Текст книги "Две недели в другом городе. Вечер в Византии"

Он нехотя оторвался от работы, чтобы побриться, принять душ и переодеться. Нельзя же заставить беднягу Патти, жалкого и несчастного в своем костюме, прождать его всю ночь.

Поведение Энн раздражало его, но не более. Не стоит придавать этому слишком уж большое значение. Она взрослая девушка и вполне способна сама о себе позаботиться. Сам по природе человек нежестокий, Крейг не одобрял жестокости Энн по отношению к Патти. При встрече он обязательно все ей выскажет. Переспать с парнем и исчезнуть на следующее утро! Ну что за чудовищная выходка! Правда, она не первая, кому нравится водить парней за нос. Поддаться соблазну, а потом смыться. Да и мужчины тоже такое проделывают. Если уж на то пошло, и в их семействе такое бывало и до нее.

Он позвонил Клейну и взял у него нью-йоркский адрес Брюса Томаса. Довольный собственным нетерпением, он сообщил, что вылетает на следующий день.

– Вот это я и хотел услышать, – обрадовался Клейн. – Запускайте машину, да побыстрее. Все равно фестиваль почти выдохся. Ничего особенного вы не пропустите.

В трубке слышался нестройный гул голосов – Клейн давал прием. Всеми силами оправдывает пять тысяч долларов арендной платы.

Крейг испытывал невольное благожелательно-дружелюбное чувство к этому человеку. Мир полон полезных людей, и Клейн – один из них. Нужно запретить Мерфи обзывать его маленьким выскочкой.

Он набросал телеграмму Томасу, где сообщал, что вылетает в Нью-Йорк и позвонит, как только самолет приземлится. Он подумал было о том, чтобы телеграфировать и Констанс и отменить назначенный на понедельник обед, но решил позвонить ей утром и все объяснить. Она обязательно поймет и одобрит. Кроме того, от Нью-Йорка до Сан-Франциско ближе, чем от Парижа.

Спустившись в вестибюль, где уже стоял Бейард Патти в синем костюме и галстуке, Крейг отдал телеграмму портье и попросил забронировать на завтра одно место в самолете Ницца – Нью-Йорк.

Слушая их разговор, Патти совсем загрустил.

– Вы улетаете так скоро? А что, если Энн вернется?

– Вы о ней позаботитесь, – улыбнулся Крейг.

– Угу, – без особой убежденности согласился Патти.

Они уселись в машину, и Крейг поехал в Гольф-Жюан, где они поели в рыбном ресторанчике, притулившемся на самом берегу. Море было неспокойным, и волны алчно грызли сваи, на которых был построен ресторан. Патти выпил куда больше, чем следовало, и с каждой минутой становился все более воинственным. К концу обеда Крейг узнал все о его семье, политических взглядах, суждениях о любви и студенческих волнениях.

– Не такой уж я олух-спортсмен, мистер Крейг. Жалобы ребят во многом справедливы. Только я против, когда они захватывают здания, взрывают банки и творят всякие безобразия. Тут мы с Энн полностью согласны. Мой отец считает меня красным психом, но он ошибается. Что мне нравится в отце – так это то, что можно спокойно высказать ему свое мнение и он выслушает и попытается стать на твою точку зрения. Обязательно познакомьтесь с ним, если будете в Калифорнии. Если хотите знать, мистер Крейг, мне повезло с отцом.

Интересно, но он ни разу не сказал, что Энн повезло с таким отцом, как Крейг. Патти видел два фильма Крейга, но отделался учтивыми фразами. Он вообще был вежливым молодым человеком. Крейг уже успел убедиться, что политика политикой, а женитьба на его дочери погубит Бейарда Патти. Но стоит ли говорить об этом мальчику?

Кофе был выпит, а к Хеннесси ехать еще рано. Все равно гости соберутся только к полуночи. К тому же Крейг совсем не был уверен, что хочет туда ехать и что Патти будет чувствовать себя там непринужденно.

– Сколько вам лет? – спросил он, когда они вышли из ресторана и направились к машине. (Патти настоял на том, чтобы заплатить за ужин.) – Чуть больше двадцати одного?

– Ровно двадцать один. А что?

– У вас есть паспорт?

– Зачем он вам? – вспылил Патти. – Хотите проверить?

– Конечно, нет, – засмеялся Крейг. – Просто подумал, что мы могли бы отправиться в казино. Нужно же вам посмотреть местные достопримечательности. Там при входе спрашивают паспорт.

По крайней мере хоть за игорными столами часа на два он будет избавлен от излияний брошенного мальчишки.

– О, простите. Конечно. Он у меня в кармане.

– Хотите пойти?

– А что мне терять?

– Деньги. Только и всего.

В казино Крейг наскоро объяснил парню правила игры в рулетку и, посадив около крупье, отошел к столам, где играли в девятку. С самого приезда в Канны он играл всего однажды. В ту ночь, когда одолжил Уодли триста долларов. В ту ночь, когда Мерфи посоветовал ему не связываться с «Тремя горизонтами». Даже сейчас, вспоминая речь Мерфи, Крейг хмыкнул.

Садясь за стол, он подумал, что, имея в кармане тридцать тысяч франков, можно подурачиться.

Время от времени перед новой партией Крейг подходил к Патти. Перед ним лежала внушительная стопка фишек; видимо, поэтому его глаза напряженно поблескивали. Кажется, он привил парню новый порок! Ну что же, увлекшись прихотями чисел и ставя на красное и черное, он хотя бы на время забудет о тоске по Энн.

На освободившееся место напротив Крейга уселась женщина в белом шелковом платье, обнажавшем плечи и пышную, внушительную грудь. Парикмахер, должно быть, немало потрудился над ее прической, а глаза были сильно подведены. Тонкие, не соответствующие ее комплекции губы на круглом, покрытом толстым слоем косметики лице выкрашены вульгарной ярко-красной помадой. Загорелые дочерна плечи и грудь блестели, словно смазанные жиром. Пальцы с хищными загнутыми алыми ногтями были унизаны бриллиантами, которые Крейг, не будучи специалистом в этой области, принял за настоящие. Она принесла с собой груду фишек с другого стола и, разложив геометрическими узорами перед собой, властно постукивала по ним своими длинными накрашенными ногтями. Потом подняла глаза на Крейга и улыбнулась хитро и холодно.

Теперь он узнал ее. Та самая загоравшая толстуха, мимо которой они с Мерфи проходили по пути в бар. Он вспомнил расплывшийся от пота макияж, неприкрыто-порочное выражение лица, признаки испорченности, себялюбия и, как он тогда подумал, грубости и алчной похоти. Обратная сторона монеты по имени чувственность. Жаль, что она вообще села за его стол.

И разумеется, сейчас начнет выигрывать.

Так и произошло.

После нескольких партий он выбрался из-за стола, прихватив свой выигрыш. Горка фишек перед Патти выросла еще больше. Сам он скорчился на стуле, вперив зачарованный взгляд в вертящийся шарик.

– С меня хватит, Бейард, – окликнул Крейг Патти. – Пойду обменяю фишки. А вы?

Патти ответил не сразу, словно возвращался откуда-то издалека.

– Да-да… – пробормотал он. – Пожалуй, лучше закруглиться, пока я еще не проигрался.

У кассы Крейг увидел, что Бейард выиграл чуть больше тысячи франков.

– Сколько это в долларах? – поинтересовался Патти.

– Около двухсот пятидесяти.

– Вот это да! – пораженно протянул Патти. – Как с неба упало. Что ж, недаром говорят: кому везет в любви…

– А, бросьте, Бейард, – перебил Крейг.

– Так или иначе, хоть поездка частично окупится.

Он тщательно сложил банкноты и спрятал в бумажник из страусовой кожи с золотыми уголками.

– Мне его Энн подарила, – пояснил Патти. – В лучшие времена. На нем мои инициалы.

Они вернулись в отель. По дороге к ним несколько раз приставали шлюхи.

– Омерзительно, – прошипел Патти. – Так открыто, нагло!

Он заявил, что не желает идти к Хеннесси.

– Вы отлично знаете, мистер Крейг, что такие сборища не для меня.

Он проводил Крейга в вестибюль, чтобы узнать, нет ли чего от Энн. Ничего.

– Если я узнаю что-то перед отъездом, – пообещал Крейг, – обязательно позвоню.

Он чувствовал себя неловко в присутствии парня, словно собирался его предать.

– Вы настоящий друг, – неожиданно выпалил Патти. – Я считаю вас своим другом, мистер Крейг.

Крейг долго смотрел вслед гигантской унылой фигуре любовника своей дочери, пока тот, прихрамывая, не исчез в ночи.

«Я исполнил свой отцовский долг, – подумал он. – Вернее, часть долга».

Дверь в «люкс» Хеннесси была распахнута, а нестройный шум голосов доносился даже до вестибюля. Безошибочный признак успеха. Фильм Хеннесси приняли на ура. Кроме того, через открытые двери плыл тоже безошибочно узнаваемый запах марихуаны.

«В мое время, – подумал Крейг, – мы просто напивались». Не это ли профессора социологии именуют современными моральными критериями?

В комнате толпился народ. Мюррей Слоун, критик из киногазеты, отирался у большого стола, уставленного бутылками. Он не курил марихуану и, верный старым традициям, накачивался бесплатным виски. На большом диване в дальнем конце комнаты рядом с героем дня сидела Гейл. Хеннесси, в рубашке с закатанными рукавами и подтяжках, потный, раскрасневшийся, сиял от счастья. Он делил косячок с Гейл, которая выглядела спокойной и отстраненной, словно шум и веселье ее не касались.

– Ну, как прошел показ, Мюррей? – спросил Крейг.

– Как видишь. – Слоун обвел стаканом болтавших без умолку гостей. – Просто слюни пускали.

– Именно так и напишешь?

– Ну уж нет. Напишу, что фильм так и лучится неподдельным грубоватым американским юмором и что реакция публики оправдала все надежды продюсеров. И что Хеннесси – бесспорный кандидат на высшую премию.

Слоун картинно пошатнулся, и Крейг понял, что выпито больше чем достаточно.

– И уж конечно, умолчу о том, что денег, потраченных сегодня на гашиш, вполне хватило бы на малобюджетный порнографический фильм. И о том, что, если бы не дармовая выпивка, ноги бы моей не было ни на одном фестивале. А как ты, друг мой? Соизволишь сообщить мне новости, достойные моего пера?

– Нет, – отмахнулся Крейг. – Ты не видел Йана Уодли?

– Нет. Мой старый собутыльник. Встревожен его отсутствием. Кстати, слышал о его неприятностях. Насчет стычки с Мерфи в ресторане. Наверное, уполз в какую-нибудь дыру и заткнул за собой лаз.

– Кто тебе рассказал? – резко спросил Крейг.

– Сорока на хвосте принесла, – сообщил Слоун заплетающимся языком. – Мистраль нашептал.

– Ты что-нибудь успел написать? – не унимался Крейг.

– Я не веду светскую хронику, – с достоинством сообщил Слоун. – Таких писак и без меня сколько угодно.

– А что-нибудь появлялось в колонках светской хроники?

– Насколько я знаю, нет. Правда, я ее не читаю.

– Спасибо, Мюррей.

Он отошел от критика. Не для того он пришел сюда, чтобы тратить время на Слоуна.

Крейг стал протискиваться туда, где сидели Гейл и Хеннесси, и едва не наткнулся на итальянского актера Корелли, по-мальчишески усевшегося на пол вместе со своими неизбежными спутницами и щерившего зубы в улыбке. Крейг так и не припомнил, видел ли он раньше именно этих девиц. Корелли пустил свою сигарету по кругу. Одна из девушек пробормотала, затягиваясь:

– Настоящий марокканский рай.

Крейг споткнулся о вытянутую ногу Корелли, и тот, мило улыбаясь, предложил:

– Присоединяйтесь к нам, мистер Крейг. Пожалуйста. У вас лицо simpatico[97]97
  Симпатичное (ит.).


[Закрыть]. Правда, девушки?

– Molto simpatico[98]98
  Очень симпатичное (ит.).


[Закрыть], – подтвердила одна из девиц.

– Извините, – кивнул Крейг, боясь наступить на кого-нибудь и продолжая пробираться к Хеннесси и Гейл Маккиннон.

– Поздравляю, Хеннесси, – сказал он. – Я слышал, вы сегодня всех убили.

Хеннесси просиял, попытался встать, но тут же свалился обратно.

– Сегодня я обессмертил себя. Раздвиньте ряды, дайте место новому Сесилу Б. де Миллю. Ну разве не чудесная вечеринка? Выпивка, гашиш и слава вместе с поздравлениями дирекции.

– Привет, Гейл, – сказал Крейг.

– Как, сам Малкольм Харт, чтоб мне провалиться! – обрадовалась Гейл. Крейг так и не понял, пьяна она или обкурилась.

– Что-что? – воинственно вскинулся Хеннесси. – Разве я приглашал кого-то еще?

– Это мы с Гейл так шутим, – пояснил Крейг.

– Классная девка! – объявил Хеннесси, похлопав Гейл по руке. – Пила весь вечер со мной наравне, пока на Лазурном берегу решалась моя судьба. Интересовалась моей прежней жизнью. Начиная с доисторической эпохи. Боксер-любитель, водитель грузовика, каскадер, вышибала в бильярдной, бармен, рекламный агент… кем еще я был, дорогая?

– Гаражным механиком, рабочим на ферме…

– Верно, – расплылся в улыбке Хеннесси. – Узнала всю мою подноготную. Идеальная американская посредственность. Я знаменит, и она собирается сделать меня еще более знаменитым, не так ли, дорогая?

Он передал сигарету Гейл, и та, прикрыв глаза, глубоко затянулась.

«Такое веселье не для меня», – подумал Крейг.

– Спокойной ночи, – пожелал он, когда Гейл, открыв глаза, медленно выпустила сладковатый дым. – Хотел только сказать вам, что завтра улетаю в Нью-Йорк.

– Непоседа путешественник, – хмыкнула Гейл, отдавая сигарету Хеннесси. – Доброй ночи, путешественник.

* * *

Утром его разбудил телефонный звонок. Крейгу показалось, что он вовсе не спал или видел один из тех снов, когда человеку кажется, что он бодрствует, хотя на самом деле он спит. Он нашарил в темноте телефонную трубку.

– Я стучала и стучала, – прошептала Гейл, – но никто не ответил.

Судя по голосу, она тоже явилась ему во сне.

– Который час?

– Три часа утра, и все прекрасно. Я сейчас поднимусь.

– Не стоит.

– Я плыву, плыву, – пропела Гейл. – И умираю от похоти. Жажду прикосновения губ моей единственной любви.

– Ты просто обкурилась, – возразил он.

– Восхитительно обкурилась, – хихикнула Гейл. – Восхитительно похотлива. Оставь дверь открытой.

– Иди домой и ложись спать, – велел он.

– У меня с собой косячок. Восхитительное марокканское зелье. Оставь дверь открытой. Мы вместе уплывем в восхитительный марокканский рай.

Крейг поколебался. Он уже успел прийти в себя. Знакомый мечтательно-ласкающий голос волновал, тревожил, вкрадчиво проникая в электрическую сеть его нервов.

Гейл снова хихикнула:

– Ты поддаешься! Моя истинная любовь смягчилась. Я уже иду.

Послышался щелчок.

Крейг на минуту задумался, вспоминая, как любил ее в ночи. Нежная молодая кожа. Мягкие дерзкие руки. В первый и последний раз он узнает о наркотиках то, что уже успел узнать весь мир. И как бы там ни было, Гейл в эту минуту, несомненно, счастлива. И если он сумеет разделить с ней этот секрет и ослепительное счастье, пусть всего на час-другой, кому от этого будет хуже?

Через двадцать часов он окажется на другом континенте. И никогда больше не увидит ее. Завтра для него начнется другая, упорядоченная жизнь. Всего одна ночь, чтобы насладиться прелестями хаоса. Если он не откроет дверь, его ждет злая бессонница.

Крейг встал с постели, подошел к двери, повернул замок. И, как был обнаженный, вновь растянулся поверх простынь. Выжидая.

Наконец он услышал шум. Услышал шаги.

– Шшш, моя истинная любовь, – прошептала она.

Крейг лежал неподвижно, прислушиваясь к шелесту одежды. И на миг увидел ее лицо, когда вспыхнула спичка.

Она подошла к кровати, легла, не касаясь его, но тут же села, подложила под спину подушку. Крошечная точка света становилась все больше по мере того, как она втягивала дым восхитительного марокканского зелья. Она протянула ему сигарету.

– Задержи дым, сколько можешь, – прошептала она своим мечтательным, дремотным голосом.

Он бросил курить больше десяти лет назад, в один день, но еще не разучился затягиваться.

– Восхитительно. Мой восхитительный мальчик.

– Как звали твою мать? – вырвалось у него. Он должен узнать, прежде чем травка подействует. Уже первая затяжка затуманила мозг.

– На пяти саженях глубины моя мать[99]99
  Перефразированные слова Ариеля из пьесы Шекспира «Буря».


[Закрыть], – хохотнула она и, потянувшись за сигаретой, коснулась его руки. Ему почудилось, что тело овевает ласковый теплый ветер. Слишком поздно для вопросов.

Вместе они медленно прикончили косячок. Комнату заволокло дымом. Шум прибоя за окном звучал ритмичной, успокаивающей музыкой, соборным органом. Она легла рядом, коснулась его, и они стали любить друг друга, бесконечно, неустанно. Она вдруг стала всеми девушками, всеми женщинами этого южного побережья: той похотливой толстухой с бесстыдно расставленными ногами, лежавшей ничком на солнце, молодой блондинкой-матерью у бассейна, всеми подружками Корелли, золотистыми и теплыми, как свежеиспеченный хлеб, танцующей белогрудой Натали Сорель и Констанс, произносящей по буквам слово «Мейраг».

Потом… после они не спали. Не разговаривали. Просто лежали бок о бок в некоем чудесном волшебном трансе. Но когда сквозь жалюзи проникли первые рассветные лучи, Гейл пошевелилась.

– Мне нужно идти.

Голос ее звучал почти нормально. Если бы ему пришлось что-то сказать, его голос звучал бы словно из невероятного далека. Сейчас ему было все равно, уйдет она или останется. Кто бы ни ушел и ни остался. Сквозь наплывающую дымку он наблюдал, как она надевает платье. Ее нарядное платье.

Она наклонилась и поцеловала его:

– Спи. Спи, моя истинная любовь.

И она исчезла. Он помнил, что должен задать ей вопрос, но забыл, какой именно.

Глава 16

Он почти закончил сборы. Вещей он привык брать мало и мог уложиться в четверть часа. Он заказал звонок в Париж, но телефонистка предупредила, что все линии заняты. Он попросил, чтобы она все же попробовала пробиться.

Когда телефон все же зазвонил, он без особого энтузиазма поднял трубку. Ему не очень-то улыбалось объяснять Констанс, что он все-таки не сумеет повести ее обедать в понедельник. Но это оказалась не Констанс, а Бейард Патти, говоривший таким сдавленным голосом, словно кто-то душил его.

– Я в вестибюле, мистер Крейг, – сообщил он, – и должен немедленно поговорить с вами.

– Я как раз укладываюсь, и к тому же…

– Говорю же, что это необходимо, – выдохнул Патти. – У меня новости об Энн.

– В таком случае поднимайтесь, – сдался Крейг и назвал номер своего «люкса».

За одну ночь с Патти произошли удивительные перемены: вид у него был дикий, волосы и борода всклокочены, глаза налиты кровью, будто он несколько суток не спал.

– Ваша дочь! – завопил он тоном обвинителя. – Знаете, что она натворила? Сбежала с этим жирным старым пьяницей Йаном Уодли!

– Погодите, – пробормотал Крейг, садясь. Бессознательная реакция, попытка соблюсти хотя бы видимость здравомыслия и приличия. – Этого не может быть. Невозможно.

– Это вы так говорите. – Патти стоял над ним, конвульсивно сжимая и разжимая кулаки. – Вы же словом с ней не обмолвились.

– Откуда она звонила?

– Не сказала, хоть я и спрашивал. Заявила только, что между нами все кончено, посоветовала забыть ее. У нее, мол, другой. Этот старый жирный пьянчуга…

– Погодите минуту.

Крейг встал и направился к телефону.

– Кому вы звоните?

Крейг попросил телефонистку дозвониться до отеля Уодли.

– Успокойтесь, Бейард, – велел он, ожидая, пока его соединят.

– Легко вам говорить! Вы ее отец! И что, тоже спокойны?

Патти устремился к нему и встал рядом, словно не доверяя тому, что может наговорить Крейг, и желая собственными ушами услышать все, что будет сказано.

Когда телефонистка в отеле Уодли ответила, Крейг попросил:

– Monsieur Wadleigh, s’il vous plait[100]100
  Будьте любезны, месье Уодли (фр.).


[Закрыть].

– Monsieur Wadleigh n’est pas la[101]101
  Месье Уодли нет (фр.).


[Закрыть], – ответила женщина.

– Что она говорит? – громко осведомился Патти.

Крейг жестом велел ему замолчать.

– Vous etes sure, madame?[102]102
  Вы уверены, мадам? (фр.)


[Закрыть]

– Oui, oui, il est parti[103]103
  Да-да, он уехал (фр.).


[Закрыть], – нетерпеливо бросила телефонистка.

– Parti ou sorti, madame?[104]104
  Съехал или уехал, мадам? (фр.)


[Закрыть]

– Parti, parti, – зачастила она, повышая голос. – Il est parti hier matin[105]105
  Съехал, съехал. Съехал вчера утром (фр.).


[Закрыть].

– A-t-il laisse une adress?[106]106
  Он оставил адрес? (фр.)


[Закрыть]

– Non, monsieur, non. Rien! Rien![107]107
  Нет, месье, нет. Ничего! Ничего! (фр.)


[Закрыть]

К этому времени женщина уже кричала. Фестиваль весьма отрицательно действовал на гостиничных телефонисток. Эта просто бросила трубку.

– Ну и что все это значит? – допытывался Патти.

Крейг глубоко вздохнул.

– Уодли съехал вчера утром, не оставив адреса. Это весь твой урок французского на сегодня.

– И что вы намерены делать? – не отступал Патти. Вид у него был такой, словно сейчас набросится на кого-то.

«Наверное, на меня», – подумал Крейг.

– Собираюсь уложить вещи, – объяснил он, – заплатить по счету, добраться до аэропорта и улететь в Нью-Йорк.

– Вы не станете искать ее? – ошеломленно охнул Патти.

– Нет.

– Да что же вы за отец в таком случае?

– Отец как отец. Насколько я понимаю, вполне типичный для нашего времени.

– Будь я ее отцом, нашел бы гада и удавил собственными руками.

– Должно быть, у нас разные взгляды на родительский долг, Бейард, – возразил Крейг.

– Это вы во всем виноваты, мистер Крейг! – с горечью бросил Патти. – Вы разлагали ее. Собственным примером. Бросаете деньги налево и направо, словно они на деревьях растут. Бегаете за молоденькими девчонками… думаете, я ничего не знаю об этой цыпочке Гейл Маккиннон…

– Довольно, Бейард, – велел Крейг. – Конечно, сам я не могу с тобой справиться и выкинуть отсюда, но, думаю, за меня это охотно сделает полиция. И даже очень маленький французский полисмен может сделать жизнь очень большого американца не слишком приятной.

– Не стоит угрожать мне, мистер Крейг. Я ухожу. Не беспокойтесь, я вас не потревожу. Вы мне отвратительны. Как и ваша дочь. – Он шагнул было к порогу, но круто развернулся. – Еще один вопрос. Вы счастливы, что она удрала с этим старпером?

– Нет. Отнюдь нет.

Пожалуй, не стоило напоминать Патти, что Йан Уодли намного моложе Джесса Крейга.

– И мне вас жаль, Бейард. Честное слово. Думаю, лучше всего последовать совету Энн и забыть о ней.

– Забыть о ней… – Патти грустно покачал головой. – Легко сказать. Я не сумею это сделать, мистер Крейг. Слишком хорошо знаю себя. Просто не сумею. Не знаю, смогу ли жить без нее.

Его лицо исказилось, из груди вырвалось нечто вроде рыдания.

– Как вам это нравится, – пристыженно прошептал он, – я плачу.

Он вылетел из комнаты, с силой хлопнув дверью.

Крейг устало провел рукой по глазам. Он гляделся в зеркало, пока брился, и видел, что выглядит ничуть не лучше Патти.

– Сукин сын! – громко произнес он. – Жалкий сукин сын!

Он имел в виду не Бейарда Патти.

Крейг вернулся в спальню и возобновил сборы.

При регистрации в аэропорту служащий сообщил, что отправление самолета задерживается на час. При этом он любезно улыбался, словно преподносил Крейгу величайший дар. Лишних шестьдесят минут в условиях французской цивилизации.

Крейг подошел к телеграфному окошечку и послал Констанс телеграмму с извинениями. Он как раз составлял телеграмму своей секретарше с просьбой встретить его в аэропорту Кеннеди, когда за спиной раздался голос Гейл:

– Доброе утро.

Он обернулся. Она стояла рядом, в голубой рубашке с короткими рукавами и белых облегающих джинсах. Лицо скрыто за неестественно огромными зелеными очками, похожими на те, что она носила в первое утро и выбросила в окно машины, когда они возвращались из Антиба. Наверное, она закупает их оптом.

– Что ты здесь делаешь? – удивился он.

– Провожаю друга, – улыбнулась Гейл и, сняв очки, принялась беззаботно крутить их за дужку. Такая свежая, ясноглазая. Должно быть, только выкупалась в море. Превосходная реклама достоинств марихуаны.

– Портье сказал, когда улетает твой самолет. Времени у тебя осталось немного.

– Портье ошибся. Вылет откладывается на час.

– Единственный драгоценный час, – издевательски обронила она. – Добрая старая Франция. Всегда дает время попрощаться. Выпьем?

– Если хочешь, – кивнул он. Уехать оказалось куда труднее, чем он ожидал. Крейг едва справился с порывом немедленно вернуться к стойке для регистрации, забрать багаж и сказать служащему, что раздумал лететь. Но вместо этого он отдал бланк телеграфисту и расплатился. Сунув под мышку кожаную папку с «Тремя горизонтами» и перебросив через плечо плащ, он направился к лестнице, ведущей в бар. Жаль, что Гейл пришла. Встреча с ней после сцены с Патти испортила впечатление об их ночи вдвоем. Он шагал быстро, но Гейл не отставала.

– Ты странно выглядишь, – заметила она.

– У меня была необычная ночь.

– Я не об этом. Просто никогда раньше не видела тебя в шляпе.

– Я надеваю шляпу только в дорогу, – пояснил он. – Почему-то всякий раз, как я схожу с самолета, начинается дождь.

– Мне это не нравится, – закапризничала она. – Добавляет новые грани к твоему характеру. Довольно огорчительные грани. Делает тебя похожим на окружающих. В ней ты совершенно такой же, как остальные.

Крейг остановился.

– Думаю, вчера ночью мы уже попрощались. Вряд ли сегодня сумеем сказать друг другу что-то новое, – заметил он.

– Согласна, – спокойно откликнулась она. – Обычно я терпеть не могу торчать в залах ожидания и на перронах. Все равно что тянуть уже давно растянутую старую резинку. Но у нас случай особый. Не согласен?

– Согласен.

Они двинулись дальше и, добравшись до балкона, выходившего на летное поле, уселись за маленький столик. Крейг заказал бутылку шампанского. Всего несколько дней назад он сидел на этом же балконе, ожидая прибытия дочери. Она прилетела.

Он вспомнил книгу «Воспитание чувств», выпавшую из брезентового мешка. Вспомнил, как его раздосадовала ее манера одеваться.

Крейг вздохнул.

Гейл, сидевшая напротив, не спросила, почему он вздыхает.

Когда возник официант с бутылкой шампанского, Гейл сказала:

– Это поможет нам скоротать время.

– А я думал, ты днем не пьешь, – заметил он.

– По-моему, уже стемнело.

Они молча выпили, глядя на синеву моря, простиравшуюся за краем бетонного поля. Двухмачтовая яхта, кренясь на ветру и разрезая пенные волны, неслась на надутых парусах к итальянским берегам.

– Беззаботная страна, – сказала Гейл. – Уплывешь туда со мной?

– Может, как-нибудь в другой раз, – пообещал он.

– Как-нибудь в другой раз, – кивнула Гейл.

– Прежде чем я улечу… – он налил себе еще шампанского, – тебе придется ответить еще на один вопрос. При чем тут твоя мать?

– А, моя мать… Наверное, у тебя есть право спросить. Моя мать – женщина разносторонних интересов.

Она рассеянно повертела бокал, глядя на белые паруса, маячившие за посадочной полосой.

– Она недолго училась в художественной школе, занималась керамикой, ставила пьесы для маленькой труппы, год изучала русский язык, шесть месяцев жила с югославским танцовщиком. Единственное, что ее не интересовало, – мой отец. Она все твердила, что у него торгашеская душонка. Потом выяснилось, что я ее тоже не интересую.

– Боюсь, она ничем не отличается от сотен женщин, которых я встречал в жизни, – пожал плечами Крейг. – Но какое отношение это имеет ко мне? Никогда не был ни югославом, ни танцовщиком.

– Можно мне еще шампанского? – попросила Гейл, подвинув свой бокал. Он наполнил его. Мышцы ее шеи двигались почти незаметно, пока она глотала. Крейг вспомнил, как целовал ее шею. – Она когда-то у тебя работала. Давно. И насколько я знаю свою мамашу, ты с ней спал.

– Даже если это и так, – рассердился он, – нечего воображать себя жертвой инцеста.

– О, я совсем об этом не думала, – невозмутимо заявила Гейл. – Так, шуточка для внутреннего употребления. Между мной и мной же. Не тревожься, дорогой, я не твоя дочь.

– Мне это и в голову не приходило, – отмахнулся он.

На бетонном покрытии группа механиков усердно возилась с шасси самолета, который должен был унести его в Нью-Йорк. Возможно, ему не суждено покинуть землю Франции. Неужели он умрет на ней?

Гейл сидела против него в ленивой, непринужденной позе.

– Ладно, – сдался он, – как ее зовут и когда она работала на меня?

– Глория. Глория Талбот. Это о чем-то тебе говорит?

Крейг надолго задумался, прежде чем покачать головой:

– Нет.

– Я так и думала. Она работала на тебя месяц-другой. Когда ставилась твоя первая пьеса. Тогда она только окончила колледж, ошивалась в театре, потом устроилась в твой офис, вклеивать в альбомы вырезки с рецензиями и рекламными статьями о тебе и участниках спектакля.

– Господи, Гейл, – взорвался Крейг, – да с той поры я нанял и уволил не менее пятисот женщин!

– Не сомневаюсь, – спокойно кивнула она. – Но ты, похоже, произвел особое впечатление на мою бедную старую мамулю. После этого она всю жизнь продолжала заниматься этим благородным делом. Не думаю, что остальные пятьсот дам выскочили замуж и все же продолжали собирать каждое слово, написанное о тебе, и каждую фотографию с сорок шестого по шестьдесят четвертый год.

«В этом сезоне Джесс Крейг представляет новую пьесу Эдварда Бреннера… Джесс Крейг подписал контракт на одну картину с «Метро-Голдвин-Мейер»… Завтра состоится свадьба Джесса Крейга… На снимке Джесс Крейг и его жена перед отлетом в Европу… Джесс Крейг…»

– Довольно, – перебил Крейг. – Все ясно. – Он пораженно покачал головой. – Зачем ей все это было нужно?

– Мне так и не удалось узнать у нее. Возможно, она запуталась в своих привязанностях. Я наткнулась на вырезки только в шестнадцать лет, после того как она сбежала с археологом. Я получала открытки со всех концов света. Турция, Мексика, другие страны. Представляешь, двадцать два альбома в кожаных обложках на чердаке! Она так спешила смыться, что почти ничего с собой не взяла. Отец уехал всего на два дня, ей пришлось шевелиться. Я разбирала хлам на чердаке: отец решил, что дом больше ему не нравится, и мы собирались переехать. Сколько счастливых часов я провела, знакомясь с историей Джесса Крейга!

Гейл криво улыбнулась.

– Так вот почему ты столько обо мне знаешь!

– Вот почему. Хочешь вспомнить, где провел лето пятьдесят первого? Хочешь вспомнить, что сказала о тебе «Нью-Йорк таймс» одиннадцатого декабря пятьдесят девятого года? Спроси меня. Я отвечу.

– Не стоит, пожалуй. Значит, ты считала мой роман с твоей матерью само собой разумеющимся?

– Знай ты мою мать, нисколько бы этому не удивился. Вполне естественное предположение для шестнадцатилетней девочки, проводившей целые дни на чердаке и оставшейся без матери, которая сбежала с археологом в какие-то дебри. Если хочешь освежить в памяти ее образ, могу прислать тебе фото. Говорят, я очень похожа на нее, когда она была в моем возрасте.

– Не нужен мне никакой снимок, – проворчал Крейг. – Интересно, какой ты воображаешь мою жизнь в те годы?

– Думаю, ты вел самую завидную жизнь. Я видела выражение твоего лица на фотографиях.

– Возможно. Но самой завидной была моя любовь к женщине, на которой я потом женился. Я верил, что и она в меня влюблена, и ни на кого не смотрел, кроме нее. И что бы ты ни вообразила себе после того, что случилось за эту неделю, я никогда не был неразборчив в связях и, уж конечно, помню имена всех женщин, с которыми…

– И мое имя вспомнишь через двадцать лет? – улыбнулась Гейл.

– Обещаю.

– Хорошо. Теперь ты понимаешь, почему я рвалась увидеть тебя, когда обнаружила, что ты в Каннах. Я, как говорится, выросла с твоим образом.

– Как говорится.

– Так что с нашей встречей связаны сентиментальные воспоминания. Ты был частью моей семьи, как говорится. – Она потянулась к бутылке и налила себе шампанского. – Даже если ты и пальцем не притронулся к моей матери и имени ее не знаешь, все равно оказывал на нее какое-то безумное и постоянное воздействие. Она была явно зачарована твоей жизнью. И так же явно недовольна своей. И каким-то идиотским образом одно было связано с другим. Не можешь же ты винить меня в том, что я испытывала к тебе некоторую неприязнь. И вместе с тем любопытство. Всегда знала, что мы обязательно встретимся. В один прекрасный день. Вспомни, мне было всего шестнадцать.