Текст книги "Две недели в другом городе. Вечер в Византии"

Глава 20

На лестнице было темно, сырой ветер врывался сквозь разбитые окна, задувая горящую спичку, которой Джек пытался осветить себе путь. Он забыл, на каком этаже жил Брезач, и ему приходилось зажигать спички перед каждой квартирой, чтобы разглядеть фамилии жильцов, выбитые на медных табличках. Едва не налетев на обнявшуюся во мраке пару, он одолел лестничный марш, споткнулся и услышал за спиной девичий смех. Наконец задыхающийся и уставший Джек добрался до двери Брезача и принялся нетерпеливо нажимать кнопку звонка.

Послышались шаги, Джек убрал палец с кнопки. Брезач распахнул дверь; фигура парня чернела на фоне света, исходящего от тусклого коридорного плафона.

Брезач не пригласил Джека войти. Стоя в рваном свитере, с сигаретой в зубах, парень настороженно разглядывал гостя:

– Что случилось?

Джек, не ответив ему, направился по коридору в комнату. Макс читал, лежа в кровати возле маленькой лампы; шея его, как обычно, была обмотана шарфом. Даже сейчас Макс не снял с себя свитера.

– Добрый вечер, мистер Эндрюс. – Макс отложил книгу в сторону и собрался встать с кровати. – Я сейчас оденусь…

Джек замахал рукой:

– Не беспокойтесь. Я зашел на одну минуту.

Он повернулся к Брезачу, прислонившемуся к стене возле двери и смотревшему на Джека с удивлением.

– Что произошло, Джек? Вас выгнали из гостиницы? Как видите, у нас здесь много свободного места…

Он зло улыбнулся, наслаждаясь, как показалось Джеку, своей бедностью, испытывая благодаря ей чувства превосходства и безгрешности.

– Ты можешь приехать в студию завтра к девяти часам утра? – спросил Джек.

– Зачем? – недоверчивым тоном произнес Брезач.

– Тебя приглашают работать.

– Кто?

– Я. Мне предложили закончить картину вместо Делани. Ты будешь моим помощником.

Брезач внезапно помрачнел и принялся беспокойно мерить шагами тесную комнату.

– Что вы смыслите в режиссуре? – спросил он.

– Все, что я о ней не знаю, – язвительно заметил Джек, – расскажешь мне ты. В этом и заключается наша идея.

– Что это? Розыгрыш? Делани хочет сквитаться за то, что я наговорил ему утром?

– Считай, что это любовь с первого взгляда. Ты напомнил ему, каким несносным он был в твоем возрасте.

Брезач фыркнул:

– Должно быть, я недооценил старика.

– Он велел мне использовать твою голову. Если у тебя появятся соображения относительно игры актеров, режиссуры, монтажа, поделись ими со мной.

– Будьте спокойны, у меня масса идей. Эй… – Брезач приблизился к Джеку. – Я думал, через пару дней вы вернетесь домой.

– Я собирался улететь в Париж, но теперь задержусь.

– Неужели вы готовы терпеть мое общество, слушать мои рекомендации?

– Я пойду на это не ради собственного удовольствия, – пояснил Джек. – Я пытаюсь спасти Делани.

Джек не стал говорить Брезачу, что, лишь исполняя с точностью до буквы все желания и инструкции Делани, он сможет искупить годы забвения, пренебрежительного отношения к дружбе и вину, связанную с несчастьем, предотвратить которое он не попытался.

– Ну, – сказал Джек, – я спешу. Ты придешь к девяти часам на студию или нет?

Брезач потер ладонями небритые щеки; он принимал решение. Макс потянулся к книге, взял ее и загнул страницу, которую читал. Потом бережно опустил книгу на пол. Джек увидел ее название. Это были «Бесы». Макс заметил, что Джек посмотрел на книгу.

– Итальянский не подходит для Достоевского, – извиняющимся тоном сказал венгр. – Зато я практикуюсь в языке.

– Кое-что мне ужасно не нравится в этом деле, – произнес Брезач.

– Что именно? – Джек повернулся к парню.

– В конце концов вы решите, что я должен радоваться вашему появлению в Риме.

– Я обещаю тебе, что никогда не стану так думать, – устало проговорил Джек. – Решай. Мне надо идти.

– Ладно, – мрачно произнес Брезач. – Я приду.

– Хорошо. – Джек направился к двери.

– Одну минуту, – остановил его Брезач. – Я бы хотел получить сценарий прямо сейчас…

Об этом Джек не подумал заранее. Помолчав, он сказал:

– Возьми экземпляр Делани. Вот… – Джек вытащил из кармана старый конверт и написал на нем адрес Хильды, а также ее телефон. – Это его секретарша. Позвони ей и скажи, что я прошу отдать тебе сценарий Делани. Садись на такси и поезжай к ней. Она живет на виа делла Кроче.

– Нет, – замотал головой Брезач, – я не смогу это сделать.

– Что значит – не сможешь? – раздраженно повысил голос Джек.

– У меня нет денег на такси. – Брезач осклабился, словно только что удачно пошутил.

Джек вытащил из кармана несколько купюр и сунул их в руку Брезача.

– Я должен вам три тысячи лир, – сказал Брезач. – Я расплачусь с вами в конце этой недели. Когда стану богатым и известным.

Ничего не ответив, Джек повернулся и вышел из комнаты. Влюбленные по-прежнему стояли на лестничной площадке. Спускаясь на первый этаж, Джек слышал за спиной их тяжелое дыхание.

– Нет, – громко сказала Клара, – я к нему не пойду. Мне нет дела до его состояния.

Она сидела на краю двуспальной кровати в своем номере «Гранд-отеля».

Комната была маленькой и находилась в задней части здания. Клара жила скромно; в этом скудно обставленном номере она могла вспоминать их роскошно убранную квартиру возле Большого Цирка и еще сильнее жалеть себя. Ее кожа стала более желтой, чем обычно. Волосы Клары были накручены на бигуди. На ней было длинное розовое платье, какое можно увидеть на рекламных снимках, где изображены студентки колледжа, находящиеся в спальне общежития. Она скинула свои домашние туфли без задников, и Джек заметил ярко-алые ногти на пальцах ног.

– И я не верю, что он и вправду при смерти, – продолжала Клара, нервно касаясь рукой бигуди, висящих надо лбом. – Он вполне способен разыгрывать спектакль…

– Ну, Клара… – запротестовал Джек.

– Ты не знаешь его так, как знаю я. Это очередная попытка поставить меня на колени.

Она встала и подошла к шкафу, ступая босыми ногами по ковру. Открыла дверцу и вытащила из-под стопки ночных рубашек полупустую бутылку шотландского виски.

– Хочешь выпить? Мне это необходимо, – с вызовом произнесла она.

– Спасибо, Клара.

Она направилась в ванную за бокалами и водой. Клара не умолкала; шум льющейся воды и звон стекла заглушали ее жалобный голос.

– Еще одно достижение мистера Мориса Делани, – произнесла она, не покидая ванной, и эхо ее слов отразилось от облицованных мрамором стен. – Его стараниями я превращаюсь в пьяницу.

На мгновение в номере воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумом воды. Затем Клара продолжила свой монолог более агрессивным тоном:

– Ему меня не обмануть. Он не умрет. Он могуч как бык. Даже на шестом десятке он способен работать по двенадцать часов в день в течение восьми месяцев без передышки, проводить по нескольку часов в баре, болтая со случайными знакомыми, подниматься пешком по лестнице к женщине, живущей на пятом этаже…

Она появилась в комнате с двумя бокалами, до середины наполненными водой, – горгона Медуза в бигуди, играющая роль барменши, с неумолимым, мстительным выражением на желтом лице. Она налила виски осторожно, не как пьяница, а как домохозяйка.

– Достаточно? – Клара подняла бокал Джека.

– Вполне.

Она протянула ему бокал и опустилась на край кровати. Поставила свой бокал на тумбочку, не пригубив его.

– На сей раз, – возбужденно произнесла Клара, – я преподам ему урок. Он не получит меня на прежних условиях. Если я нужна ему, он примет мои требования.

– Клара, – миролюбиво произнес Джек, – ты не думаешь, что разумнее уладить эти вопросы позже, когда он поправится?

– Нет. Когда он поправится, я ничего не добьюсь. Добиться что-либо от Мориса Делани можно лишь тогда, когда ему больно и он полон жалости к себе. Ты не знаешь его так хорошо, как я. Неудача – это единственное, что делает его человеком. Еще раньше, если мне требовалась новая шубка, пристройка к дому или я хотела съездить в Нью-Йорк, я ждала, когда он простудится, или у него разболится желудок, и он решит, что это рак, или когда в газете появится очередной разнос. Когда у Мориса все в порядке, у него каменное сердце.

– Он поправится не скоро, – заметил Джек.

– Ничего. Возможно, это и к лучшему. Теперь моему четырнадцатилетнему аду придет конец.

– Чего ты добиваешься, Клара? – с любопытством спросил Джек. – Развода?

– Я никогда с ним не разведусь. – Клара посмотрела на бокал, стоящий на тумбочке, словно только что вспомнила о нем, и жеманно, как старая дама, отхлебнула виски. – Пока он жив.

– Почему?

– Потому что я люблю его, – глухо сказала она.

– Любишь… – Джек удивленно покачал головой. На представлениях Клары Делани о любви мог скорее базироваться устав штрафного батальона, чем брак.

– Я вижу, ты качаешь головой. Что тебе известно о любви? – с презрением в голосе сказала Клара. – Если женщина действует тебе на нервы более десяти минут, ты немедленно уходишь к следующей…

– Ну, Клара, – мягко возразил Джек, – это не совсем верно.

– Я все о тебе знаю, – сказала она, ставя в вину Джеку то, что он всегда стремился сохранить в своей душе любовь и добрые воспоминания о ней. – Тебе не понять меня, потому что ты уходишь, испытав первую боль. Я это знаю, – повысила она голос, – и многие другие – тоже. Тебе известно, что такое любовь? – спросила Клара. – Любовь – это терпение.

– Я не собираюсь с тобой спорить. Мне известно лишь одно – Морис хочет видеть только тебя, и никого больше.

– Как трогательно, правда? Это просто удивительно после всего, что я сделала для него, да?

– Что ты от него хочешь, Клара? Что ему передать?

– Скажи Морису – я вернусь к нему лишь после того, как он бросит эту Барзелли и всех прочих барзелли.

Ревность – это разновидность религиозной веры, подумал Джек. Истинно верующий убежден в том, что боль есть благо, а готовность причинять ее является проявлением религиозного чувства. Он встал:

– Ладно, больше тебе нечего ему сказать?

– Говори ему что хочешь, – заявила Клара. – Передай Морису мои слова, не искажая их.

– По-моему, ты не отдаешь себе отчета в том, насколько серьезно он болен, Клара. Доктор предупредил, что Морис нуждается в полном покое, ему нельзя волноваться…

– Ты меня ненавидишь. – Бледные, ненакрашенные губы Клары задрожали. – Все меня ненавидят…

– Не говори глупости. – Пытаясь успокоить Клару, Джек протянул руку, чтобы коснуться ее кисти.

– Не трогай меня. – Клара с подчеркнутым отвращением отдернула руку. – И не лги мне. Ты ненавидишь меня. Считаешь бездушной эгоисткой… Уверен, что я желаю ему смерти. Я тебе скажу, какая я бездушная. Если он умрет, я убью себя. Запомни мои слова. Самым радостным днем моей жизни был тот, когда он сделал мне предложение. Ты знаешь, когда он попросил меня стать его женой? Я сидела в приемной возле его кабинета и печатала. Он вошел в комнату, вид у него был такой, словно его только что огрели дубинкой по голове, на абсолютно белом лице застыла гримаса, отдаленно напоминающая улыбку; он, наверное, думал, что ему удается улыбаться… Он только что вернулся от руководства студии, которое объявило ему о том, что более не нуждается в его услугах. Срок действия его контракта истекал через два года; они предложили ему неустойку. Решили полностью откупиться от него. Речь шла о сотнях тысяч долларов. Они сочли выгодным для себя заплатить Морису эти деньги, лишь бы он не снимал для них фильмы. Ты способен представить себе, что это значило для такого человека, как Морис Делани? Он присел на край моего стола и рассказал мне об этом, пытаясь изобразить на лице улыбку, делая вид, что эта история не трогает его, а потом без всякого перехода попросил меня выйти за него замуж. В тот же день. Я все еще называла его мистером Делани. Но Морис знал, к кому обратиться за помощью, когда угодил в беду. Мистер Делани. В настоящую беду. Мы улетели в Мехико и поженились вечером того же дня. Я навсегда останусь с ним. Если он попросит, я брошусь вниз со скалы, и он это знает. Кроме Морриса, в моей жизни нет ничего. Ни детей, ни работы, ни других мужчин. Господи, я даже в кино не хожу без него. Но я не пойду к нему в больницу. Это в наших общих интересах. Мы должны раз и навсегда внести ясность в нашу жизнь. Он должен перестать разрываться на части, пренебрегать собой, выставлять себя на посмешище, путаться со шлюхами, покупать им браслеты с бриллиантами; не думай, будто мне не известно об этом и многом другом… Если его можно спасти, я сделаю это сейчас. Потом будет поздно. Другого случая уже не представится…

Она заплакала; рыдания сотрясали ее узкие плечи, обтянутые розовым девичьим платьем; Клара опустила голову, ее стиснутые руки лежали на коленях. Свисавшие с кровати босые ноги с ярко накрашенными ногтями тоже периодически вздрагивали.

– Если тебе угодно меня ненавидеть, – прошептала она, – не сдерживай себя. Пусть все меня ненавидят.

– Никто не испытывает к тебе ненависти, Клара, – ласково произнес Джек, тронутый и смущенный ее откровенностью. Он коснулся плеча Клары. На сей раз она не отстранилась. – Я бы хотел тебе помочь.

– Никто не в силах мне помочь, – промолвила она. – Только он один. А теперь, пожалуйста, уходи.

Поколебавшись, Джек направился к двери.

– Не тревожься, – еле слышно произнесла Клара, сжимая бокал обеими руками, – этот негодяй не умрет.

Джек покинул номер. Он был уверен, что как только дверь за ним закроется, Клара пройдет в ванную и выльет разбавленное водой виски в раковину, а затем снова спрячет бутылку в шкаф, под стопки белья, до прихода следующего посетителя.

Барзелли жила на виа Аппиа Антика. Машин на улицах осталось мало, и Гвидо быстро гнал «фиат» мимо то и дело возникавших в свете фар гробниц и руин акведуков. При солнечном свете разрушающиеся каменные строения свидетельствовали о величии, изобретательности и уме предков Гвидо. Ночью, под зимним дождем, они символизировали бренность всего земного, насмешку над людским тщеславием. Акведуки некогда несли воду в город, заслуживший позор капитуляции; в гробницах лежали останки правителей, не достойных народной памяти.

Гвидо подъехал по песчаной дорожке к большому двухэтажному дому с плоской крышей, окруженному садом. Он явно не раз бывал здесь. Шторы на окнах были задвинуты, но возле двери горел свет.

– Я не задержусь, – сказал Джек.

Его мучили укоры совести из-за того, что Гвидо в столь поздний час находился не дома, не с семьей. Какое дело Гвидо до сердца Делани, подумал Джек, почему из-за него итальянец должен портить себе прекрасное воскресенье, которое провел бы в обществе жены и троих детей.

Джек нажал кнопку звонка. Откуда-то из глубины здания доносились звуки джаза. Дворецкий в накрахмаленном белом пиджаке открыл дверь.

– Я к мисс Барзелли, – сказал Джек.

Дворецкий кивнул, взял пальто Джека и положил его на одно из двух массивных резных, украшенных позолотой кресел, стоявших по обеим сторонам от входа в просторный мраморный зал. Здесь музыка звучала громче. Из невидимого проигрывателя доносилась песня Кола Портера, женский голос пел: «Слишком жарко…»

Дворецкий провел Джека через высокие двустворчатые белые двери, украшенные резьбой и позолотой. Барзелли обожает золото, думал Джек, она хочет, чтобы все знали о том, как далеко она ушла от деревни в Катании, где родилась. Дворецкий, не спросив фамилию Джека, распахнул очередную дверь и жестом пригласил его войти. Он, похоже, привык к мужчинам, приходящим в гости к хозяйке посреди ночи.

Барзелли танцевала в центре комнаты с высоким молодым человеком, на котором была рубашка с короткими рукавами. Актриса была в черной блузке с глубоким овальным вырезом и узких зеленых брюках; ее босые ноги двигались по мраморному полу. В гостиной находились еще двое молодых мужчин в темных костюмах. Один из них лежал на белом диване; его черные остроконечные туфли покоились на мягком пушистом валике. На груди стоял бокал. Молодые люди посмотрели на вошедшего Джека нехотя, без интереса и снова перевели свои темные затуманенные глаза с длинными ресницами на танцующую пару. Это были не те юноши, которых Джек видел в гостиничном баре и позже – в ночном клубе, но представители той же породы. Рядовые римского легиона, подумал Джек, которые всегда под рукой в нужном количестве. Других женщин в комнате не было. Никто еще не раскрыл рта, а Джек уже понял, что все присутствовавшие здесь, за исключением Барзелли, пили все воскресенье.

Барзелли заметила Джека. Она улыбнулась, поприветствовала его, медленно помахав длинными пальцами, но не перестала танцевать.

– Напитки в углу, мистер, – сказала она.

Джек остановился у порога, глядя на актрису. Он испытывал неловкость, казался случайным прохожим, невольно ставшим свидетелем сцены, которую ему не хотелось видеть. Если бы в комнате присутствовала еще одна женщина, Джек чувствовал бы себя более раскованно. Он увидел в происходящем некий таинственный, порочный ритуал, повторяющийся уже в миллионный раз, извращенный, волнующий плоть праздник скуки, пресыщенности, чувственности, паразитизма, роскоши.

Главная жрица танцевала босиком в своем черно-зеленом наряде, ее бедра, туго обтянутые тканью, совершали медленные, непристойные движения под музыку, льющуюся из проигрывателя. Распущенные волосы Барзелли, густые и темные, падали на ее роскошные обнаженные плечи. Мечтательная улыбка застыла на мягких, полных губах женщины, то ли ведущей своего партнера, шелковая рубашка которого намокла от пота, то ли ведомой им. Джеку казалось, что они танцуют так, отключившись от реальности, совершая от скуки механические движения, возбуждая себя, уже много часов подряд.

Смуглые молодые люди в темных костюмах, псаломщики, дьяконы, идолопоклонники, прежние и будущие участники церемонии, зачарованно следили за Барзелли и ее партнером, время от времени совершая медленные путешествия к бару за очередной порцией спиртного. Яркий свет слепил глаза. По периметру комнаты в двух футах от высокого потолка за резной планкой тянулись неоновые лампы. Повсюду стояли высокие стеклянные вазы с розами; некоторые цветы уже увядали, роняя лепестки. На темно-синих стенах висели три портрета хозяйки дома, написанные разными художниками. На одной из картин обнаженная актриса была изображена лежащей на красном ковре с закинутыми за голову руками.

В храме царил беспорядок, словно слугам тут недоплачивали или они распустились, однако все необходимые атрибуты культа были в наличии. Роль алтаря играл, несомненно, длинный белый диван, однако человек, лежавший на нем с бокалом на груди, не был сегодняшней жертвой. Завсегдатай храма, он не испытывал трепета перед священными предметами. Подлинная жертва, догадался Джек, лежала в затененной палате, вдыхая кислород через трубочку, зафиксированную на щеке пластырем.

Музыка смолкла. Тонарм проигрывателя медленно приподнялся, отошел в сторону и лег на стойку, диск остановился. Танцующие на мгновение замерли, их руки свободно свисали с плеч партнера. Актриса и молодой человек тихонько покачивались, казалось, силы оставили их, и они не могли оторваться друг от друга. Наконец Барзелли что-то сказала по-итальянски, ее кавалер рассмеялся и подошел к стеклянному столику с бутылками, стоявшему в углу гостиной и служившему баром. Барзелли резким движением руки откинула назад волосы и приблизилась к Джеку. Остановившись перед ним, она недоброжелательно улыбнулась, упершись рукой в бок, приняла позу, выдававшую ее крестьянское происхождение.

– Вы не пьете?

– Сейчас воздержусь, – ответил Джек.

– Я полагаю, вы прибыли, чтобы сообщить мне что-то о бедном Морисе. – Ее голос прозвучал враждебно, в нем слышалась неприязнь.

– Отчасти да.

– Допрыгался! – возмутилась она. – По воскресеньям у него нет под рукой актеров, чтобы помыкать ими, так он взялся за лошадей. – Барзелли бросила неприветливый взгляд на Джека, ожидая его ответа. – Вы не согласны?

– Я об этом не думал.

– Ну, – нетерпеливо произнесла Барзелли, – что у вас? Какую страшную тайную весть вы принесли?

Джек обвел взглядом гостиную. Мужчины смотрели на него без любопытства, но все же внимательно.

– Мы можем поговорить наедине? – сказал он.

– Если желаете. – Барзелли пожала плечами.

Повернувшись, актриса направилась к закрытой двери, расположенной около дальнего угла комнаты. Джек последовал за Барзелли. Она открыла дверь, и они прошли в обеденную залу, где стояли изящные позолоченные стулья из металла и стекла. Еще один портрет Барзелли, на сей раз в черном платье и черной шляпе, висел над сервантом. Причудливой формы стеклянная лампа заливала стол ярким белым светом. Джек закрыл за собой дверь. Барзелли села во главе стола, упершись в него локтями и опустив подбородок на кисти. Джек понял, что под блузкой у актрисы ничего нет, полные груди Барзелли, которым она в значительной мере была обязана своим успехом, просвечивали сквозь тонкую ткань.

– Садитесь. – Актриса указала на стул справа от себя.

Джек осторожно сел. Стул казался таким хрупким, что Джек испугался, не сломается ли он под ним.

– Итак, – сказала Барзелли, – что нужно несчастному Морису? Я ждала его к ленчу. Долго ждала. Пришла в ярость. К счастью, ко мне заглянули друзья… – Нервным движением плеч она указала на комнату, которую они только что покинули. – Так что приготовленные блюда не пропали.

Они пьют с часу дня, подумал Джек, неудивительно, что у них такие глаза.

– Наконец в пять часов мне позвонил мистер Фогель, – рассерженным тоном продолжала Барзелли. – До этого никто не счел нужным сообщить исполнительнице главной роли о том, что режиссер при смерти. Подумаешь, экий пустячок.

– Извините. Я должен был сделать это.

– Что бы это изменило? – Барзелли пожала плечами. – Мистер Фогель сказал, что Морис выживет.

Барзелли легко и плавно протянула руку к стеклянной вазе, стоящей на столе, и взяла сушеную винную ягоду. Откусив от нее половину своими сильными ровными зубами, она принялась громко жевать.

– Что я должна сделать? – безразличным тоном спросила она. – Мы снимаем завтра?

– Приходите на студию в обычное время. Разве вас не предупредили?

– Мой дорогой, вы не знаете итальянской киноиндустрии. В ней царит хаос. Возможно, через три недели они придут в себя. Значит, завтра я должна быть на съемочной площадке?

– Да.

– И вы явились сюда, чтобы известить меня об этом? – Барзелли продолжала громко жевать. – Ради этого совершили длинное ночное путешествие?

– Нет, – произнес Джек. – Я…

– Кто будет заканчивать картину? Тачино? Предупреждаю вас, если он приблизится к камере, я немедленно уйду…

– Нет, не Тачино, – сказал Джек, удивленный и обрадованный тем, что неожиданно нашел союзника.

– Тогда кто же? – настороженно спросила Барзелли.

– Еще неизвестно.

Он решил, что сейчас, когда они находятся в доме актрисы, не стоит сообщать ей новость. Джек чувствовал, что ему понадобится чья-то помощь, чтобы совладать с Барзелли в дальнейшем, когда он возьмет дело в свои руки.

– Решение будет принято этой ночью.

– Надеюсь, оно окажется приемлемым для меня, – сказала актриса. – Передайте им это.

– Хорошо.

– Ну что? – произнесла актриса. – Что еще вы хотите мне сказать?

Джек набрал воздуха в легкие. Что он хотел ей сказать? «Я принес весть из глубин брака; помогите спасти моего друга, четырнадцать лет тонущего среди волн любви и ненависти; поймите тайну горьких всепроникающих уз, связующих мужчину и женщину, значительную часть своей жизни потративших на взаимное уничтожение, не дававших друг другу дышать среди коварной стихии, вырывавшихся на поверхность и тут же уходивших в пучину, всегда тесно связанных, приносивших боль и утешение друг другу». Что он мог сказать этой эффектной неуязвимой женщине с ослепительно-белыми зубами, великолепной кожей, безукоризненной фигурой, идеальным здоровьем, коварной, самовлюбленной самке, окруженной смазливыми молодыми алкоголиками? Что он мог ей сказать? «Обретите в одночасье жалость, станьте человеком до наступления полночи, хоть одной маленькой слезинкой почтите страдания несчастного отчаявшегося безумца». Джек мог обратиться с подобным монологом ко всем мужчинам и женщинам, с которыми встретился в Риме, – к Брезачу, Максу, Веронике, к Холту и его жене, к Деспьеру и Тассети, с надеждой, что ему удастся затронуть какие-то струны в их душах. Но к Барзелли… Джек посмотрел на нее. Она подалась вперед, демонстрируя упругую округлость грудей, продолжая безмятежно жевать сушеную винную ягоду; она равнодушно глядела на него, готовая отвергнуть любую просьбу, ограничивающую ее свободу. Кому угодно, только не Барзелли, подумал он. Но что-то сказать он был должен. Делани, лежавший за белой дверью, имел право рассчитывать на то, что Джек что-то скажет ей… Хотя бы передаст Барзелли его пожелание, с точностью до буквы…

– Клара Делани, – без эмоций в голосе начал Джек, – отказывается навестить Мориса в больнице.

– Это хорошо. У него есть шанс умереть спокойно.

– Нет. Морис хочет ее видеть больше всего на свете.

– Он так сказал? – резким тоном спросила Барзелли.

– Да.

– Потрясающе. Эту высохшую старуху. – Актриса тряхнула головой, отказываясь верить Джеку. Затем пожала плечами. – Что ж, даже воинствующие атеисты на смертном одре зовут священника. Итак, синьора Делани не желает идти в больницу. Tragedia! Но я-то тут при чем?

– Делани просит, чтобы вы не навещали его, – смущенно произнес Джек. – Если Клара узнает, что вы посетили его, она не появится в палате…

На лице Барзелли появилось изумленное выражение. Затем она откинула голову назад и громко расхохоталась. Смех ее был веселым, искренним, невинным. В этот момент Джек испытывал прилив ненависти к Барзелли и желание нежно, страстно поцеловать ее гладкую, сильную шею. Он заставил себя откинуться на спинку стула и отвел глаза в сторону. Внезапно Барзелли перестала смеяться.

– Mamma mia! – сказала она. – Американские женщины! Их место в музее! Невообразимо! Что вы сделаете, покинув меня, мистер Эндрюс? – четко выговаривая слова, произнесла актриса. – Отправитесь к каждой из пятидесяти женщин, с которыми Морис спал после свадьбы, и попросите их ради спокойствия миссис Делани не навещать великого человека в больнице?

Она вскочила на ноги и зашагала по комнате, как зверь, запертый в клетке; шлепанье ее босых ног по мрамору казалось неестественно жестким.

– К вашему сведению, мистер Эндрюс, – рассерженно произнесла она, – и к сведению мистера Делани – я и не собиралась туда идти. Терпеть не могу больных. Избегаю общения с ними. Они вызывают у меня отвращение. Так и передайте мистеру и миссис Делани. Скажите это нашим голубкам.

Джек встал, собираясь уходить. Каждый раз, когда он резко менял положение тела, у него начиналось головокружение, контуры окружающих предметов расплывались. Разъяренная, босая, расхаживающая по комнате женщина и ее залитые неоновым светом портреты утратили резкость; Джек больше не желал их видеть. Ему захотелось оказаться в машине наедине с Гвидо, ехать сквозь темную ночь в свою гостиницу.

– Можете передать ей кое-что еще. – Барзелли презрительно скривила губы. – Ее муж не занимался со мной любовью. Ни разу. Он спал в моей постели, но любовью не занимался. Я ясно выразилась? Или мне написать это по-итальянски? Портье вам переведет. Он не занимался со мной любовью. Возможно, это покажется ей интересным. А мне – нет. Я сыта американскими мужчинами, – заявила она. – Наверно, им тоже место в музее!

Внезапно она взяла себя в руки. Барзелли замерла, склонившись над спинкой стула, уставившись на Джека холодными глазами.

– Все это не имеет значения. Причин для волнения нет. Скажите Моррису, я желаю ему скорейшего выздоровления. – Барзелли пожала плечами. – Мне от этого хуже не станет. Уже поздно. Завтра нас ждет тяжелый день. Надо выспаться. – Она указала на дверь, которая вела в коридор. – Можете выйти здесь. Я заметила, мои гости вам не по душе.