Текст книги "Королевская кровь. Горький пепел"

Работы действительно хватало – раненых оказалось больше двух десятков. Когти выскребышей оставляли глубокие раны, полосовали плоть, раздирая мышцы, жилы и артерии, и каждому пострадавшему пришлось накладывать множество швов. Слава богам, что среди добытых Люком лекарств нашелся и антидот к трупному яду нежити.

Когда все закончилось, часы показывали пять утра. Я добрела до кровати и свалилась спать, из последних сил заставив себя завести будильник на одиннадцать и строго-настрого приказав Марии разбудить меня до полудня. В мешочке на прикроватном столике ждала восхода солнца последняя иголка.

* * *

Генерал Ренх-сат не достиг бы нынешнего блестящего положения, если бы не умел проигрывать и отступать. На Лортахе война была делом обыкновенным, и император сквозь пальцы смотрел на противостояние тха-норов, твердынь и даже целых провинций, если это было ему выгодно. А Ренх-сат, в юные годы отвоевавший земли у соседа и повесивший его на воротах твердыни, умел улестить правителя добычей и золотом. Он же брал по велению тха-нор-арха непокорные города на юге материка Ларта и зачищал твердыни провинившихся тха-норов. Но даже его, привыкшего к крови и тысячам смертей, впечатлила потерянная за одну ночь десятая часть армии. Впечатлила и мощь колдуна, им противостоявшего.

Ренх-сат не был дураком и обладал исключительным хладнокровием. Поэтому он велел уцелевшим отрядам немедленно отступать к столице. В это же время навстречу от Лаунвайта по его приказу выдвинулись мощные соединения, чтобы встретиться на середине пути и снова пойти в наступление. Сколь бы силен ни был колдун, людей у него оставалось куда меньше, и уничтожить их было вполне реально. Тем более что у каждого есть слабые места – Ренх-сату доложили, что силы противника не бесконечны, и иногда он пропадает на целый день или несколько дней.

Тиодхар Ренх-сат, приняв все нужные решения, отправил императору известие о поражении. Он не боялся его гнева – Итхир-Кас не был безумцем, хоть и казался им, и прекрасно понимал превосходство оружия и колдовства нового мира над теми, что имелись в распоряжении его солдат.

Генерал ждал нового оружия, обещанного императором, но не рассчитывал только на него. В уцелевших лесах у фортов, в схронах и засадах, оставлял он верных людей, самых умелых лазутчиков. Одетые в местную одежду, вооруженные местным оружием, используя волшебные повозки – военные машины, – они должны были как можно сильнее осложнить продвижение войск врага к Лаунвайту. Часть из них достаточно научились говорить на местном языке, чтобы понимать тех, у кого они добывают информацию. Были среди них и те, кто должен был одного за другим пленить или уничтожить командиров фортов, выпытав у них сведения; по возможности пробраться в главный город Дармоншира и выкрасть жену и мать колдуна, а также ранить или убить самого правителя местной земли, если он в обличье змея будет пролетать мимо.

* * *

Люк Дармоншир

Его светлость герцог Дармоншир с момента разгрома иномирян помогал боеспособным частям зачищать территорию вдоль фортов. Больше двухсот километров переломанного леса с редкими зелеными островками, а чуть дальше – не попавшая под разгул стихии чаща. Сотни инсектоидов, оставшиеся без наездников, метались по округе, выходили к фортам, нападали на приграничные городки, и так пострадавшие от захватчиков. Раньяров выжило единицы, но они разоряли фермы, залетая за форты, бросались на машины на шоссе. Как будто этого было мало, начала подниматься нежить – и с ней приходилось тяжелее всего, потому что самым надежным было ее сжигать, а управлять огнем Люк не умел.

Змеедуха он не призывал – тот набирался сил в потоках первородной стихии, лишь иногда мелькая сверху, словно интересуясь, не нужна ли сейчас его помощь. Но текущие задачи были слишком мелкими, так что огромный помощник отгуливал заслуженные выходные.

В фортах командующий Майлз распределял берманов и эмиратцев по гарнизонам и срочно формировал наступательную армию. А Люк был так занят, что даже покурить не успевал. Он ловил насекомых. Убивал. Прикрывал своих бойцов. Снова гнался над лесом за группой охонгов, крушил клювом броню тха-охонга или несся за очередной стрекозой. Пару раз его обстреляли из гранатометов – хорошо, что не попали, – и пусть спрятавшихся иномирян быстро нашли и уничтожили, это означало, что могут быть и другие засады.

Враг отступал быстро, очень организованно и умно, разоряя хранилища с продуктами и оружием, отступал, чтобы иметь время снова накопить силы и ударить, – и делал все, чтобы дармонширцы увязли на освобождаемых территориях.

Отрываться от фортов, оттесняя иномирян к столице, было рискованно: одно дело опираться на двадцать крепостей и двести километров стены шириной в пять метров, и другое – идти вперед, надеясь только на силу оружия и умения Люка. Но оставлять врагов вблизи Дармоншира было еще опаснее: если накопят достаточно сил, то оборону снесут одним ударом. А быстрое наступление дармонширцев не даст иномирянам возможности опомниться, не даст времени для маневра – и, возможно, удастся отсрочить их удар до того, как на помощь придут рудложские соединения. Конечно, если Рудлог разобьет армии, рвущиеся по его территории к побережью и столице.

Телефонная связь на захваченных территориях не работала, но у Люка все равно не было времени на разговоры. Он и оборачивался-то за это время раза три – в основном чтобы вспомнить, каково это – иметь две ноги. Утешало, что с Берни все в порядке и женщины должны уже быть в Песках. Хоть за них можно теперь не беспокоиться. А выздоровеет братец – Люк и его отправит в Пески, даже если придется связать.

Вечером второго дня, когда пасть уже сводило от вкуса муравьиной кислоты и даже змеиного здоровья не хватало охотиться дальше, он предусмотрительно вернулся в Третий форт, чтобы отоспаться на койке, как человек, а не как краб в песке или куда он там упадет. Уставший до гула в голове и слезящихся глаз, он прямо в одежде рухнул на кровать и заснул, не покурив и не посмотрев на телефон.

Проснулся он ранним утром от звонка, поморщился от все еще ощущаемой во рту кислятины и потянулся за телефоном. Голова была свежей – слава богам, удалось выспаться. Понять бы еще, долго ли он спал.

Звонил Леймин.

– Ваша светлость, – ворчливо проговорил старый безопасник, как только Люк нажал на «ответить», – слава богам, вы вышли на связь!

– Скучали по мне, Жак? – осведомился Люк, сунув сигарету в рот и хлопая по тумбочке в поисках зажигалки.

– Госпожа герцогиня вернулась в Вейн, – отчитался Леймин. – Вместе с леди Шарлоттой и леди Маргаретой. В тот же день, когда вы разгромили иномирян, ваша светлость… это вы там шипите?

Дармоншир закрыл глаза, замолкая и останавливая вспышку раздражения. Во рту на мгновение пробились клыки. И как он это не предусмотрел и не проверил? И кто сказал им – несмотря на запрет!

– Нет, это связь плохая. Секунду, Жак, – попросил он. Включил ночник, не торопясь взял зажигалку, прикурив, глубоко вдохнул дым и выпустил его. Стало чуть-чуть полегче. – Признаться, я немного потерялся во времени. Какой сегодня день?

– Восьмое апреля, милорд.

Люк снова затянулся. Значит, спал он всего ночь. Это хорошо.

– Слушаю вас дальше. Надеюсь, это единственная новость, которая должна меня расстроить.

– Не могу вас порадовать, – буркнул Леймин. – Вчера около десяти вечера на замок напала стая нежити. Девять убитых, больше двадцати раненых. Так получилось, что госпожа герцогиня была на улице в этот момент.

Сердце дернулось и замерло.

– Она жива? – сипло спросил Люк.

– Жива! – резко ответил старик. – Спит сейчас. И, если бы не она, ваша светлость, нам бы пришлось туго… Но все же послушайте старика, отправьте и ее, и вашу матушку с сестрой подальше, милорд! Не место им здесь!

Люк курил сигарету за сигаретой, слушая рассказ о том, как его Марина жгла нежить, и очень старался успокоиться. Не получалось. А дослушав и попрощавшись с Леймином, спешно умылся и, не переодевшись и не позавтракав, отправился к Майлзу – предупредить, что улетает в Вейн.

– Вы только не пропадайте снова, ваша светлость, – сухо попросил его командующий. – Вечером вы мне нужны. Совещание перед наступлением.

– Не пропаду, полковник, – пообещал Люк, уже нетерпеливо ласкающий пальцами едва заметные потоки воздуха в кабинете Майлза. – К вечеру я буду здесь. Нужно решить семейные проблемы.

До замка было несколько минут лету, и он несся над облаками в темном небе, готовый ворваться к Марине в окно, схватить в охапку и самому унести в Пески. Но рядом с ним опять скользнули темные тени источающих холод змеептиц; Люк дернулся в сторону, агрессивно зашипев, щелкнул клювом – и тени рассыпались черным дымком.

Эти существа его беспокоили, и он пообещал себе спросить у Тиверса, кто это такие. И что с ними делать.

Происшествие, ветер и холод остудили голову, и мысли потекли разумные, взвешенные, и сам он полетел медленнее, наслаждаясь тем, что можно просто поскользить по мягким потокам ветров, ни за кем не гонясь и ни от кого не убегая.

Не надо врываться к Марине. Жена ведь спит, он может ее испугать, а она и так наверняка напугана и измотана… а еще Люк вдруг понял, как он соскучился. До безумия.

До дрожи. Он тоскливо заклекотал и дугой нырнул ниже, прошивая теплый поток с моря, несущий привкус цветущих садов острова Иппоталии, затем снова взмыл вверх. Марина была так тепла к нему последние недели, и оказалось, что больше всего сейчас он хочет ее увидеть. Прикоснуться, обнять, почувствовать вкус ее губ и кожи… и еще подарить ей те самые сапфиры, да…

Снова представились драгоценные камни на светлой коже, и возбуждение, как всегда сопровождающее оборот и подогретое воздухом с Маль-Серены, сильнее ударило по нервам. Люк едва не взвыл, рванувшись вперед, к приближающимся шпилям замка.

Он не будет ругаться. Он получит свою ласку, а потом попросит Марину уехать. Она всегда начинает сражаться, если на нее давить, но совершенно беззащитна перед просьбами.

Его светлость, размечтавшийся и успокоившийся, опустился перед замком и обернулся.

Уже начало светать. У крыльца Вейна стояли грузовики с изодранными бортами, у разбитых окон и лежачих дверей замка неслышно суетились люди – что-то замеряли, общались вполголоса. Едва заметно воняло уксусом и протухшей плотью, на траве виднелись огромные подпалины и темные склизкие пятна – Люк уже знал, что такие оставляет нежить. Вейн спал, и только на втором этаже, в госпитале, горел свет.

Дармоншир только подошел к крыльцу, – по обеим сторонам от проема стояли рудложские гвардейцы, – как навстречу, едва заметно запыхавшись, вышел Ирвинс.

– И вы здесь, – пробурчал Люк. – Моя супруга спит?

– Да, ваша светлость, – невозмутимо ответил дворецкий.

– А матушка с Ритой? Берни?

– Тоже отдыхают, ваша светлость.

– Понятно, – вздохнул Люк. – Тогда накройте пока завтрак в моих покоях.

Он поднялся в свои комнаты, тихие и нежилые. Перед встречей с Мариной неплохо было бы принять душ и переодеться, да и побриться не помешало бы. Здесь, в величественном Вейне, пусть и превращенном в госпиталь и полном незнакомых людей, Люк сразу ощутил, насколько он помят и как неподобающе выглядит.

Получасом позднее герцог вышел из ванной, энергично растираясь полотенцем, с удовольствием потянулся. Распахнул окна и, закурив, нагим рухнул на кровать. А затем, чертыхаясь, вытащил из-под головы и покрывала то, обо что довольно чувствительно приложился затылком.

Это были ключи с крупным драгоценным брелоком в виде змеиной головы. На кольце болталась сложенная вчетверо записка: «Я разбила твою игрушку, поэтому в гараже тебя ждет новая. Еще лучше. Ты оценишь. С днем рождения, муж мой. Я еще поздравлю тебя лично».

Он хмыкнул, чувствуя, как в душе теплеет и разливается почти мальчишеское предвкушение, поспешно оделся, едва попадая в рукава и штанины, и сбежал по второй лестнице вниз, в гараж. И там, улыбаясь как ненормальный, с азартом и удовольствием осмотрел новенький красный блестящий листолет, пахнущий металлом, пластиком и заводской смазкой.

Игрушка, конечно. Но игрушка красивая и очень быстрая, судя по характеристикам. Руки чесались ее испытать, но еще больше не терпелось сказать спасибо дарительнице. И Люк, сунув в карман ключи, заглянул в свой кабинет и порылся в хранилище, а затем, намотав на кулак нить с прохладными сапфирами, направился в покои к супруге, криво и мечтательно улыбаясь.

В ее комнатах было темно. Мария, горничная, увидев хозяина, молча сделала книксен и быстро проскользила мимо него в коридор. Он почти не заметил ее, устремившись к спальне. Ступил внутрь, в полумрак, и, мягко закрыв за собой дверь, сделал еще несколько шагов, остановился у кровати и замер.

В сердце плеснула нежность, теплой волной согрев душу, и он размяк, совсем расслабившись.

Марина спала на боку, закинув ногу на одеяло, и под короткой сорочкой ее ничего не было. Несмотря на открытые окна, пахло здесь мягкой и теплой женщиной. Миром и покоем пахло, от которого Люк так отвык. Домом его пахло.

Марина пошевелилась, сорочка скользнула выше, обнажив бедра, – тут же вспомнилось, как откровенна его супруга в любви, как щедра на отклик. Люк сглотнул от мгновенно ударившего в голову возбуждения, поднял руку, коснувшись намотанных на кулак сапфиров раздвоенным языком, и едва не застонал. Он присел на кровать, чувствуя, как начинает стучать кровь в висках, осторожно протянул руку и чуть приподнял сорочку. И застыл. А затем склонился и коснулся губами светлой прохладной ягодицы.

В его жене все было великолепно.

Стало жарко. Люк, путаясь в рукавах, стянул с себя рубашку, бросив ее в сторону, и тут же вздохнул от приласкавшего разгоряченное тело ветерка. Сапфировая нить жгла пальцы, требуя положить драгоценность к драгоценности, – и он, затаив дыхание, провел ею по стройной ноге, разжав кулак над изгибом, где бедро переходило в талию, – камни, чуть задержавшись на коже, каплями соскользнули по ягодицам на простынь… и в глазах помутилось от эстетического удовольствия. Дыхание стало распаленным, тяжелым.

Он не знал, как и почему в нем развилась эта мания. Кого-то вводит в транс музыка, кого-то – языки пламени, а его до мурашек завораживали камни на Марине. Или Марина на камнях. Когда-нибудь, когда закончится война, он насыплет целое ложе самоцветов. И сначала будет смотреть, просто смотреть на нее, задыхаясь, как сейчас, от совершенства картины, а затем будет любить ее на этом ложе. И боги с ним, с неудобством.

Супруга, не подозревая о его мечтах, крепко спала – а он, чувствуя себя почти преступником, скользил по ее щиколоткам и бедрам ладонями, касался губами и языком, ласкал, задыхаясь от страсти. Не оттолкнет ли теперь, не разозлится ли, когда проснется?

– Нет… нет, – прошептал он то ли вслух, то ли про себя. Она уже простила его, он это чувствовал – в ее словах по телефону, в ее неласковости, в сердитых признаниях и ядовитых укусах. Простила и отзовется сейчас ему.

Он еще поиграл с ней, касаясь ее кожи то губами, то сапфирами, – и затем, возбужденный донельзя, намотал нить ей на щиколотку, застегнул, лизнув пальцы ноги. Дыхание его прерывалось, и он улыбался, зачарованно глядя на украшение. А затем, скользнув вдоль спины Марины, растянулся рядом с ней на кровати. Прижался, опаляя горячим дыханием и касаясь губами чуть влажной шеи, уткнулся носом в отросшие волосы и осторожно поддел рукой сорочку. Живот под ней был совсем еще плоский, теплый, и Люк провел по нему пальцами, накрывая ладонью грудь. Супруга чуть слышно выдохнула, а он едва не застонал, вжимаясь в нее сильнее и гладя кончиками пальцев нежный сосок. Все вылетело из головы – так он скучал, до ужаса, до боли в сердце.

Марина едва заметно подавалась навстречу его движениям, а потом и вовсе перевернулась на спину, закинув руку за голову. Сорочка задралась окончательно, обнажив гладкое тело, приоткрытые бедра, манящую в полумраке грудь, по которой он так давно сходил с ума.

– Детка, – прохрипел он, нависая над ней и сходя с ума от желания. Глаз она так и не открыла, но ему и не нужно уже было это – Люк склонился и впился в ее губы поцелуем, чувствуя, как скользят по его груди ее соски, как подаются к его руке бедра. Он сходил с ума, он почти умирал – и, наверное, поэтому не сразу понял, что жена, напряженная, злая, протестующе мычит и упирается ладонями ему в грудь. – Маришка, – зашептал он лихорадочно ей в губы, – не надо, не отталкивай меня, пожалуйста… ты такая красивая… я сейчас сдохну, если не окажусь в тебе.

Она снова замычала, заколотила его по плечам кулаками – и он, вдруг заметив на ее глазах слезы, испуганно откатился в сторону, встав с другой стороны постели.

– Детка… – голос сел, – я сделал тебе больно?

Марина вскочила, зажимая рот, шатнулась в сторону ванной – и вдруг скорчилась, и ее вырвало прямо у кровати. Люк растерянно бросился к ней.

– Не подходи ко мне! – крикнула она, кашляя и задыхаясь. Он замер у изножья, а Марина выпрямилась, вытирая ладонью губы – рука ее заметно тряслась, глаза были красные, – судорожно вздохнула, схватилась за прикроватный столик и снова согнулась в рвотном спазме. И, пережив его, затряслась и заплакала, мотая головой и растирая слезы по щекам.

– Детка… – растерянно и виновато промямлил Люк, ругая себя последними словами. – Я могу чем-то помочь?

Теперь ему страшно было даже прикоснуться к ней. Какое желание – о стенку головой хотелось побиться.

– Исчезнуть и больше никогда не появляться рядом! – прорычала она, судорожно сглатывая. – Если ты ни о чем, кроме своего удовлетворения, думать не можешь!

– Детка, ну прости меня… – он снова шагнул к ней. – Не сердись. Пойдем в ванную, я тебе помогу… Ну… не плачь. Ничего же страшного не произошло.

Она отшатнулась, выставив в его сторону руку. В покоях похолодало.

– Ничего страшного?! Нет! Не подходи и не трогай меня! Я не вынесу сейчас этого, Люк! – По лицу ее текли злые крупные слезы, рот кривился, и глаза становились все светлее, и голос – все громче. – Ты даже не подумал узнать, как я себя чувствую, что со мной было, прежде чем лезть на меня!.. В этом ты весь! Я все эти дни не знала, что с тобой, ты не удосужился ни позвонить, ни написать, без объяснений сослал, как собачку, куда-то за горы, а теперь примчался ко мне в постель, и плевать, что я почти не сплю, что мне плохо, что я умру скоро от токсикоза!

Она уже орала, вздрагивая от слез и размазывая их по лицу, так яростно, что его тоже начало потряхивать от адреналина.

– Это не так, Марин, – попытался он оправдаться, нервно сминая пачку сигарет в кармане. У него впервые в жизни отказал дар убеждения, он просто не знал, что сказать, – так был ошеломлен. Но супругу уже было не остановить.

– Я так устала, Люк, я спать легла под утро!! У нас столько раненых, нежить вчера напала, – Марина снова зарыдала, запрокинув голову назад и сжимая кулаки, и выглядела при этом совершенно безумно. Под ногами у него пол покрывался ледяным узором. – Мне было так страшно! Где ты был? Где ты был?!!

– Ты переволновалась, детка, – осторожно говорил он, тихо подкрадываясь к ней вдоль кровати, как к взбесившемуся животному. Изо рта шел пар, сердце колотилось часто-часто, спина взмокла. – Я был занят. Убивал инсектоидов… это не оправдание, да… прости, что не уделял тебе внимания. Я так соскучился, Марина. Так хотел тебя увидеть…

– Трахнуть ты меня хотел! – зло бросила она ему в лицо, подхватила прикроватный столик и, развернувшись, швырнула его в сторону Люка. Он не долетел – с грохотом врезался в пол. – Не подходи! Лучше бы ты вообще не приезжал!

– Детка, не поднимай тяжести, – попросил он, выдыхая и отступая по ледяному полу. От сгустившейся в комнате ярости и его кровь начала закипать.

– А тебе есть до этого дело? – выплюнула она. – Ты вообще помнил, что я беременна, когда залезал на меня? Убирайся! Убирайся из моих покоев, Люк!

– Марин, – сказал он тяжело, не способный справиться с ее истерикой, – ос-с-становис-сь.

Она засмеялась, нервно, выпрямившись и глядя на него с превосходством, – красноглазая, с растрепанными волосами, некрасивая и измотанная. От нее волнами била агрессия, расцветая морозными узорами на стенах.

– Что, не нравлюсь я тебе такой, Люк? Не нра-а-авлюсь. Я говорила тебе. Говорила. Ты не сможешь меня любить. Да ты уже и сам это понял, да? Недаром ты эту сучку целовал. Хорошо она целуется, а, Люк? Хорошо? Может, ты меня и отослал, чтобы к ней сюда прилетать? Жалеешь, наверное, что спас меня тогда… – она снова засмеялась-зарыдала, запрокинув голову, раскачиваясь, обхватив себя руками, а он слушал этот бред, смотрел на нее и не находил в себе сил остановить. – Лучше бы я тебя никогда не встречала… видеть тебя не могу, не могу, не могу! Ненавижу тебя!

Люк выдохнул, сжимая зубы, развернулся и вышел, понимая, что еще немного – и он тоже сорвется на крик. Его трясло.

– Правильно, – надрывно кричала она ему в спину из спальни, – убирайся! Убирайся и не возращайся! Ты мне не нужен! – Рыдания и вдруг приглушенное, отчаянное, молящее: – Люк! Люк! Прости… не уходи… Люк!

Он не мог вернуться – бежал оттуда, по коридору к черной лестнице, тяжело дыша, наполненный ее болью, тоской и яростным безумием до краев. Нужно было вымыть это ветром, но в таком состоянии нечего было и думать лететь змеем. Он не способен был сейчас собой управлять и точно либо устроит ураган, либо улетит на край света.

В Марининых покоях за его спиной что-то гремело, рушилось, раздавался звон разбитого стекла – похоже, она опять швыряла и ломала мебель. И нужно было вернуться, схватить ее, обнять и переждать, пока она успокоится, помочь ей справиться со срывом. Но он малодушно бежал – он тоже устал, вымотался, тоже ходил по грани все эти дни, и не хватало сейчас сил перешагнуть все то, что она ему наговорила. Не хватило сил отстраниться, пожалеть ее и простить.

Люк сунул руку в карман за пачкой сигарет, наткнулся пальцами на ключи от листолета и едва не бросил их в стену. Но передумал и быстро пошел вниз по лестнице. Вот и решение.

На настройку листолета он не стал тратить время. Прыгнув в него, нажал кнопку открытия гаража и, даже не пристегнувшись, понесся из замка к Третьему форту.

* * *

Этой ночью в Дармоншир, пользуясь темнотой, залетел раньяр с вооруженными людьми, одетыми в форму инляндских офицеров. Он опустился в лесу, неподалеку от земель замка Вейн, люди выгрузили оружие и отпустили стрекозу со всадником обратно.

Им была поставлена задача, избегая охраны, прокрасться следующей ночью к замку, заминировать его и взорвать, чтобы нанести урон проклятому колдуну и выманить его. А потом расстрелять из гранатометов и его самого, и тех, кто будет спасаться на машинах, и тех, кто прибудет на помощь.

Но оказалось, что земли колдуна очень хорошо охраняются: за земляными валами, окружающими его владения, мелькали огни, то и дело виднелись патрули. Чужаки затаились, решая, как отвлечь охрану, чтобы пробраться внутрь.

Утром в розоватом сиянии рассвета один из иномирян увидел улетающий от замка листолет и растолкал остальных. Возможность отвлечь патрули летела прямо на них.

* * *

Люка все еще потряхивало после Марининой истерики – он то шипел от злости, сжимая рычаг управления, то дергался, чтобы вернуться и утешить супругу, – но упорно набирал высоту и скорость. Он не в состоянии сейчас был говорить с ней. Сердце колотилось как сумасшедшее.

Оглядываться он не стал.

Впереди дугой вставало дымчатое, зеркальное утреннее море. Его светлость на мгновение отвлекся от управления, достал сигарету, щелкнул зажигалкой и затянулся… как вдруг его ослепило белой вспышкой, и Люк, оглушенный, со взорвавшейся болью головой, инстинктивно вывернул рычаг, пытаясь спастись. Щиты его, сжавшись от чудовищного давления, защитили аппарат от мгновенного разрушения, но вызвали кровотечение из ушей и носа; Люк почти ослеп и оглох.

Листолет от наружного взрыва разваливался на части и горел, со свистом планируя к морю. Так велики были набранная скорость и запас прочности летного артефакта, что аппарат, оставляя дымный след, донесся почти до воды и, полыхая, с оглушительным треском вмазался в скалы.

Врожденные щиты спасли Люка от взрыва, но лопнули от крушения на огромной скорости. Он, еще живой, посеченный осколками и искалеченный от удара, задыхающийся от едкого дыма, обожженный до мяса, стонущий от капель расплавленного пластика, что лились с горящего аппарата, вывалился на валуны, окропляя их кровью, извиваясь от невыносимой боли, ничего не слыша и не соображая. Пополз, не чувствуя рук и ног, перевернулся на спину, попытался вдохнуть – но не получалось, – и он захрипел там, на валунах у горящего листолета и подбирающегося приливом моря, забился в судорогах… и умер.

Марина

Я, разгромив спальню, упала на кровать и рыдала, пока не ослабла так, что в голове начало шуметь. Встать не было сил. Ко мне заглядывала Мария, но я приказала не заходить и не пускать никого. Я бы не вынесла сейчас кого-то еще.

Мне было мерзко и стыдно – за свое поведение, за безумную истерику, в которой вылились все обиды, вся моя усталость и злость. Я раз за разом звонила Люку, писала ему «прости», пыталась шутить и тут же понимала, как это неуместно и жалко выглядит. Он не отвечал, его телефон был вне зоны действия, и в конце концов я затихла, прижимая к себе трубку и всхлипывая.

Сейчас отойду, сяду на машину и поеду к нему.

Как он мог улететь!!!

Но я никак не могла встать – на меня накатила апатия, как всегда бывало после истерик, я лежала и смотрела то на сапфировую нить, обвивающую мою ногу, то в сторону разбитого окна. Стало холодно, и я потянула на себя одеяло. Взгляд мой зацепился за мешочек с иглой Поли. Часы показывали половину десятого утра. Нужно было вколоть ее, но даже то, что игла последняя, не заставило меня сдвинуться с места.

Не было сил.

Через какое-то время в мое сознание вторгся шум машин. Я слушала его, слушала голоса, а затем встала и побрела к окну, придерживая на плечах одеяло. Возможно, опять нужна моя помощь?

Но внизу стояли не грузовики с ранеными, а военные автомобили – я видела такие в фортах. От них в сторону замка направлялись несколько офицеров.

Может, они думают, что Люк еще здесь?

Я вздохнула и приказала себе собраться – быстро умылась, поплескав в опухшее, красноглазое лицо холодной водой, переоделась и пошла вниз.

В холле, где размещались койки раненых, стояла гробовая тишина. Я в удивлении остановилась на лестнице. Военные о чем-то разговаривали с леди Лоттой, обернувшейся на звук моих шагов. Она была белой как полотно и плакала.

– Что случилось? – сипло спросила я, чувствуя, как сжимается сердце.

– Госпожа герцогиня, – один из военных поклонился мне. – Простите за плохие известия и примите мои соболезнования. Ваш муж, лорд Лукас, погиб, разбившись на листолете.

Он замолчал, а я поднесла руку к горлу – второй я крепко вцепилась в перила – и засмеялась, всхлипывающе, громко. И так же резко перестала.

– Ну что вы, – сказала я, тяжело дыша, и просяще улыбнулась. – Вы ошиблись. Ошиблись, да?

Он не дал мне надежды.

– В его листолет выстрелили из гранатомета, миледи, он рухнул на побережье и сгорел. Врагов обнаружили и уничтожили, но его светлость это уже не спасет, к сожалению.

– Нет, – я качала головой. – Нет. Нет. Тело ведь не нашли? Не нашли ведь!!!

– Госпожа, тело, скорее всего, от удара выбросило в воду и унесло в море. Там скалы… под ними водовороты, сильное течение. Но мы обнаружили останки… фрагменты тела.

– Где? – я сбежала вниз. – Где?! Я хочу посмотреть! Это точно не он, другой кто-то… – я повернулась к свекрови, молча плачущей и глядящей на меня пустыми глазами. – Леди Шарлотта, это кто-то другой, ну скажите хоть вы им!

Она молчала – застывшая, скорбная статуя с льющимися по щекам слезами. Голос мой сел, я начала задыхаться.

– Леди Дармоншир, – деликатно вмешался еще один из военных. – Мы обнаружили фрагмент руки с брачным браслетом. По нему и опознали. И часть ноги. Но я не рекомендовал бы вам на это смотреть.

– Покажите, – приказала я сдавленно. – Покажите мне немедленно! – Я сорвалась на крик. – Немедленно!

Меня провели к машине и открыли двери кузова, из которого пахнуло холодом. Я поднялась внутрь и через несколько секунд молча смотрела на то, что лежало на одной из полок.

Эти пальцы, даже обожженные, с содранной кожей и синими ногтями я бы узнала где угодно. Мне даже не нужно было видеть брачный браслет – но он был там. Кусающий себя за хвост платиновый змей, впеченный в ало-синее мясо с клочками кожи, покрытый копотью и застывшими потеками пластика.

Внутри меня медленно, чудовищно медленно разрывалось на куски сердце. Было так больно, что я не могла говорить, моргать и думать. Только сипло дышать, умирая раз за разом. Вдох – ис-с-с-с-с-с-с – выдох. Вдох – ис-с-с-с-с-с-с-с-с-с – выдох.

Я, приняв руку офицера, спустилась из ледяного нутра машины, сделала несколько шагов по выжженной траве и упала в обморок.