Текст книги "Имя Руси"

Предположение о славянстве варягов-руси возникает и вырастает само собой, как скоро изыскатель освобождается от норманнского призрака. Такое предположение нужно для восстановления сущей правды в первоначальной русской истории. При свете этой правды исчезают как дым все безысходные противоречия, нанесенные в нашу историю только учением о скандинавстве Руси, и вполне объясняются все последующие явления русской жизни, которых никак нельзя объяснить прославленным скандинавством. Уважаемый автор, говоря о скандинавском мнении, что оно основывается на очевидности, сам же объясняет, что из остальных летописных свидетельств никак не видно, чтобы варяги были одни скандинавы. Вся его очевидность основывается только на толковании в скандинавскую сторону всех и всяких свидетельств.

Немецкая школа, толкуя беспрестанно об одних только варягах-скандинавах, успела вселить в умы, что на Балтийском море как будто никто и никогда не жил, кроме скандинавов, как будто на нем совсем не существовало южных берегов, славянских, а были только одни северные берега – скандинавские. Она же убедила всех, что по этому Варяжскому морю плавали и хозяйничали только одни норманны-скандинавы и никто другой; что славяне вообще все без исключения и всегда были народом сухопутным, тихим, смиренным, чуть не боязливым, так что и по морям не плавали. Все это, благодаря Карамзину, Погодину и их преемникам, мы крепко затвердили еще на школьных скамьях и потому никак не решаемся даже подумать о том, чтобы славяне, живя при морях, могли тоже плавать на кораблях по морю. Однако западные же летописцы рассказывают совсем другое. На основании их свидетельств Гедеонов очень справедливо заключает, что «как на берегах Адриатики и Средиземного моря славяне адриатические, так на берегах Северного и Балтийского славяне вендские отличались беспрерывными походами и морскими предприятиями». «Имя норманнов, – прибавляет Гедеонов в другом месте, – еще не проникало в европейскую историю, когда русские и дунайские славяне ходили морем в Византию, хорутанские, или хорваты, опустошали своими набегами берега Адриатики». «О морских войнах балтийских славян с норманнами, – говорит Гедеонов, – находим бесчисленные свидетельства в скандинавских сагах, у Адама Бременского, Гельмольда, у биографов св. Оттона, Саксона Грамматика и т. д., которые вообще о славянах рассказывают то же самое, что мы привыкли приписывать исключительно одним норманнам».

Те же свидетельства объясняют, что почти во всех норманнских набегах участвовали и славяне, чего и следовало ожидать, особенно если походы предпринимались против какой-либо сильной и богатой страны, тогда соседи-моряки вступали в союз, чтобы уравнять свои силы с силами врага и разделить вместе добычу.

Все подобные заключения, вовсе не принятые в соображение при исследовании, что такое были варяги, вполне подтверждает именно история балтийских славян, раскрываемая свидетельствами западных средневековых писаний, по большей части даже враждебных к славянам как к язычникам[66]66
  А. Гильфердинг. Собрание сочинений. – Т. IV: История балтийских славян; А. Павинский. Полабские славяне.


[Закрыть].

Из этой истории мы узнаем, что самое крайнее на западе славянское племя в то же время было и самым передовым в борьбе с германцами. Это племя жило в углу Балтийского моря, на краю славянских поселений, где и теперь остаются его старые онемеченные города, Ольденбург, прежний Старград, Висмар-Всемир, Любек. Оно называлось ваграми, вагирами[67]67
  Имя вагры, по-видимому, онемеченное имя из славянского укры, то есть крайние обитатели, украинцы. Средневековые писатели называли их Wucrani, Wocronin. Русские летописцы выражаются так: на укре, на вукре земли, то есть на краю (П. С. Р. Л., V, 227; VII, 216 и др.).


[Закрыть]. Вот что говорит о ваграх Гельмольд, писатель XII века: «Город Альденбург, тот самый, который по-славянски называется Старыград, то есть Старый город, лежит в стране вагров на западном берегу Балтийского моря и составляет крайний предел Славии (славянской земли). Этот город и вся страна вагрская в старину населены были самыми храбрыми людьми; потому что, стоя впереди всех славянских народов и гранича с датчанами и саксами, вагры всегда первые направляли военное движение на соседей и принимали на себя их удары». Гельмольду рассказывали, что вагры некогда господствовали над многими, даже отдаленными славянскими народами. Их соседи – немцы, англосаксы, хотя и были уже христиане, но предавались также грабежу и разбою: кто не умел у них ходить на разбой, тот почитался глупым и бесславным. Такое соседство, конечно, держало и вагров в тех же самых нравах. Кроме того, другие соседи, датчане, разбойничали по морю, в чем нисколько не уступали им и вагры. В этом разбойном углу Балтийского моря трудно было указать, кто был первый разбойник.

Вагры обладали островом Фемброй[68]68
  Совр. о. Фемарн (Германия). (Примеч. ред.)


[Закрыть] (в древнем писании Вемере) и отсюда распространяли свои набеги, так что их приморская область называлась Славянской морской областью. Гельмольд так описывает разбойников-славян: «Дания, состоя по большей части из островов и окруженная водами, нелегко может уберечься от нападений морских разбойников, потому что в изгибах ее берегов необыкновенно удобно скрываться славянам; выходя тайком из засады, они наносят ей внезапные удары. Вообще же славяне в войне успевают наиболее своими засадами. И оттого даже в недавнее время разбойническая жизнь между ними так усилилась, что, пренебрегая всеми выгодами хлебопашества, они вечно были готовы к морским походам и наездам, надеясь на свои корабли, как на единственное средство к обогащению… На нападения датчан они не обращают внимания и даже считают особенным наслаждением с ними биться».

Таковы были вагры, иначе варги, занимавшие ту страну, где древние географы помещают варнов, варинов, вранов, от которых, как еще думали во времена Герберштейна, в самом деле Балтийское море могло прозываться Варяжским. В скандинавском языке vargr значит волк, разбойник, беглец, вор, хищник; поэтому можно заключить, что страна вагров – вместо варнов – была так прозвана самими скандинавами и что этот славянский балтийский угол уже в глубокой древности почитался у скандинавов разбойным гнездом. Вагры особенно гнездились, как сказано, на острове Фембр, теперь Фемерн.

Другое разбойничье славянское гнездо находилось на острове Рюген. Адам Бременский об этих двух островах Фембр и Рюген пишет между прочим, что они наполнены пиратами и кровавыми разбойниками, не дающими никому ни проезду, ни пощады. Пленных, которых другие продают, они убивают. Однако есть указание, что славяне вообще так поступали только с иноплеменниками и щадили своих родичей.

Затем славились теми же предприятиями и жители островов в устье Одера, велеты или лютичи, имя которых по-славянски означало также вагры, лютые волки, разбойники. Имя велетов больше всего звучало, говорит Шафарик, в течение четырех столетий, с 798 года по 1157 год. Даже Балтийское море называлось иногда по их имени Велетским.

Вот те острова океана, о которых носились темные слухи у писателей первых шести веков нашего летосчисления. Острова, конечно, лучше всего способствовали устройству исключительно мореходной жизни, и потому естественно, что они всегда были, так сказать, гнездами морских витязей. Нет сомнения, что и в других береговых местах, хотя и в меньшем размере, существовало то же, что и на островах. Так о поморянах, живших между Одрой и Вислой, один писатель говорит, что это были «люди опытные в войне на суше и на море, привыкшие жить грабежом и добычей, неукротимые по врожденной свирепости». Гельмольд, говоря вообще о балтийских славянах, заключает, что «все это народ, преданный служению идолам, всегда буйный и беспокойный, ищущий добычи в морском разбое, вечный враг датчанам и саксам (немцам)».

Вообще из всех западных свидетельств выясняется одно, что балтийские славяне были воинственны, храбры, свирепы, люты и что в этих качествах первое место между ними принадлежало велетам-лютичам, о которых даже англичане в XI веке знали «как о народе самом воинственном на суше и на море», а итальянцы говорили, что они «из всех народов Германии самый жестокий, который свирепее всякой свирепости».

«Славянам, – говорит Гельмольд, – была врожденна свирепость ненасытная, неукротимая, которая наносила гибель окрестным народам, на суше и на море».

Однако все эти свирепые краски, которыми западные писатели изображали балтийских славян, рисуют вовсе не то, что славяне были свирепы в самом деле из одной природной свирепости. Здесь попросту выясняется только настоящее качество их характера. Видно, что они никакой обиды не прощали и умели себя защитить во всех углах своего моря. Главный промысел всего славянского населения состоял вовсе не в разбое и не в грабеже. Они усердно занимались земледелием и еще более торговлей. Вести торговлю посреди скандинавских разбойников, конечно, не было возможности без того, чтобы самому не сделаться таким же свирепым грабителем, и тем более что вообще тогдашний купец иначе ничего не мог ни продать, ни купить, кроме как держа в одной руке товар, а в другой меч.

И мы видим, что эти же самые лютые лютичи-велеты, свирепейшие всякой свирепости, составляют вместе с тем средоточие всей балтийской торговли.

Действительно, отличные, отважные и неустрашимые мореходцы, прибалтийские славяне еще больше славились своей торговлей и земледельческим богатством своей страны.

В этом они стояли несравненно выше норманнов-скандинавов, владевших скудной природой, которая, собственно, и вытесняла их на морской разбой.

О славянской земле современные свидетели говорят, что в Северной немецкой Европе это была земля обетованная, в которой недоставало разве только винограда, фиников и маслин. Всего в ней было вдоволь. Но довольство заключалось не в одних природных достатках страны, вроде рыбы, зверя и т. п., а главным образом оно заключалось в тех произведениях, которые прямо показывали, что земля находится в руках хозяйских и обрабатывается в сильной степени[69]69
  Валуев. Исторический и стат. сборник // Разыскания Кледена о славянах в Бранденбургской области. – М., 1845; А. Гильфердинг. Собрание сочинений. – Т. IV; А. Котляревский. Древности права. Книга о древностях и истории балтийских славян. – Прага, 1871.


[Закрыть].

В самом деле, изыскания о древностях балтийских славян приводят к тому решению, что в IX и X веках не было страны на севере Европы более населенной и лучше возделанной относительно обработки полей. Таким образом, главная сила славянского Балтийского Поморья заключалась в земледелии, как и везде в краях, населенных славянами.

«Здесь, – говорит Кледен, – существовала дружная благотворная связь между большим скотоводством, обработкой полей и содержанием лугов, так что, по крайней мере, по известиям позднейших спутников поморского проповедника Оттона, в открытых полях находились овощи всех родов».

Повсюду в то время носилась молва о плодородии земель славянских, о всеобщем там изобилии и избытке. Священники, прошедшие Вендскую землю, не находят слов для ее прославления. В жизнеописании св. Оттона очевидцы рассказывают следующее: «В море, в реках и озерах невероятное множество рыбы: целый воз сельдей можно купить на пфеннинг; все области населены дичью, буйволами, оленями, дикими и домашними свиньями, медведями и великим числом диких зверей всякого рода: великое везде обилие коровьего масла, овечьего молока, бараньего жира, огромное количество меда, пшеницы, проса, мака, наконец, овощей всякого рода. Рабочих лошадей было множество. По изобилию всяких плодов можно было бы принять эту землю за обетованную, нет только вина, оливкового масла и фиников».

С другой стороны, Вендская земля, находясь в самой средине Европейского материка у Северного моря, занимала чрезвычайно выгодное положение для торговли на все стороны. Море открывало свободный путь на север, на восток и запад, река Одра протягивала сообщения к Дунаю и, стало быть, к Адриатическому и Черному морям.

Естественно, что на этом славянском Поморье очень рано должна была сложиться предприимчивая торговая жизнь, которая устроила здесь много значительных городов. Морская торговля отсюда направлялась и в Скандинавию, и на наш север, как и на запад и юг вокруг материка, поэтому и торговое развитие шведского угла еще с самого начала во многом должно было зависеть от этого славянского Поморья. Северных людей сюда особенно могло привлекать хлебное довольство страны, несомненно, служившей кормилицей для всего Варяжского моря, так точно, как наш русский юг был кормильцем для древних греков. Даже и во время Ганзы Норвегия и Швеция получали отсюда хлеб в зерне и печеный, муку, пиво, вино.

До Крестовых походов вся торговля Средней Европы с Востоком шла через славянское Поморье, если не была исключительно в его руках. То, что впоследствии стало известным под именем Ганзейского союза, было только продолжением старого и по преимуществу славянского торгового движения на Балтийском море.

Центральным местом славянской торговли еще в XI веке был Воллин[70]70
  Совр. Волин (Польша). (Примеч. ред.)


[Закрыть], о котором Адам Бременский рассказывает, что это был «знаменитейший город, славная торговая пристань варваров (язычников) и греков», то есть русских – христиан греческого исповедания. Он дальше говорит, что Воллин – величайший из городов Европы; что в нем живут славяне и другие племена греческие (русские) и варварские; что и немцам-саксам дано право жить в этом городе, но с условием не объявлять себя христианами, почему можно заключить, что западное, не греческое, христианство преследовалось в этом языческом городе и что он допускал у себя христианство только греческое, по братству с русскими. Это было во второй половине XI века, и это свидетельство вполне раскрывает, в каких тесных братских связях находились западные поморяне с восточными руссами.

О городе разносилась большая и почти невероятная молва. Он был богат всякими товарами северных народов, и чего ни пожелаешь, редкого или приятного, в нем все можно было найти. Там есть, говорит Адам, вулканов горшок, который жители называют греческим огнем. Ученые объясняли, что это говорится о вулканах острова Исландии. Если это так, то в рассказах о Воллине соединялись, стало быть, все чудеса севера вообще.

О самом море Адам рассказывает, что в пределах Воллина оно обнаруживало тройственные свойства Нептуна, ибо остров, на котором стоял Воллин, был окружен тремя морями: одно было совсем зеленое, другое беловатое, третье свирепствовало в беспрерывных бурях и страшно волновалось. В этой троице нельзя не узнать тех пределов плавания воллинцев, о которых, вероятно, они много рассказывали людям небывалым. Это были Балтийское море и Атлантический океан, бурный вдоль берегов Норвегии и зеленый вдоль берегов Франции и Испании.

Из Воллина, говорит Адам, суда ходили по Одру к устью Пены и к ругам; от них суда плавали к востоку на Прусский берег: на запад – в Шлезвиг и Ольденбург; а на дальний восток в 14 дней от Воллина они достигали русского Острограда-Новгорода. Сухим путем на седьмой день ходили до Эльбы, в Гамбург.

Ко всему этому Адам прибавляет о жителях Воллина, что хотя они были язычники, но не было племени более честного, кроткого и гостеприимного. Что сказано о Воллине, то должно разуметь вообще о городах, лежавших в устьях Одры, из которых не Воллин, а Щетин был древнейшим и сильнейшим и почитался матерью всех других городов.

Само собой разумеется, что такое важное и всесветное на Балтийском Поморье значение этим славянским городам указано уже самим географическим их положением в устьях реки Одры, самой знатной реки тамошнего славянского населения.

Для нас важно одно: что балтийские славяне, находясь в средине тогдашнего промышленного и торгового движения на севере Европы, воспользовались этим положением и возвели его до степени такого процветания, до которого на севере не доходил ни один языческий народ. Если весь балтийский торг и не находился в руках славянского Поморья, зато на его берегах находилось его средоточие, которое с падением славянской силы в XII–XIII веках легко было унаследовано знаменитой Ганзой, отчего и во время владычества Ганзы славянские же старые города сделались цветущими и сильнейшими ее городами и составили первое, основное ее ядро.

Таким образом, балтийские славяне, по свидетельствам их же современников, были не только настоящими варягами, как эти варяги нарисованы норманнской школой, но вместе с тем они же были на Балтийском Поморье первыми земледельцами и главными проводниками и посредниками торгового движения с материка Европы на ее скандинавский и финский Север и на русский Восток.

Естественно, что начало торгового промысла балтийских славян должно относиться к тем векам, когда еще Балтийское море славилось только добыванием янтаря, в древнее время не на одном Прусском берегу, но и у славян в Померании, между Данцигом и островом Рюген, где янтарь отличался особенно хорошим качеством. По всей вероятности, янтарная торговля и была первым основанием для здешней торговой предприимчивости. А Плиний свидетельствует, что руководителями этой торговли были венеты, или генеты, венды. Очень также естественно, что Скандинавский полуостров выступил на торговое поприще гораздо позже. Да притом его жители даже и во время процветания Ганзы не особенно были склонны к торговым делам и надеялись больше всего на свои мечи. По этой причине в отношении своего продовольствия они всегда находились в зависимости от южных славянских берегов. Руководствуясь такими соображениями, можно предложить вопрос: кто из обитателей Балтийского моря первый открыл путь в нашу страну, кто первый, хотя бы по указанию туземцев, проехал по Днепру в Черное море и по Волге в Каспийское море? Кому было ближе, податнее и гораздо нужнее открыть этот путь? Норманнская школа вслед за выводами немецкой науки, повсюду следившей только за одними немцами и вовсе не желавшей или не умевшей знать славян, конечно, утвердительно и с видом великой ученой непогрешимости свидетельствует, что этот путь проложен впервые норманнами-скандинавами. Норманнская школа это решение почитает до того непогрешимым и отнюдь не оспоримым, что не находит надобным даже упомянуть о славянстве хотя бы как о составной силе норманнских предприятий.

Если же Погодин и приводит свидетельства о союзных походах славян со скандинавами, то нисколько не в подтверждение, что предприимчивость, отвага, неустрашимость скандинавов в равной мере принадлежала и славянам, а в подтверждение только того, что и славяне могли понимать язык норманнов и могли с ними как-либо объясняться, живя рядом, в соседстве.

Мы уже говорили, что все храброе, отважное, неустрашимое в этом случае отдано норманнам, все кроткое, смирное приписано славянам, народу исключительно будто бы сидячему, сухопутному. Мореходные подвиги норманнов, по словам самой норманнской школы, становятся особенно заметными только с IX века. В конце VIII века они только начинаются. Между тем, не говоря о дальних веках, мы достоверно также знаем, что славянское племя уже в VI веке занимало безмерную страну от Балтийского Поморья до Дона, глубоко на наш север и далеко на дунайские юга. Было ли естественнее для балтийского славянства знать, что славяне обитают и на Ильмене, и на Днепре, что их страна тоже изобильна потребным товаром, особенно мехами, и что к ним легко проехать от вершины Одры и Вислы подле Карпатских гор и по морю через любую реку, начиная от Вислы, а особенно по Неману и по Западной Двине.

Таким образом, первые торговые колонии на нашем севере со стороны балтийских славян должны были появиться очень рано, никак не позже отношений с этой страной других обитателей Балтийского Поморья. Если же мы примем во внимание народный характер скандинавов, по преимуществу воинственный, и народный характер славян, по преимуществу земледельческий и торгово-промышленный, то не затруднимся отдать преимущество в открытии и первом заселении нашего севера славянам. Норманнских поселений, ни завоевательных, ни торговых, до самого призвания князей мы в ней не находим.

Должно также заметить, что если славянское Поморье в свое время, которое уходит очень далеко, представляло средоточие северной европейской торговли и в изобилии было богато всеми земными плодами, то в отношении к его торговому богатству наш Ильменский север и Скандинавский берег стояли одинаково. И тот и другой одинаково нуждались в связях с балтийскими славянами с той разницей, что самим балтийским славянам такие связи по их выгоде представлялись весьма различными. Со Скандинавского берега они никогда не могли получить столько же, сколько от Ильменской стороны. Одно это заставляло их не только проложить прямую, собственную дорогу к нашим северным богатствам, но и держать в нашей стране свои колонии, заселять ее своими торговыми дружинами, открывать в ней дальнейшие пути к прибыткам и по свойству всякой торговой промышленности держать весь наш торг исключительно в своих руках.

Допустить же то обстоятельство, что балтийские славяне сносились с Ильменем не иначе как через посредство скандинавов, будет очень уже нелепо. Славяне со славянами, жившие не только на море, но и на суше по соседству друг с другом, сносятся через дальних заморских соседей – скандинавов и для этого переплывают самую пучину моря!

Правда, что еще в VI веке готский историк Иорнанд (гл. III) говорит, что жители острова Скандии, какие-то светане (вероятно, Птолемеевы ставаны), имевшие превосходных лошадей, перевозили к римлянам сквозь бесчисленные народы собольи меха; что прекрасный черный цвет этих мехов прославил даже и имя самого народа. Обыкновенно толкуют по сходству имени, что это были шведы. Но надо знать, что такое был остров Скандия, по разумению Иорнанда. Уже покойный Гильфердинг заметил, что готский историк, очерчивая этнографическую картину острова Скандии, собрал в нее все известные ему имена народов, которые жили вокруг Балтийского моря, так что нет никакой возможности разобрать, какие именно народы населяли собственно Скандинавский полуостров.

Приступая к описанию этого острова, Иорнанд ссылается прямо на Птолемея и тем объясняет, что это был первый его источник. Он говорит, что остров лежит против устья Вислы, что на востоке внутри острова находится очень обширное озеро, из которого, как из чрева, выходит река Ваг (Vage) и катится стремительно к океану. Это показание должно относиться к озеру Венеру и текущей из него на юг в Каттегат реки Гот. Но на восток от Скандинавии находим самое большое озеро Ладогу, из которого действительно, как из чрева, катит свои воды в океан, то есть в Финский залив, река Нева. Кроме того, озеро Ладога соединяется с Онежским рекой Свирью, а от Онежского недалеко течет река Выг, впадающая в немалое также озеро Выг и из него, как из чрева, снова протекающая в Белое море, в океан. И Нева, и река Выг, сходная даже по имени, вполне также уясняют его картину. Затем он именует народы. В северной части острова живет народ адогит, у которого солнце не заходит летом и не восходит зимой в продолжение 40 дней. Адогит созвучно нашей Ладоге и ладожанам арабских писателей. Это народ самый северный, какой только был известен Иорнанду. На том же острове, говорит он, есть другие народы: крефенны, числом три, они не занимаются земледелием. Там живут также светане (Suethans, иначе пишется: Suuehans, Subveans – Suobeni, славяне?), о которых мы упомянули и которые, без сомнения, есть Птолемеевы ставане. За ними идет множество различных народов Theusthes-чудь, ваготы, бергио (борнгольм), галлин (эланд, аланд), лиотида-лютичи и т. д. Здесь слышатся и вагры, и юты, и руги, и винды-велеты, и снова светиды (Suethidi), которых естественно, наконец, принять за шведов, ибо так их имя писали впоследствии. Во всяком случае, светане и светиды – два различных народа, и напрасно соединяют их в одно имя шведов. Вообще знаменитый остров Скандия Иорнанда должен, по его указаниям, обнимать пространство от пределов Датского полуострова и почти до Белого моря, причем устье Вислы придется в действительности против средины такого острова. По этой причине Иорнанд очень справедливо называет свой остров Скандия фабрикой племен и резервуаром народов, откуда вышли и его знаменитые готы, как и все другие знаменитые народы.

Видимо, историк не имел прямых сведений об этом севере и описал его частично по книгам, частично по рассказам из десятых рук, отчего у него явилась смешанная этнографическая толпа, в которой не разберешь, где кто стоит. Для нас в этом описании ясно одно: что скандинавы в то время не занимали важной роли, мало были известны и что известность ильменских славян как торговцев мехами существовала уже тогда вместе со сведениями о пути через их страну, может быть, и в Белое море, на что, впрочем, указывает еще Маркиан Гераклейский, писатель IV века. В высшей степени важно для нас показание Иорнанда, что светане посредством торговли доставляли свои меха к римлянам. Каким путем шли эти меха? Несомненно, или через Вислу, или через Одер и, следовательно, через землю венедов, балтийских славян. О множестве хороших лошадей в стране вендов упоминается в житиях св. Оттона, а Клёден говорит, что турингские лошади прославились необыкновенною красотой, быстротой и крепостью, потому что венды старались улучшить свои породы породами восточными.

Во всяком случае, свидетельство Иорнанда уже тем драгоценно, что указывает на меховую торговлю севера с римским югом, которая идет через руки славян. Это вполне и утверждает наше предположение, что не скандинавы, а балтийские славяне были первыми колонизаторами нашей страны. Впрочем, лучше всего эта древнейшая колонизация раскрывается в именах самих колоний, в именах мест и рек.

Затем является очень примечательным и то обстоятельство, что арабские писатели, рассказывая о западных странах, очень хорошо знают именно западных славян и вовсе не знают скандинавов-норманнов. Это точно так же наводит на мысль, что известная арабам русь и славяне нашей страны, передававшие им сведения о варягах, тоже больше всего знали только варягов-славян, которых даже называли славянами славян, то есть знаменитейшими из всех славян, против чего немецкая школа, всегда понимая варягов как только одних норманнов, в лице Френа замечает: «Невозможно, чтобы автор (Димешки) хотел это сказать и почитал варягов славянским племенем». Но Гедеонов очень ясно доказал, что это очень возможно[71]71
  С. Гедеонов. Отрывки из исследований о варяжском вопросе. – СПб., 1862. – С. 149.


[Закрыть].

Если балтийский славянин не оставил для истории никаких саг и сказаний о своих сношениях с нашей страной, то разве это обстоятельство дает нам право заключать, что таких сношений никогда не было? Нестор не оставил нам никаких сведений о наших отношениях с Востоком. Он не заблагорассудил даже упомянуть, что есть на свете славная от глубокой древности река Дон. Но тем не менее сведения отыскались у соседей, у арабов, так как и в настоящем случае они могут еще в большей полноте отыскаться в западных свидетельствах. Стоит только направить туда более внимательные поиски. Другое дело, если б балтийские славяне оставили нам свои саги и в них мы не нашли бы никаких намеков на такие сношения, тогда только вполне было бы разумно наше сомнение о существовании этих сношений.

Если в наших летописях и сказаниях, особенно в первое время, ничего не говорится о наших связях с балтийскими славянами, то в них точно так же ничего не говорится и о связях с варягами-скандинавами. Летописи говорят только о варягах, а с какими по племенам варягами наши славяне держали связи, об этом они крепко молчат.

Нам остается допросить саму землю в ее древних именах.

Первые колонизаторы в чужой земле всегда оставляют свои следы в названиях населенных мест, в именах своих колоний, ибо без колоний торговля, как и владычество над ней, не держится ни в одной стране. Поэтому имена мест есть важнейший и самый достовернейший свидетель тех исторических отношений между народами, какие в известное время происходили в той или другой стране. Притом очень справедливо говорит Макс Миллер, что «названия земель, городов, рек, гор имеют необыкновенную жизненную силу и сохраняются даже тогда, когда исчезают самые города, государства и нации». Это мы видим на каждом шагу, изучая древнюю географию и этнографию. То же самое должно раскрываться и на нашей земле, по всем ее окраинам. Если было время, когда господствовали в нашей стране норманны-скандинавы, они должны оставить о себе память хотя бы в именах городов, которые, по словам же летописца, были заселены варягами. Мы знаем, что первые варяги усердно рубили, строили города: где же скандинавские имена этих городов? Тем более необходим такой вопрос, что норманнская школа, как видим, утвердительно говорит, что и сам русский язык в первые 200 лет был язык скандинавский.

Так и само отечество призванной к нам руси, до сих пор не отысканное, должно открыться в той стране, где имя русь было родным туземным именем. Вот по какой причине и норманнская школа твердо держится за землю и твердо стоит на шведском Рослагене, на шведских гребцах руотсах и родсах. Не будь этих созвучных родсов и Рослагена, конечно, никому бы и в голову не пришло производить русь из Швеции. Но так как имя Рослаген, Родслаген вовсе не обозначает ни племени, ни народа, а называется так местность в окрестностях Стокгольма, населенная общинами гребцов (матросами), по-шведски именуемых ротси, родсы, то естественно, что производить отсюда племя русь не совсем основательно.

Норманнская школа, не удовлетворяясь Рослагеном, отыскала (Струбе, Бутков) возле Швеции другую страну, Рюссаланд. Затем поиски были перенесены в противоположный угол Балтийского Поморья, в Ольденбург, Шлезвиг и Голштинию. Там сначала Гольман нашел родину Рюрика в Рустрингии. Рустринги, по его словам, было немецкое племя, владевшее еще в 900 годах приморской страной от Айдера до Мааса и Шельды. Дабы связать это имя с обстоятельствами русской истории, Гольман переселяет своих рустрингов в тот же заветный Рослаген. Они будто бы напали на славян, были прогнаны, ушли и поселились в Рослагене, откуда уже и были призваны на княжение. Потом дерптский[72]72
  Дерпт – совр. Тарту (Эстония). (Примеч. ред.)


[Закрыть] профессор Крузе встретил в Голштинии местность Rosengau, существовавшую еще при Карле Великом. После доказательств, что обитатели ее, живя на берегу моря, имели все средства образовать из себя деятельных мореходцев, он решает, что отсюда и были призваны первые наши князья. Распространяя свои доказательства, Крузе приводит еще довольно имен со звуком Ros-Rus, находимых в теперешних Шлезвиге и Голштейне: Rosogau, Rosee, Rosenfelde, Rusdolf, Riesburg и т. п. Надо заметить, что во времена Карла Великого эта самая страна принадлежала славянам-ваграм, отчего и до сих пор в ней уцелели даже славянские имена городов, каков, например, Любек, река Травна[73]73
  Совр. р. Траве (Германия). (Примеч. ред.)


[Закрыть] и т. д. На это обстоятельство Крузе не мог обратить ни малейшего внимания, так как заученное понятие, что руссы и россы должны быть норманнами, заставляло отыскивать в этих рузах, розах и розенах одних только норманнов.

Крузе, однако, нашел своих особых норманнов, заметив, что это имя не должно придавать безразличие всем северным народам. Его норманны вначале занимали только Ютландию и южную часть Норвегии и потом уже распространили это имя на Британские острова. В коренной Нормании, в юго-западном углу Балтийского моря, где жили англы, находилась земля руссов, или руси, отчего руссы говорили языком англо-норманнским и Нестеровы мурманы, готы, англяне и русь обозначают обитателей Ютландии. От этих англо-руссов получили свое название и ольденбургская Рустрингия, и шведский Рослаген. С поселением этих руссов на шведских берегах, говорит автор, «система торговли этого воинственного народа могла уже получить надлежащее развитие, обнимая не только восток и запад Европы, но даже Азию и Африку. Сердце исполинского норманнского тела было в Шлезвиге, где, вероятно, находилась столица государей. Правая рука колосса находилась на Рейне и распространяла предметы обширной торговли во Франции и Германии. Левую руку составлял Рослаген и Бирка, где, по словам летописцев, было множество богатых торговцев и изобилие всех благ мира и денежных сокровищ. Впоследствии, по основании Новгорода и Киева, соперника Царьграда, эти берега, столь способные для торговли, были потеряны; но они сделались для норманнов уже тогда менее важными, ибо их место (с призванием к нам князей) заступили Новгород, Изборск, Белоозеро и Киев». Таковы немецкие фантазии о руссах-норманнах[74]74
  Статья Крузе о пределах Норманнии и пр. // Ж. М. Н. П. – 1839, январь.


[Закрыть].