но Элейн отказалась.

– Здесь близко, – заверила она, натягивая капюшон.

– Да, но девушкам нельзя появляться на улице без сопровождения в такой час…

– Ерунда, – отмахнулась она и поспешила уйти.

Почему-то от разговора с Ллойдом осталось неприятное впечатление, от которого она пыталась избавиться. Элейн торопливо шла по улице и размышляла о предстоящем бале. Как она, простая прачка, могла использовать это событие, чтобы серьезно досадить мормэру? И при этом остаться в живых?

За подобными мыслями она и не заметила, как оказалась перед двумя полицейскими.

– Где ваши сопровождающие, барышня? – сурово спросил один из них.

Она вздрогнула и замерла. Неужели Ллойд говорил всерьез?

Второй полицейский потребовал, чтобы она сняла капюшон, а затем, видимо, убедившись, что перед ним была молодая девушка, сложил руки на груди:

– Объясните ваше присутствие на улице в одиночестве после комендантского часа.

– Я не слышала ни про какой час, господин. И мне осталось дойти до дома несколько шагов. – Она махнула в сторону кирпичного забора, ограждающего поместье Ковина.

Полицейские обернулись.

– Хотите сказать, что живете в доме мормэра? – уточнил первый и окинул взглядом ее наряд, видневшийся из-под накидки. – Прислуга господина Торэма нарушает его же предписания? Я слышал, вас там учат дисциплине.

– Новенькая, наверное, – предположил его коллега. – Пойдем-ка, поговорим с твоим хозяином.

Элейн представила, что будет, если Ковин узнает об очередном промахе. Щека заныла, напоминая об утренней встрече с твердой рукой. Сердце забилось быстрее.

– Я не знала, что это дом мормэра, – ответила она, подняв подбородок. – Но мне действительно недалеко, мой дом в паре кварталов отсюда. Поверьте, я ничего не слышала про запрет на прогулки в одиночку, но отныне не появлюсь на улице без сопровождения, если не буду уверена, что это дозволено.

– Где вы живете? – требовательно спросил один из полицейских.

– За мостом, в квартале ремесленников.

– Если бы вы там жили, то знали бы, почему ввели комендантский час, – заметил второй офицер.

Элейн удивленно вскинула брови.

– Вчера убили девушку из квартала ремесленников. Она работала там в пекарне Зонтага. Трое сынишек осталось.

Элейн ахнула. Иногда она забывала, что жизнь все еще существовала, как и смерть.

– А вы тут ходите одна. Или о вас плакать некому? – продолжал отчитывать ее полицейский.

– Простите, я поняла. – Элейн опустила голову. – Больше не повторится, клянусь Солнцем.

– Э, нет, барышня, – покачал головой офицер, в то время как его коллега хмыкнул. – Платите штраф.

Но у Элейн не было с собой денег, забежать за ними домой она тоже не могла. Вызвать жалость у полицейских не удалось, они повели ее в участок, чтобы комиссар решил, что делать с нарушительницей.

Делать было нечего. Однако едва они вошли в небольшое каменное здание, как Элейн ощутила прилив радости: в коридоре, обшитом деревянными панелями, подтянутый и бодрый, несмотря на поздний час, стоял Оддин Торэм. Оставив полицейских позади, Элейн подлетела к старому знакомому.

Увидев ее, Оддин улыбнулся кончиками губ.

– Рад видеть, что вы все еще живы.

– А вот ее это, похоже, не особо радовало, – заметил спешащий за ней офицер. – Решила исправить. Гуляла одна после комендантского часа.

Оддин поджал губы и покачал головой.

– Элейн, – произнес он так, будто ее выходка разочаровала его, хотя у них совершенно точно не было уговора, что она будет беречь себя.

Она ведь осталась работать в доме Ковина! За кого он ее принимал, за Святую Осторожность? Предводительницу Благоразумных? Королеву Предусмотрительности?

Дав знать арестовавшим ее полицейским, что дальше разберется сам, Оддин кивком велел Элейн следовать за ним. Оказавшись в довольно просторном, но уже темном помещении, он неторопливо зажег свечи и предложил Элейн сесть на стул. Сам встал у окна. По разбросанным на письменном столе бумагам она предположила, что это было его временное рабочее место.

– Элейн, в городе убийца, на счету которого почти два десятка убитых женщин. И это только те, о ком мы знаем. У Ковина скоро бал, и я с огромным трудом вынудил его объявить комендантский час. Он не хотел перед праздником вводить такие меры. Но безопасность горожан – не шутки.

Она бросила взгляд на один из пергаментов. Там был список имен. Предпоследней была строчка «Лана из Рея». Подруга Каталины. Последним же, вероятно, значилось имя вчерашней жертвы – Габби из Нортастера.

– Почему он убивает? – спросила Элейн.

Столько жизней… а сколько еще судеб поломал душегуб? Вот дети Габби лишились матери. А Лана, по словам Каталины, заботилась о своих пожилых родителях, которые теперь остались одни.

– Хотелось бы мне это понять, – отозвался Оддин глухо. – Видимо, хочет что-то сказать миру. Или мне. А может, просто умалишенный.

– Почему – вам?

Вероятно, он слишком устал за день, потому что ответил на вопрос Элейн, даже не замешкавшись, не подумав – стоит ли раскрывать всю правду:

– Сначала он убивал светловолосых девушек в разных городах, но потом оказался в Альбе. Я начал расследовать дело, хотя многие говорили, что заниматься им бессмысленно. Знаешь, у нас больше любят ловить с поличным, а не искать иголку в стоге сена. В крайнем случае устраивают допрос, пока подозреваемый не сознается. Но это не мой метод. Потом в Альбе произошло еще одно убийство. И еще одно. Год я пытался поймать душегуба, но затем был вынужден приехать в Нортастер на месяц. Мать серьезно заболела, не мог оставить ее одну. И спустя пару недель убийство произошло в Нортастере. Тот же почерк: худощавая светловолосая девушка, от груди до паха – выцарапанные рисунки. Я начал расследование, но ничего не нашел. Меня ждали в Альбе, я вернулся. И вскоре убийца тоже показал себя в Альбе. Так я понял, что не я преследую его, а он меня.

У Элейн мурашки пробежали по спине. Каково это – знать, что за тобой постоянно наблюдает какой-то ненормальный?

– Иногда я почти ловил его, но он ускользал. Иногда мне казалось, что мы менялись местами, и я становился преследователем. Но затем снова – пфф! – Он резко выдохнул, изобразив, будто туман рассеивается перед его носом. – В Кападонию я приехал как раз из-за него: улики показали, что Художник отправился в Хапо-Ое, затем в Лимес. Но идея ехать туда была не так хороша, как мне представлялось: ни один кападонец не выдал бы этого убийцу, даже если бы на его счету были тысячи жертв. Потому что я – карнаби.

Элейн фыркнула:

– Конечно! Глупо было расхаживать по Лимесу в этой синей форме. Вы могли тыкать пальцем в глаза прохожим, и то желающих помочь было бы больше.

Оддин печально усмехнулся.

Она встала.

– Означает ли сказанное вами, что я не подхожу под описание возможной жертвы? И все-таки могу ходить одна?

– Разумеется, нет. Нет никаких гарантий, что, оказавшись без подходящей кандидатуры под рукой, он не сойдет с ума окончательно и не попытается убить другую девушку.

Элейн снова бросила взгляд на стол и невольно заметила любопытную запись на пергаменте.

– «Покайся в грехах, и на тебя снизойдет свет», – прочитала Элейн. – Сказания Глен Мора?

Оддин протянул вопросительное: «Мм?» Она ткнула пальцем в лист с рисунком. Длинная полоса кругов, волнистых линий, квадратов и прочих символов складывалась в строчку, которую Элейн скорее вспомнила, чем поняла.

– Необычно видеть здесь, в Мидленде, строки из «Сказаний Глен Мора»; они считаются нашим, кападонским наследием.

Оттолкнувшись от подоконника, Оддин в два шага оказался рядом со своим столом. Нависнув над Элейн, всерьез испугавшейся, что он сейчас ударит ее, спросил:

– Это имеет для вас какой-то смысл?

– Конечно, это же запись на языке древних, – дернула Элейн плечом, словно не видя в этом ничего особенного.

Да, она была прачкой, но ведь родилась дочкой главы клана. Это высокий статус, в деревне все к ней относились по-особому. Холили, лелеяли, обучали всем наукам, необходимым юной девице. Разумеется, язык древних входил в их число.

– В Мидленде его не изучают. Он считается… языком дикарей, – чуть виновато уточнил Оддин, а затем схватил стопку пергаментов и сунул ее в руки Элейн. – Пожалуйста, переведите!

– «Ищи прощения среди труда» … то есть «в труде» … «через труд». Имеется в виду тяжелая физическая работа, а не просто усердие, – пояснила она следующую надпись. – «И придет он, и изгонит бездну». А здесь: «Ты есть бездна». Все эти фразы из «Сказаний Глен Мора», одного из немногих дошедших до нас произведений на языке древних.

– Отличная, должно быть, история! Добрая. Светлая.

Оддин выглядел очень возбужденным. Элейн с сомнением смотрела на то, с каким счастливым видом он подписывал все рисунки.

– Удивительно, как моя светлая голова не нашла решения такой простой задачке. Пускай другие не сообразили, но я?.. – недоумевал он. – Язык древних! Мы все считали, что это просто орнамент. Я даже искал его среди характерных узоров разных племен, думал, смогу выяснить происхождение убийцы. Именно эти символы были оставлены на телах жертв, и я наконец знаю, что они означают.

– Да, это отличается от нашей письменности, – кивнула Элейн. – Учить язык древних было сложно, к тому же – не особенно интересно. В основном сохранились какие-то нравоучительные тексты вроде этого, и мне меньше всего хотелось читать их, когда другие дети играли на улице.

– Но, наконец, это принесло пользу! – заявил Оддин, сжав ее плечи. – Абсолютно стоило того.

Несмотря на полумрак комнаты, его лицо будто светилось от счастья. Элейн смущенно прочистила горло, отошла к камину.

– Неужели никто за все это время не понял, что это?

– Возможно, кто-то и понял, но среди карнаби считается, мм… позорно, что ли, знать язык древних. Никто бы не признался. А с кападонцами я это дело особенно не обсуждал.

– Понятно… И как вам это поможет? Во фразах нет никакого смысла.

Оддин прошелся по комнате.

– Нет, – согласился он. – Но уверен, это станет еще одной деталью мозаики, которая из разрозненных кусочков в итоге сложится в картину. У Художника должна быть причина вырезать это на коже жертв.

Элейн кивнула, соглашаясь.

– А еще можно предположить, что он кападонец, – добавила она.

Оддин кивнул, довольно улыбаясь. Но в одно мгновение его лицо изменилось, став более суровым.

– А вы не вздумайте больше так поздно гулять одна.

– Я не во вкусе Художника…

– Поверьте человеку, чья работа – оказываться там, где совершено преступление: в больших городах гниль в каждой щели, и вся она вылезает с наступлением сумерек.

Элейн вздохнула. Стоило ли сообщать этому человеку, что самый гнилой карнаби жил с ней под одной крышей и являлся его братом?

– Почему у меня ощущение, что вы сейчас подумали про Ковина? – чуть сощурившись, произнес он, а затем хлопнул себя по бокам. – Давайте-ка я провожу вас до дома. Хочу убедиться, что вы доберетесь невредимой.

Она лишь хмыкнула. А потом выдохнула:

– Вы – благородный конь!

Оддин оторопел:

– Не совсем понял: это оскорбление или…

– О нет. Не берите в голову. И, да, проводите меня, пожалуйста, не хотелось бы снова нарваться на полицейских.

Он хохотнул и, пробормотав: «Не того следует бояться», – предложил выйти из кабинета.

Они неторопливо шли по ночному Нортастеру. С наступлением темноты воздух в эти дни становился прохладным, и Элейн куталась в плащ, пытаясь расслабить спину и плечи, чтобы было не так холодно.

– Что вам нужно от моего брата? – нарушил тишину Оддин.

Элейн вздрогнула и внимательно посмотрела на спутника. Он был значительно выше нее и сейчас смотрел сверху вниз, но – даже в тусклом свете редких факелов было видно – без пренебрежения или злости. Его голос был ровным, лишенным всяких эмоций, кроме, может быть, любопытства.

– Ничего не ну…

– Вы проделали весь этот путь из Лимеса, чтобы устроиться в дом к человеку, которого избегает половина Мидленда? Послушайте, Элейн, для меня очевидно, что вы не глупы, а значит, понимаете, что из себя представляет Ковин Торэм. У вас была возможность сбежать, ничто тут не держит. Но вы остались. Почему?

Она вздохнула.

– Вы тоже знаете, что собой представляет Ковин Торэм. Для меня очевидно, вы не жестоки, а значит, понимаете: то, что он делает, недопустимо.

Оддин хмыкнул. Подняв руки, будто сдавался, он ответил:

– Но он мормэр и сын моей матери. Два этих обстоятельства вынуждают меня мириться с происходящим.

– Зато мне он никто.

– Элейн, он все еще мормэр…

– Перед Солнцем все равны.

Он чуть помолчал. Хотел было что-то сказать, но затих. Они миновали около пяти домов, прежде чем Оддин заговорил снова.

– Как, вы сказали, ваша фамилия? Из какого вы клана?

Элейн поняла: он сопоставил факты и пришел к каким-то выводам.

– Моего клана больше нет. Я просто Элейн из Лимеса.

Снова повисла пауза.

– Ковин имеет к этому отношение? – глухо спросил он.

Она встала, вынудив остановиться и его.

– К чему все эти расспросы, Оддин? Хотите понять, что я тут делаю? Думаете, я и вправду расскажу?

– Вы и так почти все рассказали, – отозвался он.

В темноте ей было не видно его лица, но тон Оддина оставался теплым.

– Не нужно быть гением, чтобы понять, что связывает кападонскую девушку и моего брата карнаби.

– Вот именно, – ответила Элейн и пошла вперед.

Когда они прошли через калитку, Оддин не оставил ее, а проводил до самого входа для прислуги. Стражники, прогуливающиеся по саду, заметив его, не останавливали припозднившуюся Элейн, за что она была благодарна. Уже у двери он прошептал:

– Прошу вас быть осторожнее, Элейн. Вы не все знаете… с кападонцами у нашей семьи довольно долгая история. И это не история любви. Наш отец погиб на войне с вашим народом. Я в то время был еще мальчишкой, а вот Ковин уже достиг возраста, когда можно отправляться на военную службу. Его сердце жгла жажда мести. Он стал военным, только чтобы иметь возможность безнаказанно убивать кападонцев.

Это не удивило Элейн.

– Он не просто ненавидит ваш народ, – продолжил тем временем Оддин тихо. – Мой брат считает своим личным врагом каждого выходца из Кападонии. По мнению Ковина, даже если вы не носите фамилию Мун, все равно заслуживаете только смерти.

Растерянно приоткрыв рот, Элейн несколько раз моргнула. Затем глухо спросила:

– Мун? Почему – Мун?

– Потому что глава этого клана убил нашего отца.

Элейн как никогда радовалась, что было темно и Оддин не сумел разглядеть ее лица.

Ее отец убил его отца. История начала обрастать уродливыми деталями.

Элейн долго не могла уснуть. Как хорошо, что она не назвала Оддину свою фамилию! Что бы он сделал, если бы узнал, что она дочь человека, убившего его отца? Оддин, конечно, не был жесток, как брат, но и себя Элейн не считала злопамятной, однако же собиралась отомстить за своих родных.

Вообще, нити их судеб сплетались во что-то жуткое: она ненавидела Ковина за то, что он убил ее отца за то, что тот убил его отца за то, что… Кажется, корни этой череды убийств уходили далеко в древность. И ведь Элейн могла остановить ее, оставить историю в прошлом…

Она отмахнулась от этой мысли.

«Нет, не отступлюсь!»

Если Оддин решит отомстить за брата, за нее мстить будет уже некому. Все закончится на ней, так или иначе.

Разумеется, Ковин узнал о том, что Оддин провожал Элейн. Ей стоило бы догадаться, что стражники передадут хозяину, что видели их накануне. На следующий день Ковин вызвал ее в свой кабинет и уставился тяжелым взглядом, будто это она попросила о встрече, а он лишь ждал, когда услышит причину визита.

Хозяйский кабинет, смежный со спальней, выглядел на удивление сдержанно: немного мебели, зато несколько десятков подсвечников, деревянные панели на стенах, стеллаж, заставленный книгами, на столе – письменные принадлежности и несколько свитков. На резном комоде мерно тикали массивные бронзовые часы на каменном основании и играл со слабым солнечным светом хрустальный графин с золотистым напитком. В камине из серого камня нежно шептал огонь.

Элейн переминалась с ноги на ногу в центре кабинета, где на каменном полу лежал шикарный ковер. Она изучила половину рисунка, когда Ковин наконец произнес:

– Это твой последний шанс сказать правду.

– Вы про Оддина? – Не получив даже кивка в ответ, она продолжила: – Я клянусь, мы случайно встретились, и он решил проводить меня до дома из-за этого душегуба.

Ковин молча встал, опираясь на столешницу здоровыми пальцами. Элейн с трудом поборола желание отступить назад, к двери. Ей ни в коем случае нельзя было убегать: до бала оставалось два дня, и пускай она еще не придумала, как воспользоваться им, упускать возможность не желала.

– Можешь держать за идиота моего брата, но не меня. Впрочем…

Чуть сощурившись, он стал медленно обходить стол.

– …Впрочем, возможно, вы вместе замышляете что-то?

Он взял со стола нож, богато украшенный драгоценными камнями. Таким вскрывали печати на письмах. Элейн сглотнула: да, продолжать работать в доме мормэра, чтобы отомстить, было хорошей идеей, но, если она умрет сейчас, ничего не выйдет.