Текст книги "История болезни. В попытках быть счастливой"

Потом чудеса продолжились. Мне пришло письмо от женщины, которая точно так же разыскала своего деда. Ее дед, так же как и мой, умер от сепсиса в лазарете лагеря Берген-Бельзен, но только не 23-го, а 10 января 1942 года. Она же прислала мне телефоны немцев, семейной пары, которые изготавливают глиняные таблички с именами умерших в лагере солдат. Она прислала мне фотографию таблички с именем своего деда. Совсем мальчишка – 1915 года рождения.

7 июня. Кузина Зина повела меня вчера на премьеру “Бориса Годунова” (ой, что-то очень популярно стало произведение!) в “Оперу” к Вишневской. Все хорошо, голоса, сценография и т. д. Убило другое. Рядом с Вишневской, которая на любом спектакле, а тем паче на премьере, присутствует, сидел отставной наш Юрьмихалыч Лужков. Шикарно выглядящий, гладкий. Дорогие масквичи толкались в очереди за аффтографом. Яко оглашенные, наслушавшиеся царственной музыки Мусоргского. Сбивая всех на своем пути.

9 июня. Как часто в сообществе стали появляться истории о том, как с детей-инвалидов снимают инвалидность! Все чаще и чаще. Чего жалеют: денег на мизерные пенсии, льгот при поступлении, отсрочек от армии? А какой из Робки боец, окажись он, не дай Бог, в рядах?

Из Робки боец никакой. Ибо родился Робка, внук моей кумы Тани, с неслабой гидроцефалией. Первый год – тремор-массажи, возбудимость-ванны, таблетки, уколы. И т. д. Помогало. Очень толковый Робка пошел в школу и стал хорошо учиться.

А в десять лет начались головные боли. Тики, скачущие зрачки. Учителя звонили Тане и говорили: мы отправили Робку домой, у него опять болит голова. У Робки нашли неоперабельную кисту. Под черепом где-то. Не важно где.

Сейчас ему четырнадцать. Он освобожден от физкультуры и от всех серьезных нагрузок. Нервничать тоже не на пользу. Бывает, что он почти кричит от боли. По нескольку дней. И в школу ходить не может.

Инвалидность Робке не дали.

А у девочки без пальчиков на руке, которая сидела в очереди на Большую Комиссию, инвалидность сняли. Зря они ехали из дальнего Подмосковья и надевали самую красивую кофту. Они полдня были в коридоре рядом с Робкой. И с мальчиком, организм которого не усваивает что-то жизненно важное.

Таня сидит напротив меня и перечисляет этих детей, с которых сняли инвалидность. Перечисляет долго.

12 июня. Съездили в Тверь. Четыре часа по пробкам туда, два часа с ветерком обратно. Лето, особенно его начало, русским городам к лицу. Зелень, Волга, несколько церквей, несколько особняков – и что вам еще нужно? Памятник Афанасию Никитину с ладьей, на которой он ходил за три моря (маршрут не вспоминается!), Михаилу Ярославичу Тверскому на коне, ну и Ленин гигантский, жопой к речке. Речной вокзал, где выставка открылась, старый, красивый, полуразрушенный. Ступеньки выщербленные, осыпающиеся. Про отсутствие пандуса я молчу.

Выставка классная. Но она мне понравилась еще в каталожном виде. Сто картин, стилизованных под надписи, сделанные каким-нибудь прыщавым “патриотом” ночью в подворотне из баллончика с краской, информируют: “Пушкин – на четверть арап”, “Циолковский – наполовину поляк, наполовину татарин”, “Майя Плисецкая – еврейка”. И вдруг становится понятно, что “наше российское все” – это такая мешанина кровей и национальностей, что любо-дорого смотреть.

14 июня. В 1925 году старшая сестра Анна выходила замуж. Семья была крестьянская, но довольно обеспеченная. Отец и мать, Александр Васильевич и Ефросинья Федоровна, подарили дочери-невесте маленькие золотые сережки с крошечными камушками бирюзы.

Где-то к концу тридцатых Анна потеряла одну сережку на огороде. Страшно расстроилась. Искала-искала, но крохотулю в земле не нашла. Вторую сережку отнесла в торгсин. Времена были голодные и бедные – сколько выручишь за одну сережку? Немного. Но и то было важно.

В конце сороковых случилось чудесное: Аня, уже послевоенная вдова, на том же огороде увидела, что на вилах что-то блеснуло. Это нашлась потеря. Пары не было, унесенная в торгсин “сестра” ушла безвозвратно.

Младшая родная сестра Анны жила в Москве. Тоже молодая вдова, тоже с детишками. Она и сделала сестре у какого-то мастера подделку из латуни с голубым стеклышком – в пару.

Внучка Анны в середине 70-х поступила в университет, и бабушка подарила ей свою единственную ценность – две сережки с голубыми камушками. Одна настоящая. Одна не очень.

Месяц назад мне звонит Зинка, моя троюродная сестра:

– Я потеряла бабушкину сережку!

– Какую?

– Золотую…

В конце лета Зинке исполняется шестьдесят. Я заказала ей в подарок две золотые копии по латунному образцу.

18 июня. С утра в здании МГУ на Моховой вручение призов детям-инвалидам, победителям и участникам олимпиад “Талант преодоления”. Красивая была церемония! Обалденный Императорский зал (там говорил речь Александр Первый). Ректоры ВУЗов с красивыми белыми бантами-эмблемами. Дети в костюмах и чудесных платьях и с такими чудесными мордахами!

Действо вел Цискаридзе, который хоть и приглашал всех “на сцену” там, где никакой сцены не было, продемонстировал отличное чувство юмора. Объяснял, например, свои ошибки тем, что “на сцене обычно молчит”.

Я хвалила родителей, которые пошли по трудному пути. Стали добиваться для своих детей равных шансов. Мужества хватает не всем. Я с разными случаями встречалась. Например, маме оказалось проще держать дочку, ставшую колясочницей после автокатастрофы, на надомном обучении. А самой жить “прежней жизнью”, уговаривая дочь-семиклассницу, что в школе над ней будут смеяться…

18 июня. В банке, где я выступала с лекцией, был парень, у которого сынишка с синдромом Дауна. Я не знала об этом и в разговоре произнесла слово “дауны”. Я не вкладывала ни капли пренебрежения, а тем паче презрения. А отца ребенка это слово резануло. Я запомнила на всю жизнь и больше не ошибусь. “Мальчик с синдромом Дауна”. А не “даун”.

18 ИЮНЯ. Хорошей традицией становится сходить летом в Кремль. Не подумайте чего плохого – в музей. Шли мы на выставку Фаберже, а там днями еще открылась выставка сокровищ Медичи. Ну что вам сказать? Прогресс в искусстве не произошел… наверное, и не должен был!

19 июня. Завтра на три дня уезжаю в город Плес Ивановской области. Отдохнуть чуточку, а то стала нервная, несчастная и т. д.

Предстоит решить сложную задачу – выгрузиться из “сапсана” во Владимире за две минуты стоянки. Двум женщинам, одна из которых на инвалидной коляске. Еще с сумками!

На обратном пути предстоит в “сапсан” за те же две минуты погрузиться.

Неслабая задачка…

22 июня. Река Волга около занимаемой нами избы сливается с речкой Шоханкой. В месте слияния, как, впрочем, и во всех других местах, по вечерам истошно орут лягушки. Люди на улицах здороваются – все знакомы. Людей немного. Пока не приходит теплоход и на пристань не вываливается толпа туристов. Городок оживляется: художники раскладывают свои художества – от яркой, аляповатой мазни до тонких акварелей, бабушки продают собранную на костромской стороне Волги землянику, в кофейной и чайной приосаниваются.

Туристы гуляют по набережной. Мы гуляли там с утра под проливным дождем. Зато одни. Очаровательная рыжеволосая Мила, сама уроженка Плеса, рассказывает про каждый дом. Один дом дворянский, остальные купеческие. Мещанские дома подальше, не на первой линии.

Очень красивый дом принадлежит местному мэру. Алексей Шевцов закончил мой факультет на год раньше меня. Но тогда мы знакомы не были.

Вообще, вся эта история Плеса – из цикла “о роли личности в истории”. Я сегодня целый день вспоминала бывшего тарусского главу Нахрова, ржавые остовы лодок на берегу Оки и безнадегу провинциальной жизни. В Плесе все по-другому. Хотя народу – всего около трех тысяч. А в Тарусе четырнадцать. И что? Ничего. Может, сейчас Таруса стала краше…

Приехал человек. Городок застал в запустении. Все в прошлом: Левитан со своей Софьей Кувшинниковой, купеческая торговля зерном и лесом, Шаляпин и дачный театр. Человек стал придумывать и работать. И о Плесе стали говорить.

Я услышала. Поехала (в Тарусу, конечно, ближе). И мне очень понравилось: и музей Левитана, и то, что торты для городской лучшей кофейни печет Татьяна Юрьевна, двоюродная сестра городского главы, и строящиеся дебаркадеры, и Wi-Fi в кафе, и, главное, памятник кошке.

Кошке Мухе, покойной любимице местного художника Виталия Панченко, поставили памятник прямо над Волгой. Мила говорит, что Мухиных котят горожане укотовляли с удовольствием. Кошки в Плесе вообще чувствуют себя привольно. Да что там привольно! Хозяевами они себя чувствуют. Рыбы-то – целая Волга! Детей в Плесе маловато. А учителя в школе все пенсионного возраста. Они даже на повышение квалификации уже не ездят. В музыкалке то же самое.

Сонечка учится скрипке одна на весь город. Но может, при таком мэре учителя приедут?

2 Июля. Сидим с отцом и дядей и говорим о предках, Одессе, Черновцах и всем еврейском мире их детства.

Про старшего – дядю Оскара, который учился в Сорбонне, был кардиологом в Черновцах (а это до 1940 была Румыния), играл в бридж по пятницам, его же ну-аристократку тетю Луцу, одесскую чету Тамара+Федя, которые мне в моем детстве так не понравились из-за тетитамариных бородавок, про родителей дяди, любимых мной ленинградских родственников. Какой тейгелах готовили в квартире на Пушкарской!

 
Я не запомнил – на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся… Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась – краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
– Подлец! Подлец! —
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие…
– Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша – это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
… Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо, —
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
– Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи! —
Я покидаю старую кровать:
– Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
 

Очень люблю это стихотворение Багрицкого!

4 июля. Была я сегодня на радостной и благостной презентации ООН-овской программы доступности ИКТ (информационно-коммуникативные технологии) для людей с инвалидностью.

Грустно мне стало. И не потому, что у нас это невозможно. Как раз потому страшно, что чиновники могут вцепиться – бюджет-то потребен для сего огромный, а тогда прости-прощай обучение деток в школе рядом с домом. Где образованный, подготовленный учитель, оборудованное пространство. Ну и мама-папа рядом.

У меня есть сотрудник Рома Жаворонков. Юрист с блестящими мозгами и плохой (в смысле сильно заметной) формой ДЦП. Рома закончил юридическую академию, защитил диссертацию. Так вот этот Рома говорит почти как вы только потому, что все время общается. А раньше не говорил. Это мне его папа рассказал на этой презентации. Что было бы с Роминой речью, общайся Рома с компьютером?

Боюсь я дистанционного обучения в родных палестинах. Не верю в его качество. Для всех – инвалидов, не инвалидов. Боюсь профанации. А главное, боюсь, что от доступной среды это нас только отдалит.

Хотя я, конечно, за прогресс.

6 июля. Аэропорт Внуково-2 с красной гагаринской дорожкой был хорош чистотой стиля – социалистические правители внешне были людьми скромными. Стекло и бетон, комнатные растения в кадках. Ну, флаг поставят, герб повесят. Все.

Современный же начальник добавляет бронзовых канделябров с большим количеством неровно торчащих свечей – это символ роскоши. Есть еще символы православия – здоровенная нынешнего письма икона и полотно (холст, масло) с изображением босоногой отроковицы с русой косой и смурной бабушки в платке. Старушка оккупирует нижний угол полотна, символизируя, видимо, быстротечность бытия. Босоногая дева прыгает от нее вправо и вверх. В будущее.

Самолетик, старенькая 134-я “Тушка”, голосом Демидова, ответственного сотрудника администрации Президента, объявила, что “президент передумал”.

– Зря тащились в аэропорт, – подумала я.

– Не в Ставрополе мы совершим посадку, а в Нальчике, – продолжила “Тушка”.

Мне все равно. Я не была ни там, ни там. Секретность и безопасность, ясен перец.

6 июля. Ага! В Нальчике меня забыли… Уронили мишку на пол…

Дело было так. Все граждане и гражданки из числа членов Совета погрузились в большой автобус с кондиционером, а мне зачем-то предоставили отдельную машину типа автозак. То есть “газель” без окон и кондиционера. И поставили на солнцепек. Водитель Николай, счастливый обладатель двух рядов золотых зубов, куда-то ушел.

Становилось жарко. Николай появился, сказал, что ехать в гостиницу минут двадцать, если повезет. Мы тронулись.

Не повезло. Пробочки, светофорчики. Становилось так жарко, что п…ц. Было принято ответственное решение выгрузиться из автозака и ждать другую машину. Мы с Леной Воскобойниковой, Жениной мамой, взявшейся мне ассистировать в моих безумствах, устроились в теньке под каштаном и купили мороженое.

Встреча с Медведевым была назначена на два. На часах было полпервого. По телефону прошу у организаторов машину с кондиционером.

Приезжает. Такая же. Только белая. Четверть второго. Все уже в гостинице.

Время идет. Николай рассказывал про жизнь. Про то, что осенью продает квартиру в Нальчике и переезжает в Астрахань. Он рыбак, а там рыбалка. Тут что за рыбалка? Форель одна, реки-то горные.

Но переезжает не из-за рыбы, естественно.

– Война надоела. Кругом война. Русские уезжают. Никто не ездит в горы. В предгорья – и то опасно. Боевики, знаешь ли. Так что продаю и уезжаю. Я бы и раньше уехал, но кризис начался, цены упали. А сейчас вроде опять нормально.

Подъехал белый “мерседес”. Прохладный. Сфоткались с Николаем.

Летим обратно. Совет прошел как-то очень деловито и хорошо, если такие мероприятия вообще могут нравиться.

Я, собственно, ехала со своей целью. Доблестные правоохренители уже больше трех лет назад арестовали за подрыв фонаря на Манежной площади Ивана Белоусова, 1987 года рождения. Но дело в том, что у Ивана есть абсолютное алиби – в момент закладки взрывного устройства, зафиксированного камерой видеонаблюдения, он был в метро. Вход-выход по студенческим проездным фиксируется. Короче, всякое может быть, но ни одного следственного эксперимента проведено не было. Никто алиби парня не опроверг. Что не помешало парня посадить на шесть лет. Документы по этому поводу и были мною переданы. А вдруг поможет? Я знаю, что было бы лучше, чтобы в целом работала судебная система, но… Что могу, то и делаю…

Нальчик – не очень цивилизованное место. К тому же интернет-фри.

9 июля. Шел дождь, а мы сидели под крышей веранды. Играли в шарады. Катя Т. пела. Стихи ее собственные. Пахло жасмином. Коты ошивались вокруг нас. Было розовое шампанское, а к нему толстенькая вобла.

Чего еще человеку надо?

Еще важное к портрету тургеневского вечера – по профессии мои гости являются инвестициоными банкирами.

14 июля. Я каждый день думаю про деда Алексея, могила которого найдена “Мемориалом”. 70 лет назад он уже два дня как был со всем своим полком в плену. Моей бабушке Клавдии Александровне было 30 лет.

А его отец Степан, отчество которого уже не восстановить, не вернулся с империалистической… Его вдове, моей прабабке Анастасии Егоровне, было 30 лет.

Ах, этот русский XX век… Смерти и вдовы…

17 июля. Выступать на семинарах у Лены Немировской – просто счастье. А мне как-то сегодня это особенно удалось. Может, потому, что я видела в зале лица своих слушателей из КРЖ, ШГТГТ и “Я думаю”. Мои Пенза и Кострома, Тверь и Пермь! Были ребята из Грозного, Грузии, с Украины. Замечательная Наташа из Карелии сказала, что сразу по приезде МБХ на зону прошла команда по местным СМИ ограничиваться сухой информацией, но они все будут стараться указивку нарушать. Женя из Омска пытается убедить местный бизнес организованно протестовать против налогов и т. д. – на часовую забастовку, например. Белла из Карачаево-Черкесии организует волонтерские проекты.

Можно ли уехать-сбежать от этого? Можно. Но это позиция слабости.

Меня обнимали, мне пожимали руки чудесные и близкие люди. Лешкина мама велела передать конфеты мне и Романовой. Наташа сняла с себя оранжевые бусы и надела мне на шею. А какими детскими поделками из Татарстана я разжилась!

Ради таких дней стоит жить, я вам скажу, дорогие сограждане..

19 июля. Большое спасибо всем, кто интересовался Тиминой судьбой и готов был предоставить ему кров и покушать. За один день, став героем ЖЖ (спасибо Татьяне Красновой) и Фейсбука (спасибо Ольге Романовой), мой бандит Тима обрел квартиру с сумасшедшим видом из окна и своего собственного человека Сашу.

Информация от 12 часов дня: Тима мурчит, подставляет пузо для почесать, ест, писает и т. д. Интересуется стрижами за окном, так что выставит Сашу на деньги за изготовление сеток.

Если бы могли решить так же быстро и другие проблемы!

23 июля. Не я подсадила. Я только добавила. Драйв и соответствующие склонности были. Потрясающий, близкий, щедрый Очень Богатый Человек. Помогает системно. Не только деньгами, но и классными бизнес-идеями. Главное – агитирует и привлекает себе подобных.

Небывальщина? Не-а…

Я его вчера видела второй раз в жизни. Обычно мои знакомые бизнес-люди – мрачноватые циники. Ни капли романтики. А Володя лучится и влюблен в своих подопечных: детей и стариков, людей и зверей. Хочет жить именно для них.

Семья, дети – все отлично.

Слушайте, может, мы и вправду не безнадежны???

1 августа. Привет с “Пилорамы”! Очень духоподъемно!

Прилетели вечером в пятницу в Пермь. В десять вечера Марат Гельман открыл для нас музей и устроил экскурсию. (Поролоновые кресла, превращающиеся в ракету и улетающие в космос, сильно соответствовали надеждам на перемены в обществе…)

Сумерки, Триумфальная арка из бревен, посикунчики – это такие невозможно вкусные жареные пельмени, утро, дорога, ливень (холодный… а у меня все с коротким рукавом и босоножки – в столице была жара), потрясающий спектакль Алексея Девотченко. Смотрим его в экстремальных условиях. У Улицкой на голове мокнет плед, у меня от капель с зонта промокают насквозь джинсы и, ясен перец, ноги в босоножках. Девотченко босой, ему явно тяжело, но КАК он играет! Тексты Лимонова + Быкова + Гандлевского в его исполнении слушаются как целостная пьеса. Хотя бы глоток коньяку, а то не согреться…

Открытие выставки “Россия для всех”. Кипящая тема.

Дорога. Леонид, наш водитель, пару лет назад уволившийся из ракетных войск стратегического назначения офицер, хочет поговорить. Рассказывает про семь метров между красными кнопками в соответствующем бункере, чтобы один человек сразу двумя руками не дотянулся в припадке безумия. Говорит, что с друзьями входит в ЛДПР и, увидев мои вытаращенные глаза, как бы оправдывается:

– Ир, ведь мы, главное, не с этими! А проблемы-то по бизнесу решать нужно.

Кто такие “эти”, всем понятно.

Леонид – интереснейший тип, нанялся на пару дней водителем на “Пилораму” не столько чтобы подработать, а чтоб с новыми людьми из Москвы поговорить: “Прочитал фамилии тех, кого возить, – любопытно стало”.

Снова дорога, мы ночуем в Перми за 130 км от бывшего советского лагеря для политзаключенных Пермь-36, где, собственно, и проходит фестиваль. В близлежащем к лагерю городке Чусовой, где живут все участники, никаких условий для меня нет. Дорога странно пустая – нет ни деревень, ни дач, ни шашлычников. Если есть, то очень мало – совсем не так, как вокруг Москвы. А мы все пытаемся купить грибов для жарехи в Москве. Наконец останавливаемся в поселке Веретье на берегу речки Мутной и договариваемся с мужичком, что он соберет специально “под заказ”, а мы захватим часов через пять, на обратной дороге.

На “Пилораме” еще раз Девотченко, теперь с Бродским, но уже без ливня, поет Макаревич…

И люди, люди, люди. Все прекрасны. Много ребят из КРЖ, из “Открытки”, “Я думаю”. Трогательный до слез Миша Мейлах:

– Меня отсюда, из Перми-36, в 1985 увозили с перитонитом… Как выжил?..

Теперь профессор русской литературы в университете в Страсбурге.

Парень, набравший для нас грибов, извиняется:

– Ничего путного, одни лисички.

Зато какие! Жирненькие!

Я в детстве очень часто ездила с родителями за грибами. С их друзьями, поскольку мои всегда были “безлошадные”, а забраться куда-то подальше, где не все собрано, можно было только на автомобиле. Или мы ехали ночевать к родительским друзьям в подмосковное Видное, или они – к нам, в Перово, чтобы выехать часов в пять утра и забуриться куда-то за Киржач. Лес пахнет прелью, грибов полно, а какие вкусные получаются сосиски, если их пожарить на костре!

Поход за грибами, как и велосипед, стал такой моей неизбывной тоской, когда я заболела. А мой неулыбчивый спутник в начале наших отношений почему-то чаще, чем про другие мои пристрастия, спрашивал про это: “А ты любишь собирать грибы?”

Люблю, но… Я дико злилась.

2 августа. Домой. Опять два часа самолета пролетают как пять минут. С Улицкой говорить – счастье. По дороге в Пермь перед нами сидели совершенно влюбленные друг в друга парень и девушка с белым скотч-терьером. На обратном пути почти неотличимые от них двое, но уже с маленьким ушастым пацанчиком Ромкой.

Одновременно с Люсей сказали друг дружке:

– Те же самые! А нам говорили – всего два дня прошло.

9 августа. Не пишется, не читается, не работается, а глаза постоянно на мокром месте. Что ни лето, то мрак и хрень. Прозак не помогает, перехожу на седуксен.

10 августа. Вы не думайте – я живая еще, хотя временами мечтаю о добром человеке, который принес бы мне йаду…

Зато сообщаю: у кота Тимы все не просто хорошо, а нам бы так жить. Саша с Тимой достигли гармонии, а Саша даже вызвал коту двух тетушек для груминга (?): стрижки, мойки, расчесывания и прочей красы. Саша приезжает ко мне на велосипеде из Тушино, рапортует про кота, а вчера даже привез волшебную палочку из можжевельника. Надо учиться ею пользоваться.

Лельке с радио “Свобода” я сосватала черного котенка Шепарда, и она переименовала его в Базилика. Там тоже идиллия.

А моя крестница № 3 Муська пропала у тетушки в Новом селе. Предупреждала – не таскайте домашнюю кошку в деревню!

Одинокой, пожилой, больной тетке положено спасать котов…

13 августа. Сидели на веранде и наслаждались невозможно прекрасной погодой. Пельменями и яблочным пирогом. Мама вспомнила историю, когда-то рассказанную Виктором Суходревом.

Мопед не мой, если че.

Брежнев пригласил Хонеккера поохотиться в Завидово во время очередного визита. Было известно, что старина Эрих любил пострелять зайцев. Егеря наловили зайцев, посадили до утра в клетку, чтобы по потребности выпускать прямо “под ружье” немцу. Но, видно, с пьяных глаз егеря плохо закрыли клетку. Зайки разбежались.

Утром – шухер. Что делать? Поймали серенького кота, привязали ему уши…

Хонеккер прицелился и выстрелил. Котик испугался и полез на дерево. Хонеккера чуть кондратий не хватил.

15 августа. Лейкоциты, взбесившиеся носители иммунитета, снова выросли до нормы! И это после четырех месяцев ежедневного пития магической дорогущей таблетки. Поначалу-то она их зашугала. Оправились, мерзавцы.

Как же я завидую тем, кто умер БЫСТРО.

23 августа. Сходила вчера на Пушкинскую на митинг в честь флага. Впечатления сложные. Радость, воспоминания. Милый омоновец, который помог мне пересечь Тверскую поверху. Куча знакомых.

Я не умею выступать на митингах, не умею говорить лозунгами. У меня все более личное, я не умею призывать к ответу и к топору. Я больше про ответственность каждого. Люди, конечно, подходили и благодарили, но из интеллигентной вежливости, я думаю.

Мало народу. Страшно как мало. В настоящий, непридуманный праздник.

И очень резануло чье-то с трибуны пожелание Путину закончить жизнь как Пуго. Во-первых, хоть я Путина и сильно не люблю, – слишком. А во-вторых, Пуго из всей камарильи оказался самым приличным человеком. Пустить пулю в лоб – вполне сродни дуэлям и прочей офицерской чести. Представляете этих, после Беслана и “Норд-Оста”, прижимающих пистолет к виску?

24 августа. Была бы я помоложе и поздоровее, я бы влюбилась.

Объект – Володя, тридцать с чем-то лет, умный, решительный, светлоглазый, с потрясающими женское воображение накачанными плечами. В прошлом предприниматель. В будущем, наверное, тоже предприниматель. В недалеком прошлом – месяц прошел – з/к. Получил УДО. Отсидел четыре с небольшим года по той же любимой деловыми кругами России 159-й части 4-й. Как и Ходорковсий.

Рассказывает о том, что ТАМ происходит. Как унижают, бьют, калечат, подставляют, рвут фотографии жен, топчут вещи. Кто? Зондеркоманды. Среди тех, кого заставляют бить, тоже много таких, кому это надоело. Но люди боятся говорить. Но пока боятся, ничего не изменится. Как начать? Он попробует. Он тоже боится.

Однако надо что-то делать. Потому что нет ничего ужаснее, чем глаза сокамерника, которого бьют. А ты не можешь помочь. То есть Володя пару раз пробовал помочь. Самого еле откачали.

Он хочет, чтобы люди, особенно люди при власти, просто ответили на вопрос – можно ли бить людей?

Поразительный парень. Думала, такие мушкетеры уже перевелись.

31 августа. Ей исполнилось пятьдесят. Похудела за последний год, почему-то сильно осунулась. Ямочки не пропали, смех заразительный, как в детстве. Ей было шесть, а мне – три года, когда она заходила за мной, спускаясь с пятого на четвертый этаж, и говорила моей маме:

– Тетя Лида, а дайте мне Иру поиграть.

Мама с радостью отпускала нас во двор. У Оли была живая кукла, а у всех остальных девчонок игрушечные.

Потом, в школе, я была страшно горда тем, что восьмиклассницы разрешали мне, пятиклашке, тусоваться с ними. Хотя слово “тусовка” новое, тогда мы так не говорили. Она рассказывала мне сегодня про ту девчоночью компанию: у этой внуки, у той тридцатилетний оболтус сын не работает. У третьей дочь в тюрьме, а у Ленкиного мужа дела идут хорошо, и они уехали на Канары. Их дочь кончила институт, тоже чего-то не работает. Менеджер по диплому…

Мы вместе влюблялись в Дина Рида, а потом в Арамиса – Старыгина. Мы даже не звонили друг другу по телефону – зайду? – а просто стучали условным стуком по отопительной трубе и мчались. Она на четвертый, я на пятый. Моя подружка…

Когда я выходила замуж, с четвертого этажа мне, садящейся в свадебную “Волгу”, махала рукой и плакала моя бабушка Клава, а на пятом делала то же самое Олина бабушка Клава. Сухонькая, быстрая, бывшая фронтовичка, вся семья которой погибла в ленинградскую блокаду.

Кто до сих пор называет Ясина дядей Женей? Моя Оля. Вот уже годы.

И сегодня, последним летним вечером, мы замерзли, болтая на веранде все о том же…

Я сама собираюсь. Приходите и вы!

18 сентября. Тридцать – как поступили, двадцать пять – как закончили. Встреча курса. Много незнакомых людей. Все время думаешь – неужели я тоже так постарела? Я первый час никого не узнавала, тихонько спрашивая у Гали Рудухи – а это кто? Мальчики наши, седые и лысые, а как мы в них влюблялись! Вопрос вечера: “А у тебя уже внуки есть?”

Потом пришел Алексашенко – наконец-то родное лицо! Устала отвечать “нормально” на вопрос “как дела?”.

Все нормально. Долгая история… Много счастливых людей.

Какое грустное свидание с юностью.

4 октября. Аэропорт по последнему слову, сам ночной Тбилиси чарующе красив. Живу в Верийском квартале, и хозяин гостиницы Зураб таскает меня вручную по винтовой лестнице на второй этаж. Завтра путь в Батуми через всю Грузию.

6 октября. К концу дня нас понесло на грузино-турецкую границу. В советские времена южнее Батуми вообще была закрытая зона, там жили военные со своими военными штучками, а также совхоз, который в древнеримской крепости разводил цитрусовые сады. Когда в этой крепости Гонио начались раскопки, мандариновые деревья пришлось извести. Осталась парочка по периметру, дополняя собой водопровод и канализацию первого века нашей эры. Северо-восточный форпост Римской империи. Потом византйцы, потом иранцы, потом Давид Строитель, потом османы. Потом южная граница СССР. Так что тут Римская империя соприкоснулась с империей советской.

Граница прозрачная. Турецкие траки стоят в длинной очереди. Их много. Каждый занимает у таможенников 4–5 минут. Публика с котомками проходит с турецкой стороны (просто я встречала их с грузинской), садится в поджидающее такси и чешет в сторону Батуми. Красивый берег, горы, с грузинской стороны – церковь, с турецкой – мечеть. Сарпи. Наши сопровождающие радуются – все в дом. Проезд каждого трака – 500 долларов. В день их проходит 2–3 тысячи.

Сам Батуми местами похож на Эйлат, местами на Майами. Местами на Диснейленд, уж больно все кукольное и позолоченное. И уж точно не похож на тот город, в котором в мае 1988 года мы с моим тогдашним мужем гостили у его однокурсника Роини. Муж ему написал то ли курсовую, то ли диплом.

А обедал с нами сегодня местный министр туризма Важа – красивый, подтянутый мущщина в хорошем костюме. Знаете, кто основной контингент туристов в Аджарии? Азербайджанцы и армяне. Также заезжают украинцы, поляки и израильтяне. Замечены были узбеки. Бывший СССР без нас живет своей, насыщенной жизнью.

Важа оптимистичен. Гостиницы растут как грибы, официанты учатся видеть клиента, а море, оно и в Африке море.

А туркули (кофе на песке) на солнечной набережной плохим не бывает.

8 октября. Люди в Батуми какие-то невероятно доброжелательные. Впервые за долгие годы я увидела, что кто-то начинает радостно улыбаться, услышав, что ты из Москвы. То есть не просто когда кто-то говорит по-русски, а именно из России. Я – из Москвы, Лена – из Воронежа. А они реально радуются. Девочки в парикмахерской радуются, и София и Инга, парковщик автомобилей около гостиницы – радуется, таксист радуется и дает визитную карточку. Только позвоните, встречу прямо в Тбилиси. И все сразу кидаются объяснять: мы на вас зла не держим, мы понимаем, что власть – отдельно, а люди – отдельно. Честно говоря, даже излишне говорить, что позиция властей – не наша. Люди все понимают.