Текст книги "Две недели в другом городе. Вечер в Византии"

Глава 12

В любой компании, пусть и самой маленькой, бывает один человек, становящийся ядром притяжения, центром всеобщего внимания, причиной существования этого общества как живого организма, а не просто сборища не связанных между собой эго. В эту ночь таким центром, по мнению Крейга, стала Гейл Маккиннон. Энн, не скрывая, восхищалась ею, живо реагируя на каждое сказанное слово, и обращалась к Гейл куда чаще, чем к остальным, и, даже говоря с Крейгом или Уодли, посматривала на Гейл, словно ожидая ее одобрения или осуждения.

По дороге из отеля в ресторан Крейга забавляло и отчасти раздражало то очевидное обстоятельство, что Энн, сознательно или бессознательно, подражала деловитой размашистой походке Гейл. Так или иначе, это все же лучше, чем плестись ссутулившись, как обычно делала Энн.

Для Уодли Гейл представляла благодарную аудиторию. Последнее время он явно испытывал недостаток в слушателях и теперь вовсю распустил хвост.

Что же до самого Крейга, он ни за что не пришел бы сюда, если бы не Гейл. Вот так. Именно. Наблюдая за ней, он все отчетливее сознавал, что кино не единственная вещь, к которой его влечет. Он считал, что пришел сюда освободиться раз и навсегда.

Сегодня он в основном молчал, предоставляя беседовать другим. Когда в разговор вступала Гейл, он втайне прислушивался, ожидая намека, понятного лишь им двоим сигнала, осторожного обещания на грядущую ночь, недвусмысленного отказа. Но не дождался ничего.

Он пообещал себе, что завтра же забудет ее в объятиях Констанс.

Уодли по собственному желанию разыгрывал хозяина стола, заказывал вино, советовал девушкам, какие блюда выбрать. Они приехали в старый порт, в тот ресторанчик, где Крейг как-то видел Пикассо. Крейг подумал, что если Уодли и счет оплатит, то вряд ли доберется до Тулона, не говоря уж о Мадриде.

Уодли, как всегда, неумеренно пил, но внешне пока это никак не сказывалось. Сегодня, как ни странно, он был хорошо одет: в безупречный серый костюм, рубашку «оксфорд»[92]92
  Рубашка из специальной ткани типа рогожки.


[Закрыть], туго застегнутую под двойным подбородком. Дополнял наряд полосатый галстук.

На Гейл были розовые обтягивающие чесучовые брюки и тонкая шелковая блузка. Волосы она забрала наверх, и теперь ее головка казалась очаровательно-взрослой, что совершенно не вязалось с хрупкой юной шеей.

Бедняжка Энн напялила отвратительное широкое платье из желтого органди, чересчур короткое для ее длинных ног, что придавало ей неуклюжий, нелепый вид школьницы, неудачно вырядившейся на первый бал.

Ресторан еще не был полон, но Крейг, заметивший таблички на пустых столиках, понял, что скоро здесь будет битком набито. Он надеялся, ради Энн, что один из столиков зарезервирован для Пикассо.

В ресторане появились двое молодых людей, с львенком и «Полароидом», одни из тех, которые работали на набережной Круазетт и в ближайших кафе. Они приблизились было к столику, но Крейг взмахом руки велел им удалиться.

– За такие деньги могли бы избавить нас от львов, – проворчал он.

Но Уодли взял львенка и поставил на стол между Гейл и Энн.

– Снимите их с царем зверей, – велел он. – Я всегда питал слабость к укротительницам львов. Грезил о том, как занимаюсь любовью внутри клетки в кресле с женщиной, обтянутой расшитым блестками трико.

Типичный Уодли! Не постесняется поставить человека в неловкое положение перед собственной дочерью!

Фотограф делал один снимок за другим. Вспышки блица нервировали львенка, и тот тихо рычал. Гейл, забавляясь его детской яростью, погладила малыша.

– Приходи, когда подрастешь, сынок, – попросила она.

– Я где-то слышал, – заметил Крейг, – что они через месяц-другой погибают. Не могут вынести такого обращения.

– А кто может? – вставил Уодли.

– Ну, папа! Не порть веселья! – заныла Энн.

– Я сторонник экологов, – настаивал Крейг. – И хочу сохранить баланс львиного населения во Франции. Каждый год львы должны съедать определенное количество французов.

Фотограф протянул им снимки. Цветные. Темные волосы Гейл и светлая грива Энн составляли пикантный контраст, а рыжеватый львенок, скалившийся между бокалами, смотрелся весьма эффектно. На глянцевитом фото Энн, если не считать цвета волос, казалась поразительно похожей на мать. У Крейга защемило сердце.

Помощник фотографа подхватил львенка, и Уодли, щедро расплатившись, отдал один снимок Энн, а другой – Гейл.

– Когда я окончательно поседею, одряхлею и буду дремать на солнышке в какой-нибудь особенно паршивый день, подзову одну из вас к своему креслу-качалке и попрошу показать мне снимок. Чтобы вспомнить о той счастливой ночи, когда я был молод. Ты заказал вина, папаша?

Уодли как раз наливал вино, когда Крейг увидел входившую в зал Натали Сорель под руку с изысканно одетым мужчиной с серебристой шевелюрой. На взгляд Крейга, спутнику Натали было лет пятьдесят пять – шестьдесят, и это при всех стараниях парикмахера, массажиста и лучших портных. Натали, в платье, специально сшитом, чтобы подчеркнуть ее тонкую талию и изящные бедра, выглядела рядом с ним хрупкой и беззащитной.

Владелица ресторана повела парочку в глубь зала, так что им волей-неволей пришлось пройти мимо столика Крейга. Крейг заметил, как Натали, метнув на него взгляд, поспешно отвела глаза, словно колеблясь: останавливаться или нет. В последнюю минуту она все же решилась.

– Джесс, – выговорила она, удерживая своего спутника. – Рада видеть тебя.

Крейг встал. Уодли последовал его примеру.

– Это мой жених, Филип Робинсон. – Крейг от души понадеялся, что только он один расслышал предостерегающие нотки в слове «жених». – Мистер Джесс Крейг.

Крейг пожал Робинсону руку и представил остальных. Энн встала. Гейл продолжала сидеть. Крейг снова пожалел, что на Энн такое бесформенное платье. Рука мужчины оказалась сухой и гладкой. Он расплылся в неспешной, теплой, типично техасской улыбке человека, большую часть жизни проведшего на свежем воздухе. Совсем не похож на бизнесмена, занятого производством каких-то штучек, как описала его Натали.

– Похоже, Натали в этом городе знает всех и каждого, – покачал головой Робинсон, нежно касаясь руки Натали. – Не успеваю запоминать имена. Я, кажется, видел ваши картины, мистер Крейг.

– Надеюсь, – кивнул Крейг.

– «Два шага до дома», – немедленно напомнила Натали. – Это его последняя картина.

Добрая душа, ей всех хотелось защитить!

– Ну разумеется! – воскликнул Робинсон.

Какой глубокий, уверенный голос!

– Мне очень понравилось.

– Спасибо, – поблагодарил Крейг.

– Я не ослышался? – обратился Робинсон к Уодли. – Вы действительно писатель?

– Был когда-то, – буркнул Йан.

– Не представляете, с каким наслаждением я читал вашу книгу!

– Которую? – безжалостно допытывался Уодли.

Робинсон немного смутился.

– Ну… – промямлил он, – ту, что про мальчика… который вырос на Среднем Западе, и…

– Мой первый роман, – вздохнул Уодли, садясь. – Я написал его в пятьдесят третьем.

– Пожалуйста, садитесь, – торопливо разрешила Натали.

Энн села, но Крейг остался стоять.

– Нравится вам в Каннах, мистер Робинсон? – осведомился он, переводя опасный разговор о литературе на банальную тему туризма.

– Видите ли, я уже бывал здесь, – пояснил Робинсон, – но впервые вижу, так сказать, фестивальную кухню. И все благодаря Натали. Совершенно другое впечатление. – Он отечески похлопал ее по руке.

«Ты даже не представляешь, насколько прав, братец», – подумал Крейг, учтиво улыбаясь.

– Нам пора, милый, – смешалась Натали. – Дама нас ждет.

– Надеюсь, еще увидимся, – пообещал Робинсон. – С вами, мистер Крейг, и вашей прелестной дочерью. С вами, мистер Уодли, и вашей…

– Я не его дочь, – сообщила Гейл, жуя листик сельдерея.

– Она не поддается определению, – враждебно уколол Уодли.

Робинсон, очевидно, не был глуп, потому что лицо его вмиг посуровело.

– Желаю приятного ужина, – обронил он и последовал за Натали к столику, приготовленному для них.

Крейг наблюдал за Натали, проходившей между рядами легким, танцующим шагом, который он будет помнить до конца жизни. Тонкая, элегантная, созданная для того, чтобы радовать мужской глаз, возбуждать мужские желания. Отважная и лукавая.

Неудивительно, что в подобном месте перед глазами всплывают сцены из прошлого, с новой силой возвращается ностальгия, чтобы стать, пусть и ненадолго, частью настоящего. Глядя на Натали Сорель, прелестную и незабываемую, навсегда уходившую от него с другим мужчиной, Крейг гадал, какой каприз судьбы повелел, чтобы сегодня на него предъявила права часть его прошлого, воплощенная в Йане Уодли вместо Натали Сорель?

Садясь, он почувствовал на себе понимающий насмешливый взгляд Гейл Маккиннон.

– «Я не ослышался?» – передразнил Робинсона Уодли, подражая тягучему техасскому выговору. – «Вы действительно писатель?»

– Потише, – предупредил Крейг. – Зал слишком маленький.

– «Не представляете, с каким наслаждением я читал вашу книгу», – с горечью повторил Уодли. – Я пишу вот уже двадцать лет, накропал восемь книг, а он, оказывается, любит мою книгу!

– Успокойся, Йан, – повторил Крейг.

Но вино уже ударило Йану в голову.

– Почему всегда вспоминают о первой? Той, которую я, видите ли, создал, едва научившись писать собственное имя! Мне так осточертело слышать о ней, что, пожалуй, в следующий день рождения устрою ее публичное сожжение на площади.

Он налил полный бокал, расплескивая вино по скатерти.

– Если вам станет от этого легче, – вмешалась Энн, – мой преподаватель английского сказал, что, по его мнению, ваша вторая книга – лучшее из всего, что вы написали.

– Провались он, ваш преподаватель, – отмахнулся Уодли. – Что он понимает?!

– Многое! – вызывающе бросила Энн. Крейга обрадовало, что его дочь обладает одним из редчайших качеств – не пасовать перед авторитетами. – А еще он сказал…

– Что же именно? – полюбопытствовал Уодли. – Умираю от желания поскорее услышать.

– Он считает, что книги, написанные вами после отъезда за границу, довольно неудачные. – Энн вздернула подбородок знакомым с детства движением, когда еще совсем ребенком она упрямилась и своевольничала. – Что вы зарываете свой талант в землю, работаете вполсилы и вам следовало бы вернуться в Америку…

– Он так и сказал?

– Так и сказал.

– И вы с ним согласны? – ледяным, мертвенно-спокойным голосом вопросил Уодли.

– Абсолютно.

– Ну и провалитесь с ним заодно, – прорычал Уодли.

– Если будешь разговаривать в подобном тоне, – взорвался Крейг, – мы немедленно уходим!

Он знал, что Уодли невыносим во хмелю и в пьяном виде предается самоуничижению, что Энн коснулась самого больного места, но не желал подвергать дочь приступам безрассудной ярости чужого человека.

– Бросьте, Йан, – прошипела Гейл. – Нельзя же воображать, что мы вечно сможем тонуть в любви окружающих! Да будьте же взрослым мужчиной, черт возьми! Оставайтесь писателем, профессиональным писателем, или зарабатывайте на жизнь чем-то еще!

Крейг был уверен, что, произнеси такие слова он, бури бы не миновать. Но Уодли моргнул, тряхнул головой, словно выбираясь на берег из прибоя, и ухмыльнулся.

– Устами детей, – пробормотал он. – Простите, друзья. Надеюсь, вы хорошо проведете время… Хочу еще рыбы. Официант…

Он вежливо махнул рукой официанту, пробегавшему мимо с исходившей паром супницей.

– Закажем суфле на десерт? – спросил он, на глазах превращаясь в гостеприимного хозяина. – Насколько я знаю, против здешнего суфле никто не может устоять. «Гран Марнье» или шоколадное?

Крейг увидел, как в зал ворвался Мерфи с обычным видом вышибалы, бросившегося разнимать драчунов. Сзади маячили Соня Мерфи, Люсьен Дюллен и Уолтер Клейн.

Ну вот, кочующие племена сошлись, и вожди собрались на переговоры. Слишком долго он жил в Голливуде, чтобы удивиться дружеской встрече людей, которые в обычное время костерят друг друга на чем свет стоит. В этом узком мирке самой жестокой конкуренции нельзя обрывать каналы связи. Можно биться об заклад, Мерфи словом не обмолвится Клейну о том, что читал «Три горизонта», а Клейн не проговорится Мерфи, что сценарий лежит у него на столе. Принцы – народ скрытный и осуществляют рокировку войск только под покровом ночи.

Тем не менее он с облегчением увидел, что хозяйка посадила вновь прибывших у самого входа, довольно далеко от его столика. Давным-давно, когда Уодли еще был в моде, Мерфи согласился стать его агентом. Но когда наступили плохие времена, Мерфи без сожаления бросил Йана, и тот, как нетрудно предположить, не питал к нему с тех пор особой любви. Если бы эти двое сидели рядом, атмосферу вряд ли можно было бы назвать дружеской, тем более что Уодли уже на ногах не держался.

Но к несчастью, Мерфи, имевший привычку обшаривать взглядом любое незнакомое помещение, как корабельный радар, узрел Крейга и, пока остальные устраивались за столом, колобком выкатился в центральный проход.

– Добрый вечер всем, – провозгласил он, улыбаясь девушкам и каким-то непостижимым образом исключая Уодли из сферы своего внимания. – Я звонил тебе сегодня пять раз, Джесс. Хотел пригласить на ужин.

В переводе на обычный язык это означало, что Мерфи позвонил один раз, дождался второго гудка и, не имея что сказать, положил трубку, не потрудившись передать телефонистке, кто звонил. А вполне возможно, он и вовсе не звонил.

– Я ездил в Ниццу, – пояснил Крейг. – Встречать Энн.

– Господи, – охнул Мерфи, – так это Энн! А я все удивлялся, где ты отыскал такую красотку! Стоит только на месяц-другой расстаться с тощей веснушчатой малышкой, и ее не узнать!

– Здравствуйте, мистер Мерфи, – мрачно приветствовала его Энн.

– Соня будет рада на тебя взглянуть, – заявил Мерфи. – Вот что я скажу: почему бы вам с отцом и мисс Маккиннон не поужинать завтра у нас?

– Меня здесь завтра не будет, – признался Крейг. – Уезжаю. – И, заметив вопросительный взгляд Энн, добавил: – Всего на пару дней. Обязательно соберемся, когда я вернусь.

– Зато я не покидаю Канн, Мерф, – вмешался Уодли. – И завтра вечером готов прийти на ужин.

– Как интересно, – бесстрастно заметил Мерфи. – Увидимся, Джесс.

Он повернулся и направился к своему столу.

– Великодушный благодетель богатых, – прошипел Уодли. – Брайан Мерфи, ходячий справочник «Кто есть кто». Слушай, Джесс, – издевательски усмехнулся он, – я рад, что ты еще на коне, то есть еще не вычеркнут из этого справочника.

Он явно собирался распространяться на эту тему, но, увидев, что Мерфи возвращается, заткнулся.

– Джесс, я кое-что забыл сказать. Ты читал сегодняшнюю «Трибюн»?

– Нет, а что?

– Эдвард Бреннер умер вчера. Если верить репортеру, сердечный приступ. Совсем короткая заметка. Все как обычно: «После первого оглушительного успеха его имя исчезло с театральных афиш» и тому подобное. Упомянуто и о тебе.

– И что же пишут обо мне?

– Только что ты вместе с ним ставил его первую пьесу. Достань газету и прочитай сам. У тебя есть его адрес? Я хотел бы послать телеграмму родным.

– Только старый. Утром дам.

– О’кей, – кивнул Мерфи и отошел.

– Он был твоим другом, па? Эдвард Бреннер? – спросила Энн.

– Когда-то.

И снова он ощутил испытующий, внимательный взгляд Гейл.

– Смахните слезу, – призвал Уодли. – Еще один писатель почил. Официант! Encore une boutelle![93]93
  Еще бутылку! (фр.).


[Закрыть] Выпьем за несчастного ублюдка!

Старый друг… старый враг… теперь всего лишь имя в давно заброшенной адресной книжке… А сам он умер где-то на другом берегу океана. Осталось только соблюсти ритуал, отметить мрачное событие… но Крейг ограничился тем, что поднес к губам бокал с вином, когда Уодли поднял свой и лихо провозгласил:

– За мертвых писателей всего мира.

Наблюдая за собой словно со стороны, Крейг отметил, что ничуть не потерял аппетита и с удовольствием ест суфле. Будь на его месте Бреннер, наверняка проявил бы больше участия, пусть и показного.

Интересно, изменился ли почерк Бреннера за несколько месяцев до кончины?

К концу ужина Уодли окончательно набрался. Он расстегнул воротничок под предлогом, что в ресторане слишком душно, медленно, трижды проверил счет и долго возился с помятыми стофранковыми бумажками, которые по одной доставал из кармана. Вставая, он опрокинул стул.

– Выводите его на свежий воздух, да поскорее, – шепнул Крейг Гейл. – Мы с Энн пойдем поздороваемся с Соней Мерфи.

Но когда они подошли к столику Мерфи, Уодли, несмотря на все усилия Гейл, встал как привязанный за стулом Брайана. Соня радостно приветствовала Крейга и Энн, а Клейн представил их мисс Дюллен, которая с певучим французским акцентом заверила, что давно хотела встретиться с месье Крейгом. Пока Соня расписывала, как счастлива видеть Энн после стольких лет, и приглашала ее в любое время воспользоваться их пляжным бунгало, Уодли, ритмично раскачиваясь на каблуках, громко запел: «Слава вождю!»

Клейн дипломатично притворился, что это его позабавило.

– Не знал, что у вас такой тонкий слух, Йан.

– О, у меня куча талантов, – заверил Уодли. – Мистер Мерфи собирается протолкнуть меня на следующий сезон в «Ла Скала». Не так ли, мистер Мерфи?

– Позвони мне утром, Джесс, – попросил Мерфи, игнорируя Уодли, и снова занялся едой.

– Пойдем, Йан, – прошипел Крейг.

Но Уодли не двинулся с места.

– Мистер Мерфи – великий старый лапочка-антрепренер, верно, мистер Мерфи? Все, что от вас требуется, – выдать бестселлер номер один и фильм, который соберет сорок миллионов долларов, и мистер Мерфи почти наверняка добудет вам контракт на сценарий картины типа «Лесси» или телевизионную рекламу аспирина. Вам не хотелось стать таким же преуспевшим торговцем живым товаром, мистер Клейн?

– Еще бы, Йан! – примирительно воскликнул Клейн. – И вы можете звать меня Уолтером.

– Прекрати, Йан, – резко бросил Крейг.

Уодли почти кричал, и люди за соседними столиками, забыв о еде, стали оборачиваться.

– Так я помогу вам, мистер Клейн, – неспешно и зловеще продолжал Уодли, по-прежнему раскачиваясь. – Подскажу вам секрет ошеломляющего успеха мистера Мерфи. Вы тоже можете разбогатеть и прославиться и приглашать девушек в пляжные бунгало. Дело не столько в том, кого вы представляете, сколько в том, чтобы успеть вовремя отделаться от мертвого груза. Вы должны бросить ненужного человека, пока другие не узнали, что он вышел в тираж. Одна плохая рецензия – и гоните его в шею. Только вы никогда не станете таким экспертом в подобных делах, как мистер Мерфи, потому что у того это в крови. Он настоящий гений в этих вопросах, никому не позволит стать у него на пути. Никому и ничему. Ни дружбе, ни верности, ни таланту. Он словно библейский боевой конь – нюхом чует провал. Телефон разрывается, а его нет. Вот в этом и секрет. Телефон звонит, но вы знаете, что звоню я, поэтому вас никогда нет дома. И то, что вы сделали на мне тысячи и тысячи долларов, тут ни при чем. Вас нет дома, ясно? Помните это простое правило, мистер Клейн, и далеко пойдете. Очень далеко. Не правда ли, мистер Мерфи?

– Убери его, Джесс, – коротко велел Мерфи.

– Пойдем, Йан. – Крейг попытался увести Уодли. – Все тебя поняли, – уговаривал он.

Но Уодли сбросил его руку.

– Видишь ли, я никак не могу застать мистера Мерфи по телефону, поэтому приходится говорить с ним в ресторанах. Мне хотелось бы потолковать с мистером Мерфи о его профессии… о всех сделках, которые он мог бы предложить мне, но не предложил…

Мерфи наконец повернулся.

– Не смеши меня, Уодли, – спокойно ответил он. – Судя по тому, что ты пишешь последние десять лет, я не мог бы тебя даже на собачий корм продать!

Уодли замер. Губы его дернулись. Весь ресторан словно оцепенел. Соня Мерфи наклонила голову, уставясь в тарелку. Люсьен Дюллен слегка улыбалась, будто происходившее ее забавляло. Вероятно, она не совсем разбирала пьяную болтовню Йана и принимала ссору за обычную дружелюбную, хоть и несколько шумную, перепалку. Клейн, ни на кого не глядя, играл с бокалом. Энн оказалась единственной, кто тронулся с места. Охнув, она вылетела из ресторана. Уодли шагнул вперед, словно намереваясь последовать за ней, но неожиданно развернулся и ударил Мерфи. Он целился в голову, но промахнулся и угодил Мерфи в плечо. Тот не шевельнулся. Крейг обхватил Уодли и попытался оттащить.

– Убери этого олуха, Джесс, пока я его не прикончил, – пригрозил Мерфи.

– Я иду домой, – едва ворочая языком, пробормотал Уодли. Крейг осторожно разжал руки. Уодли, двигаясь как механический болванчик, зашагал к двери.

– Сейчас найду такси, – пообещала Гейл, – и отвезу его в отель.

Она поспешила за Уодли.

– Милые у тебя друзья, – заметил Мерфи.

– Он пьян, – смущенно пояснил Крейг.

– Я так и понял.

– Мне очень жаль, – извинился Крейг.

– Ты не виноват, – вступилась Соня. – Так уж вышло. Когда-то он был таким славным.

Выходя на улицу, Крейг услышал, как шум в ресторане вновь поднялся до обычного уровня. Жизнь вернулась в нормальное русло.