Текст книги "Жду, надеюсь, люблю..."

Глава 9

Вернувшись в Москву после практики и переехав на время к матери, хотя дядька Макар обижался и дулся, как ребенок, Слава надумал провести эксперимент. Некоторое время – сколько выдержит – пожить на манер чеховского доктора Чебутыкина: вообще не читать книг. Просматривать только газеты и включать вечерами телевизор. Точно так, как делал Иван. Чтобы попробовать постичь его суть.

Несколько дней Славе так прожить удалось. Успел посмотреть «Цареубийцу» по видаку, пересмотрел «Утомленные солнцем». И покупал себе «Спорт-экспресс» для чтения. Политику он не любил и старался держаться от нее подальше. Всякие «СПИД-Инфо» давно уже не читал, и, что характерно, даже не тянуло. Похоже, и в народе это тоже общая тенденция… Что оставалось Славе? Спорт.

Заметив это, Ванька сильно удивился. Решил, что брат – заядлый болельщик. И обрадованно заговорил на эту тему. Он как раз и был заядлым болельщиком, не пропускающим ни одного значимого матча, а спортивный канал смотрел ежедневно. И сам играл в футбол.

– Мы с клубом, когда идем в поход, бывает, футболим, – объяснил Иван.

Слава припомнил, что брат действительно иногда отлучался в какие-то походы. Но никогда не интересовался этим вопросом. Опять стало грустно. И грусть эта казалась хорошей – о самом себе, законченном эгоисте, холодном человеке, равнодушном и безразличном даже к родным людям.

– А в Третьяковку с нами пойдешь? – спросил вдруг Ванька, скосившись исподлобья.

Слава с готовностью кивнул. Третьяковка… Немного странный выбор, но сойдут и картинные залы. Давно пора познакомиться по-настоящему со своим младшим братом, пусть даже среди великих полотен. Да и своя студенческая компания Славе давно опротивела. Там тесно прижились лишь три увлечения: спорт, выпивка и знакомство с девушками. Всё. Сугубо. Выпить порой Слава не возражал, но приятели почему-то пили уж очень много, а это – возможное похмелье. На свой дворовый футбол они его не звали – Слава давно не бегал и потерял форму. А девушки… У него набралось их прорва, но знакомства он завязывал на научных тусовках или в редакциях, куда таскал свои переводы, а не просто так. Знакомился целенаправленно, а приятели только с однозначной, конкретной целью – найти девиц для длительных сексуальных отношений или женитьбы. Всё. Сугубо. Тусовка ради тусовки – не их интерес. Это Слава давно понял.

Однокурсники каждую неделю где-нибудь бывали, пытаясь обрести новые знакомства. В половине случаев это удавалось. Из этой половины еще в половине случаев девушка выходила на контакт ответно. Из оставшейся половины в половине случаев они даже еще пару раз шли гулять или кататься на коньках. Из половины этой половины завязывались длительные знакомства и контакты. А уже из половины этих знакомств оставались постоянные девушки. Но пока приятели ходили неженатыми – стало быть, по-настоящему серьезными их отношения не стали. Результат плачевный, господа! – посмеивался Слава. Тучи мелькающих девушек, большинство из которых его сокурсники видели один-другой раз, успевали немного потусоваться – и расходились навсегда. И это – привычное состояние.

Слава такой жизни не понимал и не принимал. К чему такое мельтешение женских лиц? У него и так немало хороших подруг, проверенных жизнью, жениться он не собирался, так что еще надо? Слава нередко предлагал друзьям пойти поболтать за жизнь, полюбоваться на зелень в парке, попить пива. Тривиально? Ну и что? Зато утешительно. Но сокурсники все разговоры тотчас переводили на девушек. И отвечали односложно и однообразно: без девушек мы напиться можем, а с ними – нет. И звали в ночной клуб.

Однажды Слава соблазнился и пошел. Реагируя вяло, смотрел на танцующих девиц, на стриптизерш всяких, с которыми приятели желали непременно обменяться номерами телефонов. Зачем вся эта дребедень? Танцы, музыка, стриптиз… В общем, чушь. Жизнь приятелей казалась бессмысленной. И была таковой.

Поэтому дружил Слава с сокурсниками по-своему. Изредка они просто гуляли по Москве, на самой середине стеклянного моста пили пиво или водку, замаскировав ее под минеральную воду, и болтали. О технике, о книгах, о России… Но, конечно, больше всего – о девушках. Они эту тему начинали, Слава их треп подхватывал. Все они всегда были влюблены. Но для Славы влюбленность виделась самоцелью, а для остальных – ступенькой к созданию чего-либо серьезного. Поэтому его влюбленности ему лишь дух поднимали, бодрили, а другие искренне страдали от любви. Потому много пили, рубахи-парни. Чего Слава тоже сейчас не очень понимал. Сил у них не хватало, что ли, чтобы жить иначе?…

Этот чудесный хрустальный мост на Фрунзенской… Огромный, в обе стороны почти безлюдный… Приятели висели в ночи над светом фонарей, над рекой и городом. Потом спускались с моста. Долго шли по пустынным аллеям Парка культуры. Адреналин в крови, крутые спуски, темные дорожки… Перелезали через забор… Добирались до центрального входа, где дежурила охрана. А потом сидели в «пивном Макдоналдсе» – «Ростиксе». Пили пиво, ели куриные ножки. Чудесные вечера… Особенно для Славы, вольного казака и холостяка.

Со временем обнаружилась странная вещь: люди, знающие несколько языков, обычно тупы, и не имеют ни одной своей мысли, и ругаются матом больше грузчиков. Видимо, механическое изучение языков одного за другим – удел духовно и мысленно ущербных.

Слава вздыхал. Значит, и сам он такой. Сугубо. Горькая истина, ясен пень…

В тренажерном зале, куда он ходил некоторое время, накачивали мышцы сотрудники МИДа. И стоял сплошной мат-перемат… То гантель на ногу свалилась, то у тренажера шнур оборвался…

– Это новое звучание языка, – смеялись дипломаты.

А одна моложавая дама вдруг ни с того ни с сего взялась Славе изливаться, то бишь возмущенно жаловаться, как измывался над ней посол, у которого она какое-то время была секретаршей. Дама жила за рубежом с мужем, советником посла, и вот секретарша посла заболела, и дама решила помочь, выручить… И нарывалась на одно сплошное хамство каждый день.

– Я даже плакала, – признавалась она. Слава ей верил.

Досыта насладившись своими друзьями, он решил попытаться примкнуть к Ванькиным. Другая среда, техническая… Вон, даже свой научный клуб имеется. Другие взгляды и настроения… Другие типы личности…

Насчет других он оказался абсолютно прав.

Павлу очень хотелось помочь этой худой, отрешенной от мира маленькой женщине, постоянно зябко кутающейся в огромный платок. Черноволосой даже теперь – ни одного седого волоса. Правда, Павел был поначалу уверен, что Марина Евгеньевна красится, но Петька гордо объявил: ничего подобного! Цвет волос у его матери – натуральный. Точно такой же у тетки Арины. И любовь к шалям тоже. Близнецы-сестры… Словно один человек, разделенный волей Господа надвое.

Петька оказался болтлив по-женски. И моментально посвятил своего нового соседа по даче во все подробности жизни семьи Бычковых, даже не поинтересовавшись судьбой самого Павла. А тому все это пришлось на руку.

– «У крестьянина три сына, – весело процитировал Петька «Конька-Горбунка». – Старший умный был детина, средний сын – и так и сяк, младший вовсе был дурак!»

– Да ты что?! Зачем так о себе? – укорила его Светлана, присутствовавшая при очередной беседе.

– А правду, тетя Света, никуда не спрячешь! – запаясничал Петька. – Таи ее не таи! Знаете, мама больше всего любит Славку…

– Почему? – спросил Павел.

Сидели на веранде, пили яблочный компот, сваренный Светланой, смотрели, как плавно ползущее вниз, к земле, осеннее алое солнце заливает кровавыми бликами сады и крыши и как резко, прямо-таки ожесточенно и злобно, играет в стеклах.

– Ветер завтра будет. – Света вздохнула. – Не люблю я его… Так почему?

Петька весело пожал плечами. Неунывающий он был, проворный, кокетливый, как женщина.

– Она и сама не понимает. Любит – и все. А вообще он у нас такой положительный, столько языков знал… Знает, – быстро поправился Петька. – Только мама с ним жутко намучилась. Он в школе хулиганил, как отморозок, пить даже начал. Потом, правда, бросил.

– Ну, главное, что бросил. – Павел пристально смотрел в окна веранды. Как все-таки необыкновенна русская осень… – А Иван, средний?

– Иван? – Петька на секунду задумался. – Он всегда странный какой-то, замкнутый, весь в себе… Сидит в углу… И припадочный.

– Да ты что?! Как это? – удивилась Светлана.

– А так! – захохотал Петька. – Обыкновенно! Вот я вам расскажу… Он как-то взялся вдруг стихи читать. Объявил, что хочет прочитать любимые стихи любимого своего поэта – Цветаевой. И начал: «Я тоже была, прохожий, прохожий, остановись…» Ну и там дальше, я не помню… Ванька напоминал малость переигрывающего актера. Кричал, махал рукой, кое-где почти бился в истерике… Дочитав, тяжело перевел дыхание и предложил обсудить стихи. Кто как их понял. Папа стал смеяться. Мама рассердилась, сказала, что нельзя так относиться к мальчику… А Ванька сразу ушел к себе.

– У него плохие отношения с твоим отцом? – спросила Светлана.

– Ужасные! – махнул рукой Петька. – И у Славки такие же были. Только он больше жил у тети Арины.

– А ты любишь отца?

– Не-а… – мотнул головой Петька. – Я сколько раз предлагал маме с ним разойтись… Мы бы без него куда спокойнее жили! А она сердилась каждый раз. И все твердила: «Он твой отец, он твой отец…» – Петька передразнил материнскую интонацию. – А еще как-то Иван прочитал другие стихи… И там была такая строчка – «кажется, что я живу». Мама тоже очень сердилась и говорила, что слышать не хочет подобных вещей.

– А ты любишь своих братьев? – Павел внимательно изучал резвого пацаненка.

Петька на минуту задумался.

– Вообще, да… Но предпочитаю не общаться. Мы очень разные…

– Все люди разные, – пробурчал Павел. – В общем и целом. Но это не значит, что им не стоит общаться.

– Ну да! – легко согласился с ним Петька. – Это вы правы… Но я больше всего люблю маму.

Они – все три сына – любили именно ее. Ей повезло. И она понимала это.

– А еще у Славки была история с проституткой, – захохотал Петька. – Любоффь!

– Да ты что?! – ахнула Светлана. – Как это?!

Павел буравил мальчишку взглядом.

Экскурсию по Третьяковке вел приглашенный балерун – эдакий стильный, волосы собраны в хвост, весь в черном, в бандане и с брошью в виде пляшущего индейца с перьями. Симпатичный, хотя экстравагантный. Дружелюбно улыбался. Добродушно настроенный Ванька объяснил брату, что балеруна пригласили специально – он оригинально рассказывает о живописи. Слава удивился, но промолчал. Мать опять вчера слезно молила помочь разобраться с Иваном. И Слава снова пообещал.

В Третьяковке оказалась удивительно разношерстная публика. Как давно здесь Слава не был! Одна девушка – в драных джинсах. Другая – под руку с парнем – в черном латексе, сетчатой черной кофтенке, в длинной ярко-красной юбке – явная готка. Еще два парня скиноватого вида – с обритой под ноль головой и в черных рубашках. Но все вели себя нормально, бродили по залам, смотрели картины и беседовали. И Слава не понял, недоумевать или радоваться такой разномастности Во всяком случае, факт, обращающий на себя внимание.

Осмотр начали с зала иконописи.

Артист покрутился возле большой иконы Божьей Матери, обращая общее внимание на нимб, словно излучающий свет.

– От иконы и должно исходить внутреннее сияние, та энергия, которую обозначает нимб! – торжественно провозгласил он. – Вы стоите сейчас рядом и смотрите прямо в святой, прекрасный лик! Глядите на него молча, кто сколько сможет простоять под такой прямой светлой энергией. Экстрасенсы даже приходят к иконам набираться у них этой энергии. Но они заблуждаются. Набираться энергии надо без каких-то пассов, а просто так – душой, искренне.

Балерун повел всех по залам дальше, эдак артистично припрыгивая и жестикулируя. Слава с трудом подавил улыбку. Ванька укоризненно покосился на него.

Но тут вмешалась дежурная тетка, быстрым шагом направившаяся к балеруну:

– Простите, вы ведете экскурсию? Но я вас не знаю, у вас нет значка гида, и вы ничего не согласовали с администрацией галереи.

– Прелесть моя, для чего вам эти формальности? – замурлыкал артист. – Я пришел как энтузиаст, и просто говорю с ребятами об искусстве. Что еще от меня надо?

Дежурная сразу насупилась и кликнула на подмогу другую тетку.

– Мужчина, вы, я вижу, проводите здесь урок, – живо подключилась напарница. – Рассказываете группе, вызываете ваших подопечных и спрашиваете их. Это прекрасно! Даже замечательно. Но поймите: вы пришли сюда самовольно! Устраиваете самодеятельность, а это, простите, не положено. У нас есть расписание штатных экскурсий, о которых надо договариваться. Хотите ее устроить – пожалуйста, но идите тогда к администрации галереи, сообщайте, кто вы такой и какой конкретно урок и с кем будете проводить. Вам дадут значок гида, и никто к вам не придерется. А вы поступаете неправильно, это нарушение порядка и дисциплины.

– Хорошо, – эдак вполне деловито и чуть жалостно улыбнулся балерун. – Расстреливать не будете?

Тетка истово закатила глаза.

– Ну, вы и сказали! Нет, не буду. Но больше так не делайте, хорошо?

– Хорошо. Я все понял, – галантно поклонился артист.

Правда, экскурсию он все-таки провел, но уже по-тихому, смешиваясь с ребятами и словно просто размышляя вслух о картинах, как посетитель с другими посетителями, без жестов и монологов. Но впечатлениями поделился:

– Вы слышали? И такие люди приставлены к искусству! Им буква формального правила дороже людей, пришедших к ним и говорящих здесь о святом. Да этих женщин на пушечный выстрел нельзя подпускать к такому зданию, как Третьяковская галерея! Однако они здесь работают. А их экскурсоводы!.. Я видел как-то одного. Ростом вот такой. – Балерун указал на спинку стула. – И вообще не мужчина. Если помните, Квазимодо ведь тоже был невысок, – он опять показал на высоту спинки стула, – но мужчина, мачо! А этот мало того, что коротышка, недомерок, так еще и лишен признаков своего пола. Ни растительности на лице, ни намека на мускулы, и противный фальцет. И он водил экскурсию от картины к картине. А сам почти ничего не говорил. У него на шее висел диктофон. И он, остановив экскурсантов у картины, просто нажимал кнопку и безразлично стыл на месте. За него отдувался диктофон.

Среди компании Слава отметил симпатичную кареглазую девочку. Немного пухленькую, какие ему нравились. Улыбчивую. Может, попробовать с ней познакомиться? Он видел, что она в клубе не совсем своя, скорее из приходящих на мероприятия и уходящих. Ведет себя неуверенно, чувствует неловко.

Ванька улыбнулся брату. А улыбка у него все-таки резиновая… И очки-«хамелеоны».

– Ты любишь живопись? Честно?

Вопрос как вопрос, но что-то насторожило Славу. На миг, самую малость. Как-то уж очень официально спрошено, в лоб. Интонация какая-то… Нет, наверное, показалось, усё в порядке…

– Средне, – признался он. – Вернее, смотря каких художников. Из русских у меня любимый – Васнецов…

– У-у-у! – понимающе улыбнулся Иван.

– Да, люблю его сказки. Сугубо. Русских пейзажистов тоже. И еще у меня любимые – Рубенс и Кустодиев. Но они просто потому, что мне нравится такой же женский тип фигуры, какой и им. Слава не рассчитывал на непонимание. Скорее ждал еще одной понятливой улыбки. Мужик мужика всегда сечет. Хотя насчет пышек – дело вкуса. Но Иван вдруг словно стушевался и даже скривился. С чего вдруг? Что за криминал?

– А-а-а… – разочарованно мотнул он головой. – Нет, у меня не так, совсем не так…

И сразу закруглил разговор. Ну и ладно, пусть себе греется возле худых на здоровье, Слава не против. Усё нормально.

Подошли к полотнам Врубеля. Слава не любил его картин, но творческой и личной судьбой художника интересовался по принципу: знай правду об обжегшемся, чтобы не обжечься самому.

Все расселись на удачно оказавшихся свободными стульях, выстроившихся в ряд, и гид-артист стал рассказывать об огромнейшем панно, где изображен корабль, везущий тело покойного гусляра.

– Но он ведь лежит мертвый! Как же он играет на гуслях?! – спросила наивная кареглазая булочка.

– Ему мертвому вложили в руки гусли, – объяснил балерун, даже не усмехнувшись, и по-свойски, свободно обнял девушку за плечи.

Эрудированная кареглазая пышечка осведомилась о жене Врубеля, еврейке, служившей художнику моделью.

– У Врубеля перемешались не только духовные слои, у него были и проблемы, так сказать, ниже пояса, – серьезно вещал самодеятельный гид. – У него есть полотно – ужас! – где Христос стоит с руками, сложенными вот здесь, – наглядно показал он. – Да-да! Причем стоит в профиль. Лично я не осмелился бы нарисовать такое. А Врубель изобразил… И вот этого… Это же дьявол, понимаете, дьявол!

Артист указал на знаменитого Демона. Рассказал, в чем эффект картины, – штаны-шаровары голого до пояса смуглого восточного духа тьмы как бы приобретают стать камня, торс будто растет из тяжелого камня…

Тэк-с… А ведь точно, господа, подумал Слава. И сколько я видел репродукций, до меня никак не доходило, что это – шаровары. Казалось, действительно камень какой…

Напоследок подошли к скульптурным круговым барельефам Врубеля. Пышечка обменялась со Славой впечатлениями:

– Смотришь – и прямо ужасаешься! Так слеплено, словно это все – вполне конкретное, виденное во всех подробностях. Нет, наверное, точно, что-то было у Врубеля с головой нехорошее. Он и впрямь видел этих демонов, живых, реальных, видел в прямом смысле!..

Они познакомились. Поулыбались друг другу. Друг друга запомнили…

Потом был зал Рериха. На одной картине замысловатый сруб уходил в картину мироздания.

– А вот в пространстве как бы висит – такое неясное очертание, но виден треугольник с глазом внутри. Это ведь масонский знак, правильно? – спросил Слава.

Кареглазая булочка по имени Лена стояла рядом. Ванька хмурился и кривился.

Балерун хмыкнул и начал новый эмоциональный рассказ:

– Верно! Вся символика масонов была ими взята из культуры Древнего Египта. Рерих воспользовался теми же источниками. – Затем гид перешел к масонским ложам в восемнадцатом веке в России. – Вот у нас стоит здание возле метро «Арбатская», Дом журналистов называется. Это дом масонов!

Ребята дружно изумились.

– Да-да! Потому что раньше в этом доме собирались масоны, факт доказанный, – весело засмеялся балерун. – А теперь журналисты.

Ванька заметил ехидно:

– Ну как? Узнал о своих?

– О каких своих? – недопонял Слава.

– О масонах.

– Я к оным не отношусь.

– Но ты же все время сочиняешь чего-то. И публикуешь в журналах. Значит, ты журналист. А журналисты собираются в доме масонов. Следовательно…

Прикололся… Ну ладно.

– Я всего-навсего переводчик. Сугубо, – отшутился Слава. – Не грузись!

И Ванька засмеялся в ответ. Булочка приветливо и немного смущенно улыбалась.

Слава вспомнил, что в болгарском ресторане нельзя попросить: «Будьте добры, принесите мне чашечку кофе и булку!» Официант ответит: «Кофе – пожалуйста, а булку – не могу, это противозаконно». По-болгарски «булка» – девушка.

После экскурсии все собрались внизу у гардероба. Искренне поблагодарили засиявшего в ответ балеруна.

– Польза прекрасного в том, что оно прекрасно! – изрек он напоследок.

Потом братья раскланялись с Леной и отправились к киоску, где продавались книги, альбомы, видеокассеты.

– Эх, все это не то! – вздохнул Ванька. – И хорошо, и познавательно, но, прежде всего, надо видеть подлинники. Только это трудно – не ходить же в музеи каждую неделю! Поэтому приходится ограничиваться копиями или репродукциями. Многочисленными.

Слава кивнул:

– А можно просто из Интернета взять копию.

Ванька начал смеяться каким-то козлиным смешком.

– Да, можно много фотокопий надыбать в Интернете и их рассматривать… – Он уже захохотал во всю глотку. – А можно даже сделать распечатку на цветном принтере! Или на черно-белом.

Слава тоже захохотал. Оба поняли, до чего легко дойти, шагая вот таким соблазнительным на первый взгляд путем китча. На них стали неодобрительно оглядываться.

Братья дружно надели куртки. Слава глянул на какую-то скульптурку на первом этаже.

– Вот эта мне не нравится, – весело заметил он. – Слишком тощая! – и тотчас осекся. – Ой, Вантос, прости, я говорю от себя. У тебя, как выяснилось, другой вкус. Сугубо.

И тут Иван важно произнес торжественную маленькую речь:

– Да ты меня совершенно не понял! Я не о том, что полная девушка – плохо… Нет, нет! Просто ты так откровенно заявил, что любишь пышное тело… Значит, любишь именно тело, а не душу. А я, наоборот, – я хочу смотреть девушке в душу, а не на ее тело.

Тэк-с, чего же тут не понять, господа? Ясен пень… – вяло подумал Слава. Но сказано как-то напыщенно, ненатурально. Слишком книжно. Что Славу вновь насторожило. Впрочем, это, наверное, своего рода выпендреж юного интеллектуала Ваньки. Молодые, они по-разному выдрючиваются…

– Я, вообще, когда читаю, – строго продолжал Иван, – всегда думаю: а что за герой, что за человек передо мной? Какой он? Чем живет? О чем думает? Что любит? И если об этом ни слова… Зато сочные описания всякого такого вот телесного… А индивидуальности нет… Что тогда это за книга и что там читать?

Верная мысль, подумал Слава.

– Еще меня коробит слащавая пошлость, – рассказывал Ванька. – Раньше я ее не замечал, а теперь стал. Эта слащавая пошлость – свойство тех, у кого что-то не в порядке в той самой сфере ниже пояса. И врачи это подтверждают. Гоголь, говорят, любил пошлые анекдоты…

Насчет Гоголя Слава ничего не слышал. И считал, что трогать великие имена не стоит.

Они вышли на улицу. Слава шагал, освежаясь пивом. Жарко, купил себе бутылочку. Иван покосился мрачно и брезгливо. И пробурчал что-то резкое, неразборчивое… Осуждающая интонация. Ну, в тривиальной ситуации Слава и ему предложил бы пивка выпить, но брат уже признался, что пива не пьет. Вот и первая неувязка. Какой-то он чересчур принципиальный…

– Допивай быстрее, – бросил Иван.

Его вторичная резкость не понравилась Славе еще больше. Ну, не хочешь пива – не пей, но что ты мне в нос им тычешь? Мое пиво – я его пью, что тебе за дело?

Похоже, Иван нос воротил от самого факта – бутылка пива в братской руке. С какой луны он свалился?

– А я когда-то вот по этому переулочку бухой ходил, – бодро вспомнил Слава. – И не только по этому… В старших классах пьяным мог домой заявиться, но дядька на все закрывал глаза.

Никакого криминала Слава в том не видел. Мужик мужика сечет, а какой нормальный мужик никогда не пил? Но тут – снова сюрприз. Все то же непонимание, как на стену наткнулся. Что-то с Иваном это больно часто…

– Ну и ну, – пожал он плечами.

Как-то странно пожал, недоброжелательно. И отвернулся, словно ему противно смотреть на брата. Тэк-с… Слава потянул его за руку.

– Вантос, ты чего? Глянь вокруг – полно народа с пивом! Ты ваньку-то не валяй.

– Просто я такого не понимаю, – хмуро пробубнил младший брат быстро и скомканно, глядя в сторону. – Я давно и однозначно для себя этот вопрос решил. Никакого алкоголя: ни вина, ни пива – ничего. Поэтому я на эти темы не говорю и мне они чужды по образу жизни.

Как отрезал. Тэк-с…

– У меня были с этим серьезные неприятности, и я радикально подошел к этой проблеме, – докончил он и замолк, отвернувшись.

Немного растерянный Слава неловко потряс бутылкой. Да, по Ваньке видно за версту – он мальчик странноватый. А у странных нередко алкоголь дает непредвиденные результаты и плохие последствия. Так что, может, и правильная у него позиция. Ну да ладно, господа. Дальше разберемся. Усё в порядке.