Текст книги "Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон"

На этом моменте Оддин еле сдерживал смех.

– Не пойми меня неправильно, – попытался объясниться он, хотя должен был видеть ошарашенную улыбку и на ее лице. – Это все очень хорошо, дети – звездочки на небе нашей жизни, но это КОВИН, ради Солнца. Я бы решил, что он просто издевается над нами, однако видел документы собственными глазами. Он действительно отдал все сиротам. Прости. Это до сих пор не укладывается в голове.

Элейн понимала. Она знала Ковина не так долго, и даже для нее это звучало невероятно. Если бы она сама не испытала чувства вины рядом со сворой, если бы сама не видела бездну в глазах тех собак, то, наверное, не поверила бы.

– После этого он с помпой заявился в Храм Света, – продолжил Оддин. – Прямо во время утренней службы, упал на колени у Круга Солнца, начал рыдать. Потом сообщил Магистру, что желает стать служителем Света. С тех пор прошло уже пять месяцев, и он все еще там. Все еще, – он сделал ударение на этих словах, – не в себе. Все еще каждый раз при встрече повторяет, что любит меня, как и каждого человека, каждое животное, каждую травинку… Что никогда не сможет искупить свою вину, но будет стараться.

– Ты спрашивал, что случилось? Спрашивал у него, что вызвало такие перемены?

Ей было любопытно, как он объяснил произошедшее.

– Да, он сказал, что ты наложила на него проклятье вечной доброты, – кивнул Оддин совершенно серьезно.

– Он ошибся, это был сглаз на раскаяние, – в тон ему ответила Элейн, и оба заулыбались, довольные обменом шутками.

Затем она остро ощутила глупость своей реакции и вообще своего поведения в присутствии Оддина. Он был ей симпатичен, очень симпатичен, но так бестолково улыбаться почти весь разговор совсем ни к чему.

Он тоже, как заметила Элейн, подобрался, сел ровнее, чуть нахмурился.

– В общем, новый мормэр Нортастера пока никак себя не проявил, но отсутствие плохих новостей – тоже своего рода новости. Я в эти дела не лезу, но мама говорит, свет доволен. Что же до простого народа, надеюсь, он тоже чувствует себя лучше.

– А что насчет нового наместника Мидленда? Кто занял место Донуна?

– Честное слово, лучше бы тебе обсудить это с моей матерью. Ее все это беспокоит гораздо больше, чем меня. А у меня в Альбе появился искусный карманник, за которым я охочусь уже четыре месяца. Он умудряется красть дорогие украшения, снимая их прямо с господ. Например, во время прогулки. Вот где все мои мысли.

– Что-то ты никого не можешь поймать, – вздохнула Элейн. – Подожди, может, он тоже сам умрет.

– Ха-ха. – Оддин изобразил неискренний смешок. – Если хочешь знать, у меня лучшие показатели не только в Альбе, но и в Мидленде. Есть еще несколько хороших офицеров, но…

– Я пошутила, не волнуйся, – снисходительно отозвалась она. – Я верю, что ты отлично справляешься со своей работой.

Они ненадолго замолчали. Затем Оддин с вызовом заявил:

– Если хочешь знать, мне пришлось постараться, чтобы найти тебя. Применить все мои навыки и связи.

Он все еще играл чуть больше, чем обижался на самом деле, но Элейн задумалась. Ее так удивило его появление, что она даже не подумала о том, как же Оддину удалось отыскать ее.

– Ты спросил у архивариуса, о чем я говорила с ним, – предположила она.

Он кивнул.

– Затем узнал, что я поехала либо к тете Розамунд, либо сюда, к Конраду.

Он кивнул еще раз.

– И ты просто приехал сюда? Наугад? Или потому что так ближе?

– О нет, я не хотел зря терять время, поэтому отправил двух гонцов, в Хапо-Ое и в Аг-Раах. И только тогда отправился в путь.

Элейн пару раз моргнула, затем мрачно отметила:

– Не так уж и много усилий.

– Я самую малость приукрасил, – отмахнулся Оддин.

И вдруг Элейн вскочила на ноги. Оддин, движимый правилами этикета, тоже торопливо поднялся.

– Я же не предложила тебе чая, – спохватилась она. – Если ты с дороги, то, должно быть, очень голоден.

– Нет-нет, я в порядке, перекусил перед тем, как ехать сюда.

Она неосознанно сделала шаг к нему.

– Но, может быть, хотя бы чая?

Он тоже шагнул ближе, чтобы в своей любимой манере легонько сжать ей плечи.

– Не переживай, правда все в порядке.

Оба застыли, глядя друг на друга. Элейн ощущала, что воздух между ними будто замер. Дыхание тоже остановилось. Все ее существо будто ждало чего-то.

– Элейн, – негромко проговорил Оддин, чуть склонив голову. – Мне тебя не хватало.

Она тихонько охнула.

– Правда? – только и смогла произнести она.

– Конечно, правда. Ты же не думаешь, что я действительно проехал сотни километров, просто чтобы сообщить о смерти Художника. Для этого я мог написать письмо или отправить гонца.

Затем он усмехнулся:

– Ты знаешь, что, когда краснеешь, у тебя заливает краской все лицо?

Оддин произнес это с любовью, но Элейн почувствовала еще большее смущение, чем прежде. Она высвободилась из его рук и отошла к окну, чувствуя, что пылает, как огонь в печи. А он только добродушно рассмеялся.

– Может быть, зря я передумала тебя убивать, – пробормотала она.

– Элейн, – негромко позвал Оддин, и она услышала, как он подходит ближе. – Я ехал сюда просто потому, что хотел тебя увидеть. Знаешь, казалось странным, что мы с тобой едва знакомы, а… – Он неловко откашлялся. – Один раз я разговаривал с кем-то и подумал: «А Элейн на это ответила бы что-то забавное». После этого понял, что хочу увидеть тебя снова. Дорога была длинная, я много думал и решил: если ты – это только то, что я сам себе придумал, то расскажу про Художника и уеду.

Повисла такая долгая пауза, что Элейн не выдержала и повернулась к Оддину. Он продолжал молчать.

– А если нет? Если я и правда так прекрасна и остроумна, как тебе помнилось?

Он рассмеялся, затем провел ладонью по лицу – жест, отражающий внутреннюю борьбу. С чем он боролся?

– Надеюсь, ты не решишь, что я сошел с ума вслед за братом, но… я хочу предложить тебе… хочу сделать предложение… – Он выдохнул, кажется, весь воздух, что был в легких, и усмехнулся. – Почему это так непросто? Пока я ехал, представляя наш разговор, все выходило очень естественно.

– Да? Как?

Ей было трудно сказать что-то еще: сердце колотилось так сильно, что Элейн боялась упасть без сознания.

Оддин сделал еще один шаг к ней, оказавшись совсем рядом.

– В моем воображении я без труда подошел к тебе, взял за руку… – Он подхватил ее ладонь, сжав в своей, большой и теплой. – И сказал: «Элейн, я понял, что полюбил тебя. Будь моей женой».

– Жаль, что так не получилось, – выдохнула она. – Звучит очень романтично.

Его губы дрогнули, она вновь его рассмешила. Но Оддин ждал ответа.

– Если бы ты так и сделал, – продолжила она, – я бы сказала, что тоже думала о тебе все эти месяцы. И что твои чувства, кажется, взаимны.

Он прижал ее пальцы к своим губам, в голубых глазах плескался восторг.

– Но ответила бы, что мне нужно подумать. Я – глава клана Мун. Некоторые ждут, что я свяжу свою жизнь с дальними родственниками, которые тоже носят нашу фамилию, чтобы сохранить ее.

– Понимаю, – пробормотал он, чуть отстраняясь; затем, справившись с собой, галантно поклонился. – В таком случае я сказал бы…

– Давай закончим с этим, – предложила Элейн, рассмеявшись, и он разделил ее веселье.

– Я буду ждать ответ. Столько, сколько потребуется.

Она благодарно кивнула, а затем добавила:

– Я должна предупредить еще кое о чем. Я дала своему клану клятву, что, кто бы ни стал моим мужем, первенец будет носить фамилию Мун. Он станет продолжателем нашего рода.

Оддин немного опешил. Его брови удивленно взлетели, но он быстро вернул себе невозмутимое выражение лица.

– Что ж, это… это значит, что, если ты дашь согласие, нам придется родить как минимум двух сыновей. Каждому роду по мальчику.

– Звучит разумно.

– Буду с нетерпением ждать возможности заняться этим вопросом.

Элейн покраснела.

Оддин отступил назад, с неохотой отпуская ее руку.

– Думаю, пока у твоего родственника не случился приступ, мне лучше уйти. Я и так слишком долго злоупотреблял гостеприимством.

Он сообщил, что остановился в гостинице в Хапо-Ое и мог оставаться там еще неделю или две.

Уже когда Оддин был в дверях, она спросила:

– Кстати, а что именно произошло с Художником?

– А. – Он остановился. – Его загрызла свора собак.

Едва Оддин ушел, Элейн упала в кресло. Эмоции бурлили в ее душе. Восторг и страх, надежда и снова страх. Она боялась потерять это хрупкое счастье, потому что видела слишком много препятствий. Да и трудно было поверить, что судьба решила наконец облагодетельствовать и ее.

Вскоре раздался стук в дверь. Конрад желал обсудить визит Торэма. Элейн распрямилась, предложила ему то кресло, в котором несколько минут назад сидел Оддин, и приготовилась к маленькой битве.

Конраду не было еще и сорока, он был подтянутым и энергичным и бóльшую часть времени нравился Элейн. Но когда он начинал играть роль Хранителя имени, ей нередко хотелось выкинуть его в окно. И предстоящий разговор не мог оказаться простым.

– Что он хотел? – мрачно поинтересовался Конрад.

– Господин Торэм приезжал сообщить о смерти Ллойда, оказавшегося Художником. Помните, я рассказывала про этого человека?

Кузен прожигал ее взглядом. Это были знакомые глаза, у многих из клана Мунов были такие: светлые, пронзительные, с маленькой точкой зрачка.

– Мог написать это в письме.

Прежде чем она сумела что-то ответить, Конрад жестко сказал:

– Торэмам в этом доме не рады. Я пустил его один раз, но больше этого не случится.

Они никогда не разговаривали об этом, но Элейн сама вспомнила, что Конрад был сыном двоюродной сестры Драммонда Муна. Она жила в Думне.

Элейн стоило бы мягко сообщить ему, что Оддин не в ответе за действия семьи, он – хороший человек, и им нужно просто познакомиться.

Но она мало знала о мягкости, деликатность не входила в число ее сильных сторон, и если Элейн не чувствовала реальной угрозы жизни или безопасности, то редко проявляла гибкость. Поэтому она резко отозвалась:

– В таком случае, нам придется обсуждать его предложение на улице.

Конрад подался вперед.

– Какое еще предложение?

– Руки и сердца, разумеется.

Он сжал ручки кресла и сомкнул челюсти, ища подходящие, но приличные слова.

– Как он посмел явиться сюда и предлагать такое.

– Он из знатной семьи. Я – глава клана. Не вижу в нашем союзе ничего предосудительного.

– Ты знаешь, о чем я, Элейн!

Они спорили по меньшей мере четверть часа. Конрад кидался обвинениями в адрес всех Торэмов, Оддина и даже Элейн, за ее беспечность, неосторожность, эгоистичность и много чего еще. Она настаивала на том, что имела право самостоятельно выбирать будущего мужа, а Оддин был достойным человеком.

Их спор оборвался, когда в дверь постучали, и в комнату вошла жена Конрада, Омелия.

– Прошу, не подумайте, что я подслушивала, но в доме нет места, где вас не слышно, – произнесла она мягко. – Ваш разговор затянулся и перебудил детей. Поэтому позвольте вмешаться.

Ее муж раздраженным взмахом руки позволил говорить.

– Не кажется ли тебе, Конрад, что Элейн действительно должна принять решение самостоятельно?

– Она глава клана! – процедил он уже не в первый раз.

– Именно поэтому.

– Она глава клана и несет ответственность за него!

– А еще имеет право делать выбор и ошибаться…

– Она не имеет права ошибаться!

– Не припомню такого в клятве главы клана! – тут же вспылила Элейн.

Она уже некоторое время стояла за креслом, вцепившись в спинку, пытаясь хоть как-то совладать с яростью.

– Конрад, ты можешь дать совет, но не должен давить… – вновь очень осторожно, почти нежно заговорила Омелия.

Элейн даже позавидовала ее способности одним голосом успокаивать злость и раздражение.

– Я не давлю! Это и есть совет: ты не можешь выйти замуж за Торэма, ни один Мун не простит тебе такого предательства.

Он встал и, обвиняющее указывая на Элейн пальцем, язвительно произнес:

– Делай свой самостоятельный выбор: твой род или твои девичьи прихоти. Обязательства или пренебрежение доверием семьи. Честь и достоинство или…

– Я думаю, Элейн поняла твою мысль. – Омелия обвила рукой его предплечье. – Пойдем, скоро обед.

– Вот поэтому никто не хочет делать женщину главой клана… – услышала Элейн его бормотание, когда Конрад уже был в дверях.

Уронив голову, она прижала ладони к лицу. Элейн давно не обращалась к картам. Пару раз возникали ситуации, когда ей нужна была подсказка, но последние два или три месяца все было довольно просто и понятно.

И вот вновь настал момент, когда Элейн потребовалась ее колода.

Прикрыв глаза, она подумала об Оддине, о своем клане, о словах Конрада – особенно этих, последних, про женщину во главе – и вытянула карту.

Молодой человек с длинными кудрявыми волосами сидел перед девушкой в красном платье. Судя по вороту и чепцу, она была знатного происхождения, но поза была не слишком благородной: девушка беззаботно устроилась на подоконнике, скрестив ноги. Лицо при этом не казалось расслабленным. Молодой человек же сидел на скамье или сундуке заметно ниже, отчего смотрел на собеседницу снизу вверх.

Глава десятая,
в которой Элейн принимает важное решение

Молодой человек с длинными кудрявыми волосами сидел перед девушкой в красном платье. Судя по вороту и чепцу, она была знатного происхождения, но поза была не слишком благородной: девушка беззаботно устроилась на подоконнике, скрестив ноги. Лицо при этом не казалось расслабленным. Молодой человек же сидел на скамье или сундуке заметно ниже, отчего смотрел на собеседницу снизу вверх.

Элейн смотрела на изображение с четверть часа. Ее позвали обедать, но все дела сейчас казались второстепенными. Впервые она не могла понять ответ!

Иллюстрация не вызвала никаких эмоций. Ей виделась здесь, разумеется, сцена предложения. Но пойти дальше, понять, что ощущала изображенная девушка и, главное, как ей следовало поступить, будь она главой рода, не получалось.

Крутя карту и так и эдак, вглядываясь в лица, Элейн в глубине души понимала, что это бесполезно и любые ответы будут надуманными. Наконец она досадливо припечатала карту к столу, накрыв ее ладонью, и тяжело вздохнула. Не зря счастье, которое она испытала после признания Оддина, показалось ей таким ненадежным, хрупким, мимолетным. Сейчас она не чувствовала ничего, кроме желания спрятаться. А еще было бы прекрасно, если бы Конрад пришел и сказал, что передумал, и свадьба с Торэмом – отличная идея. Вариант, когда Оддин возвращается и говорит, что передумал он, таким замечательным не казался…

«А еще ты можешь отказаться от роли главы клана», – прошептал голосок в голове. Кое-кто точно был бы рад. Но от этой мысли она отмахнулась. Не этому учили ее родители. Не слабости. Не простому выбору. Не капитуляции.

Элейн вновь созвала совет. Главы семей, относящихся к их роду, собрались в доме Конрада через неделю. Каждый был одет в парадный костюм, так как событие считалось важным. Теперь они сидели за овальным столом в столовой и ждали, пока глава клана сообщит цель собрания.

Мужчины негромко переговаривались друг с другом, их лица освещали десятки свечей. Пока что стол был пуст, но ужин и напитки были готовы, чтобы отметить очередную встречу семьи.

Элейн прочистила горло, и все взглянули на нее. Она до сих пор не успела привыкнуть к такому вниманию, поэтому, к своему неудовольствию, ощутила вспыхнувший румянец на щеках.

Но это было не так уж важно. К этому вечеру Элейн готовилась все семь дней. Будучи прачкой, она редко пользовалась письмом, но, поселившись в доме Конрада, легко вспомнила навык, поэтому записала свою речь, постаравшись теперь быть гибкой, хитрой, убедительной.

– Отсутствие любви – вот корень бед человеческих. Искренне любя, ты не причинишь боль, не убьешь, не украдешь, не останешься равнодушным к чужой беде.

Элейн сделала паузу.

– Семья – это то, что учит нас делиться любовью. Сначала муж и жена любят друг друга. Затем они начинают любить своих детей. Затем дети – братья и сестры – начинают проявлять любовь друг к другу, к родителям и ко всему, что их окружает.

Она видела, что многие смотрели на нее скучающе. «Девочка решила поучить жизни? Ну-ну».

– И беда, если что-то пошло не так. Я расскажу вам историю о двух братьях…

История Торэмов вышла в ее исполнении немного трагичной, немного пронзительной. По крайней мере, если вначале при упоминании фамилии все недовольно загудели, то к середине стали слушать с интересом.

– Клан – это семья. То есть место, где начинается любовь. И я хочу, чтобы основой клана Мун было именно это чувство. Не ненависть, не желание отомстить, не презрение.

Многие согласно кивнули. Это было хорошим знаком.

– Я говорила вам о том, какую помощь получила в Нортастере от семьи Торэмов.

Снова ворчание, но уже не столь возмущенное. Она повторила то, что уже рассказывала: как Оддин помогал ей с самого начала, как госпожа Торэм приняла ее, зная, кем была Элейн.

– И я считаю важным шагом для нашего клана примирение с Торэмами и карнаби в их лице.

Она окинула взглядом всех собравшихся. Кто-то кивал, соглашаясь. В чьих-то глазах Элейн видела мятежный огонь. Третьи глядели мрачно, и было трудно понять, о чем они думали.

Но у Элейн был припасен еще один аргумент. Возможно, самый веский.

– Сегодня я пригласила сюда Оддина Торэма.

Раздался ропот; кто-то возмущенно, кто-то удивленно начал переговариваться с соседями. Конрад сидел молча, сложив руки и поджав губы. Разумеется, он знал, Элейн сообщила ему об этом. Но всем своим видом показывал, как недоволен таким гостем.

Элейн подала знак мажордому, и тот ушел, чтобы пригласить Оддина. Он вошел в столовую через пару минут и приблизился к столу, держась независимо, но не враждебно, поздоровался со всеми и сказал:

– Господа, я знаю, история между нашими семьями кровава и полна леденящих душу событий. Мой отец погиб от руки Драммонда Муна, а мой брат устроил резню в вашей деревне.

Элейн внимательно посмотрела на собравшихся. Слова Оддина, возможно, вызвали в них неприятные воспоминания, но то, что он честно и открыто, с явным сожалением признавал случившееся, не увиливал и не искал более мягких выражений, было воспринято с уважением.

– Но… не устану повторять: зло только порождает зло. Стоит ли преумножать его своей ненавистью и нетерпимостью? Любовь, – на этих словах он едва ощутимо коснулся плеча Элейн, – вот что помогает строить. Любовь, которая становится только ярче в самые темные времена. Любовь, ценность которой особенно отчетливо ощущается, когда вокруг царит ненависть, жестокость, зло.

Он сделал паузу, во время которой внимательно оглядел всех присутствующих.

– Я приношу извинения вашей семье от моей за все, что было. Понимаю, это не искупит горя, которое вам пришлось пережить, и все же. Я никогда не желал зла ни Мунам, ни кападонцам. Если вы готовы принять это, думаю, мы все сможем стать счастливее.

Линия рта Конрада стала не такой жесткой. Встретившись взглядом с Элейн, он покачал головой и вздохнул, явно сдаваясь. Элейн сочла это маленькой победой. Судя по лицам остальных, они не могли, даже если хотели бы, воинственно проклинать карнаби, когда один из них только что произнес столь проникновенную речь.

Потребуется еще несколько семейных советов и встреч, дружественных визитов и приемов в Улье – том самом поместье Торэмов на границе с Кападонией, – чтобы Элейн осмелилась сообщить клану о предложении Оддина. Но они примут эту новость.

Элейн никогда не думала, что сможет отпустить то, что случилось в Думне. Ей казалось, она тоже умерла в тот день и больше не сможет ни радоваться чему-то, ни смеяться, ни любить.

Ей понадобились годы, чтобы принять произошедшее. И лишь одно любящее сердце, чтобы ее собственное ожило вновь.

Но все могло сложиться совсем иначе…