Текст книги "Две недели в другом городе. Вечер в Византии"

– Для меня много, – возразила она. – Кстати, договор на аренду офиса кончается в этом месяце. Сказать, что мы не продлеваем его?

Она ждала ответа, рассматривая кроваво-красные ногти.

– Мы хорошо потрудились вместе, Белинда, верно? – почти нежно выдохнул Крейг. – Долгий славный путь.

– Верно. Долгий славный путь.

– Передайте, что мы не возобновим договор.

– Они не удивятся, – кивнула она.

– Белинда, – попросил он, – подойдите и поцелуйте меня.

Белинда церемонно поцеловала его в щеку. Он так и не смог ее обнять: мешала трубка капельницы.

– Белинда, – прошептал он, когда она выпрямилась, – кто теперь будет печатать мне чеки на подпись?

– Сами напишете. Вы уже большой, взрослый мужчина. Только не разбрасывайтесь ими направо-налево.

– Попытаюсь, – пообещал он.

– Если задержусь хотя бы на одну минуту, – пробормотала она, – просто взвою от тоски.

И вылетела из комнаты.

Он откинулся на подушку и уставился в потолок. Ну вот, двадцать три года долой. Прибавь к этому двадцать один год супружеской жизни. Отбыл сразу два срока небесного приговора.

Не такой уж плохой итог дня.

Когда в палату вошла Констанс, Крейг спал и видел во сне, что какая-то смутно знакомая женщина его целует. Открыв глаза, он увидел, что Констанс стоит рядом и серьезно смотрит на него.

– Привет, – сказал он.

– Если хочешь спать, поспи. Я посижу рядом, посмотрю на тебя.

– Не хочу спать.

Она стояла с того бока, где не было трубки, так что он сумел сжать ее руку. Прохладная жесткая ладонь.

Констанс улыбнулась ему:

– Тебе давно следовало отпустить волосы. Очень идет.

– Еще неделя, – усмехнулся он, – и я смогу выступать на следующем Вудстокском фестивале[113]113
  В Вудстоке в 1969 году состоялся первый фестиваль рок-музыки.


[Закрыть].

Пожалуй, шутливый тон здесь уместнее всего. Нужно постараться и дальше выдерживать нужную тональность. Констанс – не его жена и не Белинда Юэн. Им лучше не обижать друг друга и не вспоминать о чудесных мгновениях, проведенных вместе.

Она придвинула стул и села рядом с кроватью. На ней было черное платье, не выглядевшее, однако, траурным. Констанс казалась безмятежной и прекрасной; волосы, зачесанные наверх, открывали красивый широкий лоб.

– Произнеси по буквам «Мейраг», – попросил он, но тут же пожалел о вырвавшихся словах. Так уж получилось. Машинально.

Но Констанс рассмеялась, и все встало на свои места.

– Сразу видно, что ты поправляешься.

– Причем молниеносно.

– Молниеносно. Я боялась, что так и не удастся повидать тебя. Должна завтра лететь в Париж.

– Вот как…

Повисло молчание.

– Чем собираешься заняться, когда выйдешь отсюда?

– Какое-то время придется отдохнуть.

– Знаю. Обидно, что так вышло с картиной.

– Все не так плохо. Она свою службу сослужила. По большей части.

– Ты вернешься в Париж?

– А когда ты оттуда уезжаешь?

– Недели через две.

– Я скорее всего туда не вернусь.

Констанс снова помолчала.

– Мне сняли дом в Сан-Франциско, – выдавила она наконец. – Говорят, оттуда можно видеть залив. Но наверху есть большая комната, где мужчина может спокойно работать. Туда не доносятся вопли детей. Или почти не доносятся.

Крейг улыбнулся.

– Похоже на подкуп, да? – спросила она и сама же ответила: – Кажется, похоже. – Она засмеялась, но тут же вновь стала серьезной. – Ты уже подумал о том, что собираешься делать после того, как выпишешься? И куда поедешь?

– В общем, нет.

– Но не в Сан-Франциско?

– Думаю, я немного стар для Сан-Франциско, – мягко отказался он, зная, что имеет в виду вовсе не город и она тоже это понимает. – Но я приеду погостить.

– Я буду ждать, – кивнула она. – Во всяком случае, какое-то время.

Предупреждение прозвучало недвусмысленно, но что тут можно было поделать?

– Возьми город штурмом, – посоветовал он.

– Попробую так и сделать. – Она снова помрачнела. – Жаль, что наши биочасы, в сущности, не совпадают. Но все равно, если устанешь от гостиничных номеров, вспомни о Констанс.

Она нежно погладила его по лбу. Прикосновение Констанс было приятным, но не будило плотских желаний. Истощенное болезнью тело было целиком поглощено недугом. Болезнь – высшее проявление эгоизма.

– Последние дни я занималась тем, что ненавижу больше всего, – призналась она, отнимая руку. – Все подсчитывала, кто кого больше любит. И сюрприз получился ошеломляющий: я люблю тебя больше, чем ты меня. Такое со мной впервые. Что ж, в жизни все бывает.

– Не знаю… – начал он.

– Я знаю, – резко перебила она. – Я знаю.

– Но я еще не сравнивал, – оправдывался Крейг.

– И не надо. Кстати, только что вспомнила: я встретилась с твоей милой молоденькой подружкой из Канн. Как-то вечером нас познакомил доктор Гибсон. Мы очень подружились и несколько раз обедали вместе. Она очень умная. Но волевая. Завидно волевая.

– Я не настолько хорошо ее знаю.

Как ни удивительно, он говорил правду. Ему действительно неизвестно, волевая Гейл или нет.

– Она, разумеется, все знала обо мне.

– Только не от меня.

– Нет. Наверняка не от тебя, – улыбнулась Констанс. – Знаешь, она ведь возвращается в Лондон.

– Я ее не видел.

– Бедный Джесс, – иронически бросила Констанс, – все трудящиеся дамы бегут от него. Рекомендую тебе на будущее держаться какого-нибудь одного города и выбирать праздных женщин.

– Терпеть не могу праздных женщин, – проворчал он.

– Я тоже, – призналась Констанс и, порывшись в сумке, вытащила листок бумаги.

Он узнал почерк Гейл.

– Я обещала передать номер ее телефона, если увижу тебя первой. Она сейчас в Филадельфии, живет у отца. Из экономии. Она сказала мне, что разорена вчистую.

Крейг взял листок. Адрес и номер телефона. Больше ни слова. Он положил бумажку на прикроватный столик.

Констанс встала.

– Твоя сиделка велела не утомлять больного.

– Я увижу тебя снова?

– Только не в Нью-Йорке, – ответила она, натягивая перчатки. В этом городе уже через час перчатки ни на что не похожи.

Она раздраженно стряхнула что-то с перчатки.

– Не стану притворяться, будто на этот раз поездка в Нью-Йорк доставила мне удовольствие. Прощальный поцелуй. – Она наклонилась над ним и поцеловала в губы. – Ты ведь не собираешься умирать, правда, дорогой? – прошептала она.

– Не собираюсь. По крайней мере не думаю.

– Я бы не вынесла твоей смерти. Пришлю тебе открытку с видом Золотых Ворот, – пообещала она, выпрямляясь.

И ушла.

Ушла. Лучшая из женщин, с которыми ему довелось встретиться. Теперь и она ушла.

Он позвонил в Филадельфию только наутро. Мужчина, поднявший трубку, сказал, что он отец мисс Маккиннон, и спросил, кто звонит. Когда Крейг назвался, голос мистера Маккиннона мгновенно стал ледяным и он с видимым удовольствием сообщил Крейгу, что мисс Маккиннон накануне улетела в Лондон.

Что же, все справедливо. Вряд ли он обошелся бы с Йаном Уодли более любезно, если бы тому вздумалось позвонить.

Неделю спустя его выписали из больницы. Температура оставалась нормальной три дня подряд. Вечером доктор Гибсон долго с ним беседовал. По крайней мере ему казалось, что разговор был достаточно долгим.

– Вы счастливчик, мистер Крейг, – объявил он. Он сидел перед пациентом, худощавый, аскетичного склада старик, делавший получасовую гимнастику каждое утро и глотавший по десять дрожжевых таблеток в день. Теперь он вещал непререкаемым, не допускающим возражений тоном. – Большинство людей на вашем месте не отделались бы так легко. Но теперь следует быть осторожным. Очень-очень осторожным. Придерживаться диеты. Ни капли алкоголя. В течение года ни глотка вина. А может, и навсегда.

Доктор Гибсон был фанатичным трезвенником, и Крейгу показалось, что при этих словах в его голосе сталью прозвенело злорадное удовольствие.

– И забудьте о работе на шесть месяцев. У меня сложилось впечатление, что вы вели весьма непростую жизнь. Слишком сложную, если быть точным.

Впервые доктор Гибсон намекнул, что вывел кое-какие заключения из списка людей, посещавших его пациента.

– Если бы меня заставили установить точный диагноз вашего заболевания и причину приступа, я посмел бы предположить, что дело не в функциональном расстройстве, пороке развития или дурной наследственности. Вы, разумеется, понимаете, что я имею в виду, мистер Крейг.

– Понимаю.

– Живите проще, мистер Крейг. Проще, – посоветовал доктор Гибсон. – И ешьте дрожжи.

«Ешьте дрожжи, – подумал Крейг, глядя вслед удаляющемуся доктору Гибсону. – Это действительно проще всего».

В вестибюле больницы Крейг пожал мисс Белиссано руку и вышел на улицу. Он сказал мисс Белиссано, что пришлет кого-нибудь за вещами.

Он ступил в ослепительное солнечное сияние медленно, щурясь от яркого света. Одежда болталась на изможденном теле. День выдался ясным и теплым. Он не сообщил никому, даже Белинде, что выписывается сегодня. Боялся сглазить. Даже открывая дверь, он все боялся, что мисс Белиссано вдруг догонит его, скажет, что произошла ужасная ошибка и его следует немедленно уложить в постель и поставить капельницу.

Но никто не гнался за ним. Крейг бесцельно побрел по солнечной стороне улицы. Прохожие казались ему прекрасными. Стройные девушки шли, гордо подняв голову, слегка улыбаясь, словно вспоминая невинные, но бурные удовольствия прошлой ночи. Молодые люди, бородатые и безбородые, шагали решительно, уверенно глядя встречным в глаза. Малыши, чистые и смеющиеся, в красивых костюмчиках, с неустанной энергией сновали взад-вперед. Старики, опрятные и подобранные, с явным фатализмом воспринимали будущий неминуемый конец, особенно в такой солнечный денек.

Он не заказал номера в отеле. Он один, живой, способен идти, и каждый шаг тверже предыдущего, один, без адреса и дома, бродит по улицам родного города, и ни одной живой душе в мире не известно, где он сейчас: ни другу, ни врагу, ни возлюбленной, ни дочери, ни деловому партнеру, ни адвокату, ни банкиру, ни налоговому инспектору. Никто не может предъявить ему претензий, добраться до него. Коснуться.

По крайней мере в этот момент, в эту минуту он освободил для себя жизненное пространство.

Проходя мимо магазина, торговавшего пишущими машинками, он остановился и стал изучать витрину. Машинки были чистенькими, новенькими, так и манили к себе. Он вошел в магазин. Услужливый продавец показал ему различные модели. Он вспомнил о своем приятеле матадоре, выбиравшем шпаги в мадридской лавке, и сказал продавцу, что вернется и сделает заказ.

Он вышел из магазина. В ушах звучало уютное стрекотание машинки, которую он непременно купит.

Крейг оказался на Третьей авеню, перед салуном, в котором когда-то считался завсегдатаем. Он взглянул на часы. Половина двенадцатого. Самое время выпить.

Он вошел. Салун оказался почти пуст. Двое беседуют у дальнего конца стойки. Мужские голоса.

Подошел бармен, здоровенный верзила в фартуке, розовый и жирный, с перебитой переносицей и бровями, испещренными шрамами. Бывший боксер. Бармен был прекрасен.

– Шотландское с содовой, – заказал Крейг и с огромным интересом стал наблюдать, как бармен наливает виски в мерный стаканчик, выплескивает его в стакан поверх кубиков льда и открывает бутылку содовой. Крейг сам налил содовую, осторожно, наслаждаясь холодком бутылочного стекла, леденившим руку, и долго задумчиво смотрел на выпивку. И наконец с наслаждением ленивого школьника, сбежавшего с занятий, сделал первый глоток.

С другого конца стойки донесся громкий голос:

– И тогда я сказал ей… Знаешь, что я сказал? «Вали отсюда в…» Так и сказал.

Крейг улыбнулся. Он все еще жив.

Все еще живой, он снова отпил из стакана. Ничего вкуснее он в жизни не пил.