Текст книги "Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон"

Ей хотелось выразить сожаление, но, казалось, он не поверит. Хотелось оправдаться – она не знала, что все сложится таким образом, – но это виделось бессмысленным и жалким. Хотелось спросить, что делать дальше, предложить помочь с телом, начать действовать, но это звучало бессердечно.

Наконец она выдохнула:

– Мне жаль, что тебе больно.

Оддин прижал ее сильнее, и ей стало легче: он не злился на нее.

– Что я могу сделать? – спросила она тихо.

Он вздохнул и чуть отстранился.

– Пожалуй, надо найти полицейских.

Элейн кивнула, охотно беря на себя это дело. Ей хотелось уйти, да и сиюминутная задача отвлекала от потери смысла и цели.

Им пришлось провозиться в парке до полудня. Вскоре после того, как тело Ковина унесли, к месту прощания с Магистром Света вновь начали подтягиваться люди. Было странно: город только что самым варварским образом избавился от мормэра, а все вели себя так, будто ничего не произошло. Впрочем, в полиции атмосфера была совсем иная. Люди суетились, пытаясь понять, как действовать в такой необычной ситуации. В ратуше, наверное, тоже царил хаос.

Элейн всюду ходила за Оддином, который хоть и выглядел хмуро, держался хорошо: был собранным и раздавал указания, пытаясь решить сотню вопросов одновременно.

Только одно дело он откладывал как мог. Они не обсуждали это с Элейн, но она отчего-то догадывалась, что Оддин готов был съездить в Кападонию и обратно, но только не идти домой к госпоже Торэм.

Однако день закончился, все, что нужно, было сделано, и Оддин тяжело посмотрел на Элейн.

– Хочешь, я пойду с тобой? – спросила она.

Он кивнул быстрее, чем она закончила вопрос.

Дверь им открыла уже знакомая служанка. Она выглядела обеспокоенной, но не более, и Элейн решила было, что до этого дома новости еще не добрались. Однако прежде чем впустить нового хозяина и его гостью, девушка прошептала:

– Госпоже Торэм сообщили о трагедии. – И чуть подумав, добавила: – Господин Донун недавно приехал и все рассказал.

Оддин толкнул дверь, пролетел мимо служанки и ворвался в гостиную. Элейн поспешила следом.

Госпожа Торэм стояла у окна, опираясь о подоконник. Ее лицо будто потеряло все краски. Донун стоял рядом, и, хотя он и не прикасался, казалось, находился слишком близко к ней. Когда Оддин вошел в комнату, гость сделал пару осторожных шагов в сторону. Госпожа Торэм же, заметив сына, ринулась ему навстречу. Они обнялись. Элейн в это время прожигала взглядом Донуна. Чего он ожидал? Что, рассказав женщине столь ужасающие новости, в благодарность получит от нее теплый прием?

– Оставим их, – прошептала Элейн.

Донун даже не сразу понял, что она обращалась к нему. С сомнением оглядев ее с ног до головы, он бросил взгляд на Торэмов и кивнул.

Они оказались в холле.

– Ужасно то, что произошло, правда? – сказала Элейн, подходя к комоду с серебром. Коснувшись кончиками пальцев подсвечника, она вздохнула: – Мы с Оддином были там, когда это случилось.

Она услышала заинтересованное: «Мм?» – и загадочно продолжила:

– По нему пели семь свистунов.

– Да, я слышал об этом, – отозвался Донун.

Он прошелся по комнате и, прочистив горло, спросил:

– Еще слышал, говорят, кто-то что-то сказал про Думну?

Элейн кивнула.

– Да, что семь свистунов так же пели в Думне. И что Ковин был там тогда. Но, видимо, сумел избежать смерти?

Она повернулась к собеседнику, глядя на него невинным взглядом.

Тот снова прокашлялся и кивнул.

– Кто-то сказал, что его настигла кара, – прошептала Элейн, будто делясь секретом. – А он говорил, что не виновен в том, что случилось. Что не он отдал приказ.

Элейн дернула плечом.

– Что бы это могло значить? – произнесла она почти безразлично, лишь с нотками любопытства.

– И что потом? Он сказал что-то еще?

Она была довольна тем, что вызвала интерес Донуна. Он клюнул на наживку и теперь, пожирая Элейн глазами, ждал ответа.

– Ему сказали, что кара настигнет каждого. С каждого будет спрошено по его деяниям.

На этих словах она так пронзительно посмотрела на Донуна, что тот шагнул назад и приложил ладонь к сердцу.

К ним вышел Оддин. Он с открытой враждебностью посмотрел на гостя.

– Ваше присутствие в этом доме более нежелательно, – сообщил он.

Донун подобрался. Надменно подняв бровь, он произнес:

– Не забывай, с кем разговариваешь, щенок. Я – наместник Мидленда.

– А я теперь хозяин этого дома, – процедил Оддин.

Элейн впервые видела его таким злым, и ей это не понравилось. Будто бы перед ней был совершенно чужой человек.

– Это легко исправить, – процедил Донун.

– Вам тут не рады. Что еще я должен сказать, чтобы ваша гордость заставила вас уйти и не возвращаться?

Оддин сжал кулаки, но не двигался с места, ожидая, когда незваный гость покинет дом.

– Я всегда был близким другом семьи Торэмов, – не сдавался Донун. – Меня здесь почитали и в ответ пользовались моим покровительством. Наша связь с твоей семьей всегда была крепкой и…

– Это легко исправить, – отрезал Оддин, продолжая, точно скала, неподвижно стоять под натиском беспощадных волн.

К ним вышла госпожа Торэм. Сжав руки в замок, она посмотрела сперва на сына, затем на Донуна.

– Виттория! – требовательно произнес последний. – Твой сын потерял остатки разума от горя. Вероятно, он позабыл о моем статусе и могуществе. Его карьера и вся дальнейшая судьба зависят лишь от одного моего слова. Но этот мерзавец просто выставляет меня за дверь, как какого-то бродягу.

Госпожа Торэм удивленно подняла брови.

– В самом деле? – холодно произнесла она. – Что он сказал?

– Что мое присутствие здесь излишне и что мне здесь не рады.

Ее глаза изумленно распахнулись, госпожа Торэм взглянула на Оддина, затем снова на Донуна.

– Годвин, ты, должно быть, задет?

– Разумеется! – Донун поднял подбородок. – Но, если твой щенок сейчас же извинится передо мной, я отнесусь с пониманием и прощу. Все же он потерял брата.

Госпожа Торэм кивнула:

– Оддин, дорогой, то, что ты сказал, могло быть истолковано как оскорбление. Если бы наш гость был человеком чести и имел хоть каплю достоинства, это бы помогло. Он вышел бы за дверь и никогда снова не появился на пороге нашего дома. Но, увы, Годвин к таким людям не относится.

Донун, который сперва кивал в такт ее словам, замер. В его глазах полыхнул гнев.

– Ты пожалеешь об этом, – прошипел он, теперь обращаясь к госпоже Торэм и грубо указывая на нее пальцем. – Думаешь, этот увалень сможет тебя защитить?

Оддин в два шага оказался рядом с Донуном и схватил того за палец. Мужчина тут же заскулил, чуть приседая, чтобы уменьшить боль. Его трость упала с гулким стуком.

– Что ты будешь делать, когда я уничтожу твоего сына? – завопил он. – Кто защитит тебя тогда?

Оддин, кажется, пытался сломать Донуну палец, но госпожа Торэм остановила его едва заметным жестом. Освободившись, наместник поднял трость и, хромая больше обычного, отошел к двери.

– Запомни этот день, Оддин. – Донун указал на него набалдашником. – Это был последний день твоей безмятежной жизни. Я смешаю твое имя с грязью. А когда окончательно избавлюсь, сукин ты сын, знай, что снова приду в этот дом. И сделаю его и все, что в нем есть, моим.

Оддин шагнул навстречу, и Донун торопливо вышел.

Оставшись одни, Торэмы и Элейн прошли в гостиную. Там слуги суетливо накрыли ужин. Долгое время все ели в тишине, пока госпожа Торэм вдруг не всхлипнула, уронив вилку. Она резко встала и отошла к окну.

– Дайте себе поплакать, – произнесла Элейн.

Будто только и ждала разрешения, одинокая слеза прочертила дорожку по бледной щеке.

– Я плачу не по мормэру Нортастера, – произнесла госпожа Торэм. – Я плачу по младенцу, который сжимал мой палец, когда я качала его на руках. По ребенку, который сделал свои первые шаги в этой самой комнате. Мальчишкой он любил прятаться под стульями и хватать меня за юбку. Он так задорно смеялся… Я плачу, потому что не смогла защитить его от отца.

Элейн легко могла представить, что творилось в душе госпожи Торэм. Та после паузы продолжила:

– Я знаю о нем такое, что вы и вообразить не можете. И чувствую свою вину за то, что допустила это…

Она наконец извлекла из рукава шелковый платок с кружевом и приложила к щекам. Никто не смел нарушить тишину.

– Он был моим сыном, и я не могла ненавидеть его, но… и любить не научилась. Его грехи – мои грехи.

Она прошлась вдоль камина, смахивая кончиками пальцев несуществующую пыль.

– Ведь я знала, что из него делал мой муж. Но решила, что исправлю все с Оддином, а Ковин – гиблое дело. Махнула на него рукой. Возможно, если бы я все-таки любила и его, в его сердце тоже осталось бы место для этого чувства.

Не зная, как помочь, как облегчить страдания, Элейн просто подошла к госпоже Торэм и обняла ее.

Элейн чувствовала необходимость оправдаться: она так много раз уверяла госпожу Торэм, что не собирается убивать Ковина. И вот он мертв. Элейн не могла сказать, что испытывала вину из-за произошедшего. Но перед его матерью ей было неловко. Однако когда она попыталась объяснить госпоже Торэм, что произошло, та лишь похлопала ее по спине со словами: «Не надо, дитя».

Уже на следующий день Элейн могла бы покинуть Торэмов и вернуться в Лимес. Но Донун требовал внимания. Так или иначе отомстив тому, кто убил ее семью, она не чувствовала ни облегчения, ни гордости, что сумела разделаться с таким серьезным противником. Узнав, какова подобная победа на вкус, Элейн, наверное, оставила бы наместника в покое. Слова Феолора наконец нашли отклик в ее сердце. Иногда нужно просто отпустить. И да, это сложно.

Но Годвин Донун угрожал людям, которые стали ей дороги. Бросить их разбираться с ним в одиночку Элейн не могла.

Поэтому, оставив Торэмов заниматься похоронами Ковина, она взяла себе в помощницы Полин, служанку, что выручала не раз. Вместе они отправились в северную часть города.

– Ковин и Оддин не знали про Бенни-прачку, – обеспокоенно заметила Элейн, на что Полин махнула рукой.

– Они молодые и знатные. Их обучали всякому умному. Легенды да сказания обходили стороной. А мы, простые, все эти поверья знаем. И люди постарше тоже слыхали.

Был поздний вечер. Они пришли к реке, на берегу которой стоял дом Донуна. Тот уже был у себя: окно второго этажа, выходившее на балкон, горело тусклым светом. По словам Полин, которая, кажется, знала о господских домах все на свете, там был рабочий кабинет.

– Достаточно ли света на меня падает? – уточнила Элейн.

– Луна сегодня что надо, – успокоила ее Полин шепотом и извлекла из корзинки какую-то тряпку. – Вот рубашка, я уже испачкала ее в крови.

Элейн отшатнулась.

– Да это свиная, не бойся.

– Мне нравится, как ты подходишь к делу, – вяло улыбнулась Элейн, принимая белоснежную рубашку со свежим красным пятном.

Элейн спустилась к воде, на поверхности которой играли лунные блики. Босые ноги мягко ступали по траве, путались в длинном подоле белой ночной рубашки. Волосы, которые они с Полин вновь окрасили в темный, струились по спине, прикрывали грудь и немного прятали лицо, густо покрытое белилами.

Неподалеку раздался мелодичный голос, от которого пробрало даже Элейн, а ведь она знала, что к чему. Это Полин затянула песню Бенни-прачки: протяжную, красивую, но пугающую мелодию.

Элейн начала полоскать рубашку.

Донун не спешил выходить. Тогда Полин бросила на балкон ветку – та угодила ровно в дверь, ведущую в кабинет наместника. Все это время девушка продолжала петь. Элейн восхитилась тем, с каким рвением Полин взялась за их общую задачу. Кажется, она была по-настоящему предана Виттории Торэм.

– Поглоти его бездна, он совсем глухой? – вопросила Полин, сердито глядя наверх.

В этот момент дверь открылась. Полин юркнула в кусты, а Элейн погрузила рубаху в воду.

– Кто там? – раздался голос Донуна.

Полин продолжала тихонько петь, у нее был красивый голос, но ночью, при холодном свете, под журчание реки, он звучал мистически и пугающе.

– Кто здесь? Проклятье!

Судя по всему, он отшатнулся от края, заметив внизу Элейн. Она продолжала невозмутимо полоскать белье, время от времени поднимая рубашку повыше, чтобы были видны кровавые пятна.

– Убирайся! – прокаркал Донун.

Элейн медленно, очень медленно подняла на него взгляд. Мужчина схватился за сердце, одной рукой держась за перила.

– Убирайся, – прохрипел он, оседая на пол.

Она не думала, что это будет так легко.

Но тут Донун поднялся, опираясь о трость, и скрылся в комнате.

– Уходим, – шепнула Полин, но Элейн и сама догадалась, что стоило бежать куда подальше.

Прячась за кустами, вместе они пробрались к углу соседнего здания и притаились за крыльцом с навесом. Элейн переоделась, натянула чепец и стерла, как сумела, белила с лица.

Из своего укрытия они увидели, как Донун вышел из дома к реке. Его сопровождали двое молодых людей. Элейн не знала, кем они были – слугами, а может – сыновьями. Мужчины обследовали место, где недавно стояла Элейн, но вряд ли нашли там хоть что-то интересное: каменистый берег обрамлял газон с короткой травой. Следов было не видно.

Донун прошелся по улице: сначала в одну сторону, потом – в другую. До Элейн и Полин, к счастью, не добрался, но если бы это случилось, они намеревались изобразить обычных горожанок, непозволительно долго засидевшихся в гостях.

Наконец Донун и сопровождающие вернулись в дом. Элейн и Полин тоже отправились в поместье Торэмов.

– Что теперь? – спросила Полин, пока они шли. – Как ты собираешься избавиться от Донуна? Пугать детскими страшилками, пока не окочурится?

Элейн хмыкнула:

– Нет. Сейчас я просто готовлю его, чтобы он во всем сознался королю, когда тот спросит. А король обязательно спросит, потому что я ему обо всем расскажу.

– Какая ж ты смекалистая! – весело отозвалась Полин. – Не зря ты госпоже Торэм сразу приглянулась.

Элейн удивленно подняла бровь.

– Правда?

– Конечно, правда! По ней сразу видно, когда ей кто-то нравится. И она с тобой всегда общается как с ровней. Не то чтобы она с прислугой как-то груба, но… вот так словами и не объяснишь.

Отчего-то Элейн было очень приятно это услышать. Она никогда никому не пыталась понравиться, но мнение госпожи Торэм оказалось важным.

Когда девушки вернулись в поместье, дом уже спал. С Торэмами Элейн встретилась лишь за завтраком. Когда она спустилась утром в столовую, там был только Оддин. Выглядел он в целом как обычно, может быть, только чуть менее жизнерадостным.

– Мне нужно будет уехать в столицу, – сообщила Элейн. – Встретиться с королем Болтайном. Как это сделать?

Оддин поперхнулся, откашлялся, а затем ответил, что имел об этом слабое представление.

– Я младший сын и непрямой наследник, работающий полицейским в заштатном городишке. Что я знаю о встречах с Его Величеством?

– Теперь ты наследник всего состояния Торэмов и самый завидный жених в округе, – отозвалась Элейн с легкой улыбкой.

Оддин улыбнулся в ответ:

– Это правда. Наверное, локти теперь кусаешь, что отказала?

– Я не отказывала! – шутливо воскликнула Элейн. – Я обещала подумать.

Он чуть нахмурился:

– Не помню такого.

– Ты, как стал самым завидным женихом, сразу потерял память…

Элейн укоризненно покачала головой.

Они рассмеялись. В этот момент вошла госпожа Торэм. Оба резко замолчали, будто устыдившись собственного веселья, но она произнесла:

– Отрадно в такие времена видеть ваши счастливые лица.

Это прозвучало так искренне, что Элейн почувствовала приятное тепло в груди. Затем она сообщила, что уезжает в Колдуэн встретиться с королем, и госпожа Торэм заметно погрустнела.

– Обещай, что перед возвращением в Кападонию заедешь к нам.

Элейн кивнула, неожиданно для себя почувствовав грусть из-за предстоящего расставания. И когда она успела так привязаться к этим людям?

– Я надеюсь увидеть тебя очень скоро, – сказал Оддин, когда они с госпожой Торэм вышли на крыльцо дома проводить Элейн.

Ей выделили повозку, собрали сундук вещей и вручили мешочек с монетами. Элейн не понимала, чем заслужила такую доброту, но все же приняла дары после пары незначительных «Да что вы» и «Это слишком щедро».

Через три дня Элейн оказалась в столице Англорума, Колдуэне. О, этот город выглядел совершенно иначе. В Нортастере многие дороги были земляными, только центральные улочки вымощены булыжником, и те вкривь да вкось. В Колдуэне широкие улицы были покрыты большими гладкими стесанными камнями. Шли дороги прямо, не петляя, отчего выстроившиеся в линию дома казались образцом аккуратности. Фасады были чистыми, между зданиями росло множество деревьев, зеленая крона которых создавала освежающую тень. По Колдуэну было приятно просто прогуливаться, но у Элейн были дела. Остановившись в небольшой уютной гостинице, она отправилась к королевскому замку.

Там ей пришлось приложить немало усилий, чтобы уговорить одного из стражников сообщить: пришла девушка, которая на балу передала предсказание о появлении нового короля.

Она ждала не менее часа, прежде чем стражник вернулся. С ним шагали два гвардейца в парадной синей форме. Последние должны были сопроводить Элейн к Его Величеству.

– Надеюсь, вы понимаете, юная барышня, какое это невероятное нахальство с вашей стороны вот так настаивать на аудиенции?

Король Болтайн в этот раз был один, он восседал во главе длинного деревянного стола, троном ему служил резной стул с высокой спинкой. Одет он был более сдержанно, чем в Нортастере, хотя золотая корона все еще была при нем.

Элейн не помнила всего ритуала приветствия и, изображая реверансы и поклоны, наверняка что-то перепутала. Впрочем, ее мало беспокоили все эти условности.

– Я хочу рассказать вам кое-что важное об одном из приближенных, Ваше Величество.

Болтайн вопросительно поднял бровь. Он демонстрировал безразличие, но Элейн нутром чуяла, что вызвала интерес.

– Все случилось в мой десятый день рождения. Тогда отряд карнаби прибыл в мою деревню Думну…

Она даже рассказала о сцене с Бенни-прачкой и о том, как Донун угрожал Торэмам. Элейн выложила все и, закончив, посмотрела на короля, ожидая реакции.

– Считаете, я поверю вам? Своим рассказом вы очернили имя мормэра Нортастера и наместника Мидленда. Я знаю их много лет, вас вижу во второй раз в жизни. Отчего вы столь уверены, что я не велю посадить вас в темницу?

Элейн сглотнула, мысленно напоминая себе, что король прослушал всю историю от начала и до конца. Если бы считал ее лгуньей, остановил бы раньше.

Глядя ему в лицо, кажущееся неподвижной маской, она прочистила горло и ответила:

– Я могу оказаться лгуньей. Но если говорю правду, это означает, что они обманули вас, учинили расправу от вашего имени. Кто знает, что еще они утаили.

Болтайну эта мысль не понравилась – это можно было сказать и по суровой линии рта, и по нахмуренным бровям, и по тому, как он сцепил руки в замок.

– Если я буду допрашивать своих подданных по каждому навету, быстро потеряю их доверие.

– Что же страшнее, потерять доверие или оказаться обманутым?

Элейн позволила вопросу повиснуть в воздухе. Она не знала, каким он был человеком, и могла лишь надеяться, что правителю Англорума не захочется ощущать себя главным дураком. Король несколько секунд мрачно смотрел на нее, затем спросил:

– Как вы можете доказать правдивость своих слов?

Она ответила ему внимательным взглядом:

– Донун сам все расскажет, но мне будет нужна помощь, Ваше Величество.

Болтайн скептически поднял бровь. Элейн воинственно вздернула подбородок:

– Если я ошибаюсь, если ничего не получится, смиренно приму любое наказание. Захотите казнить меня – казните.

– Я и без вашего дозволения обладаю этим правом, барышня, – с легкой насмешкой ответил король.

Элейн склонила голову. Как же тяжело давалось ей это смирение: хотелось кричать, чтобы ее услышали! Но она понимала: с Болтайном следовало действовать аккуратно. Ей была необходима его поддержка.

– Донун считает себя всемогущим. Никто ему не указ, – горячо заговорила она. – Даже вашу власть он ставит под сомнение, действуя от вашего имени, но по своему усмотрению. Только вы в силах восстановить справедливость и поставить его на место.

– Вы несдержанны и нахальны, – покачал головой Болтайн. – Не имеете понятия, как вести себя в присутствии короля, лезете в дела, которые вас не касаются.

Она проглотила и это, хотя гневный румянец наверняка выдавал ее чувства.

– Типичная кападонка, – продолжил король с легкой усмешкой.

Элейн молчала, кусая губу.

– Ваш народ всегда привлекал меня своим диким нравом, – заявил Болтайн после паузы, в течение которой с любопытством разглядывал ее пылающее лицо. – Скажите же, Элейн Мун, как вы намерены вывести наместника на чистую воду?

Она посмотрела на него полным решимости взглядом:

– Согласитесь мне подыграть – и получите доказательства.

* * *

Донун отправился в столицу Англорума сразу после похорон Феолора и Ковина. У него было в Колдуэне много работы, и в первую очередь следовало отчитаться перед королем о делах за последние три недели. А еще нужно было предложить новую кандидатуру на место мормэра в Нортастер. Имелся на примете один хороший знакомый, судья, но Болтайн не любил такие «приятельские» назначения.

Едва вернувшись в столицу, Донун отправился во дворец Его Величества. Из-за всех этих похорон он приехал позже, чем рассчитывал, и теперь не просто не успевал зайти домой с дороги, но еще и опаздывал к началу Совета. Успокаивало его лишь то, что он послал вперед гонца, чтобы тот передал королю весть о задержке.

Стараясь ступать тише – что из-за трости оказалось пустым усилием, – Донун прошел к длинному столу и занял свое место. Подняв взгляд на короля, он издал хрип. Рядом с правителем Англорума стояла девушка. Ее вьющиеся ярко-рыжие волосы разметались по плечам, красное кападонское платье чуть развевалось – видимо, от ветра из открытого окна. Бледная – слишком бледная – кожа резко выделялась на фоне алой ткани.

Донун указал на нее пальцем, силясь вымолвить хоть слово. Возможно, в иной раз он бы просто спросил, что за гостья посетила совет, но в последнее время нечисть будто бы так и подбиралась к нему, грозясь утянуть в бездну.

– В чем дело, Годвин? – произнес Болтайн сурово.

Оглядевшись, Донун застыл. Никого, совершенно никого не удивляло присутствие в комнате странной девушки с белым как молоко лицом и идущей носом кровью.

– До вас дойдет очередь, Годвин, – отчитал его король недовольно. – А сейчас сядьте и ведите себя тише.

Советник по делам безопасности продолжил свой доклад. Донун же не отрывал взгляда от красного платья. Смотреть незнакомке в глаза он не решался.

Та проплыла в дальний угол комнаты и пропела оттуда:

– Сознайся.

А затем исчезла за дверью, что вела прямиком в комнаты короля. Но последний совершенно никак не отреагировал на нахальное поведение девушки.

– Прошу простить за наглость, но кто она, Ваше Величество? – спросил Донун, как только Советник договорил.

Присутствующие посмотрели на него с недоумением.

– Кто она – кто? – уточнил Болтайн.

Донун стушевался, но продолжил:

– Девушка, которая сказала «сознайся».

Брови правителя удивленно поползли вверх.

– Сознайся в чем?

Донун поправил ставший тесным ворот сюртука.

– Я не знаю, она… просто сказала это.

Король пристально посмотрел на него.

– Если вы хотите что-то мне рассказать, Донун, я готов слушать.

Тот закачал головой. Возможно, он сошел с ума, но не настолько, чтобы ни с того ни с сего раскаиваться в грехах.

Совещание завершилось через два часа. Король распустил всех, но Донуна попросил задержаться. Они прошли в другую комнату, где их ждали два мягких кресла, а Его Величество – чашка чего-то горячего и ароматного.

– Годвин, объясни, что происходит, – произнес Болтайн, помахав небольшим свитком.

Когда они оставались наедине, их общение становилось менее формальным, хотя Донун всегда помнил свое место. Правитель Англорума мог позволить себе фамильярность, но наместник Мидленда – нет.

– Ваше Величество?

– Мне пришло какое-то, вероятно, шуточное письмо.

Король передал послание Донуну, тот с любопытством развернул его, но едва не выронил, увидев подпись. Прочитав, он обомлел.

«Ваше Величество, достопочтенный король Англорума, Болтайн Непобедимый, меня убили десять лет назад во дворе собственного дома. Один виновный наказан. ДОНУН, ТЫ СЛЕДУЮЩИЙ.

Драммонд Мун, глава клана Мун.

Думна, Кападония»

Послание выпало из его рук. Король поднял сверток, повертел.

– Что ты знаешь об этом? Десять лет назад ты сидел в Роксетере и принимал присягу от кападонских кланов.

– Да, но… – прохрипел Донун. – Почему это письмо прислали вам, а не мне?

– Тебе? – удивился король. – С какой стати его прислали бы тебе?

– Там мое имя, – тщательно подбирая слова, ответил Донун.

Болтайн чуть склонился вперед.

– Ты, кажется, нездоров, Годвин? Вероятно, смерть близкого друга так на тебя повлияла. Здесь нет ни слова о тебе.

– Что?

Донун несколько мгновений глядел на короля, затем протянул руку.

– Могу я?..

Развернув письмо, он не поверил своим глазам. Там было написано следующее:

«Ваше Величество, достопочтенный король Англорума, Болтайн Непобедимый, хочу сообщить вам, что при принятии присяги от кападонского клана Мун было совершено преступление. Прошу найти виновных и наказать. Таинственный благожелатель».

У Донуна задрожали руки. Вдруг откуда-то раздался потусторонний женский голос:

– Сознайся.

Наместник подпрыгнул в кресле.

– Я бы не придал письму значения, – как ни в чем не бывало заговорил король, – но… как будто какая-то сила заставляет меня вновь и вновь возвращаться к нему.

– Созна-а-айся.

– Замолчи! – выкрикнул Донун.

Король медленно перевел на него суровый взгляд:

– Ты, верно, забыл, с кем разговариваешь, Годвин?

– О, прошу прощения, Ваше Величество, я…

– Сознайся, или заберем тебя сюда, к Ковину…

– Замолчи! Не вы, мой господин, прошу…

Донун упал на пол, кланяясь королю в ноги.

– Ты устал с дороги… – предположил Болтайн, однако лицо его было сердитым. – Ступай к себе.

– Да, мой господин, благодарю за вашу снисходительность.

Опираясь о трость, Донун поднялся с пола и поспешил к выходу. Однако, открыв дверь, замер, ощутив, как сердце пропустило пару ударов. Там, за дверью, стоял Ковин Торэм, которого он самолично засыпал землей всего пару дней назад. На его белой рубахе проступали кровавые пятна. Лицо было изувечено.

– Сознайся, – прошептал Ковин.

Донун издал протяжный вопль и захлопнул дверь. Он доковылял до короля, совершенно невозмутимо восседавшего в кресле, вновь упал в ноги и, захлебываясь то ли рыданиями, то ли истерикой, во всем покаялся.

Он рассказал о том, как ненавидел Драммонда Муна, как получил подписанную присягу, но сжег ее, а затем отправил карательный отряд в деревню, где проживал клан. Он намеренно поручил дело Ковину Торэму, так как знал: тот будет безжалостен. Донун признался, что велел убить всех и каждого: мужчин, стариков, женщин, детей. Донун говорил, плакал, затем продолжал свой рассказ и снова плакал.

Король слушал не перебивая. Когда же мужчина у его ног начал всхлипывать, он позвал стражу и велел отвести того в темницу замка. Донун не сопротивлялся. Потом он попытается защитить себя, но не сейчас. Оказавшись в каменном мешке без окон, с одной лишь узкой дверью, запертой на замок, он сжался в комок в самом углу камеры и уснул.

* * *

Элейн закрыла каминную трубу на втором этаже и поспешила вниз. Из-за угла она увидела, как увели Донуна. Постучавшись и получив от короля дозволение войти, она влетела в комнату.

– Я правильно расслышала? Он сознался?

– Именно так, – кивнул Болтайн, глубоко задумавшись о чем-то.

Элейн облегченно выдохнула и упала в кресло. Затем, охнув от осознания, насколько грубым нарушением этикета это было, собралась было вскочить, но король махнул рукой, позволяя ей сидеть.

Лакей объявил визитера, в зал вошел Оддин. Он еще не снял свой «окровавленный» костюм, но уже убрал с лица куски сырого мяса и стер кровь.

– Что ж… Тяжело признавать, что вы говорили правду, – подвел итог король.

Оддин подошел ближе и почтительно поклонился.

– Главное, что злодей будет наказан и больше никому не навредит, – произнес он. – Можно ли описать нашу благодарность вам, мой господин, за то, что согласились на такую авантюру и велели всему Совету подыграть нам.

Элейн кивнула, и вправду не в силах выразить свои чувства. Наверное, следовало сказать что-то, но ее не покидала мысль, что ничего этого не случилось бы, если бы Болтайн Зарати не затеял войну против кападонцев, не вынудил принять их присягу и не допустил действий Донуна и Ковина.

Она ничего не знала о том, каким королем он был: ее жизнь с момента появления Англорума была жизнью обычной прачки. Такое существование лишено многих радостей, как, впрочем, и горестей: когда совершенно нечего терять, ты в какой-то степени защищен от самодурства правителя.

Но Элейн не могла не отметить, что король согласился на ее театральное представление, а ведь мог просто выставить за дверь, когда она только рассказала свою историю.

Пока она размышляла об этом, Болтайн тоже будто бы мысленно был где-то далеко.

– Вы как будто огорчены, Ваше Величество? – спросил Оддин.

Тот перевел взгляд на пару перед ним.

– Печалит история, которую я узнал. Еще больше огорчает, что я держал подле себя человека подобного сорта.

Элейн понимающе кивнула: если король был искренен, то чувствовал себя преданным и одураченным. Впрочем, она слишком мало знала о нем, чтобы делать такие предположения. Не исключено, что он сам искал повода сместить Донуна, а тут подвернулись Элейн с Оддином.

Чуть нахмурившись, Болтайн добавил:

– Донун будет наказан по всей строгости закона. А теперь ступайте и живите с миром.

Оставляя позади Его Величество, Донуна и всю эту историю предательства и мести, Элейн чувствовала себя растерянной. Еще несколько дней назад она думала, удастся ли доказать вину Ковина, – и вот он был мертв. Еще утром она тряслась из-за предстоящего разоблачения Донуна: столько всего могло пойти не так. И этот попал в темницу. Еще несколько часов назад она беспокоилась, что ее сценарий был недостаточно пугающим: наместник Мидленда повидал и не такое: одним призраком и письмом его будет не запугать. А затем явился Оддин, заявивший, что «почувствовал необходимость своего присутствия», и финальный штрих с его появлением в образе Ковина заставил Элейн поверить в успех.

Все закончилось так же внезапно, как началось тогда, в Лимесе, когда Оддин решил умыться в реке, и Элейн заметила и «узнала» его.

Сейчас она снова смотрела на то же самое лицо, но с совсем другими чувствами.

Оказавшись на площади возле королевского замка, Элейн остановилась, подняла глаза к небу и, не веря, что это правда, прошептала:

– Теперь всё.

И почувствовала, как крепкие, теплые руки коснулись ее, нежно обнимая. Оддин уткнулся подбородком в ее макушку и так же тихо произнес: