Текст книги "Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон"

Элейн даже не сразу догадалась встать, несколько секунд ее сознание еще оставалось в мире трех артефактов цвета, а Ковин казался лишь досадной помехой.

– Какая идиллическая картина: дикарка и книга, – пропел он. – Не знал, что вас в Кападонии обучают грамоте.

Слова отрезвили Элейн. Она закрыла том и поднялась. Пока их с Ковином разделяла целая комната, но этого все равно было недостаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности.

– Это даже как-то разочаровывает. – Он сделал пару шагов в ее сторону, вынуждая Элейн отступить к окну. – Когда имеешь дело с бестолковым животным, не так совестно. А когда убиваешь разумное существо, это будто бы нехорошо.

– Совестно? – с сомнением уточнила Элейн, стараясь тянуть время, чтобы найти путь к спасению. – Откуда вам только известно такое слово?

Ковин шагнул навстречу, чуть разводя руки с загнутыми безымянными и мизинцами, будто был Слугой Света и собирался прочитать проповедь. Его пальцы вызывали у Элейн какое-то особое отвращение. Она даже не могла толком объяснить, почему ее так раздражала эта особенность.

– Вот ты дерзишь, – пожурил он, – а я ведь и так намереваюсь тебя придушить.

Можно было подумать, он отчитывал ее за какую-то незначительную провинность, но Элейн не обманывал этот ласковый тон. Смысл слов прекрасно доходил до сознания, и она не сомневалась, что Ковин говорил серьезно.

– Зачем усугублять положение и заставлять меня быть особенно жестоким?

Он был уже пугающе близко, и Элейн даже подумывала о том, чтобы выпрыгнуть в окно. Но библиотека находилась на втором этаже: прыгнешь – и костей не соберешь.

– Вы что, собираетесь убить меня прямо в собственном доме? А как все объясните, когда обнаружится мое тело? Да еще и всего пару недель спустя после смерти вашей прачки.

Ковин усмехнулся. Оддин оказался не прав: они с братом хоть и были похожи внешне, старший все же не был красив или даже «хорош собой». Его лицо, в общем-то, могло бы казаться привлекательным, но было искажено злобой. Не мимолетной эмоцией, а постоянным, уже непроходящим неприязненным отношением к миру.

– И кто же меня сдаст? Родная мать?

Он неотвратимо приближался, и Элейн начала оглядывать комнату, ища, чем защитить себя.

– Слуги, – предположила она.

Теперь Ковин рассмеялся:

– Думаешь, твоя жизнь им дороже своей? Да и кому им жаловаться, глупая прачка? Шерифу? Он как раз задолжал мне кругленькую сумму. Судье? Он мой давний приятель. Или мормэру? Так это я – мормэр.

С этими словами они оба, будто по команде, начали действовать. Элейн схватила с кресла увесистую книгу и кинула ее в Ковина. Он же в ту же самую секунду подался вперед, чтобы обогнуть преграду и схватить девушку.

«Легенды, сказания и верные приметы…» попали в цель, но остановили Ковина ненадолго. Он поймал книгу и отшвырнул ее в сторону. Та упала, раскрывшись на главе о приметах, связанных с убийствами. Элейн успела заметить гравюру покойника, которую долго рассматривала несколько часов назад.

Элейн казалось глупым, даже жалким, что она не могла сбежать от Ковина, хотя комната была просторной, а кресло мешало схватить ее. Ей бы стоило быть ловчее, быстрее. Она могла толкнуть кресло, ударить нападавшего локтем в лицо, бросить еще чем-то тяжелым. Но в те мгновения любое движение казалось опасным, неправильным, ведшим прямо в руки убийцы. Элейн бестолково стояла у окна, вцепившись в подоконник за спиной, и наблюдала, как он надвигается на нее. Резкое движение вперед в попытке проскочить мимо действительно не помогло – он предвидел его и воспользовался, чтобы наконец поймать жертву. Со всей животной силой, сидевшей в нем, он впечатал Элейн в стеллаж с книгами.

В глазах запрыгали звездочки. По спине прошла волна боли, затылок заломило. Элейн чувствовала, что не может сопротивляться держащей ее руке, хотя и пыталась пинаться.

Ковин почти ласково перекинул ее косу вперед, на плечо и начал расплетать ленту.

– Ты не подумай, ничего такого. Я не собираюсь за тобой ухаживать, – пробормотал он.

О таком она, разумеется, и не думала. Чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, Элейн предприняла последнюю попытку спастись, закричав:

– Помогите!

Прозвучало жалко, нелепо. Ковин опять рассмеялся.

– Ну да, ну да, так они и прибежали. – Он выдернул ленту и встряхнул, чтобы распрямить.

А потом резким движением, которого Элейн никак не ожидала, накинул ей на шею. Теперь крикнуть она не могла, даже если бы захотела. Судорожно вцепившись в его пальцы, она пыталась освободиться.

Дверь распахнулась, женский вскрик заставил Ковина отвлечься от Элейн. Госпожа Торэм подбежала к ним и схватила его за предплечье, требуя, чтобы он отпустил девушку. Раздраженные попытки избавиться от матери оказались безуспешны, поэтому Ковин с размаху ударил ту по лицу, заставив отшатнуться назад. Госпожа Торэм едва не упала, но все же удержалась на ногах, прижав руку к щеке, другой опираясь о спинку кресла.

Элейн попыталась воспользоваться тем, что Ковин теперь держал ее не так крепко, но успела лишь скользнуть вдоль стены к окну – он дернул ее за шнуровку на платье и припечатал обратно к стеллажу, вжимая всем телом, пытаясь в то же время расправить ленту.

Госпожа Торэм слабо проговорила: «Ковин…» – но это, разумеется, не помогло.

Дверь снова распахнулась с глухим ударом. Элейн не успела разглядеть, кто появился в комнате на этот раз, как почувствовала, что свободна. Ковина оттащило назад, и вот он уже оказался на полу. Оддин налетел на него сверху, схватил за грудки, поднял на ноги и нанес мощный удар в челюсть. Ковин почти не сопротивлялся – то ли не мог, то ли понимал тщетность попыток: как он был много сильнее Элейн, не давая ей и шанса защититься, так и младший брат был много сильнее его. Если Ковин что-то и уважал, так это силу.

Продолжая держать его за грудки, Оддин оглядел комнату. Элейн, напуганная, стояла у стены, хватаясь за шею. Госпожа Торэм присела на ручку кресла, прижимая ладонь к щеке. Та уже налилась красным. Заметив это, Оддин медленно повернулся к брату. Элейн видела, как изменилось обычно приветливое лицо, став маской чистой ярости.

Он ударил совершенно не сопротивляющегося Ковина по лицу, в живот, приложил локтем куда-то в область шеи. Тот сложился пополам, как кукла, потерявшая кукловода, упал, прижав лоб к полу. А затем засмеялся. Это вызвало новый приступ гнева, и удары посыпались на него один за другим.

Почувствовав, что Оддин почти не контролирует себя, госпожа Торэм подскочила к сыну, пытаясь успокоить.

– Ты убьешь его! – восклицала она сквозь слезы. – Ты же убьешь его!

Оддин не отвечал, перевернув брата на спину и превращая его лицо в кровавое месиво. Смеяться тот перестал, вяло пытаясь закрыть лицо руками.

Элейн наблюдала будто издалека. Она не чувствовала ни злости, ни удовлетворения от того, что ее враг был наконец наказан. Все, чего ей хотелось, – чтобы это поскорее закончилось. То, что происходило, было неправильно, некрасиво, отталкивающе.

Слыша себя точно со стороны, она сказала:

– Остановись.

Странно, но Оддин услышал и замер. Оставив Ковина на полу и хмуро глядя на Элейн, произнес:

– Пойдем.

В дверях он оглянулся на мать:

– Пойдем, пускай придет в себя, а потом убирается.

Она виновато поджала губы.

– Ему нужна помощь, – прошептала она. – Я останусь.

Оддин стиснул зубы.

– Он уже ничего мне не сделает, не переживай, – сказала госпожа Торэм, хотя Элейн была уверена: в тот момент его беспокоило не это.

И все же он кивнул. В коридоре собралась испуганная прислуга.

– Помогите матери, нужно позаботиться о Ковине, – мрачно бросил Оддин, а затем совсем иначе – искренне, с теплотой – обратился к Полин, той самой девушке, что уже помогала Элейн: – Спасибо. Я этого не забуду.

Когда они спустились в столовую, кто-то из слуг спросил, желают ли господа отужинать.

– Неси, – вздохнул Оддин, сев за стол и угрюмо уставившись на льняную вышитую скатерть.

Он долго потирал разбитые в кровь кулаки.

Затем посмотрел на Элейн:

– Как ты? – Его взгляд прошелся по ее шее, где остались следы недавней борьбы.

– Лучше, чем Ковин, уж наверняка, – отозвалась она.

Элейн рассказала, что произошло. Оддин же поведал, что Полин поймала его на улице – он как раз шел домой. Криком, что Ковин в библиотеке убивает «кападонскую девушку», она перепугала половину улицы и заставила Оддина стрелой взлететь по лестнице.

– Прости, – произнес он после долгой паузы. – Это моя вина. Я должен был понимать, что он не оставит тебя в покое. Было безрассудно бросать тебя здесь без защиты. Но я считал, что Ковин под контролем, мы весь день занимались делом Художника, постоянно были друг у друга на виду. Как только закончили, я сразу пошел сюда. Решил оставить лошадь в управлении, там хороший конюх…

Оддин уронил голову, вцепившись пальцами в волосы:

– Вот я болван. Конюх предложил позаботиться о Ветре. Видимо, Ковин его подослал, а сам отправился домой верхом! Думал, что наблюдаю за ним, а это он наблюдал за мной.

Говоря по правде, Элейн готова была согласиться со всем сказанным, особенно с частью про болвана. Она не рвалась в этот дом, но Оддин обещал защиту.

Однако что-то заставило ее отреагировать в не совсем искренней, но поддерживающей манере:

– Ты не виноват, – сказала она, полностью осознавая ложность этого утверждения. – Это Ковин пытался задушить меня и ударил твою мать, а не ты.

Он поднял на Элейн взгляд. Пару мгновений смотрел с надеждой, будто очень хотел поверить. А затем вдруг словно очнулся, тряхнул головой. Он подошел к Элейн, очень нежно коснулся ладонями подбородка, чуть поднял его, чтобы осмотреть шею.

– Пожалуй, сейчас не время упиваться собственной виной. Лучше скажи, он успел навредить тебе?

– Шея болит, спина и голова, – кивнула Элейн и снова ощутила потребность успокоить Оддина. – Ничего серьезного. Думаю, завтра уже пройдет. Госпожа Торэм появилась вовремя, она отвлекла Ковина. А там и ты подоспел.

Он покачал головой, продолжая держать в ладонях ее лицо.

– Секунда, и было бы слишком поздно. Я бы никогда себе не простил.

Элейн отстранилась, чувствуя смущение из-за их близости.

– Все обошлось, и ладно. Хватит страдать по тому, что не случилось. Скажи лучше вот что: разве не должен был полицейский наблюдать за Ковином? Якобы для его безопасности? Почему он так смело пришел сюда, чтобы убить меня? Не боясь свидетелей.

Плечи Оддина совсем поникли.

– Полиция в Нортастере работает из рук вон плохо. Шериф больше занят парадами и строевой подготовкой. Продвигаются по службе те, кто лучше угадывает желания командиров. Нормальные ребята туда не рвутся. И вот итог: приказы исполняются не для результата, а для галочки. В Альбе все иначе.

Элейн понимающе кивнула. Ей хотелось сказать что-нибудь язвительное, вроде «Добро пожаловать в настоящий мир», но она сдержалась. Вместо этого предложила:

– Узнай, не нужна ли помощь твоей матери.

Тяжело вздохнув, Оддин так и поступил. Госпожа Торэм попросила вызвать врача, конюх помог перенести Ковина в одну из гостевых комнат. Началась суета. Все это казалось Элейн игрой со странными правилами. Что будет, когда мормэр очнется? Велит отправить брата в тюрьму? Продолжит жить и работать как ни в чем не бывало? Попытается задушить Элейн снова?

Она чувствовала желание покинуть дом Торэмов как можно скорее. Но что-то ее останавливало от того, чтобы уйти сразу.

Скрывшись в своей комнате, она отыскала среди вещей мешочек с картами и торопливо перемешала колоду. Прикрыв глаза на мгновение и сделав глубокий вдох, Элейн посмотрела на изображение.

В комнате – судя по всему, спальне – сидели двое, мужчина и женщина. За их фигурами угадывалась детская люлька. Мужчина казался глубоко озабоченным. А внимание женщины привлекла гостья в синем платье.

Глава девятая,
в которой происходят новые убийства

В комнате – судя по всему, спальне – сидели двое, мужчина и женщина. За их фигурами угадывалась детская люлька. Мужчина казался глубоко озабоченным. А внимание женщины привлекла гостья в синем платье.

Элейн увидела в паре себя и Оддина. А ребенок будто бы олицетворял их общие хлопоты. В том, как женщина смотрела на гостью, было что-то, полное отчаяния и слепой надежды. Казалось, она молила о помощи.

Кем же была спасительница? Этот вопрос не мучил Элейн слишком долго. Только одна женщина постоянно оказывалась рядом – Виттория Торэм. Правда, вид у нее был совсем не такой, как у гостьи на картинке. О нет, госпожа Торэм не входила осторожно, будто бы спрашивая позволения. Она всегда появлялась в комнате эффектно, источая силу и уверенность. Ее привлекательное лицо не было надменным, но спокойное выражение и неподражаемая стать всегда делали ее будто на голову выше остальных.

Элейн глубоко вздохнула. Карта явно указывала на то, что держаться стоило Торэмов, а помощи искать у хозяйки. Но разум твердил, что в том не было никакого смысла. Она повертела карту. Какой совет здесь был? Мама говорила Элейн: мы знаем ответы на все вопросы, карты же помогают прочитать то, что спрятано глубоко внутри нас. Но как следовало понимать картинку, если разъяснение казалось очевидным, но непривлекательным?

Чуть нахмурившись, Элейн пыталась разглядеть скрытый смысл. А что, если трактовать эту сцену следовало как настоящее, как то, что происходило сейчас? А ощущение бессмысленности – как верный знак что-то поменять?

Эти мысли воодушевили Элейн. Она нашла ответ, который искала: текущая ситуация угнетала, пора было действовать решительнее.

Захватив свои вещи, она спешно ушла, попросив кого-то из слуг попрощаться с Торэмами от ее имени. Художник или не Художник, это был дом жестокого убийцы. Какой-то неизвестный душегуб, которому она даже не подходила в качестве жертвы, казался не таким уж опасным.

В пекарне Элейн были не рады. Господин Зонтаг отчитал ее за исчезновение и сказал, что она не может приходить и уходить, когда вздумается. Оставшись без работы и без места для ночлега, она растерялась. Тут же начало казаться, что покидать дом Торэмов было ошибкой. Может, все-таки стоило иначе объяснить карту…

Но мысль о том, чтобы вернуться, вызвала такой ярый внутренний протест, что Элейн тряхнула головой и побрела по улице.

Остановившись у реки, где обычно стирала мешки, она села на большой камень и задумалась. Оддин мог говорить что угодно, но, по ее мнению, Ковин все еще собирался убить Магистра Света. Не придумав ничего лучше, Элейн решила найти этого человека. Давно пора было познакомиться с Магистром и предупредить об опасности.

Не зная, с чего начать, она решительно сжала кулаки и направилась к Храму Света – его было видно со многих улиц Нортастера. Шпиль, украшенный золотым солнечным диском, сиял в погожие дни, призывая горожан прийти на очищение в святилище.

Двери в храм оказались закрыты. Краснокирпичное здание со множеством арок, декоративных ступенек и металлических пластин в виде звезд в свете вечернего солнца выглядело величественно и волшебно, но при этом слишком уж неприступно. Широкая лестница вела к огромным дубовым воротам с кованым узором и позолоченным изображением луны и солнца. Достучаться ни до кого не удалось. Элейн обошла храм и обнаружила с той стороны, где почти не было ни окон, ни декора, простую деревянную дверь. Ее открыли почти сразу. Мужчина в белой рясе улыбнулся, поднял ладонь в благословляющем жесте и спросил:

– Чего желает заблудшая душа?

Элейн нахмурилась. С чего он взял, что она заблудшая? Будто бы прочитав ее мысли, мужчина уточнил:

– Чей непорочный путь прям, как шпиль нашего храма, не станет стучать в эти двери в столь поздний час.

Справедливо. Она задумчиво закусила губу.

– Мне нужна помощь. Я потеряла работу и жилье.

Служитель Света оглядел Элейн с ног до головы и, наконец, впустил внутрь.

Помещение, в котором они оказались, было маленьким и темным. Судя по узкой кровати в углу, стеллажам с книгами и письменному столу с горящей на нем свечой, мужчина здесь жил и работал. На другой стороне комнаты была дверь, которая, должно быть, вела в общее пространство храма.

– Меня зовут Элейн.

– Мое имя Феолор.

Взгляд его будто вытягивал слова. Элейн внимательно посмотрела на Феолора: ему было около пятидесяти, длинные волосы убраны в небрежный пучок на затылке – такой же часто носил Оддин. На пальцах – два перстня, оба с изображением солнца. Белая ряса выглядела безупречно. Прачкам, должно быть, приходилось здесь особенно сложно: надо было не только отстирывать пятна, но и придавать сияющей белизны. Наверняка этим занимались девушки, работающие в храме.

– Вам требуются прачки? – поинтересовалась она. – Я работала прачкой, и если смогу заниматься этим же у вас за ночлег и еду…

Феолор несколько секунд смотрел на нее, затем предложил пройти в другое помещение.

– Некоторые мысли любят темноту, – загадочно сообщил он, – давай вынесем их на свет, Элейн.

Она неопределенно дернула плечом и пошла за ним следом. То, как разговаривал этот человек – будто знал все на свете, – нервировало.

Вторая дверь действительно вела в сам храм. Огромное пространство, узкое, но длинное и высокое, с гигантскими витражными окнами, через которые сейчас проникали лучи заходящего солнца, вызывало трепет. Стекла в витражах, изображавших солнце, звезды и луну, были окрашены в бежевый, и воздух был пронизан невероятным золотистым светом, что создавало волшебную атмосферу. В центре прямо в пол был вмурован огромный медный диск, от которого расходились лучи. На диске был отчеканен полумесяц. Вокруг блестели пластины в виде звезд. Элейн подняла голову, чтобы оценить величественность храма, и увидела, что насыщенно-синий потолок был расписан множеством сияющих созвездий и планет, из которых складывались схемы расположения созвездий и планет на небосклоне. Пожалуй, это было самое красивое архитектурное убранство, что она когда-либо видела.

– Расскажи мне, Элейн, что привело тебя в храм?

– Я же сказала…

– Сюда не идут за работой. Сюда идут, когда не знают, куда идти.

Она вздохнула. Феолор говорил спокойно, его голос был низким, с приятными вибрациями. Ему не хотелось перечить. Казалось, этому человеку невозможно лгать.

– Я ищу Магистра Света.

Это не удивило Феолора.

– Почему?

Элейн взглянула на его прямодушное лицо. Снова почувствовала желание довериться, открыть правду. Ей хотелось противиться этому и в то же время казалось, что, облегчив душу, она сможет обрести внутреннее равновесие.

Феолор едва заметно улыбнулся, а затем сел прямо на пол, у металлического солнца, и скрестил ноги. Элейн заметила татуировку у основания его шеи: предсказуемо, круглый диск с лучами и спрятанным полумесяцем внутри. Рисунок в точности повторял изображение на полу.

– Сядь рядом. Сядь и посмотри.

Чувствуя себя немного скованно, она все же сделала, как он велел.

– Знаешь ли ты, Элейн, что свет луны, который мы видим, – он указал на диск на полу, – это лишь отражение солнца?

Она неуверенно пожала плечами. Кажется, слышала что-то такое, но никогда не придавала особого значения. Ей не было до этого дела.

– Глядя на луну, мы видим отражение света, но не знаем самого солнца. Так же слова наши – лишь отражение мыслей и чувств. Из них мы не знаем истинного человека.

Элейн склонила голову набок, разглядывая металлический рисунок.

– Ничего из того, что ты скажешь, не заставит меня судить тебя. Ты можешь быть откровенна.

Удивительно, насколько Феолор легко расположил ее к себе, насколько быстро сумел убедить рассказать правду. Она не стала больше противиться желанию разделить с кем-то свое бремя. Излишние подробности решила оставить при себе, но к моменту, когда солнце уже совсем опустилось к горизонту, погрузив храм в полумрак, служитель света знал всю историю Элейн.

Он с грустью смотрел на пол, задумчиво перебирая кольца на пальцах.

– Твоя история потрясла меня, – сообщил он, когда Элейн замолчала.

Ничто в голосе, взгляде или позе не выдавало потрясения, но она все равно поверила.

– Тебе пришлось многое пережить. Но свет направил тебя ко мне, чтобы ты сделала правильный выбор.

Элейн всей душой надеялась, что Феолор подскажет ей, как быть дальше. Но следующие слова разочаровали ее:

– Смирение – вот истинный помощник сердца.

Заметив ее взгляд, в котором читалось все что угодно, но только не смирение, он мягко усмехнулся:

– Но это дар, который нужно заслужить старанием духа. Чтобы обрести истинное смирение, требуется работа разума и души. Успокоить страсти можно лишь усилием воли. Огромным усилием.

Как это должно было помочь? Элейн раздраженно вздохнула, понимая, что не получит столь желанный ответ на все вопросы.

– Знаешь, что я нахожу весьма любопытным? – спросил вдруг Феолор. – Люди часто считают смирение слабостью. Однако если ты спросишь, любой скажет, что гордыня, ярость, мстительность, обидчивость – чувства уничтожающие. Смирение же и есть подавление гордыни и ярости. Усилия, которые на это требуются, неимоверны. Почему же мы считаем, что победить тьму в себе есть слабость?

– Потому что это ничего не изменит! – воскликнула Элейн.

– Это изменит все, – убежденно сказал Феолор, поднимаясь на ноги и протягивая руку, чтобы помочь Элейн. – Смирение – не равно бездействие. Это единение с миром, понимание и принятие того, что ты – человек, со всеми преимуществами этого и со всеми недостатками. Уважение к другим, уважение на глубоком уровне, когда ты готова принять существование всех проявлений этого мира – это умение духа, Элейн. И само только стремление к нему сделает тебя сильнее.

Они прошли к главному входу в храм, в такой час закрытому на массивный засов. Там Феолор предложил Элейн для ночлега широкую скамью в углу. Показал бочку с водой, а чуть позже принес лепешку.

– Я должна предупредить Магистра Света, – сказала она ему на прощание, сидя на скамье и опершись спиной на гладкую каменную стену. – Добьюсь я справедливости или нет, нельзя допустить, чтобы еще один человек пострадал.

Феолор несколько мгновений внимательно смотрел на нее, отчего Элейн стало не по себе.

– Знаешь ли ты, Элейн, какова миссия служителей Света?

Она промолчала, боясь показаться глупой. Догадывалась, конечно, но у Феолора наверняка была заготовлен затейливый ответ.

– Нести людям Свет.

Он сел рядом с Элейн. Она же вопросительно подняла бровь, слегка разочарованная.

– Не бороться с Тьмой. Обрати внимание, это важно – нести Свет. Ненависть даже к чему-то злому порождает лишь ненависть. Любовь порождает любовь. Чем больше сердец я затрону, тем больше Света принесу. Тем лучше станет этот мир, увы, полный боли и страдания.

Он коснулся ее руки. От его ладони исходило приятное тепло.

– Неотвратимое мы, слуги Солнца, принимаем со смирением, весь свой внутренний свет направляя на то, чтобы коснуться многих душ. Сейчас, глядя на тебя, Элейн, я думаю не о том, чтобы предотвратить беду, а о том, чтобы коснуться и твоей души тоже. Если это удастся, ты тоже сделаешь это для кого-то. Так добро и любовь будут распространяться по свету, вытесняя злобу.

– Но…

Феолор чуть сжал ее ладонь, и Элейн осеклась. Его взгляд завораживал, лишая способности спорить.

– Ты устала. Ложись спать. – Он говорил тихо, но приятный голос посылал волны умиротворения по всему телу. – А завтра утром увидишь, что частичка моего света проникла и в твое сердце. – Он чуть улыбнулся и прошептал: – Там расцветет любовь.

Заснула Элейн на удивление быстро, а спала крепко и сладко.

Проснулась она, судя по солнцу, ранним утром. Ее разбудил гомон сотен голосов. Храм был полон людей. Одни стонали, другие – безмолвно плакали, третьи возносили руки к небу. Иные обнимались, утешая друг друга. Одетые же в белые рясы Служители Света оставались спокойны. Лишь легкая скорбь отражалась на лицах некоторых из них.

Поскольку скамья Элейн находилась в темном углу, никто не видел ее и не обращал внимания. Когда же она присоединилась к толпе, то спросила, что произошло. Услышав ответ, обомлела.

Магистра Света убили.

Ее сердце упало. Руки безвольно повисли. Не успела. Не смогла. Не спасла. Подробности оказались еще более шокирующими, чем сама новость: он погиб от рук того самого душегуба, Художника. На теле Магистра обнаружили загадочные рисунки.

– Неподалеку отсюда, – поделилась с Элейн одна женщина. – Видимо, он вышел прогуляться перед сном, и у реки его и настиг душегуб.

Руки Элейн задрожали. Неподалеку? Художник и правда был где-то рядом?

– Вы знаете, где Феолор? – спросила Элейн, но собеседница лишь зажала рот рукой, слезы покатились по ее раскрасневшимся щекам.

Поняв, что от горя женщина не могла больше проронить ни слова, Элейн подошла к мужчине поблизости, но на ее вопрос он лишь скорбно скривил лицо. Ощущая растущее в душе раздражение, она кинулась к группе людей, собравшихся вокруг солнечного диска на полу.

– Где Феолор? Мне нужно поговорить с Феолором, – воскликнула она, но те лишь печально покачали головами.

Не желая признавать то, в чем настойчиво пытался убедить разум, Элейн быстро прошла к комнатке, в которой, как решила раньше, обитал служитель Света. Но Феолора там не было – вместо него помещение обследовали несколько мужчин в синих мундирах.

– Элейн, – услышала она знакомый голос и обернулась.

Оддин стоял у книжного шкафа. В сумраке его взгляд был нечитаем, но мощные плечи будто поникли, он выглядел подавленно.

– Вот ты где, слава Солнцу. – Он быстро подошел и сжал ее руку.

Она заглянула в его встревоженные глаза.

– Где Феолор? – спросила Элейн тихо.

– Магистр погиб, – ответил Оддин шепотом.

Элейн застыла, ощущая, как проваливается в глубокую яму.

Помогло ли вам смирение, Феолор?

Элейн и Оддин по молчаливому согласию вышли из храма. Утреннее солнце на мгновение ослепило их. В тишине они прошли вверх по улице. Лавки открывали свои двери для посетителей, хозяйки отворяли окна, чтобы проветрить комнаты. Водовозы катили тяжелые тележки по неровным дорогам, коробейники надевали лотки с орехами, сушеными ягодами и вяленым мясом.

Собравшись с силами, Элейн спросила, что произошло.

– Судя по всему, Магистр вышел из своей комнаты в храме, дошел до реки, там на него напали. Ударили по голове. – Оддин застыл на мгновение, скривившись, будто от боли, и его вовлеченность в, казалось бы, очередное убийство удивила Элейн. – Потом нанесли несколько ударов ножом. Затем, предположительно этим же ножом, оставили рисунки на теле. Все указывает на то, что это сделал Художник, но…

– Слишком удивительное совпадение, – кивнула Элейн. – Что с Ковином? Где он?

Оддин вздохнул:

– Вчера мать обработала его раны, оставила поправляться в комнате. Трудно сказать что-то о самочувствии. Якобы он не мог даже встать. Но не знаю, насколько этому можно верить. Я бил, стараясь контролировать силу.

Она кивнула.

– Утром, когда меня вызвали, он был у себя. Это все, что мне известно.

– Был? Ты его видел?

– Слышал, – скривился Оддин. – Он велел девушкам принести ему завтрак.

Элейн закусила губу. Все ускользало из рук, как сорочка, случайно оброненная в быструю реку. Может, прав был Феолор? Следовало просто смириться с тем, что случилось, и продолжать жить своей жизнью?

Они остановились у насыпной набережной Кузнечного ручья. Оддин достал свою саблю и принялся бездумно чертить что-то на земле.

– В последнее время меня постигают одна неудача за другой: Художник на свободе, брат бесчинствует и устраивает кровопролитие, погибает человек, которого я должен был защищать…

– Да, – кивнула она, – ты мог бы справляться получше.

Заметив горечь во взгляде Оддина, Элейн почувствовала укол совести. Но она ничего не смогла с собой поделать: смерть Магистра, с которым, как оказалось, она познакомилась накануне, лишила ее моральных сил. Хотелось найти виноватого.

Она мрачно глядела под ноги.

– Неправильно, – произнесла она, кивнув на рисунки Оддина.

Он застыл. Поднял на нее обескураженный взгляд.

– Ты рисуешь неправильно, тут какая-то ошибка.

– Поясни, – выдохнул он.

– Ты рисуешь эту волнистую линию, то есть слово после должно отвечать на вопрос «Какой?». Дальше идет слово «прощение». Переделываем его, чтобы получилось «какой» – например, «прощающий». А дальше ты рисуешь «бежать». Но здесь не может быть действия, должен быть предмет или человек…

Элейн не говорила ничего особенного, но Оддин казался настолько изумленным, что можно было предположить, она открыла тайну сотворения мира.

– Откуда ты это… что это… ты понимаешь, что тут?

Он принялся кружить вокруг, будто вокруг какой-то диковинки. Она закатила глаза.

– Да, я все-таки дочь главы клана. Меня и братьев обучали письму древних.

– Древних?

– Людей, которые жили на наших землях до нас. Ты что, не слышал про язык древних?

Оддин не стал отвечать, взял ее за руку и куда-то потащил. Всю дорогу до Храма Света он что-то бормотал себе под нос. Когда Элейн дважды не получила ответ на вопрос, куда они шли и что вообще случилось, она оставила попытки. Они вошли в Храм Света через ту же дверь, через которую она попала туда вчера. Пересекли скромное убежище Феолора – там все еще трудились полицейские, – прошли в небольшое помещение с очень узким окном. Там на каменном постаменте лежал человек. Точнее…

Элейн, вскрикнув, зажала рот рукой. Она хотела развернуться и выскочить из комнаты, как только поняла, что перед ней было тело убитого Магистра Света. Но прямо за ней стоял Оддин, и она врезалась в него. Он обнял ее и тихо проговорил:

– Прости, но мне нужно, чтобы ты посмотрела.

Часто закрутив головой, Элейн зашептала, что не сможет.

– У него на груди и животе нацарапаны символы. Такие же, как те, что я рисовал на земле. До сих пор у меня не было уверенности, что в них есть какой-то смысл. Художник всегда оставляет разные рисунки, но я не видел в них никакого смысла. Никакой закономерности.

– Найди кого-то еще, кто знает язык древних, – проговорила Элейн; звук ее голоса был приглушен его камзолом.

– В Мидленде не принято его изучать. Он считается, кхм, варварским.

Оддин сделал паузу. Погладив Элейн по голове, он шепнул:

– Пожалуйста. Помоги поймать Художника.

Она тяжело вздохнула, а затем, медленно повернувшись к телу, сделала неуверенный шаг. Оддин взял ее за руку и неторопливо подвел к убитому. Элейн старалась не смотреть на лицо Феолора. Было трудно поверить, что только вчера она разговаривала с ним, а теперь его больше не было. Набрав воздуха в грудь, она посмотрела на рисунки. Те вились змейкой между ранами, оставленными ножом.

Несколько мгновений Элейн пыталась разобрать послание, затем повернулась к Оддину:

– Это бессмыслица. Символы верные, но… я не понимаю, как их прочитать, чтобы получился текст.

Он чуть нахмурился. Затем, к большому облегчению Элейн, увел ее из комнатки. Оддин втянул ее в жилище Феолора. Там нашел пергамент и перо, после чего они покинули темную, душную комнатку. Выскочив на улицу, он нашел скамью у самых стен Храма, укрытую от дороги деревьями и кустами, сел на нее и принялся рисовать.