Текст книги "Имя Руси"

Общие законы развития народной жизни в зависимости от положения страны, от характера ее природы, всемирно-исторические законы народных связей и отношений, логические законы самой жизни каждого народа относительно первых начал и свойств его быта, законы экономические и другие, по которым совершаются расселение и переселение племен, так как в этом случае ученая история самовольно или переселяет целые народы, или истребляет их с лица земли, основывая свои заключения единственно только на появлении или на исчезновении народного имени в письменных памятниках, вообще исследование народной жизни, ее основ, форм, направлений, стремлений – вот какие предметы необходимо иметь в виду, когда стараемся осмыслить несвязную, отрывочную, разнородную, загадочную массу свидетельств о стране и народе.

Нам кажется, что весь вопрос при таком исследовании не в имени народа, а в местности, на которой живет народ, в его жилище, которое, хотя бы и не видно было в нем хозяина, может очень хорошо познакомить с его житейскими порядками и потребностями. По жилищу, в связи с его отношениями к соседям, можно легко разведать, каков тот человек, который его занимает, и как далеко то время, с которого он мог в нем поселиться.

Наконец, согласимся, что история – наука неточная и, как прагматика, вся построена на догадках и вероятностях, что полный вид точности в ней получают одни только идеи, коими жизнь управляется, что всякое вещественное, реальное воплощение этих идей под видом событий или людских характеров никак и никогда не может быть восстановлено, так сказать, в естественно-исторической точности, в настоящей материальной своей истине; ибо все в истории умирает и уносит с собой навсегда свои живые образы, оставляя нам в поучение одни только идеи своих дел и своих характеров. Мы никогда не можем узнать во всей истине даже любое из современных событий, проходящих по нашим головам и перед нашими глазами, как не можем узнать во всей точной реальной истине и характер любого живого деятеля. Объяснения наши в том и в другом случае всегда будут устанавливаться на догадках и вероятностях, по количеству и качеству собранных сведений. Припомним, что точнейшая наука астрономия вся построена при помощи гипотез, предположений, догадок.

Итак, размышляя о варяжском периоде нашей истории включительно до призвания варягов, руководствуясь при этом свидетельством нашей летописи, а равно свидетельствами и намеками более отдаленной древности, мы можем остановиться на следующих наиболее правдоподобных предположениях.

Варяги нашей первоначальной летописи в собственном смысле суть балтийские славяне, жившие между Вислой и Травой по всему южному берегу Балтийского моря. В обширном смысле, по имени Варяжского моря, варягами летопись называет и всех северных поморцев, то есть кроме славян и скандинавов.

Имя варяг очень древнее. Предположительно оно скрывается в имени варинов (веринов, верунов, веранов, варнов, вагров), упоминаемых в I столетии по Р.Х. на тех же местах между Травой и Одером по соседству с англами, упоминаемых под именем варанов в половине III века на Черноморье и под именем видивариев в середине VI века в устьях Вислы. Кроме того, существуют, как увидим, другие указания, которые дают новые подкрепления той истине, что балтийское славянство господствовало в нашей стране под другими именами.

Варяги-русь, по точному указанию летописи, жили в той же стране между Травою и Одером. Несомненно, что это были древние ругии, получившие имя от острова Руген в смысле Руга-Рога славянской Прибалтийской земли. Весь край мог прозываться Русью.

Имя руси поэтому на самом деле могло быть принесено в нашу страну этими варягами-ругами точно так же в незапамятное время, о чем летопись имела верное предание, такое же, какое она имела о приходе радимичей и вятичей от ляхов, то есть от тех же балтийских поморян. Или же утверждение летописи, что имя руси принесено варягами, есть только соображение о том, откуда, вероятнее всего, могла получить туземная русь свое русское имя; ибо нет также никаких разумных оснований отвергать, что Страбоновы роксоланы суть наша древнейшая славянская русь. Летописец, по-видимому, хорошо знал, что в его время между варягами-славянами существовала Рюгенская Русь, и мог этим именем объяснять происхождение своей Киевской Руси. Расстановка годов для объяснения, когда случилось это принесение имени, остается умствованием составителя летописи.

Славянские варяги, как первые и древнейшие колонизаторы нашего севера, задолго до IX века сидели по городам у чуди, веси, мери, муромы и все тянули к Новгороду, как к своей родной матери. Новгород, в свой черед, тянул за море к староградам, к варягам-славянам, которые по славянству были его отцы и деды, почему летопись очень справедливо говорит, что новгородцы происходили от рода варяжского, а прежде были славяне. Вот почему, по летописи, варяги занимали земли «семо до предела Симова», то есть до пределов Азии, до Волги и Каспийского моря. Следы поморских славян-варягов в русской жизни первых веков весьма основательно раскрыты и объяснены в трудах Гедеонова «Варяги и русь». Непрерывный ряд исторических свидетельств о нашей стране начинается с того времени, как мы выучились грамоте, то есть от половины IX века, отчего с этого времени начинают и нашу историю. Но история народа не начинается по прихоти случая, оставляющего о народе письменные свидетельства только от известного года. И до этого года проходила свой путь та же история, о которой мы ничего не знаем только по случаю недостатка письменных свидетельств. Это обстоятельство не подает, однако, нам ни малейшего права утверждать ходячую шлецеровскую истину, что чего мы доселе не знаем, о чем не сохранилось свидетельств, того вовсе и не существовало. В подобных утверждениях во главу угла своей исследовательности мы ставим случай и посредством этого случая стараемся объяснять последующий ход событий.

Первый летописец состояние наших доисторических дел определил коротко, но очень ясно и точно. На севере, говорит он, господствуют варяги и берут с населения дань; на юге точно то же делают хазары. История может и должна спросить: отчего и как это случилось? Господство варягов, как мы показали, засвидетельствовано прямыми намеками истории, упоминающей это имя вар от I до VI века, придающей этому имени те же существенные свойства, что варяги были смесь всяких людей и отважные мореплаватели, какими впоследствии обрисовываются варяги IX–XI веков. Все это дает полное основание догадываться и заключать, что варяги в нашей стране промышляли по крайней мере с того времени, как существуют о них этнографические показания древнейших географов. Они, варяги, по этим показаниям, идут в нашу страну от юго-западного угла Балтийского моря, оттуда, где Нестор указывает свою русь, идут до Вислы (видиварии) и до Черного моря (вораны), то есть прямой дорогой по южному Балтийскому Поморью, спускаясь потом на Днепровский юг. Весь этот путь населен был вендами-славянами, следовательно, именем варягов назывались тоже балтийские венды-славяне, видиварии по Иорнанду.

Поднимая при этом древнейший геологический пласт географических имен на нашей земле, находим, что в обломках в нем сохраняются еще имена, несомненно указывающие на наши незапамятные связи с Балтийским Поморьем. Имя Перуна-Прона звучит еще в именах рек Проней и Прановой, также звучит имя Радегаста и даже Свето-Вита. Это показывает, что поклонение одним и тем же мифам различествовало в их названиях (волос-велес, велеты-волоты) и указывало место, откуда появились эти названия в нашей стране. После того очень естественно, что, промышляя на русском севере от Ледовитого до Черного и Каспийского морей, варяги больше всего крепились, конечно, на севере и как промышленные хозяева, сидя в городах, держали весь край в своих руках, собирая с него дани и пошлины, как это делалось впоследствии при русском владычестве над Сибирью. Ильменская страна, Новгород, Ладога были центром или крепким гнездом этого варяжского промысла в нашей стране. Оно ими и основано.

Изгнание варягов есть прямое действие этого же гнезда, достаточно окрепшего в своей самостоятельности и рассудившего, что для устройства своей независимости лучше призвать на вечное житье храбрую дружину, чем оставаться под владычеством заморья, от которого, однако, и по призвании дружины оно не могло совсем освободиться и платило ему дань для мира до смерти Ярослава. Этот поворот к самостоятельной жизни восточных новгородских варягов, обрусевших пришельцев с Балтийского Поморья, совпадает с большими замешательствами, междоусобиями и войнами у балтийских славян в первой половине IX века. Замешательства начались еще от войн Карла Великого со славянскими соседями, саксонцами, в конце VIII века. Они поддерживались непримиримой враждой двух соседей из балтийских славян, оботритов-бодричей, к которым принадлежали варны и вагры с велетами или лютичами. При помощи оботритов Карл покорил своей власти (789 г.) и велетов. Но вслед за тем обессилены были и оботриты нашествием датчан, причем разорен был и главный их город Рерик – Рарог (808 г.), по которому и все племя прозывалось ререгами, рериками. Не отсюда ли и наш Рюрик? С тех пор эта славянская Варяжская область постоянно находилась в борьбе то с немцами, то с датчанами, помогая своими племенами друг против друга то тем, то другим и тем самым окончательно изнуряя собственные силы.

Нет ничего мудреного и даже очень естественно предполагать, что варяжский восток, пользуясь раздорами и ослаблением варяжского запада, замыслил и сам совсем отложиться от своих старинных хозяев. Он, быть может, вследствие их же междоусобий изгнал их, но затем вскоре избрал в их же стране отважную дружину, именуемую русь, призвание которой и выразило самостоятельное начало нашей истории.

Таким образом, призвание князей есть последнее событие древнейшей варяжской истории на нашем севере и первое событие собственно русской истории. Конечно, оно случилось гораздо раньше 862 или 852 годов.

Задолго перед этим временем, то есть вообще в VIII веке, по сказаниям западных летописцев, особенно славились своей воинственностью вагры, вагиры, передовой славянский народ в борьбе с германским племенем, которое господствовало и над отдаленными славянскими краями. Падение силы вагров на западе не повлекло ли за собой падения их силы и на востоке, выразившегося их изгнанием из Новгородской области, что могло случиться еще во второй половине VIII века?

И вообще борьба на западе между оботритами и лютичами-велетами не отозвалась ли борьбой этих же соперников и на дальнем востоке, в Новгородской области, после чего восторжествовали лютичи и из их земли были потом призваны русь-ругии-рюгенцы?

Новгород в названии своих мест сохраняет имена городов оботритских – Зверин, Росток и велетского – Штеттин; эти места вдобавок расположены на противоположных берегах Волхова, первые на Софийской, вторые на Торговой стороне. Нет сомнения, что разнородность городского населения в Новгороде не только соединяла в тесный круг население каждого конца, но и поднимала частую вражду этих концов и улиц друг на друга, чем особенно и отличается внутренняя история Новгорода.

Таковы могут быть наиболее вероятные соображения о доисторическом времени нашей истории.

Славянство варягов, славянское происхождение руси в полной мере устраняют из нашей истории тот ряд противоречий и несообразностей, какой в ней существует доселе по случаю господства мнений о норманнстве-скандинавстве.

Предположение о славянстве варягов основывается прежде всего на правильном чтении и понимании летописного текста. Оно подтверждается множеством свидетельств донорманнской древности, подтверждается простым естественным ходом истории, этнологическими законами ее развития, и вместе с тем оно нисколько не устраняет присутствие в числе славянских варягов и скандинавских их товарищей по морю, всегда бывавших на братской службе в славянских дружинах; оно нисколько не устраняет возможности даже и для славянских варягов носить личные имена скандинавские, ибо вообще по одним именам еще трудно судить о народности людей, и тем больше, если такие имена на веки веков останутся спорными[104]104
  Припомним к случаю отметку готского историка половины VI века Иорнанда. «Всякому известно, – говорит он, – что народы часто употребляют чужие имена: римляне часто брали имена от македонян, греки от римлян, сарматы от германцев, готы от гуннов». Эта в высокой степени важная заметка ставит великую препону для решительных заключений, что личные имена у древних народов могут непременно объяснять ту или другую народность человека; что, например, германское имя должно непременно доказывать, что это был германец, равно как и славянское, что это был славянин. Требуется, стало быть, объяснить каждое имя еще местом и народностью, откуда происходит человек.


[Закрыть].

Сами столпы[105]105
  Г. Васильевский. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков // Ж. М. Н. П. – 1874, ноябрь; 1875, февраль, март. Почтенный автор весьма основательно доказывает, что варягами в византийских сказаниях называются русские, что русь и варяги по византийским понятиям были одно и то же. О скандинавстве автор замечает следующее: «Мы думаем, что скандинавская теория происхождения Русского государства до сих пор остается непоколебленной и что те, которые пытались поколебать ее, потерпели заведомую неудачу. Она покоится, главным образом, на двух столпах», на именах русских князей и на названиях Днепровских порогов.


[Закрыть], собственно, буквы, на которых, по выражению исследователей, покоится наука скандинавства, то есть имена князей, послов и Днепровских порогов, стоят на такой почве, которая является твердой и крепкой только по недостатку этнологической критики и по отсутствию науки о славянстве в нашей первоначальной истории.

Существо вопроса все-таки будет заключаться в народности пришедших и призванных людей. Свойства и качества этой народности на основании этнологической критики неизменно должны отразиться и оставить по себе явные и точные следы в жизни.

Но в русской жизни первых двух веков с призвания князей ни шведских, ни норвежских, ни датских, ни английских следов мы не видим. Перед нами носятся только какие-то, больше всего лингвистические, видения о скандинавстве вообще, не представляющие ничего реального, осязаемого. Бросаются только в глаза одни невнятные искаженные и потому очень спорные имена, которые лингвистически, быть может, с равным успехом можно растолковать из любого языка. По крайней мере, не без успеха их толковали уже из венгерского (г. Юргевич, «Записки Одесского Общества Историков», т. VI), также из жмуди (Костомаров). Теперь толкуют о готах.

Казалось бы, что скандинавство руси нигде не могло выразить себя так осязаемо, как в Новгороде.

Новгород призвал варягов-скандинавов. Они там жили и хозяйничали долгое время, так что летописец мог справедливо сказать, что люди новгородские от рода варяжского, то есть скандинавско-шведского. В Новгороде, стало быть, находилось истинное гнездо скандинавства. Его народные, даже простонародные и политические нравы должны неизменно дышать, гореть истым скандинавством, должны оставить это горнило скандинавской жизни в наследство не одному поколению новгородского славянства. Оно будто бы и существовало 200 лет, по утверждению науки скандинавства. А между тем никто в Русской земле, как именно Новгород, не остался верным сыном-наследником того городского и политического устройства, какое существовало только в славянских городах при устьях Одера. Те города уже исчезли, один из них, по прекрасной легенде, живущей в предании и до сих пор, погрузился на дно моря[106]106
  «Слава древнего Волина, – говорит Грановский, – забыта онемеченным народонаселением. Но рыбаки волинские и узедомские рассказывают чудную повесть о царственной Винете, о богатствах ее и гибели. По их словам, море бережно хранит поглощенный им город. В ясные дни можно отличить сквозь прозрачные волны развалины величавых зданий, верхи церквей и башен, огромные груды камней, расположенных правильными рядами с запада на восток. Иногда со дна морского подъемлются странные звуки: то гудят колокола винетские во славу Бога и земли Вендской. Эти рассказы поморских рыбаков исполнены поэзии. Но откуда взялись они? Где историческая основа прекрасного предания?» См.: Гильфердинг. Собрание сочинений. – Т. 1. – С. 244. (Ср. легенду о граде Китеже. – Примеч. ред.)
  Нам кажется, что в этом мифическом образе исчезнувшей Винеты исчезнувшее славянское население Поморья, по немецким преданиям, оставило на память потомству свою поэтическую мысль не о городе, а о целой народности славян-варягов-венедов, поглощенной морем чужой жизни и чужого владычества. Здесь, по всей вероятности, лежит и историческая основа предания. Само имя Винета как миф есть только поэтический образ всего поморского вендского или венедского племени славян. Оно вместе с тем сохранило и первоначальное имя, которым славяне прозывали себя повсюду со времен троянской истории.


[Закрыть]; а Новгород до конца своих дней все тянул ту же самую жизнь и ту же историю, которая трепетала некогда на всем славянском Балтийском Поморье. Как объяснить такое чудо! «В Щетине, например, посреди площади стоял деревянный помост со ступенями, высокий, книзу шире, кверху ýже, с которого старшины и глашатые говорили перед народом» (Гильфердинг. История балтийских славян, 91, 96). Здесь родина и новгородской Степени.

Вообще славянство руси нисколько не устраняет норманнства как своего товарища в боевых и мореходных предприятиях; но оно устраняет норманнство как передовую главную силу в постройке нашего государства. Оно отнимает у норманнства никогда не принадлежавшую ему роль организатора и первого строителя нашей истории и нашего политического и даже промышленного быта, ту роль, которую успели укрепить за ним лишь немецкие ученые и патриотические идеи о германском просветительстве диких народов и диких стран.

Славянство руси, оставляя известное место в нашей истории норманнству (и то только по сказочным уверениям самого же норманнства), вносит в древнюю русскую историю полный свет, объясняет в точности и без противоречий все темные показания летописи и тем возвышает еще больше ее правдивые достоинства, раскрывает до очевидности, что древнейший ход нашего народного развития укреплялся и распространялся собственными силами того же славянства, наиболее всего промыслом торговли и, конечно, под защитой меча как необходимого спутника в то время всякому товару и всякому торговому предприятию. Торговые интересы, протягивавшие свои стремления от моря до моря, засевшие по выгодным местностям на пространстве всей нашей равнины, были прямыми и непосредственными строителями того могущественного единства всей Русской земли, с которым она сразу выступает на поприще своей истории.

Глава IV. История Русской страны с древнейших времен

Вступление. – Геродотова Скифия и ее обитатели. – Скифы-земледельцы и скифы-кочевники. Их западные, северные и восточные соседи. – Легенда о савроматах. – Приметы древних жилищ славянства. – Торговый путь от Днепра к Уралу. – Поход на скифов персидского Дария

Русскую историю начинают с половины IX века, именно с 862 года, почитая первым ее событием призвание трех братьев-варягов. Конечно, так начинается история династическая, государственная. Однако первым самостоятельным делом нашего славянства было не призвание, а изгнание варягов как притеснителей и поработителей. Если вообще история народа должна начинаться с той минуты, когда в народе пробуждается сознание своих сил и своих нужд, то именно в нашей истории это самое изгнание варягов представляется самым начальным и в истинном смысле передовым движением нашей исторической жизни. Из него, как из жизненного семени, выросли и расплодились все последующие события. Это был на самом деле истинный корень русской жизни, от которого стала расти Русская земля и пошло дальнейшее развитие русской народности. Этот корень заключал в себе самый существенный сок жизни, именно стремление к политической народной самостоятельности и свободе, к политической независимости от чужого ига. Призвание варягов было уже плодом этой первоначальной коренной русской идеи, которая после долгих усилий создала наконец и русскую самостоятельность и Русское государство.

Сбросив с себя иго чужой притеснительной власти, наши славяне стали управляться сами по себе. Но домашняя власть оказалась хуже чужеземной. Понятия о братском равенстве возбуждали ревность, зависть и ненависть между родами, которые хотели владычествовать над землей. Со всех сторон встала обида и неправда, начались несогласия, ссоры и междоусобия. Земля должна была погибнуть. Варяги снова стали бы в ней господствовать, так как и первое их господство, по всей вероятности, случилось от таких же домашних ссор и несогласий.

На этот раз народ образумился скоро. По летописным годам, не прошло и одного года по изгнании варягов, а по другим свидетельствам, не прошло и трех лет, как он собрался на общую думу и решил так: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил нас по правде, рядил бы нас по ряду, по уговору, как уговоримся».

Князь был отыскан, как и следовало, где-то за морем, совсем чужой домашним владыкам земли, но старый знакомый и старый друг, которого призвать на княжение были все согласны.

Так однажды случилось среди европейских рыцарей в Иерусалимском королевстве во время Крестовых походов (1200–1215 гг.). Глава этого королевства, раздираемого внутренними смутами, опустошенного голодом и мором, король Аморий умер, вскоре после него скончались его малолетний сын и супруга. Наследницей королевства осталась только дочь. Между тем сирийские бароны и вельможи, измученные собственными раздорами, точно так же, как наши ильменские славяне, все желали крепкой власти, такого государя, который мог бы ими управлять. Супругом дочери умершего короля мог быть избран каждый из них. «Но они страшились, чтобы зависть не породила новых раздоров и чтобы дух совместничества и козней не ослабил власти избранного на царство. Совет баронов определил испросить царя от запада и обратиться к отечеству годфредов и бодуинов (во Францию), к народу, родившему столько героев для крестовых войн и столько знаменитых защитников священной земли» [107]107
  Мишо. История крестовых походов. – Ч. III. – Кн. XII. – С. 373.


[Закрыть].

Как все это сходно с положением и направлением дел на нашем диком севере, почти за 400 лет до этого рыцарского события. Одни и те же причины порождают одни и те же следствия, и очень многое в истории люди вовсе не заимствуют друг у друга, а приходят к известному решению или к известному концу только в силу однородных положений и однородных идей жизни. Вот почему нельзя думать, что призвание наших варягов есть сага, легенда, заимствованная из одного источника со сказанием Видукинда (писавшего в 967 г.) о подобном же призвании бриттами воинственных саксов[108]108
  Г. Куник. Зап. И. А. Н., VI, пр. 2. – С. 60.


[Закрыть].

По самому древнему свидетельству, которое не знает варягов-русь, а знает только обыкновенных варягов, призывать на княжение этих заморских варягов ходили русь, чудь, словени, кривичи[109]109
  Никифора-патриарха, летописца вскоре, по списку XIII века. См.: П. С. Р. Л., I. – С. 251.


[Закрыть]. Ходила, следовательно, сама Русь, южная, Киевская славянская область и, стало быть, целый союз тех племен, которые жили по торговому пути от Балтийского в Черное море, из варяг в греки. Варяги, владычествуя в северной области, конечно, распространяли свои притеснения и на Киев, потому что Новгород и Киев, как торговые центры, смотревшие пристально на Царьград, искони должны были жить одной жизнью: что делалось в Новгороде, то самое скоро обозначалось и в Киеве, и наоборот: что делалось с русскими в Царьграде, то есть какое горе и затруднение постигало Киев, то самое тотчас становилось известным и в далеком Новгороде. Оба города платили дань чужеземцам, Новгород – варягам, Киев – хазарам. Оба города, следовательно, могли естественно и по необходимости остановиться на одном общем решении, призвать доброго защитника от обид и насилий чужой власти.

Они решились на очень простое дело: вместо чужой, варяжско-хазарской власти они решились установить у себя свою русскую власть и верным и надежным орудием для этого избрали третье постороннее лицо.

Земские послы, придя к варягам и зовя их на княжение, высказали им приснопамятную речь: «Земля наша велика и обильна, – говорили они, – а наряда (порядка. – Примеч. авт.) в ней нетуть. Пойдите к нам княжить и владеть нами».

Многие находили и теперь еще находят в этих простодушных словах великое наивное и невинное детство, свойственное только самым первобытным дикарям.

Но ведь то же самое говорили перед французским королем послы от сирийских вельмож и баронов, прося у него, как милости, дать им в государи рыцаря или барона, способного сохранить остатки несчастного Иерусалимского королевства.

Эти слова потому и кажутся столь детски-невинными, что изображают на самом деле детское беззащитное положение жизни и вполне прямодушно, без малейшего лукавства выражают истинное состояние жизненных отношений.

Если мы поймем, что правильная и правдивая власть для народного общества так же необходима, как насущный хлеб, если до сих пор великие государства и народы все еще усердно и с великими жертвами разрабатывают и всеми силами стараются установить у себя такую власть; если мы поймем, что в этом заключается главнейшая из задач человеческого общежития и развития, то наивная речь наших древних прадедов раскроет нам только их великую житейскую мудрость, а вместе с тем и основную черту русской жизни.

Деды не умели выносить чужого владычества, но они не умели также выносить и самовластия своих домашних владык, поэтому рано ли, поздно ли, смотря по обстоятельствам, сбрасывали с себя чужеземные цепи и цепи доморощенные и охотно отдавались во власть владыке, избранному всенародно, лишь бы соблюдал он всеобщую правду и порядок. Так был избран и Михаил Романов.

Они искали только одного – народной независимости и земской правды и порядка, а того же самого ищут все народы и в наше время. Стало быть, наша история с самого начала пошла по такому пути, который и теперь почитается наиболее праведным и желанным.

Но чтобы попасть на этот прямой путь, нужно было время. Совсем дикий первобытный народ так не начинает. Искание правды и порядка принадлежит к таким историческим движениям, которые вырастают не вдруг: даже и в жизни отдельного человека оно пробуждается только на известной ступени его возраста. Это искание показывает, что народ перед тем долго жил; что, отыскивая для себя лучшего, он, стало быть, успел опытом изведать все худое, отчего жизнь не удается, успел изведать все невыгоды общественного неустройства от междоусобных ссор и побоищ, все бедствия от неправды и насилия сильных; что такой опыт мог продолжаться многое-многое время перед тем, как народ понял наконец, в чем дело; и что, стало быть, известное варяжское начало нашей истории есть столько же начало, сколько и конец какой-то другой, предыдущей русской истории, которая законченная выразилась в этом всенародном решении: «Поищем себе князя».

Действительно, в истории, как и вообще в жизни, каждое событие, с одной стороны, скажем, с лицевой, с видимой стороны, всегда служит началом и как бы зародышем для других дальнейших, последующих дел и событий; а с другой, с оборотной, стороны, которой по большей части мы никогда не видим, – оно всегда представляет конец и завершение многочисленных дел и событий, уходящих в бесконечную даль прожитых веков. Человеческие дела, как воплощенные мысли и идеи, точно так же, как и все в живом мире, рождаются от предков и распложают свое особое потомство.

В самом деле, такое важное и мудрое, не племенное только, но союзное политическое решение – поискать себе князя, то есть правдивой и правильной власти, прямо указывает на весьма значительную крепость житейских отношений нашего севера. Союзное решение призвать такую власть никак не могло быть простым минутным решением перессорившихся между собою дикарей. Оно, как совокупность понятий и суждений о качествах власти, есть явление весьма сложное, выработанное целым рядом союзных отношений.

В сущности, по своему замыслу оно есть дело гражданское, то есть чисто городское, не сельское и не деревенское; дело великого множества самых разнообразных интересов, торговых, промышленных, владельческих и т. п. А если в то уже время существовал город, старавшийся водворить у себя порядок, то он сам по себе представляется явлением тоже весьма сложным и мудреным. Поэтому каждый рассудительный читатель вместо заученного вопроса о происхождении Руси, скорее всего, может поставить другой вопрос.

Варягов призвали славяне, жившие на озере Ильмень, в Новгороде. Откуда славяне там взялись и как они туда зашли, в самую середку финских племен? Летописец говорит, что весь славянский род издревле жил на Дунае и оттуда распространился по Европе, что от Дуная славян выгнали какие-то волохи. Но когда же это случилось и сколько времени от Дуная славяне шли до Ильмень-озера? Говорят, что именем волохов издревле у славян прозывались римляне, галлы, кельты, вообще романские племена и что знаменитое нашествие римлян на Дунайские славянские земли случилось при императоре Траяне в 101–105 годах по Р.Х., что поэтому будто бы имя Траяна до сих пор сохраняется в преданиях и даже в мифах именно восточной ветви славян. Известно, что в это время Траян завоевал Дакию, область между Дунаем и Днестром. Отсюда, стало быть, славяне потянули во все стороны и разделились потом на самостоятельные племена.

Впрочем, знаменитейшие немецкие ученые утверждали, что славяне пришли в Европу следом за гуннами в конце IV века, а в истории появляются только в VI веке. Так утверждают и русские ученики немцев, не осмеливаясь спорить с учителями.

Немецкая историческая и географическая наука, не большая охотница до славян, вообще не охотница приписывать им какое-либо значение, историческое, бытовое, политическое, отделила весь наш южный край от Карпатских гор и до самого Кавказа для германского населения, которое будто бы здесь господствовало с глубокой древности и потом уже перешло дальше на запад. Об этой истине постоянно напоминал сам великий Риттер, великий немецкий патриот. Но и задолго до него немецкая ученость постоянно тоже утверждала, что «от Рейна и до Дона – все Германия».

По Риттеру, «великий галло-германский мир Средней Европы простирался от Пиренеев, через Альпийские страны и Гемус до Понта и северного подножия Кавказа…». И это было не около времени потопа, а уже на памяти истории. «Благодаря Митридатским войнам (88–64 гг. до Р.Х), – говорит знаменитый географ, – выступили на свет и народы германского племени там, где (говоря словами Якова Гримма) было древнее местопребывание северных азиатцев, где был царственный род Одина, где жили тогда геты и готы вместе с кельтскими племенами, именно на Кавказе».

И в такое, даже не очень древнее время всемирной истории великий географ не хочет помянуть о славянстве. Он допускает заселение славянами своих мест только с V века по Р.Х. Не менее знаменитый Герен, рассуждая о географии Геродота, замечает между прочим, что предки леттов, финнов, турков, германцев и калмыков появляются в первый раз в истории у Геродота. О славянах ни слова[110]110
  Лекции Погодина по Герену. – М., 1875. – С. 194.


[Закрыть].

Перед таким решительным утверждением русский ученый Погодин позволил себе только скромный боязливый вопрос: «А предки славян?» И не указал даже на Мальт-Брюна, давно доказывавшего, что, например, Геродотовы геты принадлежали к поколению славян[111]111
  Геродот. История / Пер. И. Мартынова. – СПб., 1828. – Т. V. – С. 183.


[Закрыть].

Французская ученость, не имевшая никаких политических народных счетов со славянами, относилась к их истории более научно и потому предоставляла их старожитности в Европе больший простор. По крайней мере, она не сомневалась, что славяне тоже древний европейский народ. Славянские ученые, как, например, Добровский и Лелевель, тоже давно доказывали: первый – что славяне должны жить в Европе с того же самого времени, с которого живут в ней латины, греки и немцы, и что решительно невозможно, чтобы они, как обыкновенно воображают некоторые, пришли от Меотийского залива только по Р.Х., то есть до или после гуннов. Лелевель писал, что «такой великий и многочисленный народ, как славяне, не приходит, но только на месте возрастает». Прибытие его следует отнести ко временам, близким к Ноеву ковчегу. Уже за 2000 лет (от 1830 г.) и гораздо раньше обитал между реками Одрой, Вислой, Неманом, Бугом, Припятью, Днепром, Днестром и Дунаем тот же самый народ, который и теперь живет, который и теперь называют славянским. «Народ этот очень многочислен, но тогда носил совсем иные названия…» Следуя простому здравому смыслу, наш первый ученый историк Татищев тоже заметил, что «хотя подлинно о старости звание сего (славянского имени), сколько мне известно, прежде Прокопия не упоминается, но народ, без сомнения, так стар, как все прочие».

Одновременно с Лелевелем ту же истину доказывал незабвенный Венелин. Он признавал за аксиому, что «славяне суть старожилы Европы наравне с греками и латинами, что старожилы Руси суть россияне, что толковать о распространении славянских племен с VI века – значит бредить впросонках». В разговоре Венелина особенно и не нравились его слишком правдивые, простые и резкие речи. Это обстоятельство навело на весь его труд значение труда, никуда не пригодного в науке, способного «только обратить внимание на предмет, возбудить любопытство, поднять спор, не более». Известный немецкий ученый Круг долго не хотел простить Погодину напечатание книги Венелина «Древние и нынешние болгаре», где автор с большой горячностью раскрывает полную несостоятельность немецких воззрений на этот предмет.