Текст книги "Жду, надеюсь, люблю..."

Глава 5

– Вы меня простите, Марина Евгеньевна, – сказал Павел, неуклюже проковыляв по ступеням и тяжело ввалившись в дом. Что у него с ногами? – Мне на днях ваш Петр многое рассказал. Я и решил зайти. Не сердитесь… Вы одна, я один…

– Я не сержусь, что вы! Да и за что? – Марина поежилась под платком, плотнее в него укутываясь. – Чаю выпьете? У меня торт есть. Вафельный. Вкусный. Петька привез и забыл съесть. Сильно занят был. Все носился к каким-то девицам на другой конец поселка.

Павел улыбнулся, и Марина нехорошо удивилась. Она никогда еще не видела такой улыбки – улыбки-вопроса, улыбки-допроса, не просто официально-канцелярской, какие встречаются сплошь и рядом, а жестко спрашивающей: а кто ты, человек, стоящий напротив? что ты собой представляешь? что можешь? на что способен? Давай покажись…

Марина уткнулась в платок, совсем спряталась. Как холодно на террасе… И по утрам трава уже становится совершенно седой и обмерзает, жалобно похрустывая и ломаясь под ногами. Стекла террасы подслеповато уставились в черноту вечера, высматривая там что-то ведомое им одним.

– Так как насчет торта?

– Можно и торт, – уклончиво отозвался сосед. – Не страшно одной здесь? В общем и целом…

Марина пожала плечами.

– Садитесь. Сейчас чайник согрею. Это вам Петька в уши надул? Одна, кругом никого, страх да и только… Нет, не боюсь! Я боюсь лишь войны! Войны, которая отнимает у нас детей! Будь она проклята!

– Простите… – Павел уперся взглядом в стол.

Такой круглоголовый, прямо до смешного, парень… Голова в виде футбольного мяча. Или шара. И бритый почти наголо. Кем он приходится старосветским помещикам?

Чайник закипел быстро.

– Так кто же вы и с чем пожаловали? – Марина села на табуретку напротив.

Сосед опять допрашивающе улыбнулся.

– Значит, я – Павел. Ну, на данный момент. Настоящих имени, отчества и фамилии у меня нет, а может, никогда и не было. Те, что в паспорте, – вымышленные. Всю правду говорю, какая она есть.

Марина удивленно подняла брови. Петька часто тусуется неизвестно с кем. В смысле контактов он абсолютно неразборчив.

– Это как же? У вас поддельные документы?

Круглоголовый вновь что-то о чем-то спросил, мрачновато улыбнувшись. И хлебнул из чашки.

– Просто они довольно часто меняются, как у всех спецназовцев. Мне повезло, что до сих пор живой, я вам скажу. Это судьба. А вы знаете, почему я бритый? Без волос удобнее: не за что схватить. В детдоме это понял. Немного подрос – и разгильдяем стал, жутким дебоширом. Прямо бандитом рос. Все твердил, что родители погибли на Байконуре во время испытаний. Мне уже исполнилось четырнадцать, когда кто-то мне подбросил эту идею. Не помню кто. Лет в девять, наверное, меня перевезли из пригорода в город, в другой интернат, врачи настояли. Это в Сибири было. Там мне ноги вылечили, чтобы я потом без них остался… Шутка у меня такая дурацкая с некоторых пор, извините.

– Без ног?… – пробормотала Марина.

– Ну да… На протезах хожу. Незаметно? Ковыляю странновато. В общем и целом…

– Не очень… – Марина отвела глаза.

Павел кивнул, довольный, и отправил в рот огромный кусок торта.

– Люблю сладкое, я вам скажу. А в новом интернате мне нравилось, привык младших защищать. Учиться стал. Хотя по Зое скучал очень. Больше никогда ее не встречал… Была у меня такая детская любовь… Не знаю, жива ли. Фамилию забыл. А в новом интернате как-то заступился за одного малого и так здорово врезал обидчику, что сломал ему нос. Начались разбирательства, а потом пришел незнакомый коренастый дядька и попросил меня: «Покажи, как ты ударил». А мне терять нечего – показал. Дядька этот оказался тренером из школы «Спартака», куда меня и привел за руку.

Марина совсем закрылась от парня платком. Она догадалась, что Павлу нужно исповедаться – сидит один сиднем на даче: ни друзей, ни родных… Кем же он приходится старосветским помещикам? Но ведь был у них сын, кто-то рассказывал, кажется, даже муж Володя говорил об этом… Был сын, а потом пропал… Словно сгинул. И никто о нем больше ничего не слышал…

А Павел продолжал исповедь. В черное окно ломился недобрый осенний ветер.

– Стал мастером спорта международного класса по боксу и кикбоксингу, провел около четырехсот боев. В семидесяти победил, а проиграл только в тридцати, в общем и целом. Оценили? А потом забарахлило вдруг сердце, я вам скажу. Ведь в детстве ноги у меня болели от ревматизма. Врачи спорт отменили, запретили даже быстро двигаться и вынесли приговор – порок митрального клапана. Ну, полежал я, полежал – и поплелся в спортзал к тренеру. Тот помолчал, подумал и сказал: «Бросать большой спорт сразу тоже опасно. Попробуй снова…» Попробовал. А через несколько месяцев врачи поставленный диагноз отменили. Удивились жутко. Что же это такое? – меня спрашивают. Чудаки… А я снова вышел на ринг…

– Вам так нравился бокс? – спросила Марина.

Как большинство женщин, она считала бокс грубым, страшным и бездарным мордобитием.

– А вам, конечно, нет. – Павел понятливо кивнул. – Я вам скажу: для меня бокс стал обычной проверкой характера. Она бывает у каждого. Вот любой спрашивает себя: а что ты можешь, на что способен? И проверяет себя. Ну хоть пытается проверить. Кто где, кто в чем. Я вот – в боксе. Окончил Суворовское, служил в армии: Тихоокеанский флот, морская пехота, остров Русский и Куба… Там провел восемь месяцев, и там же меня первый раз ранили. В общем и целом в меня даже не попали, – прострелили ветку над головой, а эта ветка слишком сильно ударила. Потом была учеба в Высшей школе КГБ. Ну, гений может ее окончить, наверное, и за три дня, а обычные люди учатся там всю жизнь. Сами посудите: новые разработки появляются все время. Всю правду говорю, какая она есть.

Марина прищурилась. Как того требовала установленная мода прошлых лет, в семье Бычковых ненавидели КГБ, а отец периодически начинал утверждать, что гэбэшники давно поставили ему жучок на телефон. Правда, как и все остальные, ни среди своих знакомых, ни даже среди знакомых своих знакомых отец не знал ни одного человека, которого хоть бы раз в этот самый КГБ вызвали. Но продолжал упорствовать в своей ненависти.

– И чему же вас там обучали?

– Трудно сказать, чему там не обучают. Я владею всеми видами оружия, умею готовить… А кулинарить нас учила личный повар Брежнева, которая тогда осталась не у дел. Я прекрасно вожу машину, знаю математику, физику, химию, компьютер, понимаю английский, немецкий, испанский… В принципе изучил шестнадцать языков. А в интернате говорили, что у меня память плохая… Могу объясняться с помощью жестов, притворившись глухонемым, умею лечить руками, снять приворот… В общем и целом. Верите, нет?

Марина пожала плечами. Этот странный круглоголовый парень, типа Павел, говорил на редкость убедительно.

– Я – диверсант-террорист. У меня на счету более трехсот восьмидесяти выбросов. Оценили? Всю правду говорю… Побывал во всех странах Африки, изъездил всю Северную Америку, а вот в Европе не был, только в Лондоне да в Париже проездом. Три ордена получил. Вроде горжусь, но кому все это нужно? В общем и целом… Иногда думаешь, что прожил жизнь зря… Мне бы мать хоть раз увидеть…

Марина зябко поежилась, сжавшись под пушистым платком. Мать… Марина о ней редко вспоминала. Почему они были так далеки друг от друга?… А теперь уже ничего не вернуть…

– Выбрасывали нас с самолетов, часто – с пассажирских, – рассказывал Павел. – Лежишь на полу, ждешь команды, холодно… Раз – и пошел! Задания простые, я вам скажу, – в основном устранить, убрать кого-нибудь. Незаметно, молниеносно… И наших, и иностранцев убирали. Устраивали человеку сердечный приступ. Ну, или что-то в этом роде. Всю правду говорю. По времени эти выбросы невелики – самый большой у меня длился два месяца. Длительность операции – пять минут, а в среднем диверсант должен вернуться к исходной точке, к условленному месту встречи через три – семь дней после выброса. Позже – выбирайся сам с чужой земли как знаешь, чтобы по дороге не засекли… Тебя уже здесь никто из своих не ждет. Ты опоздал, браток!

Все мы постоянно куда-то опаздываем, грустно подумала Марина. Почему так получается?…

– Но бывали задания и на нашей территории. Как-то пришлось одного нашего мужика вызволять: по пьяному делу прострелил колесо у соседской машины, вкачали три года за хулиганство. А знал он много – боялись, начнет языком молоть. Ну и послали меня его вытащить… Нелегко ему побег было устроить – он в «красную» зону попал. Ну, это вам известно: в «черной» – администрация сама по себе, а у воров – своя организация. Зато в «красной» администрация все в своих руках держит, оттуда сбежать тяжелее. Ничего, я задание выполнил… Да, я вам скажу, такая уж у меня работа – защищать родину, но в некоторых случаях – приходится защищать ее от себя самой.

Марина пристально рассматривала круглоголового парня. А ведь он опасен и страшен… Откуда и зачем он свалился на ее несчастную долю?!

– Тренируются спецназовцы тоже постоянно. Школ у нас немало: под Москвой, под Петербургом… А потом я прошел через Чечню, воевал там восемнадцать месяцев. Вот видите, теперь на протезах, с тяжелой травмой позвоночника и черепно-мозговой. Был командиром саперной роты, а один раз просто ошибся: взрывал обнаруженный склад боеприпасов и почему-то не успел отбежать достаточно далеко от места взрыва. Сумел только натянуть на лицо каску, а земля рыхлая, воздух пропускала. Пролежал засыпанный на длину двух штыков около полутора суток. Ребята откопали и отправили с переломанными ногами в госпиталь. Там встретил хорошую женщину – снайпера из Подмосковья, мастера спорта по стрельбе. Теперь часто ко мне приезжает…

Марина тихо вздохнула. Женщина? Ни разу не видела. Или эти ребята умеют так ловко и таинственно обделывать буквально все свои дела, даже амурные? Специалисты высшего класса…

– Хожу я тут иногда шумно. – Павел даже немного смутился. – Мешаю всем. В общем и целом…

– Здесь? – вновь удивилась Марина. – Да кому вы можете мешать на своем участке? А почему бы вам не жениться на этой хорошей девушке? Она ведь явно вас любит…

Марина не договорила. Неловко лишний раз упоминать о протезах. Но Павел все отлично понял сам.

– Ну, это только потому, что без ног? Любит, жалеет… Да нет, речи о семье нет. Сами посудите, ну какая может быть семья у человека без имени и фамилии и готового к смерти каждый день? Да еще у безногого… Я тут недавно на поселковую автостоянку дежурить устроился. Мне сутками работать несложно, я все равно почти не сплю – очень боюсь снов. Ох, Марина Евгеньевна, как я их боюсь! Верите, нет? Если бы вы только представляли себе! Ну, иногда задремлю на час-полтора в сутки… И сразу снится война, взрывы, кровь… Чего я там только не навидался! А вообще, как ни странно, я вам скажу, эта жизнь не по мне: я всегда хотел быть военным или милиционером. Если бы не протезы, бросил бы все – и снова туда!.. Где стреляют…

Марина изумилась по-настоящему:

– Вы серьезно?!

– Абсолютно. Всю правду говорю, какая она есть. В общем и целом. Я вернулся и быстро, через несколько месяцев, на гражданке загрустил. Вроде, кажется что-то не так. Я в мирной Москве, хожу в клубы, с ребятами своими вижусь, война позади, что же не так?! А потом сообразил: потому-то и тоскую, что вижусь с парнями здесь, а не там! И думаю о том, как в Чечне был, и часто по ней скучаю, как полный идиот.

Марина откинула платок от лица.

– Не понимаю… Как это так? С вами в Москве что-то случилось?!

Павел положил себе второй кусок торта.

– Да ничего! Вы просто никогда не воевали. Люблю сладкое… Вот я сейчас вижу вокруг себя обычных городских мажоров, никогда не нюхавших пороха. У них – капризных, избалованных – все интересы сводятся к девкам, выпивке и закуске. А там, на передовой, – настоящие мужики, сильные и отчаянные. Пахнут потом и кровью. Знаете, с тех пор, после войны, ни музеи, ни всякие архитектурные памятники меня уже больше не колышат. Для меня они стали не достопримечательностями, а стратегическими объектами, которые я видел глазами военного. И мне требовалось быстро решить – следует ли их немедленно взорвать или пока оставить в покое. Жизнь для меня превратилась в постоянную войну, где боевые действия не прекращались ни на минуту. В общем и целом.

– Это страшно… – прошептала Марина. – Бедный вы мой…

Она сейчас готова была обнять, прижать к себе и расцеловать этого парня с шарообразной головой, почти ровесника ее Славы.

Слава, Славочка…

– Нет, почему?… – Павел опять допрашивающе улыбнулся. – Ничего особенного, я вам скажу. Просто каждый по-своему видит и представляет себе жизнь. А теперь я ношу растяжку…

Марина вздрогнула.

– Растяжку? Это еще что такое?

– А вот… Такая хитрая штучка… – Павел показал на себе какие-то веревки. – Одно движение руки у бедра – и тебя нет! Взлетаешь на воздух вместе с теми, кто к тебе приблизился. Вы ведь понимаете: мы никогда не сдаемся в плен. Всю правду говорю, какая она есть. Поэтому если ты тяжело ранен, теряешь силы и понимаешь, что надежды на спасение нет… На тот случай, кроме вшитой в воротник ампулы с цианидом, у каждого из нас на шее еще три растяжки для самоликвидации. Три про запас. Как запасное кольцо у парашюта. Только там – для спасения… Сейчас оставил себе одну. Чтобы быть готовым уйти в любой момент. Мало ли что…

– Но сейчас-то зачем? – прошептала подавленная Марина. – Вы ведь не на войне…

– Я всегда на войне. В общем и целом, – усмехнулся Павел. – А ведь я, Марина Евгеньевна, зомби… Да, да! Думаете, просто головой стукнутый? Нас готовили к Чечне два месяца: рукопашный бой, минирование, все такое прочее… И с нами работали медики. Методом гипноза, погружения, по системе «сомнамбула». Я закодирован и помню сейчас планы и маршруты разных городов, где я никогда не бывал: улицы, дома, этажи… Могу нарисовать. Верите, нет? Вот часто спрашивают, кому нужна война. Говорят – воюющая страна слабеет. Но это теоретически, и у всех нынче очень старый, допотопный учебник. Война нужна тем, кто торгует оружием и военной техникой. Где же еще, как не в бою, демонстрировать технические военные новинки? Другие страны посмотрят, заглядятся да и купят. Танк «Буратино», например… Классная машина, я вам скажу. Куда угодно без промаха попадет! И где же еще банкам отмывать ворованные деньги, как не на войне? Ведь это очень удобно и выгодно: они оплачивают спецназ – знаете, сколько это стоит? В среднем мы получали по сто баксов в день. Снайпер-одиночка, работающий часа четыре от наступления полной темноты до рассвета, может за ночь получить штукарь. Ну конечно, если принесет доказательства, что уничтожил определенное количество человек: уши, глаза убитых… Значит, банк платит спецназу, тем самым помогает родной стране – у нее же нет таких бабок! Да воюющая страна – любая – всегда в выигрыше! А среди контрактников в Чечне – полно уголовников, которые идут воевать вместо тюрьмы. Они и пьют, и своих убивают: просто так, за то, что выпить не дали! Всю правду говорю, какая она есть.

Марина слушала молча. Голова у нее шла кругом.

– Знаете, Марина Евгеньевна, я ведь по глазам могу угадать, что человек через минуту сделает, особенно если он собирается убить. Теперь вот учу ребятишек драться. Очень детей люблю… Пусть умеют дать сдачи и себя защитить. Весь день они возле меня на автостоянке крутятся. Своих-то нет… Машину заимел, две квартиры купил… Родителей привез, они отдельно живут…

– Родители? – вновь изумилась Марина. – Так вы их все-таки нашли? Увидели мать?

– Друг у меня лучший был, браток еще по Суворовскому… В Каире на мине подорвался… – пробормотал Павел. – Я даже клочка его одежды не нашел… Поехал в Москву к его родителям – они одни, я один… Теперь мать и отец есть… Сейчас они в Москве, а я вот здесь пока. Мне тут вольготнее. Так странно, я вам скажу… Захотелось вдруг вам исповедаться… Сам не знаю почему. Я ведь из породы молчунов, да и профессия приучила. Спасибо вам, что выслушали… А можно, я вас со своей Светкой познакомлю?…

Кажется, у меня появился еще один, четвертый сын, подумала Марина. И кивнула.

Марина выслушала сестру в возмущении.

– Так ты что, нас всех обманула?! – прошипела она, наконец с трудом придя в себя. – Ты выходишь замуж за этого старика?! Макака Макакыча?!

– Ты просто мне завидуешь! – заявила сестра.

Марики всегда, постоянно чего-то ждали: то изменения жизни родителей, то богатых мужей, то детей… И сама жизнь потихоньку превратилась в это непрерывное, тягостное, выматывающее душу ожидание, когда не живешь, а только ждешь, ждешь, ждешь… А жизнь себе насмешливо проскакивала тем временем мимо – неслышно и стремительно.

– А как ты скажешь родителям? – ехидно спросила сестру Марина.

Арина вздохнула и нахмурилась.

– Это у меня самая большая сложность на сегодня.

– Уж конечно! – недобро пропела Марина. – Ты их надула с этими соседями, врала, что охмурила сына, а теперь? Так тебе и надо! Все по уму.

– Я боюсь, – прошептала сестра.

– А давать согласие на замужество ты не боялась? – Марина злобилась все сильнее. – Вы чего, спите с ним, что ли? И как, получается? Тебе нравится?

Арина предпочла не услышать и не отвечать на эти глупости и выпады.

– Я хочу тебя попросить… Ты не расскажешь обо мне предкам? Я боюсь… А у тебя получится лучше. И реакция будет приличнее.

Марина прищурилась.

– Уверена? Сестра кивнула:

– Пожалуйста… Очень тебя прошу…

Марина пожалела сестру. Она глядела так беспомощно, так просительно, так печально… И кому, как не родной двойняшке, помочь своей половинке, своей близняшке? Они ведь один человек, волею судьбы разделенный пополам…

– Ладно, – пробурчала Марина. – Я попробую… За успех предприятия не ручаюсь. Наворотила ты дел!

Вечером, когда Арина привычно отправилась к соседу, Марина, как старшая, приступила к выполнению возложенной на нее задачи. Она прокрутила в голове несколько возможных вариантов и подходов к родителям и бабушке, выбрала, по ее мнению, оптимальный и начала.

– Я замуж собираюсь! – выпалила она, понимая, что этим предков уже не огорошить.

– И эта туда же! – проворчал отец. – Давно пора! Прямо засиделись в девках! И кого же выбрала ваша светлость?

Марина обиделась:

– А почему ты так со мной разговариваешь?

– Женя, Женя… – прошептала мать.

– Да что Женя?! Они совершенно распустились! В конце концов, в моем вопросе нет ничего предосудительного или противозаконного! И ничего бестактного тоже нет! Имею я право знать, за кого выходит замуж моя дочь?!

Бабушка осуждающе покачала головой, молчаливая, как мебель.

– Имеешь, – буркнула Марина. – За человека!

– Ты видишь, Ася, как они обе распоясались?! – заорал в бешенстве отец. – Что одна, что другая! Разве так отвечают родному отцу?!

– А как ему отвечают?! – не осталась в долгу Марина.

И вдруг вспомнила холодную лестницу своего подъезда, продуваемую всеми нахальными ветрами, облезлые стены, грязный мусоропровод… Себя, прижавшуюся к стеклу, представляющую отца и соседа, куривших здесь каждый вечер… И такая тишина тогда стояла вокруг, все уже спали… Не надрывались телефоны, не гоготали телевизоры, не вопили магнитофоны…

А как папа теперь будет курить с этим Макакой Макакычем дальше? – вдруг подумала Марина. И затихла. Мать взглянула на нее с тревогой, бабушка – с удивлением. Отец не смотрел вообще.

– Прости, папа… – прошептала Марина. – Не знаю, что на меня нашло… Я выхожу замуж за Ромку Баранина. Который окончил иняз и будет переводчиком. Вообще… – Она на минуту замялась, все-таки неловко докладывать родителям правду о себе. – Вообще мы с ним давно вась-вась, и я на самом деле его жена… Ну, надо оформить наши отношения…

Родители и бабушка молчали.

– Вы не рады? – уточнила Марина.

– Да нет, почему же? Очень рады! – заторопилась мать. – Это мы от неожиданности… То Арина, то ты… Видно, время у вас такое пришло. Пора…

– Квартиру им надо, Евгений! – сурово произнесла бабушка, будто вынесла жесткий приговор. – Думай над этим! Арина-то будет жить вместе со своим свекром, Макаром.

– Она просто будет с ним жить! – брякнула, не подумав, Марина. Все ее планы полетели в тартарары. – Она выходит замуж за него, а не за его сына. Все по уму…

– Ты шутишь?… – прошептала побледневшая мать. Она сразу поняла, что это не шутка.

– А что? Макакыч – мужик надежный! За ним – как за охраняемой границей! – покуражилась Марина. – Я серьезно! Вот сын его – очень темная коняшка. Он как раз Аринке ни к чему.

Отец болезненно скривился и стал судорожно шарить по карманам в поисках валидола. Мать застыла грузной статуэткой.

– Что за бред? – грозно спросила бабушка.

– Это не бред, – пробормотала Марина. – Это правда…

Отец после Марининого сообщения три недели пролежал в больнице с инфарктом. Она тем временем надумала экстренно выйти замуж. И, навещая отца, вскользь сообщила ему об этом.

– Меня скоро выписывают, подожди со свадьбой, – попросил он.

– Что же мне, как маме, ждать до тридцати лет? Нет, такого Романа я больше не найду! Боюсь упустить.

Отец промолчал. Иногда он умел это делать.

Радость Марины окончилась вместе с приобретением мужа. Сначала он проявил себя рохлей, а позже – секс-мальчиком. Но помог жене родить двоих детей.

И однажды мать устало сказала:

– Уж лучше бы ты ждала до тридцати лет, как я! Может, встретила бы похожего на своего отца. Куда ты торопилась? Нельзя быть абсолютно доверчивой юбкой, прости!

Надоело ждать, хотела сказать Марина, но удержалась. В принципе запас времени у нее имелся. Только на будущее Марина не надеялась и не рассчитывала.

После развода родителей семилетний Слава никаких вопросов матери не задавал. Потом Марина довольно быстро выскочила замуж за Володю, и родился Петька… Иван предсказал все заранее. Хотя она выходила замуж по любви. Да и Володя взял ее с двоими детьми не просто так. Однако эта захватывающая любовь слишком быстро захватывать их обоих перестала, сникла, затихла, заскучала с ними и наконец отбыла восвояси. Остались дети, кухня, стирки… Попытки дележки квартир и вещей. Непростые отношения с Володиным сыном от первого брака. Впрочем, этот старший сын довольно искренне привязался к Петьке и здорово ему помогал. Бизнесмен, он частенько подкидывал единокровному брату деньги и дорогие подарки, а когда Петька окончил восьмой класс, даже отправил младшего отдохнуть на Мальту. Только это не искупало главного и не меняло основы – Володя не нашел общего языка ни со Славой, ни с Иваном, а потом откровенно их невзлюбил. Мальчики платили ему взаимной ненавистью.

Позже Володя стал все чаще и чаще прикладываться к бутылке, бегать за дамами-коллегами и, окончательно потеряв голову, когда седина в бороду, а бес в ребро, стал эту самую седину усердно закрашивать.

После исчезновения Славы Марина вообще перестала обращать на мужа внимание: живет себе рядом – и ладно. И переехала в другую комнату, поселив мужа и Петьку вместе. Они между собой общались, хотя тоже с трудом. Даже Петька нередко в последнее время предлагал матери разойтись с отцом, возмущаясь его пьянством. Но Володя недавно остался без работы – немолодых сотрудников всюду сокращали, – и Марине было его жаль: потерянного, несчастного, сникшего.

От стенки к стенке, от стенки к стенке…

Слава обязательно вернется на дачу. Он знает, что мать любит жить за городом до поздней осени, в полном одиночестве. Ей нравится возиться в саду, добирать последние уцелевшие яблоки, докапывать картошку, рубить на зиму капусту…

Тогда Славе исполнилось двадцать два года… Сейчас ему двадцать четыре. Он не успел жениться, иначе Марина могла бы сейчас жить на даче с внуком или с внучкой. Вдвоем. Они бы вместе ждали Славу. Как тоскуют руки по ребенку… Как хотят вновь ощутить эту теплую родную тяжесть…

Когда Славе было полгода, он вырвал у Марины из ушей золотые серьги – яркие, они привлекли его своим ненатуральным блеском. Как же она кричала! И как только не выронила ребенка! Хорошо, что тотчас примчалась мама. Славка тоже испуганно ревел, но сережек из крохотных ладошек все равно не выпустил.

Уши потом зашили, и серьги Марина стала носить снова, а вот силу и цепкость детских пальчиков запомнила на всю жизнь.

Маленький ребенок и взрослый… Словно совсем разные люди. Вспоминаешь малыша, перебираешь в памяти, каким он был, и сравниваешь с нынешним, выросшим, и не находишь ничего общего… Тот же самый ребенок… И совершенно иной…

Слава родился – и Марина ужаснулась, какой он маленький. И сначала панически боялась брать его. Хотя ребенок был вполне доношенный.

– А ты хотела бы сразу родить двухметрового? – смеялся Роман.