Текст книги "Тяжесть и нежность. О поэзии Осипа Мандельштама"

Стихи о неизвестном солдате

Вначале хотелось бы сформулировать два общих положения, связанных между собой и лежащих в основе нашего подхода к мандельштамовским стихам.

Первое положение – методологическое. Рассмотрение истории стихотворения и обнаружение его гипотетических источников далеко не всегда способствует пониманию, часто разговор об источниках не доходит до разговора о смыслах, ибо туда и не стремится, одно подменяется другим, так что мы имеем, как в случае с «Неизвестным солдатом», огромный список разного рода литературных и культурных явлений и документальных материалов, которые то ли повлияли на автора, то ли нет, но сложить все это в единую картину не представляется возможным. Если перенести акцент с того, что поэт читал, видел и знал, на то, что он в итоге сочинил, то оказывается, что литературный и другой материал, вошедший в стихи, растворяется в них полностью и мало что определяет в семантике созданного текста. Отзывчивость Мандельштама на чужое слово очень велика, но еще более велика преображающая сила его дара, так что чужое слово, попадающее в стихи чаще всего неосознанно, теряет свои прежние связи и смыслы; в отношении поэзии Мандельштама, как ни покажется это парадоксальным, разговор о бесконечных реминисценциях бывает совершенно непродуктивным, при том что именно Мандельштам стал одним из главных полигонов интертекстуального метода. Разбирая стихи на цитаты и источники, мы движемся вспять, игнорируя само событие творчества, состоящее не в переработке материала, а в рождении нового, ни на что не похожего мира. Те, кто опирается в этом на самого Мандельштама, на его знаменитое «цитата есть цикада» из «Разговора о Данте», забывают, что это высказывание относится вовсе не к подтекстам 4-й песни «Ада», а к самому предмету поэтической речи.

Второе положение касается соотношения общественно-политических взглядов автора, его намерений, начальной идеи сочинения – и звучания и смысла уже завершенного, состоявшегося текста, или, выражаясь словами Е.А. Тоддеса, «плана идеологической биографии» и «плана поэтики»[396]396
  Об этом см.: Тоддес Е.А. Поэтическая идеология // Тоддес Е.А. Избранные труды по русской литературе и филологии. С. 338–370.


[Закрыть]. В понимании «Неизвестного солдата» это ключевой вопрос.

Связанный чувством солидарности с людьми и миром, Мандельштам с юных лет пребывал постоянно в поле напряжения между индивидуализмом и общественностью, стремился соотнести личное бытие художника с бытием национально-историческим[397]397
  Там же. С. 341, 344.


[Закрыть]. В годы воронежской ссылки и в последующий год вплоть до второго ареста у него обострилось желание «быть с людьми» (из письма Б.С. Кузину, декабрь 1937 года), а это значило «жить дыша и большевея» («Стансы», 1935), и главное – он хотел стать поэтом для народа, разделить его социальный идеал и писать стихи, имеющие «социальное влияние»[398]398
  «Вот Есенин, Васильев имели бы на моем месте социальное влияние. Что я? – Катенин, Кюхля…» – запись С.Б. Рудакова от 11 июня 1935 года // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1993 год. С. 62.


[Закрыть]. Однако уникальный поэтический дар оказался сильнее этих интенций. Траектория его художественного развития определялась именно даром – независимо от того, пытался он стать советским поэтом или нет. В случае Мандельштама социальный заказ был обречен на неудачу, даже если это был его собственный искренний заказ себе самому – это и есть случай «Солдата».

Руководствуясь этими положениями, мы рассмотрим некоторые острые, дискуссионные вопросы поэтики и семантики мандельштамовской оратории – так определил эти стихи сам поэт[399]399
  «Работая над “Солдатом”, О.М. как-то сказал: получается что-то вроде оратории…» //Мандельштам Н.Я. Третья книга. С. 420.


[Закрыть].

Замысел «Стихов о неизвестном солдате» относится к 1935 году; непосредственный процесс работы, начавшийся в феврале 1937 года, шел, как пишет Надежда Яковлевна, «не меньше двух с половиной, а то и трех месяцев»[400]400
  Там же. С. 419.


[Закрыть] – последовательность редакций в их текстовом и семантическом развитии восстановлена трудами М.Л. Гаспарова и И.М. Семенко[401]401
  Гаспаров М.Л. О. Мандельштам: Гражданская лирика 1937 года. М., РГГУ, 1996. С. 29–48; Семенко И.М. Поэтика позднего Мандельштама. От черновых редакций – к окончательному тексту. М., 1997. С. 86–105 (первое издание – 1986).


[Закрыть]. По возвращении в Москву из воронежской ссылки в мае 1937 года работа продолжалась – текст менялся, какие-то строфы исключались из него[402]402
  Герштейн Э.Г. Мемуары. С. 67.


[Закрыть], но некоторые решения так и не были приняты вплоть до марта 1938 года: «…два списка мы взяли с собой в Саматиху вместе с кучкой черновиков к “Солдату”, чтобы О.М. окончательно решил судьбу третьего раздела. Он все же склонялся к варианту без него. Кроме того, ему не нравилось, что в стихах восемь разделов. Он предпочитал, чтобы их было семь (это его отношение к числам). Вопрос о третьем разделе остался нерешенным. Материалы отобраны при аресте. Полный текст “Солдата” на отдельных листочках не сохранился, он есть только в “альбомах” – в некоторых с третьим разделом, в других без него»[403]403
  Мандельштам Н.Я. Третья книга. С. 430.


[Закрыть].

Напомним читателю, о каких строфах так называемого «третьего раздела» идет речь:

 
Сквозь эфир, десятично-означенный
Свет размолотых в луч скоростей
Начинает число, опрозрачненный
Светлой болью и молью нулей.
 
 
И за полем полей поле новое
Треугольным летит журавлем,
Весть летит светопыльной обновою,
И от битвы вчерашней светло…
 
 
 Весть летит светопыльной обновою:
– Я не Лейпциг, я не Ватерлоо,
 Я не Битва Народов, я новое,
 От меня будет свету светло.
 

11 марта 1937 года Мандельштам посылает в редакцию журнала «Знамя» письмо с очередным вариантом стихотворения для публикации под названием «Неизвестный солдат» – это авторизованная машинопись, и в ней есть приведенные строфы. В современных изданиях принимаются разные текстологические решения – так, в двухтомных «Сочинениях» 1990 года (том стихов подготовлен П.М. Нерлером) эти строфы включены в основной текст[404]404
  Мандельштам О.Э. Сочинения. Т. 1. С. 242.


[Закрыть], а в последнем, наиболее полном собрании сочинений Мандельштама под редакцией А.Г. Меца, как и в более раннем издании серии «Библиотека поэта» под его же редакцией, они изъяты из основного текста и перенесены в раздел «Другие редакции и варианты»[405]405
  Мандельштам О.Э. Полн. собр. соч. и писем Т. 1. С. 502, 503; Мандельштам О.Э. Полн. собр. стихотворений. С. 502, 503.


[Закрыть].

Почему Мандельштам колебался относительно этих строф, что его смущало в них? Надежда Яковлевна называет в качестве второстепенной формальную причину, о главной мы узнаем тоже с ее слов: «…он сам удивлялся этой “вести”, которая “летит светопыльной дорогою” и от которой “будет свету светло”… Он говорил: “Тут какая-то чертовщина” и “Что-то я перегнул”…»[406]406
  Мандельштам Н.Я. Третья книга. С. 429–430.


[Закрыть]. Слова о «чертовщине» не слишком согласуются с очевидными новозаветным коннотациями этого отрывка: «Опять говорил Иисус к народу и сказал им: Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни» (Евангелие от Иоанна 8: 12; см. также 1: 8–9, 3-19, 12–46)[407]407
  Впервые отмечено Ю.И. Левиным: Левин Ю.И. Заметки о поэзии Мандельштама тридцатых годов. II («Стихи о неизвестном солдате») // Slavica Hierusolymitana. 1979. № 4. С. 199.


[Закрыть]. У Мандельштама весть тоже возглашается от первого лица – от лица самой вести: «…я новое, / От меня будет свету светло»; тема света здесь усилена высокой концентрацией слов с корнем «свет» – их восемь на 13 стихов, тогда как в остальной части стихотворения (95 стихов) слов с этим корнем нет вообще.

Христологические стихи о вести высветляют весь лирический сюжет, в целом глубоко трагический, они в большой мере определяют апокалиптическое звучание оратории, их эмоциональная сила перекрывает непосредственную семантику и мешает задуматься: почему весть о свете противопоставлена именно войнам прошлого, крупнейшим битвам в истории человечества – Битве народов под Лейпцигом (1813), битве под Ватерлоо (1815)?

Внятный ответ был дан четверть века назад М.Л. Гаспаровым, досконально изучившим творческую историю «Солдата»[408]408
  Гаспаров М.Л. О. Мандельштам: Гражданская лирика 1937 года. С. 72.


[Закрыть], но ответ этот в 1990-е годы по многим обстоятельствам не мог быть услышан; единственная появившаяся тогда работа, в которой были дополнены наблюдения Гаспарова и развиты его мысли, – это содержательная статья историка О.Н. Кена, которая так и называется: «Нелогичный третий раздел. “Стихи о Неизвестном солдате” и ожидания эпохи»[409]409
  Russian Studies. Ежеквартальник русской филологии и культуры. СПб., Гуманитарное агентство «Академический проект», 1996. Т. 2. № 4. С. 141–171 (реально издание вышло из печати в 1999 году).


[Закрыть].

Мысли Гаспарова и Кена не восприняты и сейчас, когда мы имеем гораздо более полную и, следовательно, более объективную картину мандельштамовского самоопределения, творческого и социального, что, казалось бы, должно способствовать продвижению в герменевтике, то есть служить прояснению темных текстов.

Говоря о трудностях понимания «Стихов о неизвестном солдате», обычно имеют в виду цепочки отдельных сменяющих друг друга образов, толкования которых бывают очень различны, но общий смысл стихотворения, кажется, не вызывает особых разногласий, точнее, не вызывал вплоть до появления гаспаровской книжки 1996 года: «Стихи о неизвестном солдате» – это виде1ние глобальной катастрофы XX века с оглядкой на всю мировую историю, это гуманистические стихи о трагедии массового уничтожения людей, о самоуничтожении человечества, об апокалипсисе, происходящем прямо сейчас, и о поэте, погибающем в этом огне вместе со всеми. Такое понимание было развернуто и обосновано еще в 1979 году в пионерской работе Ю.И. Левина[410]410
  Левин Ю.И. Заметки о поэзии Мандельштама тридцатых годов. II («Стихи о неизвестном солдате») // Slavica Hierusolymitana. 1979. № 4. С. 185–213.


[Закрыть], его целостное прочтение было обогащено и развито Б.М. Гаспаровым[411]411
  Гаспаров Б.М. Смерть в воздухе (к интерпретации «Стихов о неизвестном солдате») // Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы: Очерки русской литературы XX века. М., Наука, 1993. С. 213–240.


[Закрыть], и к этому мало что добавилось за истекшие годы.

Однако М.Л. Гаспаров, разобравшись в черновиках «Солдата», показал со всей убедительностью, что Мандельштам писал стихи о другом: солидаризируясь с советской пропагандой 1920–1930-х годов, антивоенной по видимости и милитаристской по существу, он замыслил стихотворение о войне во имя мира – о новой антиимпериалистической войне, которая должна положить конец всем войнам. «…Подача <…> военной темы в советской публицистике была внутренне противоречива», – пишет М.Л. Гаспаров. «С одной стороны, утверждалось, что война – это порождение капитализма, и расписывались ужасы недавней мировой (“империалистической”) войны. С другой стороны, утверждалось, что покончить с войнами может только мировая социалистическая революция, а она сама будет ничем иным, как войной – “последним решительным боем” пролетариата против буржуазии. Покончить с войной можно только посредством войны же – “последней войны в истории”»[412]412
  Гаспаров М.Л. О. Мандельштам: Гражданская лирика 1937 года. С. 19.


[Закрыть]. То же противоречие есть и в замысле «Неизвестного солдата» – по ходу работы оно уходило из текста, в частности, был отброшен первоначальный финал, к которому нам предстоит еще вернуться, но остались христологические строфы о новой светоносной войне, и в общем понятно, почему Мандельштам называл их «чертовщиной» и сетовал, что «перегнул». Тон этих стихов, ворвавшийся в них новозаветный свет плохо согласуются с воинственным посылом, благая поэтическая весть воспринимается в самом общем смысле – как пророческое слово поэта о мире и о своей засмертной судьбе, а не как голос революционной войны. «Он сам удивлялся этой “вести”», – свидетельствует Надежда Яковлевна, перед нами пример того, как «порыв» поэтической речи определяет образность и движение текста помимо воли и сознания поэта.

Обоснованное М.Л. Гаспаровым прочтение «Неизвестного солдата» как агитационного советского текста вызывает сопротивление у исследователей, поскольку противоречит непосредственному читательскому впечатлению. Гаспаров называет традиционное, общепринятое восприятие этих стихов «ложной апперцепцией»[413]413
  Гаспаров М.Л. О. Мандельштам: Гражданская лирика 1937 года. С. 14.


[Закрыть], а она, ложная или нет, только укрепляется по мере того, как отдаляются от нас и становятся неразличимыми актуальные темы и все больше проступает в тексте вечное начало.

М.Л. Гаспаров и Омри Ронен, оба много работавшие над уяснением смысла «Солдата» и комментарием к его отдельным мотивам, обнаружили совершенно различное, можно сказать, противоположное понимание замысла. «Однако наши разногласия, – писал об этом Ронен, – связаны не с разным толкованием одного и того же поэтического высказывания, а с допущением или недопущением смысловой вариативности как главного конструктивного фактора у Мандельштама. <…> По мнению М.Л. Гаспарова (1996), «Стихи», в первую очередь, последовательно антивоенные и советские, а я вижу в них и другой тематический вектор – эсхатологический и приветствующий грядущий суд огня. Зато в области стилевой установки “гражданских” стихов Мандельштама мы пришли к общей формулировке: Мандельштам пишет о политике языком вечности, а о вечности – злободневным языком свежей газеты»[414]414
  Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. С. 190.


[Закрыть].

Эта красивая формула согласия не снимает противоречий, и волшебное слово «вариативность» не отмыкает всех дверей. Восприятие стихов «вариативно», спору нет, но насколько вариативна была творческая мысль поэта, когда он задумывал и вынашивал эти стихи?

Идея «Стихов о неизвестном солдате» возникла у Мандельштама в 1935 году – об этом мы знаем от трех мемуаристов, вторящих друг другу: «Наташа Штемпель написала в письме, что Мандельштам прочел ей “Нет, не мигрень…” и “Не мучнистой бабочкою белой…” (похороны летчиков) и сказал, что это первые подступы к “Неизвестному солдату”», – говорит Надежда Яковлевна[415]415
  Мандельштам Н.Я. Вторая книга. С. 490.


[Закрыть]. Она ссылается на письмо к ней Н.Е. Штемпель от 9 мая 1969 года: «Я слышала стихотворение “Нет, не мигрень, но подай карандашик ментоловый…” в двух разных вариантах. Осип Эмильевич говорил мне, что оно связано со стихотворением на смерть летчиков и написано вместе с ним в Воронеже <…> Он считал, что это стихотворение предвестник “Неизвестного солдата”, и в этой связи он мне его прочел зимой или весной 1937 года»[416]416
  «Ясная Наташа». Осип Мандельштам и Наталья Штемпель. М.; Воронеж, 2008. С. 117.


[Закрыть]. «Мигрень» на самом деле написана раньше, в 1931 году, но примыкает к «Бабочке» – два эти стихотворения, очень разные, объединяются темой воздушной катастрофы, переживаемой от первого лица.

О литературных истоках этой темы много написано[417]417
  См. об этом: Гаспаров Б.М. Смерть в воздухе (к интерпретации «Стихов о неизвестном солдате». С. 213–240; Долинин А.А. Воздушная могила: о некоторых подтекстах стихотворения Иосифа Бродского «Осенний крик ястреба» // Эткиндовские чтения II–III. Сборник статей по материалам Чтений памяти Е.Г. Эткинда. СПб., 2006. С. 281–282.


[Закрыть]; помимо литературных, должны быть учтены и сильнейшие впечатления Мандельштама от первых десятилетий развития авиации, когда множество летчиков погибало и при испытаниях, и в боях первой мировой войны; к тому же в близком окружении Мандельштама был человек, лично переживший такую катастрофу, – военный летчик Николай Александрович Бруни, товарищ Мандельштама по Тенишевскому училищу и свидетель на его крещении, брат художника Льва Бруни, сам художник и поэт, участник Первой мировой войны, впоследствии священник, переводчик, авиаконструктор. В сентябре 1917 года во время одного из боевых вылетов его самолет потерпел крушение, Бруни получил тяжелые травмы и чудом выжил – Мандельштам не мог этого не знать. Как и другие поэты того времени, он вообще был зачарован летной темой – достаточно вспомнить три его стихотворения, опубликованных в сборнике «Лёт»: «Ветер нам утешенье принес…» (1922), «А небо будущим беременно…» (1923, 1929) и «Как тельце маленькое крылышком…» (1923)[418]418
  Подробнее о них см: Пироговская М. Гроза и стрекоза: об «авиастихах» Осипа Мандельштама // «Сохрани мою речь…». Вып. 4/2. М., 2008. С. 553–566.


[Закрыть]; в последнем, заметим, намечена тема безымянной смерти в воздухе.

«Нет, не мигрень…» перекликается с фрагментом из «Путешествия в Армению», где передается разговор «об авиации, о мертвых петлях, когда не замечаешь, что тебя опрокинули, и земля, как огромный коричневый потолок, рушится тебе на голову…»[419]419
  Мандельштам О.Э. Полн. собр. соч. и писем. Т. 2. С. 316.


[Закрыть] – сравним: «Небо, как палица, грозное, земля, словно плешина, рыжая…». В мемуарах Эммы Герштейн есть рассказ, поясняющий оба текста: «Я была в Старосадском, когда к Мандельштаму прибежал Боря Лапин (писатель – И.С.). Он только что летал на самолете и делал мертвую петлю – тогда были такие сеансы над Москвой. Он удивительно точно и интересно описал, как менялось зрительное соотношение между небом, землей и аэропланом, показывал, как надвигалась на него земля»[420]420
  Герштейн Э.Г. Мемуары. С. 22.


[Закрыть]. «Но о гибели тогда речь не шла», – добавляет Надежда Яковлевна, комментируя стихотворение[421]421
  Мандельштам Н.Я. Третья книга. С. 364.


[Закрыть]. А в «Бабочке», в первых ее стихах, речь идет именно о гибели – стихотворение написано от первого лица, от имени летчика, сгоревшего в воздухе; заметим, что тема сгорающего самолета мелькает и в другом стихотворении 1935 года: «Было слышно жужжание низкое / Самолетов, сгоревших дотла…» («От сырой простыни говорящая…»).

Итак, поэт идентифицирует себя со сгоревшим летчиком, и тут, собственно, зарождается зерно и главный конструктивный ход «Стихов о неизвестном солдате». Надежда Яковлевна писала, что повод к стихотворению дали «похороны погибших летчиков, кажется, испытателей»[422]422
  Там же. С. 362.


[Закрыть], однако попытки привязать этот сюжет к конкретному событию, к похоронам, которые Мандельштам мог видеть в Воронеже, не дали результата[423]423
  См.: Левинг Ю. Поэзия в мертвой петле (Мандельштам и авиация). М., 2021. С. 65.


[Закрыть]; М.Л. Гаспаров предполагал, что Мандельштам впечатлился кадрами кинохроники[424]424
  Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза. С. 796 (комментарий).


[Закрыть], – так или иначе вопрос о внешнем, событийном импульсе «Бабочки» остается открытым. Это касается второй части, где рисуются почетные советские похороны, но важнее другое – то, что сказалось в первой, личной строфе от первого лица:

 
Не мучнистой бабочкою белой
В землю я заемный прах верну —
Я хочу, чтоб мыслящее тело
Превратилось в улицу, в страну:
Позвоночное, обугленное тело,
Сознающее свою длину…
 

В первом, длинном варианте стихотворения эти мотивы звучали более отстраненно, в третьем лице: «Продолжайся, начатое дело, / Превращайся, улица, в страну / Мертвых летчиков расплющенное тело / Сознает сейчас свою длину»[425]425
  Мандельштам О.Э. Полн. собр. соч. и писем. Т. 1. С. 492.


[Закрыть]. В окончательном варианте изменилась точка зрения – поэт здесь говорит о себе, заглядывая в собственное посмертие и солидаризируясь с погибшими летчиками, он говорит от их лица как будто из-под земли, как и в написанном тогда же, в мае 1935 года, стихотворении «Да, я лежу в земле, губами шевеля…»; оба стихотворения варьируют мотивы классического «Памятника» – сло1ва, с которым поэт обращается в будущее. Первая строфа «Бабочки» подсказывает нам, как созревала главная лирическая тема «Солдата»: традиционную метафору смерти поэта как гибели птицы в воздухе – в русской поэзии она прослеживается от «Лебедя» Державина до «Орла» Гумилева и дальше до «Осеннего крика ястреба» Бродского – Мандельштам преображает в духе нового времени в тему гибели летчика в горящем самолете. В «Стихах о неизвестном солдате» это совмещение закреплено лексически: «Как мне с этой воздушной могилой / Без руля и крыла совладать». Только вразрез с традицией у Мандельштама эта тема оказывается коллективистской: поэт-солдат погибает не один, а вместе со всеми, как будто в смерти осуществляя идеал недостижимой в жизни совместности с людьми (ср. сказанное в 1931 году: «Я – непризнанный брат, отщепенец в народной семье…»). Здесь и проходит шов, соединяющий глубоко личную лирическую тему с темой общественной, военной, с агитационным материалом и в «Бабочке», и в «Стихах о неизвестном солдате». Надежда Яковлевна донесла до нас мандельштамовские слова об этом: «Я спросила О.М.: “На что тебе сдался этот неизвестный солдат?” В те годы мы привыкли пожимать плечами, говоря про неизвестного солдата: ханжество буржуазии… Он ответил, что, может, он сам – неизвестный солдат»[426]426
  Мандельштам Н.Я. Третья книга. С. 422.


[Закрыть].

О двойственности или двусоставности «Бабочки» писала Э.Г. Герштейн: «Это было, очевидно, еще одно “ленинско-сталинское” стихотворение, связанное с первым воронежским циклом прямых политических стихов. А заложено в нем совсем другое: «воздушно-океанская» тема, требовавшая еще новых разработок. Пока Мандельштам не создал в 1937 году свои “Стихи о неизвестном солдате”, он мучился этой ненаписанной поэмой в не удовлетворявшем его первоначальном стихотворении “Не мучнистой бабочкою белой”. Начатое как завершение “большевистского” цикла, оно вырывалось из него, звало к еще не услышанным ритмам “Солдата”, предвещало его»[427]427
  Герштейн Э.Г. Мемуары. С. 126–127.


[Закрыть].

Еще одна линия, ведущая от «Бабочки» к «Солдату», – линия Хлебникова с его метафизикой и сильной антивоенной темой. Хлебниковский субстрат в «Стихах о неизвестном солдате» выявлен достаточно хорошо – прежде всего назовем комментарии Омри Ронена, в которых назван ряд убедительных параллелей[428]428
  Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. С. 107–108, 111–116.


[Закрыть], в отличие от множества фантазийных параллелей, усмотренных там В.П. Григорьевым[429]429
  Григорьев В.П. Будетлянин. М., 2000. С. 639–649, 672–681.


[Закрыть]. Однако связи с Хлебниковым первых стихов «Бабочки», кажется, никто не отметил, а ведь тут слышится ответ автору «сверхповести» «Зангези» (1922), точнее, ее герою – поэту и пророку Зангези:

 
Мне, бабочке, залетевшей
В комнату человеческой жизни,
Оставить почерк моей пыли
По суровым окнам, подписью узника
 ……………………………………………
 
 
Пыльца снята, крылья увяли и стали прозрачны и жестки.
Бьюсь я устало в окно человека.
Вечные числа стучатся оттуда
Призывом на родину, число зовут к числам вернуться…
 

Последние строки этого монолога отозвались в «пифагорейских», «числовых» строфах «Солдата»[430]430
  Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. С. 107.


[Закрыть], первые же послужили, кажется, поводом Мандельштаму, чтоб возразить на метафору Хлебникова (впрочем, традиционную): нет моя жизнь не так мимолетна, как жизнь бабочки, потому, что связана с жизнью страны – характерный для стихов этого времени шаг от мысли о собственной смерти к мысли общественной.

Надо сказать, что именно в 1935 году в Воронеже у Мандельштама происходит второе открытие Хлебникова – интерес к его поэзии, отразившийся, в частности, в мандельштамовских статьях начала 1920-х годов («О природе слова», «Литературная Москва», «Буря и натиск», «“Vulgata” (Заметки о поэзии)»), возрастает теперь многократно: Хлебников постоянно упоминается в письмах и дневниковых записях С.Б. Рудакова, фиксирующих ежедневное общение с Мандельштамом. В июне 1935 года Мандельштам получает от воронежского знакомого два тома из посмертного собрания сочинений Хлебникова[431]431
  Хлебников Велимир. Собрание произведений. В 5 т. Л., 1928–1933.


[Закрыть], читает, соотносит себя с ним («Я не Хлебников <…>, я Кюхельбекер…»), говорит о нем с Рудаковым и с приехавшей Ахматовой[432]432
  Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1993 год. С. 55, 58, 61, 79, 102, 142.


[Закрыть].

Обнародованные недавно записи Надежды Яковлевны из архива Н.И Харджиева существенно дополняют эту картину: «Впервые в жизни вплотную читал Хлебникова – говорил, что в нем заключено все. Всем читал Хлебникова», – дальше названы конкретные отрывки стихов и прозы[433]433
  Мандельштам Н.Я. <Мандельштам-читатель>. Реконструкция и публикация Андрея Устинова // Мандельштам – читатель. Читатели Мандельштама. Стэнфорд, 2017. С. 21–22.


[Закрыть] – вероятно, воронежские воспоминания здесь слиты с памятью о последних месяцах их совместной жизни весной 1938 года в Саматихе[434]434
  Ср.: Мандельштам Н.Я. Вторая книга. С. 100.


[Закрыть]. Ту же фразу о Хлебникове запомнил Н.И. Харджиев: «Накануне отъезда Мандельштама в дом отдыха «Саматиха» я подарил ему первый том собрания произведений Хлебникова (поэмы). Мандельштам был чрезвычайно этим обрадован и воскликнул властным голосом:

– В Хлебникове есть всё!»[435]435
  Харджиев Н.И. От Маяковского до Крученых: Избранные работы о русском футуризме М., 2006. С. 336.


[Закрыть]

Так что неудивительно присутствие Хлебникова в воронежских стихах Мандельштама, и в частности, в стихах на военную тему, которая и в более ранние годы у него отзывалась Хлебниковым («Зверинец», 1916, «А небо будущим беременно…», 1923). Хлебников, призванный в армию весной 1916 года, вернулся оттуда через год убежденным пацифистом (при том что ему не довелось участвовать в боях), но сильная антивоенная мысль звучит в его сочинениях и раньше, с самого начала первой мировой войны. Помимо поэм «Война в мышеловке» (1915–1919–1922), «Ладомир» (1920), «Ночь в окопе» (1920) и ряда стихотворений, связь которых с «Неизвестным солдатом» уже обсуждалась исследователями, стоит напомнить о книге Хлебникова «Битвы 1915–1917 гг. Новое учение о войне» (1915) – она вполне могла оказаться в какой-то момент в поле зрения Мандельштама. В этой книжке, написанной в сентябре 1914 года, то есть под впечатлением от начала войны, идея «чисел истории» применена последовательно к наиболее крупным битвам в истории человечества, они выстроены автором в цепь, подчиняющуюся числовым закономерностям, с провидческими переходами из прошлого в будущее – такой переход есть и в сюжете «Неизвестного солдата».

Тема эта ждет развития с учетом новых данных, которые только укрепляют вывод, сделанный в одной из давних работ: «В своей противовоенной части “Стихи о неизвестном солдате” прямо продолжают пафос большого числа поздних вещей Хлебникова»[436]436
  Иванов Вяч. Вс. «Стихи о неизвестном солдате» в контексте мировой поэзии // Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. С. 363.


[Закрыть]. Хлебников, активно присутствовавший в художественном сознании Мандельштама в воронежские годы, мог стать одним из катализаторов военной и антивоенной тематики.

Замысел «Стихов о неизвестном солдате» возник у Мандельштама на фоне усиления советской пропаганды в связи с юбилейной датой – 20-летием начала первой мировой войны. М.Л. Гаспаров указал на ряд юбилейных материалов 1934–1935 годов, предположительно имеющих отношение к «Стихам о неизвестном солдате», некоторые из его предположений можно конкретизировать и развить.

В частности, Гаспаров пишет[437]437
  Гаспаров М.Л. О. Мандельштам: Гражданская лирика 1937 года. С. 21.


[Закрыть] о вышедшем в 1934 году фотоальбоме И. Фейнберга и С. Телингатера «1914»[438]438
  Фейнберг И. 1914-й. Документальный памфлет. Худ. С. Телингатер. М., Московское товарищество писателей, 1934.


[Закрыть]; из воспоминаний Ильи Фейнберга мы знаем, как впечатлился им Мандельштам: «Верстка книги “1914-й”. Значит, это было весной-летом 1934-го. Я показал ее. Жадно, с увлечением смотрел. На серой бумаге еще плохие отпечатки. Вильгельм и Черчилль.

Монологи и диалоги. Их ремарки. Рассказал, что это за книга. Кино – Э. Шуб. Очень понравилось. “Какое чувство истории надо иметь!” Прочтение фото. Сказал, что эти подтекстовки – прекрасная проза. Прочел вслух, как пример, Пуанкаре в Царском селе 1914 г. “Августейшие белые страусовые перья. Дворцовые кресла вынесены на июльскую траву. За императором трехгранный штык”»[439]439
  Фейнберг И. О Мандельштаме // Вопросы литературы. 1991. № 1. С. 70.


[Закрыть]. Вполне возможно, что этот заинтересовавший Мандельштама альбом мог оказаться впоследствии в его распоряжении, – отношения с Ильей Фейнбергом возобновились после возвращения Мандельштамов из ссылки в мае 1937 года[440]440
  Герштейн Э.Г. Мемуары. С. 66.


[Закрыть].

Помимо видеоряда, обратим внимание на идеологическое содержание книги Фейнберга-Телингатера – фотоматериалы смонтированы с отрывками из «Базельского манифеста» под лозунгом «Война войне», с текстами из речей и статей Сталина и Ленина о войне, в которых проведена все та же угрожающая мысль о неизбежном переходе империалистической войны в войну революционную. Эта риторика, идущая от Базельского конгресса II Интернационала (1912) и закрепленная в статье Ленина «Крах II Интернационала» (1915), хоть и менялась в деталях, но в целом оставалась в силе все 1920-е и 1930-е годы и попадала в поэзию; в качестве примера можно напомнить стихотворение Маяковского «Пролетарий, в зародыше задуши войну!» с финальным лозунгом «Война – войне». Оно написано в 1924 году, к десятилетию начала Первой мировой войны, а в поэзии 1930-х яркий пример поэтической поддержки этой идеологии – стихотворение Заболоцкого «Война – войне» (1937), к которому мы еще вернемся. Следы этой риторики есть и в «Стихах о неизвестном солдате».

М.Л. Гаспаров возводит некоторые образы «Солдата» к альбому Фейнберга-Телингатера; против одного примера хотелось бы возразить, или скорее сопоставить гаспаровское наблюдение с другим, как кажется, более убедительным. Речь идет о «лесистых крестиках» («как лесистые крестики метили океан или клин боевой»); к уже имеющимся толкованиям (кресты на могилах, самолеты в небе, помеченные на картах цели бомбардировок) Гаспаров добавляет монтажную фотографию из альбома: «Пуанкаре на фоне густых шеренг кладбищенских крестов, которые клиньями уходят в перспективу»[441]441
  Гаспаров М.Л. О.Мандельштам: Гражданская лирика 1937 года. С. 21.


[Закрыть]. Но все эти толкования игнорируют слово «метили», стоящее у Мандельштама в сильной рифменной позиции. Именно это слово подсказывает нам, что речь скорее всего идет о черных крестах, которыми с осени 1914 года Германия, а затем и Австро-Венгрия метили свои деревянные боевые самолеты, – кресты располагались на фюзеляже, на хвосте, на крыльях сверху и снизу, с земли они виделись как маленькие крестики, хотя по размерам занимали всю плоскость крыла. Эти опознавательные знаки вражеской авиации попали в неопубликованное стихотворение Николая Бруни «Послание к друзьям» (1924), где он вспоминает свои воздушные бои:

 
А в поле бедного сознанья
Проносятся воспоминанья:
В пустыне синей высоты
На крыльях черные кресты —
Кипит безумный поединок
Над морем белых облаков…[442]442
  Заметим, что у Бруни есть также неопубликованное стихотворение о гибели летчика в воздухе, написанное уже в пору священства, – «Воздушная война» (1924), с финалом: «Мы бились – и самую смерть полюбили, / Сгорая в растущей и белой грозе».


[Закрыть]
 

Предлагаемое объяснение «лесистых крестиков», кажется, больше других соответствует общему смыслу мандельштамовской строфы – дождь помнит о том, как черные кресты метили воздушный океан или боевой клин самолетов.

Мог ли Мандельштам своими глазами видеть самолеты с черными крестами во время поездки в Варшаву в декабре 1914 – январе 1915 года? Этого мы не узнаем. Но обстрелы, летящие в воздухе снаряды видел наверняка. Пребывание его в прифронтовой полосе было недолгим, около двух недель, но для впечатлительного поэта этого достаточно. Именно личное соприкосновение с войной определяет лирический сюжет «Стихов о неизвестном солдате» и силу звучания оратории. А клин самолетов с крестами он мог видеть в каких-либо печатных материалах или в кинохронике первой мировой войны.

Кстати о кинохронике: в воспоминаниях Фейнберга упомянут документальный фильм Эсфири Шуб «Падение династии Романовых» (1927), «кино», которое «очень понравилось» Мандельштаму, – в этом фильме собрана богатейшая военная хроника, в нем есть окопная война, движение войск, обстрелы, воздушные и морские бои, множество покалеченных и убитых, горящие и падающие самолеты – все, что составило документально-событийную основу военных строф «Солдата». В частности, в фильме есть такая длительная заставка: «Убитых, раненых, искалеченных в мировой войне – 35 миллионов человек» – сравним с мандельштамовскими стихами: «Миллионы убитых задешево / Протоптали тропу в пустоте…» Фильм Эсфири Шуб, упущенный из виду мандельштамоведами и заслуживающий отдельного внимательного рассмотрения в связи с «Неизвестным солдатом», реализует конструктивный принцип монтажа, тот же принцип положен в основу альбома Фейнберга-Телингатера и тот же принцип, заметим, работает в поэтике «Стихов о неизвестном солдате» – в смене и наслоении картин и событий, времен, образов крупного и общего планов.

Продолжая разговор о юбилейных материалах 1934 года и визуальных истоках мандельштамовских стихов, обратимся к упомянутой М.Л. Гаспаровым серии антивоенных почтовых марок, выпущенных в 1934 году, – «с бомбами, пожарами, калеками, аллегорической Войной в противогазе и с бичом, с земным шаром и руками братающихся над попранным капиталом»[443]443
  Гаспаров М.Л. О. Мандельштам: Гражданская лирика 1937 года. С. 21.


[Закрыть]. Гаспаров одной фразой описал все пять марок серии; две из них, как нам кажется, довольно точно соответствуют мандельштамовским образам: на одной марке изображены бомбы, висящие в небесах над городом прямо из тучи, сверху над ними молнии, бомбы висят буквально как виноград, тут и «города» и «угроза» – все как у Мандельштама: «Шевелящимися виноградинами / Угрожают нам эти миры / И висят городами украденными…» Украденные города – это, конечно же, не те города, в которых запрещалось жить репрессированным, а города, разрушенные авиабомбами, – они как будто превращаются в созвездия (тут могли отразиться известия о массированных бомбардировках в Испании в 1936 и начале 1937 года). На другой марке войска идут в одну сторону, а в обратную сторону, с войны, движутся двое калек: один на костылях, другой, без ног – на инвалидной доске с колесиками: «И дружит с человеком калека – / Им обоим найдется работа, / И стучит по околицам века / Костылей деревянных семейка…» Впрочем, такую картинку Мандельштам мог видеть где угодно, в том числе – в фильме Эсфири Шуб, а мог он опираться и на собственные впечатления двадцатилетней давности.

* * *

Обсуждая убедительные и не очень убедительные предположения исследователей о литературных источниках мандельштамовской оратории, М.Л. Гаспаров говорит: «Бесспорно, отдельные мотивы “Стихов о неизвестном солдате” действительно восходят к этим источникам; но так же бесспорно, что ни один из них не дает объяснения структуре стихотворения в целом»[444]444
  Там же. С. 11.


[Закрыть]. Кажется, мы можем добавить к числу этих предполагаемых источников как раз такой, какой хотя бы отчасти объясняет структуру целого, – речь пойдет о книжке Владимира Яхонтова «Война: Композиция» (Л., Прибой, 1929) и о его моноспектакле, поставленном в 1930 году на основе этого текста. У нас нет прямых свидетельств о знакомстве Мандельштама с композицией «Война», но есть множество косвенных данных для того, чтобы уверенно сказать: он не мог не знать этой работы Яхонтова, а скорее всего знал ее так же хорошо, как другие его работы, которых он был свидетелем, а то и принимал в них деятельное участие.